Хотя до Малого и МХАТ-ра
Дойти и ближе, и скорей,
Но зритель рвётся в наш театр
Сквозь строй штыков и патрулей.Пройдя в метро сквозь тьму народа,
Желая отдохнуть душой,
Он непосредственно у входа
Услышит голос трезвый мой.Несправедливы нам упрёки,
Что мы всё рушим напролом, —
Картиной «Тюрьмы и решётки»
Мы дань Таганке отдаём.В фойе — большое оживленье:
Куплеты, песни… Зритель — наш!
Ну, а агентов Управленья
Патруль отправит в бельэтаж.Спектакль принят, зритель пронят
И пантомимой, и стрельбой.
Теперь опять не будет брони
И пропусков, само собой.И может быть, в минуты эти
За наш успех и верный ход
Нектара выпьют на банкете
Вахтангов, Брехт и Мейерхольд.И мы — хоть нам не много платят —
От них ни в чём не отстаём:
Пусть на амброзию не хватит,
Но на нектар уж мы найдём.
Ты идёшь по кромке ледника,
Взгляд не отрывая от вершины.
Горы спят, вдыхая облака,
Выдыхая снежные лавины.
Но они с тебя не сводят глаз,
Будто бы тебе покой обещан,
Предостерегая всякий раз
Камнепадом и оскалом трещин.
Горы знают: к ним пришла беда —
Дымом затянуло перевалы.
Ты не отличал ещё тогда
От разрывов горные обвалы.
Если ты о помощи просил —
Громким эхо отзывались скалы,
Ветер по ущельям разносил
Эхо гор, как радиосигналы.
И когда шёл бой за перевал —
Чтобы не был ты врагом замечен,
Каждый камень грудью прикрывал,
Скалы сами подставляли плечи.
Ложь, что умный в горы не пойдёт!
Ты пошёл, ты не поверил слухам —
И мягчал гранит, и таял лёд,
И туман у ног стелился пухом…
Если в вечный снег навеки ты
Ляжешь — над тобою, как над близким,
Наклонятся горные хребты
Самым прочным в мире обелиском.
Вставайте, вставайте, вставайте,
Работник с портфелем и без!
Очки на носы надевайте,
Премьера готовится здесь.Вперёд!
Пусть враг
Плюёт
В кулак.Театр наш уже состоялся…
Нам место! Ты, недруг, белей!
И как кое-кто ни старался,
А вот и у нас юбилей.Этот вихрь, местком и все цеха,
Выходные, наш досуг, актив —
Прибирал Любимов всё к рукам
С помощью того же Дупака,
И теперь мы дружный коллектив.Дышит время у имярека,
Дышит бурно уже полвека,
Время! Правильно! Так держать,
Чтоб так дальше ему дышать.Юбилеи традиционны,
Но шагаем — не по стопам.
Все театры реакционны,
Если время не дышит там! Я не знаю, зачем, кто виной этой драмы.
Тот, кто выдумал это, — наверное, слеп!
Чтоб под боком у чудной, спокойнейшей «Камы»
Создавать драматический этот вертеп! Утомлённые зрители, молча кутаясь в шубы,
Жгут костры по ночам, бросив жён и детей,
Только просят билетика посиневшие губы,
Только шепчут таинственно: «Юбилей, юбилей…»О ужасная очередь из тоскующих зрителей!
Тянут руки — и женщина что-то пишет впотьмах…
Мне всё это знакомо: я бывал в вытрезвителе —
Там рисуют похожее, только там — на ногах.И никто не додумался, чтоб работники «Камы»
Оставалися на ночь — замерзавших спасать! …
…Но теперь всем известно, кто виной этой драмы:
Это дело Любимова, а его — поздравлять! На Таганке я раньше знал метро и тюрьму,
А теперь здесь — театр, кто дошёл, докумекал?
Проведите, проведите меня к нему —
Я хочу видеть этого человека! Будто здесь миллион электрических вольт,
А фантазии свет исходил не отсюда ль?
Слава ему, пусть он не Мейерхольд —
Чернь его любит за буйство и удаль.Где он, где? Неужель его нет?
Если нет, я не выживу, мамочка!
Это теплое мясо носил скелет
На общипку Борис Иванычу.Я три года, три года по кинам блуждал,
Но в башку мою мысль засела:
Если он в дали дальние папу послал,
Значит будет горячее дело.Он три года, три года пробивался сквозь тьму,
Прижимая, как хлеб, композиции к векам…
Проведите, проведите меня к нему —
Я хочу поздравить этого человека.
