Долой Рафаэля!
Да здравствует Рубенс!
Фонтаны форели,
Цветастая грубость! Здесь праздники в будни
Арбы и арбузы.
Торговки —— как бубны,
В браслетах и бусах.Индиго индеек.
Вино и хурма.
Ты нчынче без денег?
Пей задарма! Да здравствуют бабы,
Торговки салатом,
Под стать баобабам
В четыре обхвата! Базары —— пожары.
Здесь огненно, молодо
Пылают загаром
Не руки, а золото.В них отблески масел
И вин золотых.Да здравствует мастер,
Что выпишет их!
Я сослан в себя я — Михайловское
горят мои сосны смыкаютсяв лице моем мутном как зеркало
смеркаются лоси и пергалыприрода в реке и во мне
и где-то еще — извнетри красные солнца горят
три рощи как стекла дрожаттри женщины брезжут в одной
как матрешки — одна в другойодна меня любит смеется
другая в ней птицей бьетсяа третья — та в уголок
забилась как уголекона меня не простит
она еще отомститмне светит ее лицо
как со дна колодца — кольцо.
Не помню — Рим или Монголия?
Века замедлились,
пока
мне девушка цветок магнолии
вдевала в лацкан пиджака.Я игнорировал магнолию,
к душе привитый черенок.
К чему гадать: «Что быть могло ли бы?»
Перечеркните черновик! Мы — эхо русской меланхолии
в нас страшный фитилёк горит.
Рояль, как профиль мейерхольдовский
незабываемо раскрыт.Отцвёл пиджак. Столетье бренное
ушло. Калининград не тот.
Я сам сгорел как удобрение.
Но магнолия цветёт.
Шёл в гору от цветочного ларька,
вдруг машинально повернул налево.
Взгляд пригвоздила медная доска —
за каламбур простите — «ЦветаЕва».
Зачем я езжу третий год подряд
в Лозанну? Положить два георгина
к дверям, где пела сотню лет назад —
за каламбур простите — субМарина.
С балкона на лагуну кину взгляд
на улочку с афишею «Vagina».
Есть звукоряд. Он непереводимый.Нет девочки. Её слова болят.
И слава Богу, что прошла ангина.
Ухаживали. Фаловали.
Тебе, едва глаза протру,
фиалки — неба филиалы —
я рвал и ставил поутру.Они из чашки хорошели.
Стыдясь, на цыпочках, врастяг
к тебе протягивали шеи,
как будто школьницы в гостях.Одна, отпавшая от сверстниц,
в воде стоящая по грудь,
свою отдать хотела свежесть
кому-нибудь, кому-нибудь… Упёршись в чашку подбородком,
как девочка из «ДеМаго»,
ждёт жестом эротично-кротким —
но — никого, но никого.
Матерь Владимирская, единственная,
Первой молитвой — молитвой последнею, -
Я умоляю, стань нашей посредницей! —
Неумолимы зрачки ее льдистые!
Я не кощунствую! Просто — нет силы.
Жизнь забери и успехи минутные,
Найхрустальнейший голос в России —
Мне не к чему это.
Видишь: лежу, почернел как кикимора.
Все безисходно, осталось одно лишь —
Бросся ей в ноги, Матерь Владимирская, -
Может, умолишь! Может, умолишь!
Москва завалена арбузами.
Пахнуло волей без границ.
И веет силой необузданной
Оот возбужденных продавщиц.Палатки. Гвалт. Платки девчат.
Хохочут. Сдачею стучат.
Ножи и вырезок тузы.
«Держи, хозяин, не тужи!»Кому кавун? Сейчас расколется!
И так же сочны и вкусны
Милиционерские околыши
И мотороллер у стены.И так же весело и свойски,
как те арбузы у ворот —
земля мотается в авоське
меридианов и широт!
Нигилисточка, моя прапракузиночка!
Ждут жандармы у крыльца на вороных.
Только вздрагивал, как белая кувшиночка,
гимназический стоячий воротник.Страшно мне за эти лилии лесные,
и коса, такая спелая коса!
Не готова к революции Россия.
Дурочка, разуй глаза.«Я готова, — отвечаешь, — это главное».
А когда через столетие пройду,
будто шейки гимназисток обезглавленных,
вздрогнут белые кувшинки на пруду.
Живите не в пространстве, а во времени,
минутные деревья вам доверены,
владейте не лесами, а часами,
живите под минутными домами, и плечи вместо соболя кому-то
закутайте в бесценную минуту… Какое несимметричное Время!
Последние минуты — короче,
Последняя разлука — длиннее…
Килограммы сыграют в коробочку.
Вы не страус, чтоб уткнуться в бренное. Умирают — в пространстве.
Живут — во времени.
Мой моряк, мой супруг незаконный!
Я умоляю тебя и кляну —
сколько угодно целуй незнакомок.
Всех полюби. Но не надо одну.
