Светило жизни, здравствуй!
Я ждал тебя;
Пролей мне в сердце томно
Отрады луч!
Весь день холодны ветры
Во мраке туч
Тебя от нас скрывали
И лили дождь —
Уныла осень алчет
Еще вкусить
Твое благое пламя,
Душа планет!
Венчанный класом август,
Серпом блестя,
Простер манящи длани
Свои к тебе.
Он вопиет: помедли,
Рассей туман,
Обрадуй зрелость года
Еще собой! —
И я, светило жизни,
Прошу тебя:
Помедли в теплотворном
Сиянии!
Болю душой и телом,
Целитель будь;
Согрей лучом отрады
Скорбящу грудь.
Крилатое Негодованье!
Строгоочита Правды дщерь!
Жизнь смертных на весы кладуща,
Ты адамантовой своей уздою
Их бег порывистый умерь! Не терпишь ты гордыни вредной
И зависть черную женешь,
А счастию, — отцу гордыни,
Таинственным твоим, вечнобегущим,
Превратность колесом даешь! Невидимо следя за нами,
Смирительница гордых вый,
Склонив свои зеницы к персям.
Не престаешь неложным мерять лактем
Удел комуждо роковый. Но и смягчись к проступкам смертных,
Судяще жизнь их правотой,
Крылатое Негодованье!
Тебя поем, тебя мы ублажаем
С подругою твоей святой, Со Правосудьем грозномстящим!
Его же приближенье к нам
На крыльях, шумно распростертых —
Смирит и гордость, и негодованье:
Ему послушен Тартар сам!
Ахелой Мной, Океановым сыном, ударившим в скалы, источен
Шумный в поля водоток.
Вся Акарнания, тем напоенная, в дар принесла мне
Много цветов и плодов. Вакх Мной, Зевесовым сыном, из прутиев полуиссохших
Сладостный выращен грозд.
Оного соку испив, фракийский пастырь в восторге
Доброго бога воспел. Ахелой Среброчешуйные сонмы питаю, и раковин груды
Струй благотворных на дне!
Жажду зверя толю, напояю агнчее стадо,
Стадо мычащих волов. ВакхЯ выжимаю плоды густолиственных лоз винограда —
Людям отраду принесть,
Удоволить богов, о праздниках, жертв возлияньми,
Ты же — будь пойлом скоту. Ахелой Всех я жизнь содержу — кровей и ран к омовенью
Чист и врачебен теку,
Пей, селянин, мою воду и будь царя долговечней,
Коего Вакх отравит! ВакхИстинный я дарователь жизни, убийца же скорби —
Сущей отравы сердец.
Царь, насладившийся мною, себя почувствует богом,
Раб превратится в царя. АхелойПредо мной обнажаются робкие девы, купая
Тело в прозрачной струе;
Видеть все красоты и все их девичьи игры,
Спрятан, лежу в тростнике. ВакхДевушки робкой к устам поднесу бокал искрометный:
Где ее робость тогда?
Между шуток и игр не увидит, что пылкий любовник
Пояс ее развязал. АхелойДруг! сочетай мою воду с твоим толь сильным напитком.
О, вожделенный союз,
Ежели радует жизнь вино — вода же спасает
Радость сию от вреда! ВакхНа! подлей к твоей урне, мой бедный, зяблый содружник,
Мех сей с огнистым вином…
Тем бы продлить нам вкуса роскошь и здравия целость
С сению кроткого сна! ВертумнВ вашем союзе, о спорники! мне позвольте быть третьим.
Выжму вам сих золотых
Яблоков кислый нутр; но прежде в новом напитке
Сей растворите песок.
Тверд и блестящ как снег (из сладких выварен тростий
Нимфами Индуса он) —
Крепкий, оттуда ж добытый спирт, в сосуде кристальном
Здесь у меня заточен:
Капли две-три того прибавив, отведайте! — Знайте ж:
С сим превращенным вином
Я подольстился к Помоне, — в виде юноши прежде
Доступу к ней не имев,
В виде старушки доброй легко привел на попойку,
Легче привел на любовь.
Майска тиха ночь разливала сумрак.
