Среди шумящих волн седого океана
Со удивлением вдали мой видит взор
Одну из высочайших гор.
Древами гордыми глава ее венчанна,
Из бездны вод она, поднявшись вверх, стоит
И вкруг себя далеко зрит.
Огромные куски гранита,
Которых древняя поверхность мхом покрыта,
С боков ее торчат, навесясь на валы:
Чудовищным сосцам подобны те скалы;
Из оных сильные бьют с ревом водопады
И часто, каменны отторгнувши громады,
Влекут на дно морей с собой;
С ужасным шумом ниспадая,
Всю гору пеной обмывая,
Они рождают гром глухой.
Пловец чуть-чуть от страха дышит,
Он мнит во ужасе, что слышит
Циклопов в наковальню бой —
И кит приближиться не смеет
К подножью тех грозящих скал,
К ним даже, кажется, робеет
Коснуться разъяренный вал.
Стихий надменный победитель,
Сей камень как Атлант стоит небодержитель.
Вотще Нептун своим трезубцем
Его стремится сдвигнуть в хлябь.
Смеется он громам и тучам,
Эол, Нептун в борьбе с ним слаб.
Плечами небо подпирая,
Он стал на дне морском пятой
И, грудь кремнисту выставляя,
Зовет моря на бой. И бурные волны
На вызов текут.
Досадою полны,
В него отвсюду неослабно бьют.
И свищущие Аквилоны
На шумных крылиях грозу к нему несут:
Но ветры, волны, громы
Его не потрясут!
Их тщетен труд,
Перуны в тучах потухают,
Гром молкнет, ветры отлетают;
Валы бока его ребристы опеняют,
И с шумом вспять бегут. Я зрел: на сей громаде дикой
Тысящелистный дуб стоял
И около себя великой
Шатер ветвями простирал.
Глубоко тридцатью корнями
В кремнистой почве утвержден,
И день, и ночь борясь с ветрами,
Противу их стал крепок он.
Под ним покров свой находили
Станицы многи птиц морских,
Без опасенья гнезда вили
В дуплах его, в ветвях густых. Столетья, мимо шед, дивились,
Его маститу древность зря;
Играла ли над ним румяная заря
Иль серебристы мглы вокруг его носились. Но дни его гордыни длились
Не вечно: ветр завыл, воздвиглися моря;
Пучина вод надулась и вскипела,
Густая с норда навалила мгла;
Тогда, казалося, от страху обомлела
До самых недр своих великая гора:
На дубах листвия боязненно шептали,
И птицы с криком в них укрытия искали,
Един лишь пребыл тверд их рождший великан. Но буря сделалась еще, еще страшнее;
Секома молньями ложилась ночь мрачнее,
И гость ее, свирепый ураган,
Стремя повсюду смерть, взрыл к тучам океан. Из сильных уст своих дыханием палящим
Он хаос разливал по облакам гремящим,
Волнуя и гоня и угнетая их.
Дебелы трупы чуд морских,
Ударами его на самом дне убитых,
И части кораблей разбитых
Метал он по водам.
Могила влажная раззинулась пловцам,
И страшно вдалеке им буря грохотала. Перунами она и тут и там сверкала,
И часто вся гора являлась мне в огне…
Но не мечтается ли мне?
Вдруг с блеском молнии ударил гром ужасный
И, раздроблен в щепы, лежит
Тысящелистный дуб, сей сын холмов прекрасный! О тленности прискорбный вид!
Не тако ль низится гордыня?
Объемлет гору вящий страх,
И в каменных ее сосцах
Иссякли водопады…
Еще боязненны туда кидаю взгляды,
Ах, что… что вижу я! Громада та трещит:
В широких ребрах расседаясь,
Скалами страшными на части распадаясь.
Она как будто бы от ужаса дрожит! —
Землетрясение! дух, адом порожденный!
Сей победитель волн, боец неодоленный,
Который все стихии презирал,
Против тебя не устоял:
Он пал!.. Еще в уме своем я зрю его паденье:
Удвоил океан тогда свое волненье,
Удвоил вихрь свой свист, гром чаще слышен стал;
Навстречу к молниям подземный огнь взлетал,
Из недр растерзанных выскакивая горных.
Уже в немногих глыбах черных,
Которы из воды торчат
И серный дым густой родят,
Той величавые громады,
Что нудила к себе всех плавателей взгляды,
Остатки зрю. Она подобна есть царю,
Который властию заятою гордится,
Но славы истинной не тщится
Делами добрыми стяжать,
И Бога правды не страшится
Неправдой раздражать!
Но если б был знаком с своими должностями,
Царь только над страстями,
А пред законом раб;
Великим истинно он назван был тогда б.
Тогда б не лесть одна его увенчивала
Нечистым, вянущим своим венцом,
Сама бы истина Отечества отцом
И добродетельным его именовала.
Такого видели в Великом мы Петре
И во второй Екатерине,
Такого приобресть желаем, россы, ныне
В новопоставленном у нас младом царе! Без добродетелей и впрямь земной владыка
Есть та среди зыбей морских гора велика,
Которой вышина и живописный вид
Вдали хотя пловца пленяет и дивит,
Но быстрых вод порыв, камения ужасны
Для судна мирного его вблизи опасны.
Блажен, кто в жизни океан
На суднышке своем пустившись,
И на мель не попав, к скалам не приразившись,
Без многих сильных бурь до тех доходит стран,
Где ждет его покой душевный! Но ждет того удел плачевный,
Кто равен был тебе, низринутый колосс!
Чем выше кто чело надменное вознес,
Тем ниже упадает.
Рука Сатурнова с лица земли сметает
Людскую гордость, блеск и славу, яко прах.
Напрасно мнят они в воздвигнутых столпах
И в сводах каменных тьмулетней пирамиды
Сберечь свои дела от злой веков обиды:
Ко всем вещам как плющ привьется едкий тлен,
И все есть добыча времен!
Миры родятся, мрут — сей древен, тот юнеет;
И им единая с червями участь спеет.
Равно и нам!
А мы, безумные! предавшись всем страстям,
Бежим ко пагубе по скользким их путям. Зачем не держимся всегда златой средины,
На коей всякий дар божественной судьбины
Лишь в пользу служит, не во вред —
Коль продолжительности нет
Утехам жизненным, то станем осторожно
И с мерою вкушать, чтобы продлить, коль можно,
Срок жизни истинной, срок юных, здравых лет,
Способностей, ума и наслаждений время,
Когда нас не тягчит забот прискорбных бремя,
Забавы, радости когда объемлют нас!
Не слышим, как за часом час
Украдкою от нас уходит;
Забавы, радости уводит:
А старость хладная и всех их уведет,
И смерть застанет нас среди одних забот.
Смерть!.. часто хищница сия, толико злая,
Молению любви нимало не внимая,
Жнет острием своей всережущей косы
Достоинства, и ум, и юность, и красы!
Во младости весеннем цвете
Я друга сердцу потерял!
Еще в своем двадцатом лете
Прекрасну душу он являл.
За милый нрав простой, за искренность сердечну
Всяк должен был его, узнавши, полюбить;
И, с ним поговорив, всяк склонен был открыть
Себя ему всего, во всем, чистосердечно:
Такую мог Филон доверенность вселить!
Вид привлекательный, взор огненный, любезный,
Склоняя пол к нему прелестный,
Обещевал в любви успех;
Веселость чистая была его стихия;
Он думал: посвящу я дни свои младыя
Любви и дружеству; жить буду для утех.
Какой прекрасный план его воображенье
Чертило для себя
В сладчайшем упоенье:
Природы простоту и сельску жизнь любя,
Он выбрал хижинку, при коей садик с нивой,
Чтоб в мирной тишине вести свой век счастливой.