Это несется в моих телеграммах,
стоном пронзит за страною страну.
Сколько угодно гости в этих странах.
Все полюби. Но не надо одну.
Милый моряк, нагуляешься — свистни.
В сладком плену или идя ко дну,
сколько угодно шути своей жизнью!
Не погуби только нашу — одну.
Человек бежит песчаный
по дороженьке печальной.На плечах красиво сшита
майка в дырочках, как сито.Не беги, теряя вес,
можешь высыпаться весь! Но не слышит человек,
продолжает быстрый бег.Подбегает он к Москве —
остается ЧЕЛОВЕ…Губы радостно свело —
остается лишь ЧЕЛО…Майка виснет на плече —
от него осталось ЧЕ…
______________Человечка нет печального.
Есть дороженька песчаная…
Я — Гойя!
Глазницы воронок мне выклевал ворон,
слетая на поле нагое.Я — Горе.Я — голос
Войны, городов головни
на снегу сорок первого года.Я — Голод.Я — горло
Повешенной бабы, чье тело, как колокол,
било над площадью голой… Я — Гойя! О, грозди
Возмездья! Взвил залпом на Запад —
я пепел незваного гостя!
И в мемориальное небо вбил крепкие звезды —
Как гвозди.Я — Гойя.
Лежат велосипеды
В лесу, в росе.
В березовых просветах
Блестит щоссе.
Попадали, припали
Крылом — к крылу,
Педалями — в педали,
Рулем — к рулю.
Да разве их разбудишь —
Ну, хоть убей! —
Оцепенелых чудищ
В витках цепей.
Большие, изумленные,
Глядят с земли.
Над ними — мгла зеленая,
Смола, шмели.
В шумящем изобилии
Ромашек, мят
Лежат. О них забыли.
И спят, и спят.
Подгулявшей гурьбою
Все расселись. И вдруг —
Где двое?!
Нет двух!
Может, ветром их сдуло?
Посреди кутежа
Два пустующих стула,
Два лежащих ножа.
Они только что пили
Из бокалов своих.
Были —
Сплыли.
Их нет, двоих.
Водою талою —
Ищи-свищи! —
Сбежали, бросив к дьяволу
Приличья и плащи!
Сбежали, как сбегает
С фужеров гуд.
Так реки берегами,
Так облака бегут.
Я — двоюродная жена.
У тебя — жена родная!
Я сейчас тебе нужна.
Я тебя не осуждаю.
У тебя и сын и сад.
Ты, обняв меня за шею,
поглядишь на циферблат —
даже пикнуть не посмею.
Поезжай ради Христа,
где вы снятые в обнимку.
Двоюродная сестра,
застели ему простынку!
Я от жалости забьюсь.
Я куплю билет на поезд.
В фотографию вопьюсь.
И запрячу бритву в пояс.
Был бы я крестным ходом,
Я от каждого храма
По городу ежегодно
Нес бы пустую раму.
И вызывали б слезы
И попадали б в раму
То святая береза,
То реки панорама.
Вбегала бы в позолоту
Женщина, со свиданья
Опаздывающая на работу,
Не знающая, что святая.
Левая сторона улицы
Видела бы святую правую.
А та, в золотой оправе,
Глядя на нее, плакала бы.
Почему два великих поэта,
проповедники вечной любви,
не мигают, как два пистолета?
Рифмы дружат, а люди — увы… Почему два великих народа
холодеют на грани войны,
под непрочным шатром кислорода?
Люди дружат, а страны — увы… Две страны, две ладони тяжелые,
предназначенные любви,
охватившие в ужасе голову
черт-те что натворившей Земли!
Ты поставила лучшие годы,
я — талант.
Нас с тобой секунданты угодливо
Развели. Ты — лихой дуэлянт!
Получив твою меткую ярость,
пошатнусь и скажу, как актер,
что я с бабами не стреляюсь,
из-за бабы — другой разговор.
Из-за той, что вбегала в июле,
что возлюбленной называл,
что сейчас соловьиною пулей
убиваешь во мне наповал!
За что нам на сердце такие рубцы?
Куда же всё денется?
И кем пожираются, как голубцы,
спелёнутые младенцы?.. Ну ладно б меня. Но за что же Тебя?
Запястье в прожилках…
Живёшь, сероглазую муку терпя.
Скажите прижизненно! Куда же нас тащит наружу рыбак? —
боль в сердце вопьётся —
зачем содрогаемся на крючках
проклятых вопросов?
Мерзнет девочка в автомате,
Прячет в зябкое пальтецо
Все в слезах и губной помаде
Перемазанное лицо.Дышит в худенькие ладошки.
Пальцы — льдышки. В ушах — сережки.Ей обратно одной, одной
Вдоль по улочке ледяной.Первый лед. Это в первый раз.
Первый лед телефонных фраз.Мерзлый след на щеках блестит —
Первый лед от людских обид.