Бог любви и восхищенья
У пчелы похитил сот,
И пчелой за то в отмщенье
Был ужаленным Эрот.
Встрепенувшися, несчастный
Крадены, сердясь, соты
В розовы уста прекрасны
Спрятал юной красоты.
«На, — сказал, — мои хищеньи
Ты для памяти возьми,
И отныне наслажденьи
Ты в устах своих храни».
С тех пор Хлою дорогую
Поцелую лишь когда,
Сласть и боль я в сердце злую
Ощущаю завсегда.
Хлоя, жаля, услаждает,
Как пчелиная стрела:
Мед и яд в меня вливает
И, томя меня, мила.
1805
Под камнем сим лежит Фирс
Фирсович Гомер,
Который, вознесясь ученьем
выше мер,
Великого воспеть монарха
устремился,
Отважился, дерзнул, запел —
и осрамился:
Дела он обещал воспеть велика
мужа;
Он к морю вел чтеца,
а вылилася лужа.
Терентий здесь живет Облаевич Цербер,
Который обругал подячих выше мер,
Кощунствовать своим «Опекуном» стремился,
Отважился, дерзнул, зевнул и подавился:
Хулил он, наконец, дела почтенна мужа,
Чтоб сей из моря стал ему подобна лужа.
Что слышу я? Орел из стаи той высокой,
Котора в воздухе плыла
Впреди Минервы светлоокой,
Когда она с Олимпа шла, —
Орел, который над Чесмою
Пред флотом Россиян летал,
Внезапно роковой стрелою
Сраженный, с высоты упал!
Увы! где, где его под солнцем днесь паренье?
Где по морям его следы?
Где бурно громов устремленье
И пламенны меж туч бразды?
Где быстрые всезрящи очи
И грудь, отважности полна?
Все, все сокрыл мрак вечной ночи:
Осталась слава лишь одна!
1796
Вечор мне красные девицы
Мешок пшеницы принесли:
«Ведь расклюют же даром птицы;
Возьми, старинушка, смели».
Бела пшеница и румяна,
И так была полна зерном,
Что вмиг пришла охота рьяна:
Я ну молоть всем животом.
Молол я пристально, трудился,
Ночь целую провел без сна;
Но что ж? — как ни потел, ни бился,
Не расколол я ни зерна.
Смеясь мне девушки в назолу,
Пеняли: «Что ж не мелешь, дед?»
— «А вы», сказал я, «для помолу
Пришли, как жернов не берет».
1799
Сядь, милый гость, здесь на пуховом
Диване мягком, отдохни;
В сем тонком пологу, перловом,
И в зеркалах вокруг, усни;
Вздремли после стола немножко :
Приятно часик похрапеть;
Златой кузнечик, сера мошка
Сюда не могут залететь.
Случится, что из снов прелестных
Приснится здесь тебе какой:
Хоть клад из облаков небесных
Златой посыплется рекой
Хоть девушки мои домашни
Рукой тебе махнут, — я рад:
Любовные приятны шашни,
И поцелуй в сей жизни клад?
1795
Хотя весь круг земной, чудясь, внимал той славе,
Гремела что Петром победой при Полтаве;
Однако не одни воинские дела —
Всеобщая ему на свете похвала;
Но правы и суды и нравов просвещенье —
Бессмертное ему вовеки прославленье.
Hе тем он стал велик, умел что побеждать;
Но что блаженство знал подвластным созидать.
Монархиня! и ты в следы его ступаешь;
Зовись великою: он начал, ты кончаешь.
1767
Но знал что пользы он подвластных соблюдать.
Восхищенный явным сном
В небо я моей душою,
Видел, Гений под венцом
Собеседовал со мною.
Белокур, голубоок,
Молод и лицом прекрасен,
Ростом строен и высок,
Тих, приветлив и приятен
Взору, сердцу и уму. —
И во сне его был внятен
Голос сердцу моему:
«Слушай, старый песнопевец!
Послужи еще мне, — рек:
Я не грозный Громовержец,
Кроткий царь и человек, —
Прозвучи мою ты славу». —
Взял я лиру, строю вновь
И пою его державу
И к отечеству любовь.
Достойно мы тебя Минервой называем,
На мудрые твои законы как взираем.
Достойно мы тебя Астреею зовем:
Под скипетром твоим златые дни ведем.
Воистину у нас Орфеев век тобою:
И горы и леса текут к тебе толпою. —
Где ты, монархиня, тут пир и торжество,
Ликует стар и мал, ликует общество,
И дикие с степей сбегаются Фауны
И пляшут пред тобой, согласно движа струны.
Россия! похвались владычицей своей:
И варварски сердца уже пленились ей.
О ты, Люсинька любезна!
Не беги меня, мой свет,
Что млада ты и прелестна,
А я дурен, стар и сед.
Взглянь на розы и лилеи:
Лель из них венки плетет.
Вкруг твоей приятен шеи
Розовый и белый цвет.
1797
«Красавица! не бегай
Седых моих волос
И, юностью блистая,
Не презри страсть мою.
Приятно розы вьются
С лилеями в венке».
А я дурен, стар и сед.
«Здесь он в зеркало глядится,
Говоря: я сед и стар».
Лель из них венки плетет.
Судно по морю носимо,
Реет между черных волн;
Белы горы идут мимо,
В шуме их — надежд я полн.
Кто из туч бегущий пламень
Гасит над моей главой?
Чья рука за твердый камень
Малый челн заводит мой?
Ты, Творец, Господь всесильный,
Без которого и влас
Не погибнет мой единый,
Ты меня от смерти спас!