Всего прекрасного Филон любитель был,
Так льзя ли, чтоб предмет во всем его достойной
Чувствительного не пленил?
И близ себя, в своей он хижине спокойной
Уже имел драгой и редкой сей предмет!
Теперь на свете кто блаженнее Филона?
Ему не надобен ни скипетр, ни корона,
Он Элисейску жизнь ведет! Увы, мечта! Филона нет!
Филона нет! — болезнь жестока
Похитила его у нас.
Зачем неумолимость рока
Претила мне во оный час
При смерти друга находиться?
Зачем не мог я с ним впоследние проститься;
Зачем не мог я в душу лить
Ему при смерти утешенье,
Не мог печальное увидеть погребенье
И хладный труп его слезами оросить!..
К кончине ранней сей, увы, и неизбежной,
Я так же б милого приуготовить мог,
И из объятий дружбы нежной
Его бы душу принял Бог. Когда, богиня непреклонна,
Меня серпом своим пожнешь,
О, будь тогда ко мне хоть мало благосклонна,
И жизни нить моей тихонько перережь!
Не дай, чтобы болезни люты
В мои последние минуты
Ослабили и плоть, и дух;
До часу смерти рокового
Пусть буду неприятель злого,
А доброго усердный друг.
Когда ж я, бедный, совращуся
С прямого к истине пути;
В туманах, на стезю порока заблужуся, —
Тогда, о смерть! ко мне помощницей лети
И силою меня ко благу обрати! Внемлю взывающих: все в мире вещи тленны,
Не жалуйся, слепая тварь!
Вечна материя, лишь формы переменны:
Источник бытия, Вседвижитель, Всецарь,
Есть вечная душа вселенной.
А ты смирись пред ним, безмолвствуй, уповай,
И с благодарностью участок свой вкушай!
С сугубой радостию встреть,
О муза, года обновленье,
И Александрово воспеть
На русский трон с весной вступленье,
И купно то воспеть: сей год,
С тех пор как зиждет наше благо
Романовых священный род,
Венец столетья есть втораго! О чада добльственных славян!
О Русь! народ, избранный Богом,
Чтоб до последних норда стран,
До полюса, на хладе строгом
Природу жизни пробудить, —
Между нетаящими льдами
Эдем Господень насадить
Труда и разума плодами! Распространяйте на земли
Блаженство: мир и просвещенье.
Вы больший путь уж претекли,
Свое свершая назначенье!
Узрев еще издалека
Священну цель, — вы к ней стремились;
Потщитесь! — и она близка:
И вы — бессмертьем наградились! Уже над гидрою войны
Вы торжествуете стоглавой:
Уже и днесь облечены
Толикой силой вы и славой,
Что брань кровавую другим
Народам можете оставить
И миролюбием благим
И правдою себя прославить! Цвет благости и правды цвел
На вашем корени издревле.
Для собственной защиты вел
Войны, — великий в ратном деле,
Но в мирном больший, славянин.
Родным своим доволен краем,
Он житель мирных был долин
Над Вислой, Одрой и Дунаем.Смышлен, трудолюбив и добр,
Вводил он всюду кротки нравы,
Но дикий Готф, свирепый Обр
И Влах, развратный и лукавый,
Завоеватели земли, —
Как вихрем, реемы алчбою,
На славянина налегли.
И что ж? надолго ли собоюВо ужас приводили свет:
Как вихрем бурна мгла, промчались
Те варвары. Уже их нет!
Славяне на земле остались!..
И их обычай, их язык
Пришлец варяг сам принял гордый;
Луч общежития проник
От них в соседни дики орды.За градом созидался град,
Весь север заселялся дальний,
Согрелися поля от стад,
Взрыл мерзлу землю лемех ральный.
Стеклись к славянам чудь и русь
Принять законы их благие,
И сей священнейший союз
Твое начало, мать-Россия! Единством, правдою сильна
На свете всякая держава.
Доколь ты им была верна,
Твоя не померцала слава.
Когда же от своих ты чад
Растерзана была на части,
На брата ополчился брат,
И ты познала верх несчастий! Нетрудной добычью врагам
Ты стала в ону злу годину!
Но ты загладила свой срам,
Подчинена царю едину,
Искоренителю крамол.
Сей, сокрушив ордынски цепи,
Свой монархический престол
Облек зарями благолепий.И белокаменна Москва
Градов царицей нареклася,
И до небес ее глава,
Златовенчанна, поднялася!
Тогда Россию испытать
Еще определил Содетель,
Чтобы учились почитать
Не внешний блеск, но добродетель, В одежде рабской, иль в венце. —
Изволил Бог на кратко время
От россов отвратить лице, —
И зла почувствовали бремя!..
О Боже! что мы без тебя?
Колеблемые ветром трости.
Земные благи возлюбя,
Работаем безумству, злости; Стремимся к гибели своей
Божественным путем свободы;
И хуже диких мы зверей,
Не отстающих от природы!
Но ты всегда нам пестун будь,
Не знающим в свободе меры,
Да защитится наша грудь
От адских стрел бронею веры! Мы зрели оным временам
Печальным ныне дни подобны,
Когда в Москву входили к нам
С войною самозванцы злобны!
Россия плавала в крови, —
Но жив был и тогда, как ныне,
В ней дух к Отечеству любви:
Он воспылал в россиянине.Он Минину хоругвь вручил,
Пожарскому свои перуны…
И Русь свободна! Михаил
Венчается на царство юный.
Хотя дрожащею рукой
Жезл царский юноша приемлет,
Но подданных своих покой
Блюсти на троне не воздремлет: В том Богу он дает обет, —
И почерпает свыше силу.
Садится мудрость с ним в совет,
Предъидет правда Михаилу.
Тогда рек Бог ему: «Твой род
Доколе севером владеет,
Дотоль роса моих щедрот
Над сей страной не оскудеет! Но, умножая, превращу
Сию я росу в дождь на внуках,
Усилю их, обогащу,
В полезных вразумлю науках.
Еще столетию сему
Не истещи, и совершится
Глагол мой: внуку твоему,
Петру, вселенна удивится.И паки протекут сто лет, —
Я злато искушу в горниле,
И узрит мир, средь вящих бед,
Российску доблесть в вящей силе.
И их я награжу царем,
Как ты, он упасет Россию,
С народов снимет он ярем,
И злобе ступит он на выю».Так, Александр! Подобен ты
Днесь предку своему священну,
Доставив паки дни златы
Отечеству освобожденну.
Но к большей славе ты рожден:
На выю злобе наступивый,
Днесь идешь в путь благословен
Дать всем народам дни счастливы! Иди! не острием меча,
Но благостию покоряя,
В подобье мудрого врача
Цели недуг, не изнуряя,
Но помогая естеству.
Иди! и скоро возвратися
Всеобща мира к торжеству:
Своей наградой насладися!
Репнин, мой друг, владетель кисти,
Лиющей душу в мертвый холст!
Ты так как я, питомец Феба!
Подай же руку: вместе мы
Пойдем изящного стезею.
Тебе я тамо покажу
Достойные тебя предметы,
Которые вспалят огонь
В твоей груди, художник юный!
Два храма видишь ты на оной высоте.
Один, коринфскою украшен колоннадой;
Повсюду блещет там и злато, и лазурь,
В прелестных статуях паросский дышит мрамор.
Храм Басни то; а сей, на правой стороне,
Есть храм Истории, и прост и важен:
В обширном куполе, которым он накрыт,
И в междустолпиях разлит священный сумрак.
Мы оба храма посетим,
И оба божества мы жертвою почтим.