Голос птиц умолк, ветерок прохладный
Веял, златом звезд испещрялось небо,
Рощи дремали. Я один бродил, погруженный в мысли
О друзьях моих; вспоминал приятность
Всех счастливых дней, проведенных с ними;
Видел их образ. Где ты, мой Клеант! (я, вздыхая, думал)
Чтоб со мной теперь разделять восторги?
Где вы все? — где Флор? где Арист? Филон мой
Где незабвенный? Утром цвел!.. о Флор! не давно ли плачем
По Филоне мы? уж весна двукратно
Оживляла злак над его могилой,
Птички любились. Я вздыхал и, взор устремив слезящий
На кусты, на дерн, вопрошал Природу:
— Друг у нас зачем с превосходным сердцем
Отнят так рано? Мне была в ответ — тишина священна!
Дале вшел я в лес, оперся на древо;
Листвий сладкий шум вовлекал усталы
Чувства в забвенье. Вдруг из мрака бел мне явился призрак,
Весь в тумане: он приближался тихо,
Не был страшен мне, я узнал в нем милый
Образ Филона: Благовиден, млад, он взирал как ангел;
Русы по плечам упадали кудри,
Нежность на устах, на челе спокойство
Изображались. Он уста отверз, — как с журчащим током
Шепчет в дебрях гул или арфу барда
Тронет ветер, — так мне влиялся в ухо
Голос эфирный. Он гласил: ‘Мой друг, веселись, не сетуй;
Я живу: излей и во Флора радость
О судьбе моей, а свою с терпеньем
Участь сносите. Все возможно! зришь ли миры блестящи
Тамо; землю здесь? — что она пред ними,
То и жизнь твоя пред другими жизньми
В вечной природе. Ободрись же ты и надейся с Флором
Лучших жизней там; но не скорбью тщетной,
Благородством чувств и любовью к благу
Чти мою память! ’ Он исчез. Филон! мой любезный, где ты?
Руки я к нему простирал в тумане;
Сердце билось — ах! Но повсюду были
Мрак и безмолвье.
В стране Аргивской, там, где моря волны рьяны
Оплескивают брег песчаный,
Юнейшая из Данаид,
Воздевши руки вверх, стояла Амимона.
От фавна дерзкого красавица бежит
И слезно молит Посийдона,
Да от насильства он невинность охранит
‘Посейдон! бурных вод смиритель,
Поспешну помощь мне яви;
Будь чести, жизни будь спаситель
От зверския любви!
Увы! ужели раздается
Вотще по воздуху мой стон?
Или искать мне остается
Спасенья в бездне ярых волн! Услышь, Посейдон, повелитель!
Поспешну помощь мне яви!
Будь чести, жизни будь спаситель
От зверския любви! ’
Так дщерь Данаева возносит глас плачевный
И видит вдруг она, что сильный бог морей,
Своим последием блестящим окруженный,
Рассеять страх ее грядет во славе к ней;
И Амфитрите он однажды так явился,
Когда за ним текли Амур и Гименей.
Его узревый фавн от брега удалился,
А бог, имеющий в руке трезубец злат,
При виде девы сам любовию объят,
Вещать к ней тако обратился:
‘Никто, прекрасная княжна,
Вредить тебе да не посмеет;
Кто нежным быть в любви умеет,
К тому и ты явись склонна. Ах, счастлив, счастлив тот без меры
Кто нравен сердцу твоему!
В объятиях самой Венеры
Приревновал бы Марс к нему. Никто вредить да не посмеет
Тебе, прекрасная княжна!
Кто с нежностью любить умеет,
К тому, к тому лишь будь склонна! ’
О как легко богам склонить девицу юну!
Все в пользу страстному Нептуну
Служило в оный час: величием блистал
В кругу тритонов, нимф, во славе светозарной,
Притом же помощью ее он обязал.
Но это ль помощь? о Амур, Амур коварной!
Игра твоя и тут видна;
Помощника сего она
Должна бы более всех фавнов опасаться…
Уже Фетидино чело румянит стыд,
Она отводит взор; Дорида же спешит
Во влажные свои вертепы погружаться,
Увещевая Нереид
Подобных случаев разумно удаляться:
‘Вы будьте, о нимфы,
Всегда осторожны!
Приманчивы речи
Любовников ложны;
Когда мы опасность
Предвидеть не можем,
Ее нам избегнуть
Труднее всего.