Ты мне жизнь мою пробавил,
Весь мой дух Тебе открыт;
В сонм вельмож меня поставил, —
Будь средь них мой вождь и щит.
1794
Пеночка! как ты проснешься,
Вспрянешь, взглянешь, встрепенешься,
Носик, шейку оботрешь:
Про кого ты запоешь?
Запоешь про солнце красно,
Запоешь ты про зарю
И как верно, нежно, страстно
Мной ты, я тобой горю.
Пой, создание любезно,
Как взаимно страстью нежно
Млеет сердце, чувства, кровь,
Как сладка, сладка любовь;
Как отрадно утешенье
С тем, кто мил, всечасно быть;
Как приятно восхищенье
Быть любиму и любить!
1799
Всторжествовал — и усмехнулся
Внутри души своей тиран,
Что гром его не промахнулся,
Что им удар последний дан
Непобедимому герою,
Который в тысящи боях
Боролся твердой с ним душою
И презирал угрозы страх.
Нет, не тиран, не лютый рок,
Не смерть сразила:
Венцедаятель, Славы Бог
Архистратига Михаила
Послал, небесных вождя сил,
Да приведет к нему вождя земного
Приять возмездия венец,
Как луч от свода голубого…
1800
Я охотник был измлада
За дичиною гулять:
Меду сладкого не нада,
Лишь бы в поле пострелять.
На лету я птиц пернатых,
Где завидел, тут стрелял;
В нехохлатых и хохлатых,
Лишь прицелил, попадал.
Но вечор вдруг повстречалась
Лебедь белая со мной:
Вмиг крылами размахалась,
И пошла ко мне на бой.
Хвать в колчан … ан стрел уж нету:
Лук опущен; стал я в пень.
Ах, беречь было монету
Белую на черный день!
1799
Я у Креза зрел Эрота:
Он расплакавшись сидел
Среди мраморного грота,
Окруженный лесом стрел.
Пуст колчан был, лук изломан,
Опущенна тетива,
Факел хладом околдован,
Чуть струилась синева.
Что, сказал я, так слезами
Льется сей крылатый бог?
Иль толикими стрелами
В сердце чье попасть не мог?
Иль его бессилен пламень?
Тщетен ток опасных слез?
Ах! нашла коса на камень:
Знать, любить не может Крез.
1796
КНЯГИНИ ЕЛЕНЫ НИКИТИШНЫ ВЯЗЕМСКОЙ,
В СЕЛЕ АЛЕКСАНДРОВСКОМ
Капризом назван сад, в который ты идешь;
Но странности ты в сем названьи не найдешь.
Природой были здесь места пренебреженны,
Искусством и трудом теперя украшенны.
Здесь, видишь, луг цветет, здесь льется водный ток,
Из блата поднялись здесь рощи, холмы, горы;
Чем если ты свои утешишь дух и взоры, —
«И самонравие», скажи: «не есть порок».
1783
Пусть заутра, пусть я ныне,
Пусть до ночи я скорблю,
Но со всем я в сем унынье
Мово счастья не гублю.
Потому, меня кто хулит,
Тот глупее всех глупцов;
Ибо тщетно меня судит, —
Я обычаем таков.
Суета все, — деньги, злато,
Все сокровищи суть бред,
Живут многие богато,
Но спокойства у них нет.
Славословлю творца щедрость,
Что во власть мя не дал ей;
Мне душевная веселость
Миллионов всех милей.
1776
Схоластик, доктора увидев, укрывался.
Врач спрашивал его: Чего ты испугался? —
Мне стыдно, сударь, вас, схоластик отвечал:
Уж несколько годов я болен не бывал.
Схоластик, идучи, вдруг медика узрел;
Чтоб скрыться от него, он за угол ушел.
To медик видевши, к схоластику подкрался
И спрашивал его, чего он так боялся.
Мне стыдно, сударь, вас, схоластик отвечал:
Уж с год тому, как я и болен не бывал.
Петь Румянцова сбирался,
Петь Суворова хотел;
Гром от лиры раздавался
И со струн огонь летел....
Но завистливой судьбою
Задунайский кончил век ,
А Рымникский скрылся тмою,
Как неславный человек.
Что ж? Приятна ли им будет,
Лира, днесь твоя хвала?
Мир без нас не позабудет
Их бессмертные дела.
Так не надо звучных строев:
Переладим струны вновь;
Петь откажемся героев,
А начнем мы петь любовь.
1797
За охотой ты на Званку
Птиц поехал пострелять;
Но, белянку и смуглянку
Вдруг увидев, стал вздыхать.
Что такое это значит,
Миленькой охотник мой?
Ты молчишь, а сердце плачет:
Птицы ль не убил какой?
Дев ли остренькие глазки
Понаделали хлопот?
С их ланит, из алой краски,
Зрел я, целился Эрот.
Как же быть? И чем лечиться?
Птичек ты багрил в крови, —
И тебе пришло томиться
От смертельныя любви.
Лиза голову чесала
Скромно гребнем золотым;
Взявши волос, привязала
К красотам меня своим.
Быв окован цепью нежной,
Я шутил — прервать хотел;
Попытался — и железной
Тверже цепь сию нашел.
С самой той поры я в скуке,
В тяжком плене нахожусь:
Не могу уж быть в разлуке,
Волоском за ней влекусь.
И лишь тем я облегчаюсь,
Успокоиваю грусть,
Что к ней ближе прививаюсь
И касаюсь сладких уст.
1809