По прежде в сей войдем, который столь прекрасен. В широких белых ризах,
Седой, почтенный жрец,
С главой завешенной, повязанной венцом,
Из полевых цветков, зеленых мирт и лавров,
Облокотясь на златострунну арфу,
В преддверье, с важным нас приветствием встречает.
Сей старец есть Гомер, — Гомер, певец богов.
— Сподоби нам войти в святилище богини,
Зане причастны мы мистериям ее. —
Священный к нам осклабя зрак,
Дверь храма старец отверзает:
Восторг и трепет свят весь дух мой обнимает!
Я вижу прелести… Но нет, не описать
Мне их словами, — ты, о живописец,
Изобразишь ли их художеством своим?..
Какие виды
И превращенья!
Там брань мятежна,
Борьба, ристанье,
Здесь светлы лики
И пляски нимф!
Неисчерпаемый красот, богатств источник! —
Бери скорее, кисть, палитру и пиши!
Пиши
Богоглаголивой Додонской мрачности рощи,
И Пифиин треножник злат,
И восхитительну долину Темпе,
И Гесперидский сад.
И пир богов пиши в чертогах Крониона,
Огромных, созданных Ифестом.
Чтобы вкруг сладких яств отрадно возлегали
Блаженны жители Олимпа
И простирали бы к трапезе вожделенной
Десницы, на отца взирая;
Во осенении ж кудрей амвросиальных
Чело державного Зевеса
Блистало б благостью. А Ира величава
В златой бы зрелась диадиме,
С эгидой и с копьем владычица Паллада,
С колчаном, с лирой светл Аполлон.
И ты, о мать утех, сладчайшая богиня,
Имуща оный чудный пояс,
И ты бы зрелась там с собором юных Граций
И со смеющимся Эротом.
О вид божественный! о дивная изящность!
Там песни муз пленяют ухо;
Богиня младости льет в чаши сладкий нектар,
И милый Ганимед разносит! Но мы с надоблачных вершин Олимпа сходим
В Троянские поля,
Где рать Ахейская одержит град Приамов,
Где Ксанфос трупы мчит, где Гектор и Ахилл
Свирепствуют. Оттоль с премудрым Одиссеем
В священный океан спускаемся и зрим
Циклопов, Сциллу, Ад, Цирцею, Навзикаю,
И множество иных чудес. Готов ли ты? — теперь пойдем к другому храму
Сумрачным переходом сим,
Который лишь одна лампада освещает;
Здесь строга Критика имеет свой престол
И лже и истине границу полагает. Ты был поэтом, — будь философом теперь!
На сих висящих дсках добро и зло читая,
Предметы избирать из них себе умей.
Великих и святых изобрази людей,
Которых победить не может участь злая.
Искусной кистию своей
Яви добро и зло в разительных контрастах:
В страдальцах истины прекрасная душа
Сквозь всякую б черту наружу проницала, —
Сократ беседует с друзьями, смерть пия,
Правдивый Аристид свое изгнанье пишет,
Идет обратно Регул в плен,
И верен истине Тразеа умирает.
А в недрах роскоши, среди богатств, честей,
Тиранов льстец, Дамокл, упоеваясь счастьем,
Возвел кичливый взор, но, над собой узрев
Меч остр, на волоске висящий, цепенеет. Сколь благомыслящим утешно созерцать
Толь поучительны, толь сильные картины!
С Плутархом в них, Репнин, с Тацитом нам являй
Величие и низость смертных
И душу зрителей к добру воспламеняй.
Огонь божественный, живящий
Пиитов силою своей,
В священный трепет приводящий!
Днесь в душу мне свой жар пролей:
Да вспыхнет оный со стремленьем,
Да излетит с таким же рвеньем,
Как из чреватых громом туч
Перуны грозны, прорываясь,
С усилием ветров сражаясь,
Струистый свой к нам мещут луч. Пусть гласу хладных наставлений
Послушен будет робкий дух,
Но мой высокопарный гений
К сим тщетным увещаньям глух —
Над зевом страшных бездн несется!
То узря, слабый ужаснется,
Зане во прахе он ползет.
А мне, в жару святого рвенья,
Нельзя терпеть порабощенья,
Направлю выспрь орлин полет. Празднолюбивый муж, проснися!
Ты в неге, в лености погряз;
Моим восторгом оживися,
Внуши мой вдохновенный глас!
На крыльях гения взнесенный,
Окинь очами круг вселенный
И виждь порядок чудный сей:
Сии огни, шары блудящи,
Миры, друг друга содержащи
Взаимной силою своей. Узри под светло-синим сводом
Прекрасного царя планет,
Который неизменным ходом
Дню с ночию раздел кладет;
Зеленой ризой украшает
И златом жатв обогащает
Лицо лугов, полей, долин;
Супруг природы плодоносной,
На колеснице светоносной
Влечет сонм дней, недель, годин. Се нощь покров свой расширяет,
На черных к нам крылах паря,
Лазурь небесну затмевает,
Объемлет сушу и моря.
Зрю звезд бесчисленных сверканье,
И метеоров облистанье
Почасту взор мой веселит;
В дремоту ж погрузяся мертву,
Земля паров нощную жертву
Из недр своих горе дымит. А там теченьем неприметным
Выходит из-за гор луна.
По тучам катит бледноцветным
Колеса сребрены она
Своей жемчужной колесницы;
И меркнут звезды, блеск зарницы
На мрачном севере потух.
Луна во всей красе сияет…
Но в сени туч она вступает,
И паки мгла простерлась вкруг. Но се уже заря, алея,
Из солнцевых исходит врат;
Хоть сладостная лень Морфея
Еще одержит пышный град.
Как утром Душенька младая,
От Лелева одра вставая,
Горит, стыдливостью полна,
Так нежная заря пылает,
Ковер цветистый расстилает
До самых полюсов она. При взорах красныя денницы,
Струящих по эфиру свет,
Угрюма ночь, закрыв зеницы,
Во преисподняя течет.
Цветки возникли, оживились,
Лишь только светлой насладились
Улыбкою лица ея;
Сосудцев их полузакрытых,
Росою утренней налитых,
Блестят эмальные края. И солнцем реки засверкали
В цветущей зелени брегов,
Листки дерев затрепетали
В объятье тонких ветерков.
Поля оживлены стадами;
И в воздухе, и над водами
Ликуют птичек голоса!..
Кто даст, кто даст мне кисть Апелла!
Но нет, — и та бы не умела
Сии предоставить чудеса! Природа! сколько удивляешь
Меня в величии своем,
Когда громами ты вещаешь
И молнийным дождишь огнем!
В благоговенье созерцаю,
В восторге выше бурь взлетаю,
Пою светил теченье, блеск,
Живописую черны тучи,
Глашу шум волн и ветр ревучий,
Стихий мятежных грохот, треск. О вы, что песнями своими
Очаровали древний мир,
Бессмертных муз сыны любимы!
Кто строил тоны ваших лир?
И сей небесный огнь священный,
С Олимпа вами похищенный,
Скажите, кто из вас исторг?
Природа. Вам она раскрылась,
И искра гения вспалилась,
И излился души восторг! Се есть священное рожденье
Искусств приятных и драгих,
В которых смертным услажденье
От горестей житейских злых.
Так живописец нас пленяет,
Когда природе подражает
В ее изяществах для нас,
И стихотворец вдохновенный
Со звуком лютни сладкопевной
Спрягает свой высокий глас.
Миртилл и Дафнис Дафнис Откуда с посошком, Миртилл,
Бежишь так рано пред зарею? Миртилл Меня ты, Дафнис, приманил
Звенящих струн твоих игрою;
Я не спал. С час уже, как сон от глаз моих
Был свеян ветерком прохладным:
Молчало все, и лес был тих;
Я слушал долго ухом жадным,
Кто первый звук издаст! — и вот
Наш Дафнис прежде птиц поет. Дафнис Садись, мой милый, здесь. Послушай; мне внушает
Природа майю гимн.