Шагают актёры в ряд,
Дышат свободно.
Каждый второй — лауреат
Или народный.Нас тоже манила слава,
Мы в школе учились тогда,
Но, как нам сказал Захава,
Лишь лучших берут сюда! Для лучших — и мясо из супа,
Для лучших — ролей мешок,
Из лучших составлена труппа, —
Значит всё хорошо! Попав в этот сладостный плен,
Бегут из него всё реже.
Уходят из этих стен
Только в главрежи.И вот начальство на бланке
Печатью скрепило побег:
Отныне пусть на Таганке
Добрый живёт человек! Мы кое-что взять успели
И кое-кого увели.
И вы не осиротели,
А мы — так приобрели.И… шагают театры в ряд,
Вместе, хоть разных рангов,
В этом во всём виноват
Только Вахтангов.Другая у нас обитель,
Стезя, или, там, стерня,
Но спросят вас — говорите,
Как Ксидиас: «Он из меня».Делитесь с нами наследством —
Мы хлам не заносим в храм!
Транжирьте, живя не по средствам,
Идёт расточительность вам! С Таганки пришли на Арбат —
Дождь не помеха.
Празднует старший брат
Ровно полвека.
Не пессимист Вы и не циник,
И Вы — наш друг! А что нам надо?
Желаем Вам ещё полтинник —
Без перемен… в делах и взглядах.
Прожить полвека — это не пустяк,
Сейчас полвека — это тоже веха!
Подчас полвека ставится спектакль,
И пробивать приходится полвека.Стараясь не ударить в грязь лицом,
Мы Ваших добрых дел не забываем,
Ведь мы считаем крёстным Вас отцом,
А также крёстной матерью считаем.Таганский зритель раньше жил во тьме,
Но… в нашей жизни всякое бывает:
Таганку раньше знали по тюрьме,
Теперь Таганку по театру знают.Ждем Ваших пьес — ведь Вы же крёстный наш,
А крестники без пьес хиреют рано.
Вы помните — во многом это Ваш
Наш «Добрый человек из Сезуана».Так пусть же Вас не мучает мигрень,
Уж лучше мы за Вас переболеем
И со штрафной Таганки в этот день
Вас поздравляем с Вашим юбилеем.И кто бы что бы где ни говорил,
Еще через полвека буду петь я,
Что Симонов здоров и полон сил,
Так, значит, не «финита ля комедья»!
Пятнадцать лет — не дата, так —
Огрызок, недоедок.
Полтиник — да! И четвертак.
А то — ни так — ни эдак.
Мы выжили пятнадцать лет.
Вы думали слабо, да?
А так как срока выше нет —
Слобода, брат, слобода!
Пятнадцать — это срок, хоть не на нарах.
Кто был безус — тот стал при бороде.
Мы уцелели при больших пожарах,
При Когане, при взрывах и т. д.
Пятнадцать лет назад такое было!..
Кто всплыл, об утонувших не жалей!
Сегодня мы и те, кто у кормила,
Могли б совместно справить юбилей.
Сочится жизнь — коричневая жижа…
Забудут нас, как вымершую чудь,
В тринадцать дали нам глоток Парижа.
Чтобы запоя не было — чуть-чуть.
Мы вновь готовы к творческим альянсам —
Когда же это станут понимать?
Необходимо ехать к итальянцам,
Заслать к ним вслед за Папой — нашу «Мать».
«Везёт — играй!» — кричим наперебой мы.
Есть для себя патрон, когда тупик.
Но кто-то вытряс пулю из обоймы
И из колоды вынул даму пик.
Любимов наш, Боровский, Альфред Шнитке,
На вас ушаты вылиты воды.
Прохладно вам, промокшие до нитки?
Обсохните — и снова за труды.
Достойным уже розданы медали,
По всем статьям — амнистия окрест.
Нам по статье в «Литературке» дали,
Не орден — чуть не ордер на арест.
Тут одного из наших поманили
Туда, куда не ходят поезда,
Но вновь статью большую применили —
И он теперь не едет никуда.
Директоров мы стали экономить,
Беречь и содержать под колпаком, —
Хоть Коган был не полный Каганович,
Но он не стал неполным Дупаком.
Сперва сменили шило мы на мыло,
Но мыло омрачило нам чело,
Тогда Таганка шило возвратила —
И всё теперь идёт, куда и шло.