Любовников дерзких
Избавиться можно,
Противных и грубых
Отвадить легко.
Тот больше опасен
Кто льстив и прекрасен;
Страшитесь, о нимфы,
Всех боле того! ’
Приди к нам, матушка зима,
И приведи с собой морозы!
Не столько их нам страшны грозы,
Сколь сырость, нерешимость, тьма,
В которых гнездится чума!
А от твоих лобзаний розы
У нас взыграют на щеках,
Из глаз жемчужны выжмешь слезы,
Положишь иней на висках,
И мы — как в сребряных венках. Ах! долго ли нам грязнуть в тине
И мороситься под дождем?
Ноябрь у нас уж в половине:
Тебя теперь мы, зиму, ждем.
Приди, сбери в морщины строги
Умяклое лицо земли
И на святой Руси дороги
Пушистым снегом устели,
Чтоб наши радовались ноги. Неву и Бельта воды бурны,
В которых, нынешней порой,
Не виден неба свод лазурный,
И Феб на кои взгляд понурный
Бросает, лучше ты покрой
Своей алмазною корой! И дай нам странствовать по суху
Над пенной хлябию реки;
Подставив под ноги коньки,
Крылатому подобно духу,
Не уступать в бегу коням,
Катиться легким вслед саням. Саням, усаженным четами
Младых красавиц, в соболях,
Под пурпуровыми фатами.
Они на новых сих полях
Явятся новыми цветами,
Чтоб царство украшать зимы;
И с ними не озябнем мы! Дохни, Борей, на нас сурово
И влажный осуши эфир.
С тобою русакам здорово.
А ты, обманчивый Зефир,
Что веешь к нам с Варяжска моря!
Ты нам теперь причиной горя:
Ведь дождь и слякоть от тебя;
Поди ж и дуй своим поэтам,
Которы, и зимой и летом
Тебе похвальну песнь трубя,
Бесстыдно лгут пред целым светом. Теплу и стуже время есть.
И то нам и другое в честь.
Не итальянцы мы, не греки,
Которым наших зим не снесть,
У коих не живут и снеги.
Они пусть хвалят злак лугов,
Журчащих ручейков прохладу,
И жизнь невинных пастухов,
И собиранье винограду:
Не чужды нам забавы их,
Но знают ли они отраду
Трескучих зимушек лихих? Как под снегами зреет озимь,
Так внутрення в нас жизнь кипит
И члены ко трудам крепит.
Доколе бодрость в нас не спит,
Мы рук и ног не отморозим.
И русских удалых сынов
Так не обидела природа,
Чтоб им и помощь, и покров
Не дать от колких мразов норда.
В лесах надолго станет дров,
И есть полезны там соседи:
Лисицы, волки и медведи —
Для теплых шуб обильный лов!
С куниц и с соболей пужливых
Драгие мехи совлекут.
Дубравы целые ссекут
Для топли изб гостелюбивых. И если не ущедрил Вакх
Студеный край наш виноградом,
Довольны русским мы Усладом
При добрых брагах и медах!
Среди шумящих волн седого океана
Со удивлением вдали мой видит взор
Одну из высочайших гор.
Древами гордыми глава ее венчанна,
Из бездны вод она, поднявшись вверх, стоит
И вкруг себя далеко зрит.
Огромные куски гранита,
Которых древняя поверхность мхом покрыта,
С боков ее торчат, навесясь на валы:
Чудовищным сосцам подобны те скалы;
Из оных сильные бьют с ревом водопады
И часто, каменны отторгнувши громады,
Влекут на дно морей с собой;
С ужасным шумом ниспадая,
Всю гору пеной обмывая,
Они рождают гром глухой.
Пловец чуть-чуть от страха дышит,
Он мнит во ужасе, что слышит
Циклопов в наковальню бой —
И кит приближиться не смеет
К подножью тех грозящих скал,
К ним даже, кажется, робеет
Коснуться разъяренный вал.
Стихий надменный победитель,
Сей камень как Атлант стоит небодержитель.
Вотще Нептун своим трезубцем
Его стремится сдвигнуть в хлябь.
Смеется он громам и тучам,
Эол, Нептун в борьбе с ним слаб.