Недолго было ждать: в лесочках начинает
Пернатых хор брать верх над пением моим. Исшед из сени шалаша,
Стою с желанием на праге,
Да окупается теперь моя душа,
Любезный месяц роз, в твоей эфирной влаге! Смотрю вокруг: уже предшественница дня
Чертою пурпура цветит обзор небесный
И, тучемрачну ночь перед собой гоня,
Ее во адовы женет заклепы тесны. Се, среброногое на дальних гор хребты
Вступило утро, лик оскабля свой златый.
Но дол и лес еще в тумане сон вкушают,
И, нежной почкою одеяны, цветы
Зефирам прелестей своих не обнажают. Росою между тем медвяной омовенны,
Сколь трепетно они златого солнца ждут!
Ах, ждут,
Чтоб поцелуй его живительный, священный
Раскрыл в них полную благоуханьем грудь. И се свершается. Оно взошло; с окружных
Предметов мрачная завеса им снята.
Простерлась в высотах воздушных
Смеющаяся синета. В оттенках зелени приятной
И в полном цвете лес и луг;
И недро Теллы благодатной
Орющих ощутило плуг. Усеялось стадами поле,
И роща пастухов зовет,
Где птичка радуется воле
И красную весну поет. Миртилл Прекрасно. Песнь твоя сладка как мед; в ней сила
Огнистых вин, в ней ток прохладных ручейков.
Не муза ли тебя Пимплейская учила,
Или сама любовь? —
Любовь, я слышал, есть всегдашняя подруга
Зефирам и цветам, и без любви весна
Была б не так красна.
Вчера мне на пригорке луга
Случилось сесть, и там мой старший брат сидел
С Аглаею. Он ей об этом песню пел;
Я помню лишь конец, — спою, коли угодно. Дафнис Послушаю охотно. Миртилл
‘Ах, у кого друг милой есть,
Тот может петь весну!
Есть с кем весенни дни провесть,
С кем чувствовать ему;
Не на ветер веночек сплесть,
В лугах не одному
Под тень на мягку травку сесть;
Ведь у него друг милой есть!
Он может петь любовь и радостну весну.’ Дафнис И ты прекрасно спел. Конечно,
Весна любовию цветет,
И воспевать ее один лишь может тот,
В ком чувствие сердечно
Разверсто для красот. —
И пусть все милое проходит скоротечно:
Когда понасладимся им
Хоть миг, не будем ли равны богам самим?
Блаженство бесконечно
Мы в миг один вместим!
Вон идет резвый полк красавиц в лес гулять,
Влиянье Майя принимать.
И мы туда, Миртилл! — Смотри: уже палящи
Свои к нам солнце шлет лучи с небовысот;
Томятся жаждою волы бродящи.
И белый агнчий сонм прохладных ищет вод.
Сойди с небес, царица Каллиопа!
Бессмертным пением свирель наполни,
Или издай свой глас приятный,
Или ударь во струны Фебовы. Чу! слышите ли? либо я обманут
Мечтаньем сладким: глас ее и шорох
В священной мню внимать дубраве,
В журчанье вод, зефиров в веянье. Еще я отрок был. На Апулийских
Горах я, утомясь, вздремал однажды
От игр и беганья; в то время
Меня приосенили голуби, Священны птицы. И из сел окружных,
Из Ахеронции и из Форента
Народ, во множестве собравшись,
Дивился чудному видению, Что сонного ни ползкий гад не тронул,
Ни хищный зверь, — и что кругом закладен
Святыми лавров, мирт ветвями,
Не без богов отважный отрок спит. Я ваш, о музы! ваш я, где бы ни был,
На высотах Сабинских, иль в прохладном
Пренесте; Тибура ль пригорок,
Иль Байи взморие влечет меня! Любителя парнасских вод и хоров
Ни битва во Филиппах не сгубила,
Ниже паденье древа злого,
Ниже в Сиканских Палинур волнах. Ведомый вами, я могу пуститься
В пучину Босфора пловцом отважным,
И по степям ассирским, жарким,
Неутомимо пешешествовать. Британцев видеть, к странникам суровых,
И пьющих конску кровь конканов зверских,
И, невредим сквозь остры стрелы,
Гелонян, и сквозь Скифский Понт тещи! Когда великий Кесарь, после трудных
Походов, по градам расставит воев,
Он к вам в пещеру Аонийску
На сладкий отдых удаляется. Благоотрадные! совет ваш кроток
И добр всегда. Еще мы помним буйных
Титанов, коих сонм надменный
Низложен, стерт палящей молнией Из длани Зевса, предержащей землю,
Кротящей бурное в пределах море,
Имущей вся, и ад во власти;
Людьми; богами право правящей! Хотя и зельный страх вселяла Зевсу
Сих облых юношей растуща сила,
Как их два брата подвизались
Поставить Пелион над Оссою: Но что Тифей и броненосный Мимас,
И что Порфирион с грозящим зраком,
И Рет, и Энкелад кичливый,
Метатель древ с корнями вырванных, Против Палладиной эгиды звучной
Могли содеять? Там, к сраженью жадный,
Стоял Вулкан, там матерь Ира,
И рамо тулом украшающий, Власы же разрешаяй боголепны
Во омовении росой Кастальской,
Лесов Ликийских покровитель,
Аполлон, Кинфа бог и Делоса. О Мудрость! без тебя не в пользу сила;
С тобою же она когда в союзе,
Ей сами боги помогают,
Но посрамят самонадеянье. Свидетельствуют то Гигант сторукий
И оный оглашенный искуситель
Дианин, Орион, — сраженный
Стрелами девы целомудренной. Еще своих земля чудовищ кроет
И сетует, что их небесна молнья
Низслала в Оркус, — и не выел
Доднесь надложенную Этну огнь. Ниже оставит Титиеву печень
Служитель мщения клевать пернатый,
И в триех стах лежит оковах
Прелюбодейство Пирифоево.
Гонимы сильным ветром, мчатся
От моря грозны облака,
И башни Петрограда тмятся,
И поднялась река.
А я, в спокойной лежа сени,
Забвеньем сладостным объят,
Вихрь свищущ слышу, дождь осенний,
Биющий в окна град.
О как влияние погоды
Над нами действует, мой друг!
Когда туманен лик природы,
Мой унывает дух.
Но буря паки отвлекает
Меня теперь от грустных дум;
К великим сценам возбуждает,
Свой усугубив шум.
Не зрю ль в восторге: Зевс дождливый,
Во влагу небо претворя,
С власов и мышц водоточивых
Шумящи льет моря?
Меж тем к Олимпу руки вздела
От наводняемых холмов
Столповенчанная Цибела,
Почтенна мать богов.
В глубоком сокрушенье зрится,
В слезах и в трепете она;
Ее священна колесница
В водах погружена:
Впряженны в ону львы ретивы
Студеный терпят дождь и град;
Глаза их блещут, всторглись гривы,
Хвосты в бока разят.
Но дождь шумит, и ветры дуют
Из сильнодышащих устен;
Стихии борются, бунтуют,
О ужас! — о Дойен!
Изящного жрецы священны,
Художник, музыкант, поэт!
О, будьте мной благословенны!
В вас дух богов живет.
Стократно в жизни сей печальной
Благодарить мы вас должны;
Вы мир физический, моральной
Перерождать сильны.
Мой друг! да будет и пред нами
Раскрыта книга естества:
Прочтем душевными очами
В ней мысли Божества.
Прочтем, и будем исполняться
Святым ученьем книги той,
Дабы не мог поколебаться
Наш дух напастью злой.