Даёшь, Таганка, сразу: «Или — или!»
С ножом пристали к горлу — как не дать.
Считают, что невинности лишили…
Пусть думают — зачем разубеждать?
А знать бы всё наверняка и сразу б,
Заранее предчувствовать беду!
Но всё же, сколь ни пробовали на зуб, —
Мы целы на пятнадцатом году.
Талантов — тьма! Созвездие, соцветье…
И многие оправились от ран.
В шестнадцать будет совершеннолетье,
Дадут нам паспорт, может быть, загран.
Всё полосами, всё должно меняться —
Окажемся и в белой полосе!
Нам очень скоро будет восемнадцать —
Получим право голоса, как все.
Мы в двадцать пять — даст бог — сочтём потери,
Напишут дату на кокарде нам,
А дальше можно только к высшей мере,
А если нет — то к высшим орденам.
Придут другие в драме и в балете,
И в опере опять поставят «Мать»…
Но в пятьдесят — в другом тысячелетье —
Мы будем про пятнадцать вспоминать!
У нас сегодня для желудков встряска!
Долой сегодня лишний интеллект!
Так разговляйтесь, потому что Пасха,
И пейте за пятнадцать наших лет!
Пятнадцать лет — не дата, так —
Огрызок, недоедок.
Полтинник — да! И четвертак.
А то — ни так — ни эдак.
А мы живём и не горим,
Хотя в огне нет брода,
Чего хотим, то говорим, —
Слобода, брат, слобода!
Легавым быть, готов был умереть я,
Отгрохать юбилей — и на тот свет!
Но выяснилось: вовсе не рубеж десятилетье,
Не юбилей, а просто — десять лет.И всё-таки «Боржома» мне налей
За юбилей.
Такие даты редки!
Ну ладно, хорошо, не юбилей,
А, скажем, две нормальных пятилетки.Так с чем мы подошли к «неюбилею»?
За что мы выпьем и поговорим?
За то, что все вопросы и в «Конях», и в «Пелагее» —
Ответы на историю с «Живым».Не пик и не зенит, не апогей!
Но я пою от имени всех зэков —
Побольше нам «Живых» и «Пелагей»,
Ну, словом, больше «Добрых человеков».Нам почести особые воздали:
Вот деньги раньше срока за квартал,
В газету заглянул, а там полным-полно регалий —
Я это между строчек прочитал.Вот только про награды не найду,
Нет сообщений про гастроль в загранки.
Сидим в определяющем году,
Как, впрочем, и в решающем, в «Таганке».Тюрьму сломали — мусор на помойку!
Но будет, где головку прислонить.
Затеяли на площади годков на десять стройку,
Чтоб равновесье вновь восстановить.Ох, мы поездим! Ох, поколесим!
В Париж мечтая, и в Челны намылясь.
И будет наш театр кочевым
И уличным (к тому мы и стремились).Как хорошо: мы здесь сидим без кляпа,
И есть чем пить, жевать и речь вести.
А эти десять лет не путь тюремного этапа —
Они этап нелегкого пути.Пьём за того, кто превозмог
и смог,
Нас в юбилей привёл, как полководец.
За пахана! Мы с ним тянули срок —
Наш первый убедительный «червонец».Ещё мы пьём за спевку, смычку, спайку
С друзьями с давних пор и с давних нар —
За то, что на банкетах вы делили с нами пайку,
Не получив за пьесу гонорар.Редеют ваши стройные ряды
Писателей, которых уважаешь.
За долги ваши праведны труды —
Земной поклон, Абрамов и Можаич! От наших лиц остался профиль детский,
Но первенец не сбит, как птица влёт,
Привет тебе, Андрей, Андрей Андреич Вознесенский!
И пусть второго Бог тебе пошлёт.Ах, Зина, жаль не склеилась семья
У нас там, в Сезуане, — время мало.
И жаль мне, что Гертруда — мать моя,
И что не мать мне Василиса — Алла.Ах, Ваня, Ваня Бортник, тихий сапа!
Как я горжусь, что я с тобой на ты!
Как жаль, спектакль не видел Паша, Павел, Римский Папа —
Он у тебя набрался б доброты.«Таганка», славься! Смейся! Плачь! Кричи!
Живи и в наслажденье, и в страданье.
И пусть ложатся наши кирпичи
Краеугольным камнем в новом зданье.