Плечами небо подпирая,
Он стал на дне морском пятой
И, грудь кремнисту выставляя,
Зовет моря на бой. И бурные волны
На вызов текут.
Досадою полны,
В него отвсюду неослабно бьют.
И свищущие Аквилоны
На шумных крылиях грозу к нему несут:
Но ветры, волны, громы
Его не потрясут!
Их тщетен труд,
Перуны в тучах потухают,
Гром молкнет, ветры отлетают;
Валы бока его ребристы опеняют,
И с шумом вспять бегут. Я зрел: на сей громаде дикой
Тысящелистный дуб стоял
И около себя великой
Шатер ветвями простирал.
Глубоко тридцатью корнями
В кремнистой почве утвержден,
И день, и ночь борясь с ветрами,
Противу их стал крепок он.
Под ним покров свой находили
Станицы многи птиц морских,
Без опасенья гнезда вили
В дуплах его, в ветвях густых. Столетья, мимо шед, дивились,
Его маститу древность зря;
Играла ли над ним румяная заря
Иль серебристы мглы вокруг его носились. Но дни его гордыни длились
Не вечно: ветр завыл, воздвиглися моря;
Пучина вод надулась и вскипела,
Густая с норда навалила мгла;
Тогда, казалося, от страху обомлела
До самых недр своих великая гора:
На дубах листвия боязненно шептали,
И птицы с криком в них укрытия искали,
Един лишь пребыл тверд их рождший великан. Но буря сделалась еще, еще страшнее;
Секома молньями ложилась ночь мрачнее,
И гость ее, свирепый ураган,
Стремя повсюду смерть, взрыл к тучам океан. Из сильных уст своих дыханием палящим
Он хаос разливал по облакам гремящим,
Волнуя и гоня и угнетая их.
Дебелы трупы чуд морских,
Ударами его на самом дне убитых,
И части кораблей разбитых
Метал он по водам.
Могила влажная раззинулась пловцам,
И страшно вдалеке им буря грохотала. Перунами она и тут и там сверкала,
И часто вся гора являлась мне в огне…
Но не мечтается ли мне?
Вдруг с блеском молнии ударил гром ужасный
И, раздроблен в щепы, лежит
Тысящелистный дуб, сей сын холмов прекрасный! О тленности прискорбный вид!
Не тако ль низится гордыня?
Объемлет гору вящий страх,
И в каменных ее сосцах
Иссякли водопады…
Еще боязненны туда кидаю взгляды,
Ах, что… что вижу я! Громада та трещит:
В широких ребрах расседаясь,
Скалами страшными на части распадаясь.
Она как будто бы от ужаса дрожит! —
Землетрясение! дух, адом порожденный!
Сей победитель волн, боец неодоленный,
Который все стихии презирал,
Против тебя не устоял:
Он пал!.. Еще в уме своем я зрю его паденье:
Удвоил океан тогда свое волненье,
Удвоил вихрь свой свист, гром чаще слышен стал;
Навстречу к молниям подземный огнь взлетал,
Из недр растерзанных выскакивая горных.
Уже в немногих глыбах черных,
Которы из воды торчат
И серный дым густой родят,
Той величавые громады,
Что нудила к себе всех плавателей взгляды,
Остатки зрю. Она подобна есть царю,
Который властию заятою гордится,
Но славы истинной не тщится
Делами добрыми стяжать,
И Бога правды не страшится
Неправдой раздражать!
Но если б был знаком с своими должностями,
Царь только над страстями,
А пред законом раб;
Великим истинно он назван был тогда б.
Тогда б не лесть одна его увенчивала
Нечистым, вянущим своим венцом,
Сама бы истина Отечества отцом
И добродетельным его именовала.
Такого видели в Великом мы Петре
И во второй Екатерине,
Такого приобресть желаем, россы, ныне
В новопоставленном у нас младом царе! Без добродетелей и впрямь земной владыка
Есть та среди зыбей морских гора велика,
Которой вышина и живописный вид
Вдали хотя пловца пленяет и дивит,
Но быстрых вод порыв, камения ужасны
Для судна мирного его вблизи опасны.