Как бурных волн удар приемлет
Невы гранитный, твердый брег
(Их шум смятенный слух мой внемлет,
Обратный зрю их бег), —
Так праведник, гонимый роком,
В терпенье облачен стоит;
Средь бурь, в волнении жестоком,
Он тверд, как сей гранит.
Смотри, Теон, как все горюет!
Все чувствует зимы приход;
Зефир цветков уж не целует,
И вихрь сшиб с древа плод.
Смотри, как ветви обнаженны
Гнет ветер на древах, Теон!
Не слышится ль во пне стесненный
Гамадриадин стон?..
Лишь, кровля вранов, зеленеет
Уединенна сосна там;
Все блекнет, рушится, мертвеет
Готовым пасть снегам.
О, сетуйте леса, стенайте;
Морозами дохнет зима!
Из устьев реки утекайте:
Вас льдом скует она!
Но трон ее растает снова
Как придет милая весна;
Совлекшись снежного покрова,
Воспрянет все от сна.
И обновится вид природы
И в рощах птички запоют.
В брегах веселых Невски воды,
Сверкая, потекут.
Тогда с тобой, Теон любезный,
Пойдем мы на поле гулять!
Оставим скучный город, тесный,
Чтоб свежестью дышать.
Тогда примите, о Дриады,
Под тень древес поэтов вы —
Воспеть весну среди прохлады,
На берегах Невы!
На сером камени, пустынном и высоком,
Вершина коего касалася небес,
Цирцея бледная в отчаянье глубоком
Лила потоки горьких слез.
Оттуда по волнам глаза ее блуждали;
Казалось, что они Улисса там искали.
Еще ей мнится зреть героя своего:
Сия мечта в ней грудь стесненну облегчает,
Она зовет к себе его,
И глас ее стократ рыданье прерывает:
‘Виновник моего мученья!
Ах! возвратись в страну сию;
Не о любви тебя молю,
Приди, хотя из сожаленья,
Кончину ускорить мою!
Хоть сердце бедное мое сраженно
Есть жертва пагубной к тебе любви.
Хотя обмануто тобой, презренно,
Но пламень злой еще горит в крови.
И — ах! ужели нежность преступленье,
Чтобы толикое заслуживать презренье?
Виновник моего мученья!
Ах, возвратись в страну сию,
Не о любви тебя молю:
Приди, хотя из сожаленья,
Кончину ускорить мою! ’ Так в жалобах она скорбь сердца изливает;
Но вскоре к своему искусству прибегает,
Чтоб возвратить назад любви своей предмет;
Все адски божества она к себе зовет:
Коцит и мрачный Стикс, Цербера, Тизифону,
Злых Фурий, грозных Парк, Гекату непреклонну.
Кровавы жертвы уж трепещут на кострах,
И вмиг их молния преобращает в прах!
Тяжелые пары свет солнца затмевают,
Боязненно свой бег планеты прерывают,
Река со ужасом к вершинам вспять бежит,
И сам Плутон в своих убежищах дрожит. Глас ее страшный
Двигнул весь ад;
Громы ужасны
Глухо гремят;
Облаки мрачны
Ясный день тмят;
Земля трепещет,
Страхом полна;
Яростно плещет
Бурна волна;
С ужасом мещет
Взор свой луна. И тени адские, вняв яры заклинанья,
Из бездны сумрака, бледнея, поднялись.
Их протяженные, унылы завыванья
Далеко в воздухе со стоном раздались, —
И ветры с наглостью заклепы гор прорвали,
И с плачем трепетным и страшным тем смешали
Свой шум, и рев, и вой, и свист!
Усилья тщетные!.. Любовница несчастна,
Ты над всесильною любовию невластна!
Хоть землю можешь потрясти
И ад в смятенье привести,
Того не сделаешь ты яростью ужасной,
Чего твой взор прекрасной
Не мог произвести! Так, независим Купидон.
Свои права он защищает,
Не терпит принужденья он,
По воле смертных наделяет,
Предписывая всем закон,
Законов сам ничьих не знает.
Где трон стоял зимы седой,
Туда Зефиров легкий рой
С прекрасной Флорой возвратится.
Эолу Алкион отдаст
Свою над морем кратку власть,
Но паки ею насладится;
Но никогда, никак, ничем
К себе опять не привлечем
Любовь, которая однажды удалится!
Приди к нам, матушка зима,
И приведи с собой морозы!
Не столько их нам страшны грозы,
Сколь сырость, нерешимость, тьма,
В которых гнездится чума!
А от твоих лобзаний розы
У нас взыграют на щеках,
Из глаз жемчужны выжмешь слезы,
Положишь иней на висках,
И мы — как в сребряных венках. Ах! долго ли нам грязнуть в тине
И мороситься под дождем?
Ноябрь у нас уж в половине:
Тебя теперь мы, зиму, ждем.
Приди, сбери в морщины строги
Умяклое лицо земли
И на святой Руси дороги
Пушистым снегом устели,
Чтоб наши радовались ноги. Неву и Бельта воды бурны,
В которых, нынешней порой,
Не виден неба свод лазурный,
И Феб на кои взгляд понурный
Бросает, лучше ты покрой
Своей алмазною корой! И дай нам странствовать по суху
Над пенной хлябию реки;
Подставив под ноги коньки,
Крылатому подобно духу,
Не уступать в бегу коням,
Катиться легким вслед саням. Саням, усаженным четами
Младых красавиц, в соболях,
Под пурпуровыми фатами.
Они на новых сих полях
Явятся новыми цветами,
Чтоб царство украшать зимы;
И с ними не озябнем мы! Дохни, Борей, на нас сурово
И влажный осуши эфир.
С тобою русакам здорово.
А ты, обманчивый Зефир,
Что веешь к нам с Варяжска моря!
Ты нам теперь причиной горя:
Ведь дождь и слякоть от тебя;
Поди ж и дуй своим поэтам,
Которы, и зимой и летом
Тебе похвальну песнь трубя,
Бесстыдно лгут пред целым светом. Теплу и стуже время есть.
И то нам и другое в честь.
Не итальянцы мы, не греки,
Которым наших зим не снесть,
У коих не живут и снеги.
Они пусть хвалят злак лугов,
Журчащих ручейков прохладу,
И жизнь невинных пастухов,
И собиранье винограду:
Не чужды нам забавы их,
Но знают ли они отраду
Трескучих зимушек лихих? Как под снегами зреет озимь,
Так внутрення в нас жизнь кипит
И члены ко трудам крепит.
Доколе бодрость в нас не спит,
Мы рук и ног не отморозим.
И русских удалых сынов
Так не обидела природа,
Чтоб им и помощь, и покров
Не дать от колких мразов норда.
В лесах надолго станет дров,
И есть полезны там соседи:
Лисицы, волки и медведи —
Для теплых шуб обильный лов!
С куниц и с соболей пужливых
Драгие мехи совлекут.
Дубравы целые ссекут
Для топли изб гостелюбивых. И если не ущедрил Вакх
Студеный край наш виноградом,
Довольны русским мы Усладом
При добрых брагах и медах!
Во время, впору, кстати —
Вот счастия девиз. —
Иванов, что есть счастье?
Иметь покров в ненастье,
Тепло во время стужи,
Прохладну тень от зною;
Голодному хлеб-соль,
А сытому — надежду
На завтрашнее благо;
Сегодня ж — уверенье,
Что совесть в нем чиста,
Что он приятен людям,
Друзьям своим любезен,
Младой подруге мил;
Что он, не зная рабства,
Не обинуясь, может
Работать, отдыхать,
Копить и расточать,
Во время, впору, кстати. Но кто научит нас
Все делать впору, кстати?
