Хулимые, хвалимые,
Ваш голос прост и дик.
Вы — непереводимые
Ни на один язык.
Войдете вы в забвение,
Как люди входят в храм.
Мое благословение
Я вам на это дам.
Не бывать тебе в живых,
Со снегу не встать.
Двадцать восемь штыковых,
Огнестрельных пять.
Горькую обновушку
Другу шила я.
Любит, любит кровушку
Русская земля.
О, как меня любили ваши деды,
Улыбчиво, и томно, и светло.
Прощали мне и дольники и бреды
И киевское помело.
Прощали мне (и то всего милее)
Они друг друга…
И через все, и каждый миг,
Через дела, через безделье
Сквозит, как тайное веселье,
Один непостижимый лик.
О Боже! Для чего возник
Он в одинокой этой келье?
Щели в саду вырыты,
Не горят огни.
Питерские сироты,
Детоньки мои!
Под землей не дышится,
Боль сверлит висок,
Сквозь бомбежку слышится
Детский голосок.
Это скуки первый слой
…самой злой,
Но минуй его скорее —
дальше, глубже — в ту аллею,
где лишь сосен тишина
и случайная луна,
а кругом — наверное, осень…
Пусть это даже из другого цикла…
Мне видится улыбка ясных глаз,
И «умерла» так жалостно приникло
К прозванью милому, как будто первый раз
Я слышала его.
И та, что сегодня прощается с милым, —
Пусть боль свою в силу она переплавит.
Мы детям клянемся, клянемся могилам,
Что нас покориться никто не заставит!
И ты мне все простишь:
И даже то, что я не молодая,
И даже то, что с именем моим,
Как с благостным огнем тлетворный дым,
Слилась навеки клевета глухая.
А княгиня моя, где захочет жить,
Пусть будет ей вольной воля,
А мне из могилы за тем не следить,
Из могилы средь чистого поля.
Я ей завещаю все серебро
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ты смертною не можешь сделать душу,
А мудрое согласие с землей
Я никогда и в мыслях не нарушу.
Беспамятна лишь жизнь, — такой не назовем
Ее сестру, — последняя дремота
В назначенный вчера, сегодня входит дом,
И целый день стоят открытыми ворота.
Ф.К. Сологубу
Твоя свирель над тихим миром пела,
И голос смерти тайно вторил ей,
А я, безвольная, томилась и пьянела
От сладостной жестокости твоей.
Что войны, что чума? — конец им виден скорый,
Их приговор почти произнесен.
Но кто нас защитит от ужаса, который
Был бегом времени когда-то наречен?
Из перламутра и агата,
Из задымленного стекла,
Так неожиданно покато
И так торжественно плыла, —
Как будто «Лунная соната»
Нам сразу путь пересекла.
И никогда здесь не наступит утро.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Луна — кривой обломок перламутра —
Покоится на влажной черноте.
Там по белым дурманным макам
Серой тучей ползут войска,
И невидимая рука
Роковым отличает знаком
Тех, кого позовет домой,
Когда будет окончен бой.
От странной лирики, где каждый шаг — секрет,
Где пропасти налево и направо,
Где под ногой, как лист увядший, слава,
По-видимому, мне спасенья нет.
Оставь нас с музыкой вдвоем,
Мы сговоримся скоро —
Она бездонный водоем —
Я призрак, тень, укора.
Я не мешаю ей звенеть, —
Она поможет — умереть.
Лежала тень на месяце двурогом…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . страх.
А там трусили по кривым дорогам
Большие старики на маленьких ослах.