Вдруг словно канули во мрак
Портреты и врачи,
Жар от меня струился, как
От доменной печи.Я злую ловкость ощутил,
Пошёл — как на таран,
И фельдшер еле защитил
Рентгеновский экран.И — горлом кровь, и не уймёшь —
Залью хоть всю Россию,
И — крик: «На стол его, под нож!
Наркоз! Анестезию!»Я был здоров — здоров как бык,
Как целых два быка, —
Любому встречному в час пик
Я мог намять бока.Идёшь, бывало, и поёшь,
Общаешься с людьми,
Вдруг крик — на стол тебя, под нож!
Допелся, чёрт возьми!..«Не надо нервничать, мой друг, —
Врач стал чуть-чуть любезней, —
Почти у всех людей вокруг
История болезни».Мне шею обложили льдом,
Спешат — рубаху рвут,
Я ухмыляюсь красным ртом,
Как на манеже шут.Я сам себе кричу: «Трави! —
И напрягаю грудь. —
В твоей запёкшейся крови
Увязнет кто-нибудь!»Я б мог, когда б не глаз да глаз,
Всю землю окровавить.
Жаль, что успели медный таз
Не вовремя подставить! Уже я свой не слышу крик,
Не узнаю сестру,
Вот сладкий газ в меня проник,
Как водка поутру.Цветастый саван скрыл и зал,
И лица докторов,
Но я им всё же доказал,
Что умственно здоров! Слабею, дёргаюсь и вновь
Травлю. Но иглы вводят
И льют искусственную кровь —
Та горлом не выходит.«Хирург, пока не взял наркоз,
Ты голову нагни:
Я важных слов не произнёс,
Послушай — вот они.Взрезайте, с богом, помолясь,
Тем более бойчей,
Что эти строки не про вас,
А про других врачей!..»Я лёг на сгибе бытия,
На полдороге к бездне,
И вся история моя —
История болезни.Очнулся я — на теле швы,
Медбрат меня кормил,
И все врачи со мной на вы,
И я с врачами мил.Нельзя вставать, нельзя ходить —
Молись, что пронесло,
Я здесь баклуш могу набить
Несчётное число.Мне здесь пролёживать бока
Без всяческих общений —
Моя кишка пока тонка
Для острых ощущений.Сам первый человек хандрил —
Он только это скрыл,
Да и Создатель болен был,
Когда наш мир творил.У человечества всего —
То колики, то рези,
И вся история его —
История болезни.Всё человечество давно
Хронически больно —
Со дня творения оно
Болеть обречено.«Вы огорчаться не должны, —
Врач стал ещё любезней, —
Ведь вся история страны —
История болезни.Живёт больное всё быстрей,
Всё злей и бесполезней —
И наслаждается своей
Историей болезни».
Из-за гор — я не знаю, где горы те, —
Он приехал на белом верблюде,
Он ходил в задыхавшемся городе —
И его там заметили люди.
И людскую толпу бесталанную
С её жизнью беспечной {и} зыбкой
Поразил он спокойною, странною
И такой непонятной улыбкой.
Будто знает он что-то заветное,
Будто слышал он самое вечное,
Будто видел он самое светлое,
Будто чувствовал всё бесконечное.
И взбесило толпу ресторанную
С её жизнью и прочной, и зыбкой
То, что он улыбается странною
И такой непонятной улыбкой.
И герои все были развенчаны,
Оказались их мысли преступными,
Оказались красивые женщины
И холодными, и неприступными.
И взмолилась толпа бесталанная —
Эта серая масса бездушная, —
Чтоб сказал он им самое главное
И открыл он им самое нужное.
И, забыв все отчаянья прежние,
На своё место встало всё снова:
Он сказал им три са{мые} нежные
И давно позабытые {слова}.
И приехал в Анадырь
Кохановский-богатырь.
Повезло Анадырю —
Я, б… точно говорю.
Ах, время — как махорочка:
Всё тянешь, тянешь, Жорочка!..
А помнишь — кепка, чёлочка
Да кабаки до трёх?..
А чёренькая Норочка
С подъезда пять — айсорочка,
Глядишь — всего пятёрочка,
А — вдоль и поперёк… А вся братва одесская…
Два тридцать — время детское.
Куда, ребята, деться, а?
К цыганам в «поплавок»!
Пойдёмте с нами, Верочка!..
Цыганская венгерочка!
Пригладь виски, Валерочка,
Да чуть примни сапог!.. А помнишь вечериночки
У Солиной Мариночки —
Две бывших балериночки
В гостях у пацанов?..