Никто иной как сердце,
Как собственное сердце;
Оно должно вести
Нас бережно и ловко,
Как хитрых балансеров,
По оной тонкой нити,
Которая зовется:
Во время, впору, кстати.
Протянута над бездной
Сия чудесна нить;
Над темной бездной скуки,
Душевной пустоты,
Где примет нас зевота,
Положат спать болезни,
И отвращенье в льдяных
Объятиях морит. Но как нам уберечься,
Чтобы туда не пасть?
Спроси у философов;
Один тебе твердит:
‘Не слушайся ты сердца,
А слушайся ума;
Сего имей вождем! ’
Другой велит напротив,
А третий… Но не станем
Одни слова их слушать,
Посмотрим, как они
С хвалеными вождями
В пример пред нами пойдут —
Ах, бедные! в болото
На кочки, в грязь лицом! Кто вел их — ум без сердца?
Иль сердце без ума?
Ах, может быть, и оба;
Но, омраченны лживым
Внушением Сирен,
Внутръюду заглушили
Природы глас — инстинкт,
Закон поры и кстати. А мой совет таков:
Ум с сердцем согласи,
Но более второму
Всегда послушен будь,
За тем, что в нем природа
Свой внедрила инстинкт. Конечно, ум есть жезл,
К которому должны
Привязывать мы сердце,
Как виноградну лозу
К тычинке, — чтобы вверх
Росла, не в прахе б стлалась:
Но может ведь лоза
Прожить и без тычинки,
Хотя и дико, криво,
И плод нести, хоть горький!
Тычинка ж без лозы —
Дреколье лишь сухое,
Таков без сердца ум. Но мы ума не презрим, —
Когда ведет нас сердце
Естественной стезею,
Тогда идти уму
Пред нами со свечою —
Авось либо мы эдак
С пути не совратимся,
Держась поры и кстати,
На том балансируя. Прими, любезный друг,
Сие мое кропанье
Без связи, без начала
И без конца — ты видишь!
Но мне какая нужда;
Я вылил на бумагу
Все то, о чем с тобою
Вечор мы толковали.
В стране Аргивской, там, где моря волны рьяны
Оплескивают брег песчаный,
Юнейшая из Данаид,
Воздевши руки вверх, стояла Амимона.
От фавна дерзкого красавица бежит
И слезно молит Посийдона,
Да от насильства он невинность охранит
‘Посейдон! бурных вод смиритель,
Поспешну помощь мне яви;
Будь чести, жизни будь спаситель
От зверския любви!
Увы! ужели раздается
Вотще по воздуху мой стон?
Или искать мне остается
Спасенья в бездне ярых волн! Услышь, Посейдон, повелитель!
Поспешну помощь мне яви!
Будь чести, жизни будь спаситель
От зверския любви! ’
Так дщерь Данаева возносит глас плачевный
И видит вдруг она, что сильный бог морей,
Своим последием блестящим окруженный,
Рассеять страх ее грядет во славе к ней;
И Амфитрите он однажды так явился,
Когда за ним текли Амур и Гименей.
Его узревый фавн от брега удалился,
А бог, имеющий в руке трезубец злат,
При виде девы сам любовию объят,
Вещать к ней тако обратился:
‘Никто, прекрасная княжна,
Вредить тебе да не посмеет;
Кто нежным быть в любви умеет,
К тому и ты явись склонна. Ах, счастлив, счастлив тот без меры
Кто нравен сердцу твоему!
В объятиях самой Венеры
Приревновал бы Марс к нему. Никто вредить да не посмеет
Тебе, прекрасная княжна!
Кто с нежностью любить умеет,
К тому, к тому лишь будь склонна! ’
О как легко богам склонить девицу юну!
Все в пользу страстному Нептуну
Служило в оный час: величием блистал
В кругу тритонов, нимф, во славе светозарной,
Притом же помощью ее он обязал.
Но это ль помощь? о Амур, Амур коварной!
Игра твоя и тут видна;
Помощника сего она
Должна бы более всех фавнов опасаться…
Уже Фетидино чело румянит стыд,
Она отводит взор; Дорида же спешит
Во влажные свои вертепы погружаться,
Увещевая Нереид
Подобных случаев разумно удаляться:
‘Вы будьте, о нимфы,
Всегда осторожны!
Приманчивы речи
Любовников ложны;
Когда мы опасность
Предвидеть не можем,
Ее нам избегнуть
Труднее всего.
Любовников дерзких
Избавиться можно,
Противных и грубых
Отвадить легко.
Тот больше опасен
Кто льстив и прекрасен;
Страшитесь, о нимфы,
Всех боле того! ’
Ахелой Мной, Океановым сыном, ударившим в скалы, источен
Шумный в поля водоток.
Вся Акарнания, тем напоенная, в дар принесла мне
Много цветов и плодов. Вакх Мной, Зевесовым сыном, из прутиев полуиссохших
Сладостный выращен грозд.
Оного соку испив, фракийский пастырь в восторге
Доброго бога воспел. Ахелой Среброчешуйные сонмы питаю, и раковин груды
Струй благотворных на дне!
Жажду зверя толю, напояю агнчее стадо,
Стадо мычащих волов. ВакхЯ выжимаю плоды густолиственных лоз винограда —
Людям отраду принесть,
Удоволить богов, о праздниках, жертв возлияньми,
Ты же — будь пойлом скоту. Ахелой Всех я жизнь содержу — кровей и ран к омовенью
Чист и врачебен теку,
Пей, селянин, мою воду и будь царя долговечней,
Коего Вакх отравит! ВакхИстинный я дарователь жизни, убийца же скорби —
Сущей отравы сердец.
Царь, насладившийся мною, себя почувствует богом,
Раб превратится в царя. АхелойПредо мной обнажаются робкие девы, купая
Тело в прозрачной струе;
Видеть все красоты и все их девичьи игры,
Спрятан, лежу в тростнике. ВакхДевушки робкой к устам поднесу бокал искрометный:
Где ее робость тогда?
Между шуток и игр не увидит, что пылкий любовник
Пояс ее развязал. АхелойДруг! сочетай мою воду с твоим толь сильным напитком.
О, вожделенный союз,
Ежели радует жизнь вино — вода же спасает
Радость сию от вреда! ВакхНа! подлей к твоей урне, мой бедный, зяблый содружник,
Мех сей с огнистым вином…
Тем бы продлить нам вкуса роскошь и здравия целость
С сению кроткого сна! ВертумнВ вашем союзе, о спорники! мне позвольте быть третьим.
Выжму вам сих золотых
Яблоков кислый нутр; но прежде в новом напитке
Сей растворите песок.
Тверд и блестящ как снег (из сладких выварен тростий
Нимфами Индуса он) —
Крепкий, оттуда ж добытый спирт, в сосуде кристальном
Здесь у меня заточен:
Капли две-три того прибавив, отведайте! — Знайте ж:
С сим превращенным вином
Я подольстился к Помоне, — в виде юноши прежде
Доступу к ней не имев,
В виде старушки доброй легко привел на попойку,
Легче привел на любовь.
Осення ночь одела мглою
Петрополь — шум дневной утих;
Все спит — лишь мне болезнь не хочет дать покою,
И гонит сон от глаз моих!
Не написать ли на досуге
К тебе письмо, любезный мой!
Что может слаще быть, как помышлять о друге,
Который хоть вдали, но близок к нам душой!..
Сия приятна мысль теперь меня объемлет;
Держу перо в руке, а сам я вне себя;
В восторге кажется твой голос ухо внемлет
И видит взор тебя.
В забвении ловлю сей голос жадным ухом
И призраком твоим свой томный тешу взор.
Не занесен ли ты из-за Валдайских гор
Ко мне каким-нибудь благим волшебным духом,
Который помогать любви и дружбе скор!