Блажен, кто в жизни океан
На суднышке своем пустившись,
И на мель не попав, к скалам не приразившись,
Без многих сильных бурь до тех доходит стран,
Где ждет его покой душевный! Но ждет того удел плачевный,
Кто равен был тебе, низринутый колосс!
Чем выше кто чело надменное вознес,
Тем ниже упадает.
Рука Сатурнова с лица земли сметает
Людскую гордость, блеск и славу, яко прах.
Напрасно мнят они в воздвигнутых столпах
И в сводах каменных тьмулетней пирамиды
Сберечь свои дела от злой веков обиды:
Ко всем вещам как плющ привьется едкий тлен,
И все есть добыча времен!
Миры родятся, мрут — сей древен, тот юнеет;
И им единая с червями участь спеет.
Равно и нам!
А мы, безумные! предавшись всем страстям,
Бежим ко пагубе по скользким их путям. Зачем не держимся всегда златой средины,
На коей всякий дар божественной судьбины
Лишь в пользу служит, не во вред —
Коль продолжительности нет
Утехам жизненным, то станем осторожно
И с мерою вкушать, чтобы продлить, коль можно,
Срок жизни истинной, срок юных, здравых лет,
Способностей, ума и наслаждений время,
Когда нас не тягчит забот прискорбных бремя,
Забавы, радости когда объемлют нас!
Не слышим, как за часом час
Украдкою от нас уходит;
Забавы, радости уводит:
А старость хладная и всех их уведет,
И смерть застанет нас среди одних забот.
Смерть!.. часто хищница сия, толико злая,
Молению любви нимало не внимая,
Жнет острием своей всережущей косы
Достоинства, и ум, и юность, и красы!
Во младости весеннем цвете
Я друга сердцу потерял!
Еще в своем двадцатом лете
Прекрасну душу он являл.
За милый нрав простой, за искренность сердечну
Всяк должен был его, узнавши, полюбить;
И, с ним поговорив, всяк склонен был открыть
Себя ему всего, во всем, чистосердечно:
Такую мог Филон доверенность вселить!
Вид привлекательный, взор огненный, любезный,
Склоняя пол к нему прелестный,
Обещевал в любви успех;
Веселость чистая была его стихия;
Он думал: посвящу я дни свои младыя
Любви и дружеству; жить буду для утех.
Какой прекрасный план его воображенье
Чертило для себя
В сладчайшем упоенье:
Природы простоту и сельску жизнь любя,
Он выбрал хижинку, при коей садик с нивой,
Чтоб в мирной тишине вести свой век счастливой.
Всего прекрасного Филон любитель был,
Так льзя ли, чтоб предмет во всем его достойной
Чувствительного не пленил?
И близ себя, в своей он хижине спокойной
Уже имел драгой и редкой сей предмет!
Теперь на свете кто блаженнее Филона?
Ему не надобен ни скипетр, ни корона,
Он Элисейску жизнь ведет! Увы, мечта! Филона нет!
Филона нет! — болезнь жестока
Похитила его у нас.
Зачем неумолимость рока
Претила мне во оный час
При смерти друга находиться?
Зачем не мог я с ним впоследние проститься;
Зачем не мог я в душу лить
Ему при смерти утешенье,
Не мог печальное увидеть погребенье
И хладный труп его слезами оросить!..
К кончине ранней сей, увы, и неизбежной,
Я так же б милого приуготовить мог,
И из объятий дружбы нежной
Его бы душу принял Бог. Когда, богиня непреклонна,
Меня серпом своим пожнешь,
О, будь тогда ко мне хоть мало благосклонна,
И жизни нить моей тихонько перережь!
Не дай, чтобы болезни люты
В мои последние минуты
Ослабили и плоть, и дух;
До часу смерти рокового
Пусть буду неприятель злого,
А доброго усердный друг.
Когда ж я, бедный, совращуся
С прямого к истине пути;
В туманах, на стезю порока заблужуся, —
Тогда, о смерть! ко мне помощницей лети
И силою меня ко благу обрати! Внемлю взывающих: все в мире вещи тленны,
Не жалуйся, слепая тварь!
Вечна материя, лишь формы переменны:
Источник бытия, Вседвижитель, Всецарь,
Есть вечная душа вселенной.
А ты смирись пред ним, безмолвствуй, уповай,
И с благодарностью участок свой вкушай!