Сплошная безотцовщина:
Война да и ежовщина,
А значит — поножовщина
И годы до обнов… На всех клифты казённые —
И флотские, и зонные, —
И братья заблатнённые
Имеются у всех.
Потом отцы появятся,
Да очень не понравятся,
Кой с кем, конечно, справятся,
И то — от сих до сех… Дворы полны — ну надо же! —
Танго хватает за души,
Хоть этому, да рады же,
Да вот ещё — нагул.
С Малюшенки — богатые,
Там «шпанцири» подснятые,
Там и червонцы мятые,
Там Клещ меня пырнул… А у Толяна Рваного
Братан пришёл с Желанного —
И жить задумал наново,
А был хитёр и смел,
Да хоть и в этом возрасте —
А были позанозистей,
Помыкался он в гордости —
И снова «загремел»…А всё же брали «соточку»
И бацали чечёточку,
А ночью взял обмоточку —
И чтой-то завернул…
У матери бессонница —
Все сутки книзу клонится.
Спи! Вдруг чего обломится —
Небось не в Барнаул…
И фюрер кричал, от завода бледнея,
Стуча по своим телесам,
Что если бы не было этих евреев,
То он бы их выдумал сам.Но вот запускают ракеты
Евреи из нашей страны.
А гетто? Вы помните гетто
Во время и после войны?
И снизу лёд и сверху — маюсь между, —
Пробить ли верх иль пробуравить низ?
Конечно — всплыть и не терять надежду,
А там — за дело в ожиданье виз.
Лёд надо мною, надломись и тресни!
Я весь в поту, как пахарь от сохи.
Вернусь к тебе, как корабли из песни,
Всё помня, даже старые стихи.
Мне меньше полувека — сорок с лишним, —
Я жив, тобой и Господом храним.
Мне есть что спеть, представ перед Всевышним,
Мне есть чем оправдаться перед Ним.
И сегодня, и намедни —
Только бредни, только бредни,
И третьего тоже дни
Снова бредни — всё они.
И отец давал ему отцовского пинка:
«Двойки получаешь, неразумный ты детина!
Твой отец в тринадцать лет уже был сын полка,
Ну, а ты пока ещё — всего пока сын сына!»
И не пишется, и не поётся,
Струны рву каждый раз, как начну.
Ну, а если струна оборвётся —
Заменяешь другою струну.И, пока привыкнешь к новой,
Иссекаешь пальцы в кровь:
Не звучит аккорд басовый,
Недостаточно верхов.Но остались чары —
Брежу наяву,
Разобью гитару,
Струны оборву, Не жалею глотки
И иду на крест —
Выпью бочку водки
За один присест.
И дошёл же татарчонок,
Что лежать ему в гробу —
Пригласил аж семь учёных
С семью пядями во лбу.
И в Дубне, и на Таганке что-то ставят, что-то строят:
Сходство явно, но различие кошмарно.
Элементы открывают, и никто их не закроет,
А спектакль закрыть — весьма элементарно.Всё в Дубне и на Таганке идентично, адекватно,
Даже общие банкеты, то есть пьянки.
Если б премиями, званьями делились вы с театром —
Нас бы звали филиалом на Таганке,
Если б премиями, званьями делились мы бы с вами —
Вас бы звали филиалом на Дубнянке.Пусть другие землю роют, знаем мы, что здесь откроют
Сто четырнадцать тяжёлых элементов,
И раз Флёров — академик, значит будет больше денег
На обмытие его экспериментов,
И раз Флёров — академик, значит будет больше денег,
И мы будем ездить к вам как можно чаще.
Сгорели мы по недоразумению:
Он за растрату сел, а я — за Ксению.
У нас любовь была, но мы рассталися,
Она кричала и сопротивлялася.
На нас двоих нагрянула ЧК,
И вот теперь мы оба с ним зэка —
Зэка Васильев и Петров-зэка.
А в лагерях — не жизнь, а темень-тьмущая:
Кругом майданщики, кругом домушники,
Кругом ужасные к нам отношения
И очень странные поползновения.
Ну, а начальству наплевать за что и как,
Мы для начальства — те же самые зэка:
Зэка Васильев и Петров-зэка.
И вот решили мы: бежать нам хочется,
Не то всё это очень плохо кончится —
Нас каждый день мордуют уголовники,
И главный врач зовёт к себе в любовники.