Или твоя душа, оставив члены тела
Усталые в Москве, в объятьях крепка сна,
Теперь, когда везде витает тишина,
Беседовать со мной в Петрополь прилетела,
В сии, обоим нам любезные, места…
Пребудь же долее, о званный гость, со мною!
Здесь долее пребудь, дражайшая мечта!
Я сердце все тебе стесненное открою
И облегчу его — в нем та же чистота,
Оно тебя еще достойно,
Нo что-то уж не так теперь оно спокойно:
Когда б природы красота
Несытых чувств моих подчас не занимала,
Не знаю, что б со мною стало!..
— — — — — — — — — — — — — — — — — — —
«Любить?..
А ежели по сю пору предмета
Еще я не нашел себе, то как мне быть?»
«Ищи…» — Но где? ужель в шуму большого света.
Где всяк притворство чтит за долг,
Где всем поступкам ложный толк,
Где любящее сердце стонет,
Зря всюду лед, и ах! само в ничтожство тонет?
Нет, лучше посижу я здесь, и потерплю;
Авось либо судьба, сия всемочна фея,
Подчас и обо мне жалея,
Вдруг подарит мне ту, которую люблю,
Которую боготворю в воображенье…
Ах, часто в райском сновиденье
Ее перед собой стоящую я зрел,
В ее стыдливые объятия летел —
И как соловьюшек весной для милой пел
Святую песнь любви, в сладчайшем восхищенье!
Мечтаю; но оставь меня, мой друг, мечтать:
Кто в сумерках блажен, тот белу дню не рад.
О Хариты! ныне ко мне склонитесь,
Афродитин радостный трон оставив;
Вы к Фаону милому понесите
Сафины вздохи! Музы! вас прошу я, Сирен Пермесских!
Дайте Сафе вашего пенья сладость! —
Ты, уныла лира! служи мне ныне
Отзывом сердца! Омраченну грозною тучей небу,
Дуб нагорный столько ударам вихря
Не подвержен, сколько мое — биемо
Страстию сердце. Где девались красные дни, когда я
Зрела друга милого, мной плененна?
Ах! теперь не только любви лишает,
Даже воззренья. Я подруге верила и любила,
А она мне лютой изменой платит;
Льстит в глаза, но сердцу наносит рану
Неисцелиму. Но пускай Фаону в ее объятьях
Будет рай! — не все ли сердца под властью
Держишь ты, мой милый! вкушай блаженство,
Чуждое Сафе. Мне любить тебя, а тебе быть милым
Жребий дан: однажды, еще быв отрок,
Ты в венке из роз по водам кристальным
Лодочку правил. Вдруг Киприда с берегу в виде смертной
Просит, чтоб ее превезли на тот брег,
Ты ей место дал и повез с ней Граций,
Игр и Амуров. Взором ты своим приманил Амуров,
На уста к тебе прилетели смехи,
Окружив, Хариты тебя приятно
Поцеловали. Красоту тогда ты приял в награду.
‘Мальчик милый, — молвила Афродита, —
Умащен амврозией, будь отныне
Всех пригожее! ’ Слыша то, Эрот воздохнул ревниво;
Я случилась там, он стрельнул мне в сердце:
‘Красоту Фаона превзойдет, — рек он, —
Сафина нежность! ’ Ах, а ты жестокий меня покинул
В злой тоске; скажи мне, чего желаешь?
Чем любовь тебе доказать? пуститься ль
В дикие степи? В волны морь?.. Пойду и на край вселенной;
Я на все готова тебе в угодность.
Для тебя дерзну Цитереин пояс
С неба похитить; Чтоб сплестися нам неразрывной цепью,
Сердце с сердцем сжать и уста с устами.
Ах! по всем моим протекает жилам
Пламя любови! Горе мне! Несчастная, льстишься втуне:
Ты не сыщешь счастья, ищи покоя;
Здесь он ждет тебя, усыпитель скорбей,
Камень Левкадский.
Куда сокрылся ты, божественный
С твоим огнем животворным!
Оставил ли оный кому?
Чьи ныне смелые персты тронут
Твою орфическую лиру,
Услаждение ушес и радость сердца?
И кто обует твой котурн,
Сущую обувь аттических муз,
Мельпомены и Талии,
Иначе зовомых:
Сильная, поучительная Истина
Небесная, пленяющая Красота! Ах! с самого неба
К чадам земли ты послан был,
Да не падут они духом,
Утешителем быть и крепким вождем
И сладким пророком изящности! И ты свершил свое послание:
Ни краткость дней твоих, ни гоненье тиранов,
Не воспятили тебе, о гений,
Щедро излить из разжженного небом сердца
То,
Чего многие веки
Ждали,
Чего многим векам
Не дано чувствовать. Блаженна Германия, родившая тебя,
И язык тевтонов,
Его же ты объизяществовал и увековечил, —
Ты, и предтечи твои, Виланд и Гете,
Славный триумвират! Когда Клопшток,
Серафимскими владеяй крилами,
Скрывался в парении горнем,
Тогда Виланд, путем дольним ликуя,
Тевтонскую музу по цветам Эллады
Ко храму Граций повел.
Гете собственные ей показал цветы,
Прекрасные и благоуханные;
Явился Шиллер,
Факел неся Прометеев,
И в каждый цветок
Душу влиял.
Творения Шиллера
Будут цвести в веках,
Как в аере любезное солнце. Но где он сам?
Сей ум исполинский
Истаял ли от рокового дыхания смерти,
Как холм снегу
От вешних Зефиров?
Сие огневместилище чувств (увы нам бедным!)
Червями снедаемо;
Сей сосуд амврозии
Сокрушен и попран тлением! Но чувства где теперь?
Куда пролиялась амврозия? Не поверю, не поверю,
Чтоб божественное было преходяще:
Ты здравствуешь, Шиллер!
Так, — здравствуй, здравствуй на небесах,
Где простираются к тебе объятия днесь
Любви ненарушимой,
И дивномысленную открывают беседу
С вожделенным пришельцем
Оные Духи славы,
Всякую тамо отложши зависть,
Эсхил, и Эврипид с Софоклом,
Корнель с Расином,
И Шекспир.
Майска тиха ночь разливала сумрак.
Голос птиц умолк, ветерок прохладный
Веял, златом звезд испещрялось небо,
Рощи дремали. Я один бродил, погруженный в мысли
О друзьях моих; вспоминал приятность
Всех счастливых дней, проведенных с ними;
Видел их образ. Где ты, мой Клеант! (я, вздыхая, думал)
Чтоб со мной теперь разделять восторги?
Где вы все? — где Флор? где Арист? Филон мой
Где незабвенный? Утром цвел!.. о Флор! не давно ли плачем
По Филоне мы? уж весна двукратно
Оживляла злак над его могилой,
Птички любились. Я вздыхал и, взор устремив слезящий
На кусты, на дерн, вопрошал Природу:
— Друг у нас зачем с превосходным сердцем
Отнят так рано? Мне была в ответ — тишина священна!
Дале вшел я в лес, оперся на древо;
Листвий сладкий шум вовлекал усталы
Чувства в забвенье. Вдруг из мрака бел мне явился призрак,
Весь в тумане: он приближался тихо,
Не был страшен мне, я узнал в нем милый
Образ Филона: Благовиден, млад, он взирал как ангел;
Русы по плечам упадали кудри,
Нежность на устах, на челе спокойство
Изображались. Он уста отверз, — как с журчащим током
Шепчет в дебрях гул или арфу барда
Тронет ветер, — так мне влиялся в ухо
Голос эфирный. Он гласил: ‘Мой друг, веселись, не сетуй;
Я живу: излей и во Флора радость
О судьбе моей, а свою с терпеньем
Участь сносите. Все возможно! зришь ли миры блестящи
Тамо; землю здесь? — что она пред ними,
То и жизнь твоя пред другими жизньми
В вечной природе. Ободрись же ты и надейся с Флором
Лучших жизней там; но не скорбью тщетной,
Благородством чувств и любовью к благу
Чти мою память! ’ Он исчез. Филон! мой любезный, где ты?
Руки я к нему простирал в тумане;
Сердце билось — ах! Но повсюду были
Мрак и безмолвье.
Лунам вокруг планет, вкруг солнц планетам,
Ав солнцам путь вкруг величайша солнца.
Отче наш, иже еси на небесех! На сих бесчисленных, светящих
И освещаемых мирах,
Живут неравны силой Духи
В разночувствительных телах,
В едином том их чувства сходны:
Все Бога сознают и радуются Богу.
Да святится имя Твое! Всевышний, Он, — всего себя
Един могущ постигнут,
И радоватися един
Своей всей благости, всей силе,
От века зиждет всем блаженство,
Всем жителям своих миров.
Да приидет царствие Твое! О, благо им, что не они
Судьбой своею управляют,
А Он: о, благо всем! и нам на сей земли!
Да будет воля Твоя, яко на небеси
и на земли. Он воздвизает клас на стебле, Он приводит
Златое яблоко и грозд багряный в зрелость;
На холме агнца Он пасет, в дубраве лань.
Но Он и гром свой посылает
На холмы и дубравы,
И дар свой поражает градом
На стебле и на ветви!
Хлеб наш насущный даждь нам днесь. Находятся ль и там, над областию грома,
Жилища грешников и смертных?
Там дружба во вражду меняется ль как здесь?
Смерть разлучает ли и тамо дружбу?
Остави нам долги нашя, якоже и мы
оставляем должником нашим. Различные пути ведут к высокой цели,
К блаженству. Некие из них
Пустынями ведут; но даже и на сих
Цветут для странника цветы веселий,
И он, при сладостных забвения водах,
Покой вкушает по трудах.
Не введи нас во искушение, но избави
нас от лукаваго. Тебе хвала и поклоненье,
Тебе,
Который солнцами, планетами, лунами
Велико солнце окружил!
Который создал Духи,
И их блаженство зиждет,
И дарует живот,
И смерть ниспосылает;
Ведет стезей пустынной к цели,
Отраду путникам дая.
Тебе хвала и поклоненье!
Яко твое есть царство, и сила, и слава.
Аминь.
Марс в объятиях Киприды
Забывал кроваву брань:
Около прелестной выи
Ластилася мощна длань;
Грудь, твердейшую металла,
Взор Венерин растопил;
Сладкому огню Эрота
Жар сражений уступил…
Вкруг четы богоблаженной
Резвится любовей рой;
Марсов меч, копье дебело
Служит шалунам игрой;
Растаскали все оружье,
Веселясь добыче сей:
Нами Марс обезоружен,
В нашей власти бог смертей!
Вся забылася природа
Посреди утех и игр,
Подле агниц беззащитных
Засыпал свирепый тигр.
Ястреб горлицам на ветке
Целоваться не мешал,
И, казалось, самый воздух
Тонким пламенем дышал. Но Марса вдруг опять зовет
Звук труб, орудий глас гремящий;
Летит победа, подает
Ему копье и щит блестящий,
На коем изваян герой,
Презревый сладкие забавы,
Томящу негу и покой
Для многотрудных лавров славы.
Свой долг на оном Марс прочел,
Отторгся от любви, вспрянул и полетел
Вооружить себя, — но в шишаке блестящем,
У ног богининых лежащем,
Ах, что военный бог узрел? Гнездо двух нежных горлиц. —
Они под сенью крылий
Усыпили птенцов.
Друг друга милованье
И сладко воркованье —
Троякая любовь!
Какая власть посмеет
Тронуть рукою дерзкой
Ковчег святыни сей?..
Остановился Марс. Дивится, смотрит.
Смягчается при виде сей четы:
Уже его и слава не пленяет;
Он страстно пал в объятья красоты
И гласу труб зовущих не внимает. Веленьем матери своей
Амуры всех оттоль прогнали
Литаврщиков и трубачей,
И все орудия попрали
Сих нарушителей утех;
На место ж грубых звуков тех
Златые лиры и цевницы
Любезный мир превознесли. * * * Не Афродитины ли птицы
Тогда от браней свет спасли?
Вера, Надежда, Любовь! Премудрости милые дщери!
Вами блаженствует смертный, и вами царства блюдутся.
Вы вливаете слабому непобедимую силу:
Он без страха сквозь огнь и воду и в лютых напастях
Без уныния с вами течет к божественной цели.
Вы в житейских пустынях хранители—ангелы наши:
Заблужденных на путь направляете, изнеможенным
Кладезь живой воды указуете в жажде палящей!
Если ж, у струй освеженный, путник под пальмой воздремлет,
Кто, как не вы, защитит его от льва и от змия,
Сильной рукой смеживши зев необузданной страсти
И отпугнув от сонного тайно вползающих в сердце
Гадов — злой эгоизм и всеискажающу гордость?
Вы помогли россиянам ныне во брани священной
Силы преодолеть и козни врага человеков.
Александр, человеков отрада, друг ваш и чтитель,
Вам обязан своими лаврами. С ним неразлучны
Были вы всегда в благой и противной фортуне.
Будьте ему еще помощницы в деле великом,
Возвратить народам мир, свободу, блаженство!..
Се из царевых уст вещает небесная Вера:
‘С помощью Божией нет невозможного! ’ — Се ободряет
Нас Надежда, что Бог не оставит поборников правды;
Се, объяв, воскриляет души царя и народа
Пламенным рвением к благу Любовь, сильнейшая смерти!
Мы на алтарь ваш благоговейно приносим трофеи
Наших побед и молим вас, благодатные девы:
Даруйте в счастии скромность нам, в несчастье терпенье.
В сладком ли мире быть, иль еще в войне многотрудной,
Даруйте нам любить, уповать и веровать твердо!
Когда Фернанд благочестивый
Еще в неистовстве святом
Не гнал род мавров нечестивый,
Тогда Гусмановым копьем
Омар младой повержен витязь. В стране врагов страшась отмщенья
(Убитый знатен был, богат),
Бежал Гусман, и в утомленье
Перед собой увидел сад,
Высоким тыном огражденный. Когда через сию ограду
С трудом гишпанец перелез,
Узрел хозяина он саду,
Который там в тени древес
Вечернюю вкушал прохладу. Он о покрове умоляет
Весь в поте — эмир Ибраим
Его приемлет и сажает,
И спелы овощи пред ним
Со взором дружелюбным ставит: ‘Ты гость мой, — старец рек почтенный, —
И будешь у меня укрыт;
Странноприимства долг священный
Тебе защиту дать велит, ’ —
И гостя лаской ободряет. Но вдруг на время в дом свой вызван
Великодушный старец был;
И так, чтоб не был кем он признан,
Старик поспешно заключил
Его в садовую беседку. В мучительнейшем ожиданье
Гусман в ней три часа сидел,
Пока при лунном он сиянье
Опять идущегоСМв4 узрел
Хозяина, который плакал: ‘Жестокий, — рек он в сокрушенье, —
Убил ты сына моего!
Увы, хотя и сладко мщенье,
Но слаще во сто крат того
Быть верну в данном мною слове! Перед садовыми вратами
Стоит мой лучший конь готов —
Беги, ты окружен врагами,
В Толедо, град твоих отцов!
Да будет Бог тебе защитник! ’ О, зри героя в нем, читатель,
Благотворящего врагам;
Хотя б, кумиров почитатель,
Молился ложным он богам,
Но он есть друг творца вселенной.