И вот в бега решили мы, ну, а пока
Мы оставалися всё теми же зэка —
Зэка Васильев и Петров-зэка.
Четыре года мы побег готовили —
Харчей три тонны мы наэкономили,
И нам с собою даже дал половничек
Один ужасно милый уголовничек.
И вот ушли мы с ним — в руке рука,
Рукоплескало нашей дерзости зэка —
Зэка Петрову, Васильеву-зэка.
И вот по тундре мы, как сиротиночки,
Не по дороге всё, а по тропиночке,
Куда мы шли — в Москву или в Монголию, —
Он знать не знал, паскуда, я — тем более.
Я доказал ему, что запад — где закат,
Но было поздно: нас зацапала ЧК —
Зэка Петрова, Васильева-зэка.
Потом — приказ про нашего полковника,
Что он поймал двух крупных уголовников.
Ему за нас — и деньги, и два ордена,
А он от радости всё бил по морде нас.
Нам после этого прибавили срока,
И вот теперь мы те же самые зэка —
Зэка Васильев и Петров-зэка.
Знаю,
Когда по улицам, по улицам гуляю,
Когда по лицам ничего не понимаю.
И в нос, в глаз, в рот, в пахБили
И ничего и никогда не говорили,
А только руки в боки нехотя ходили.
Знать бы всё до конца бы и сразу б
Про измену, тюрьму и рочок,
Но… друзей моих пробуют на зуб,
Но… цепляют меня на крючок.
Такое творится!
Вы перегружены тоской, видать.
Тут до жемчужины рукой подать —
До озера Рица.
Здравствуй, «Юность», это я,
Аня Чепурная,
Я ровесница твоя,
То есть молодая.То есть мама говорит,
Внука не желая:
Рано больно, дескать, стыд,
Будто не жила я.Моя мама — инвалид,
Получила травму,
И теперь благоволит
Больше к божью храму.Любит лазить по хорам,
Лаять тоже стала,
Но она в науки храм
Тоже б забегала… Не бросай читать письмо,
«Юность» дорогая!
Врач мамашу, если б смог,
Излечил от лая.Ты подумала-де: вот
Встанет спозаранка
И строчит, и шлёт, и шлёт
Письма, хулиганка! Нет, я правда в первый раз
О себе и Мите…
Слёзы капают из глаз,
Извините — будет грязь.
И письмо дочтите! Я ж живая вот реву,
Вам-то всё повтор, но
Я же грежу наяву:
Как дойдёт письмо в Москву —
Станет мне просторно.А отца радикулит
Гнёт горизонтально,
Он военный инвалид,
Так что всё нормально.Вас дедуля свято чтит:
Говорит пространно,
Всё — от Бога, говорит,
Или от экрана.Не бросай меня одну
И откликнись, «Юность»!
Мне — хоть щас на глубину!
Ну куда я денусь, ну?
Ну куда я сунусь? Нет, я лучше от и до,
Как и что случилось:
Здесь гадючее гнездо,
«Юность», получилось.Защити (тогда мы их! —
Живо шею свертим)
Нас, двоих друзей твоих,
А не то тут смерть им. Митя — это… как сказать?..
Это, я с которым…
В общем, стала я гулять
С Митей-комбайнёром.Жар валил от наших тел
(Образно, конечно).
Он по-честному хотел —
Это я (он аж вспотел!),
Я была беспечна.Это было жарким днём
Посреди ухаба…
«Юность», мы с тобой поймём:
Ты же тоже баба! Да и хоть бы между льдин —
Всё равно б случилось:
Я — шатенка, он — блондин,
Я одна — и он один.
Я же с ним училась! Зря мы это, Митя, зря…
Но ведь кровь-то бродит…
Как — не помню: три хмыря,
Словно три богатыря…
Колька верховодит.Защитили наготу
И прикрылись наспех,
А уж те орут: «Ату!» —
Поднимают на смех.Смех — забава для парней,
Страшное оружье!
Но, а здесь — ещё страшней,
Если до замужья.Наготу преодолев,
Срам прикрыв рукою,
Митя был как, правда, лев.
Колька ржёт, зовёт за хлев,
Словно с «б» со мною… Дальше — больше: он закрыл
Митину одежду,
Двух дружков своих пустил…
И пришли сто сорок рыл
С деревень и между…P.S. Вот люблю ли я его?
Передай три слова
(И не бойся ничего:
Заживёт — и снова…) —Слова, надо же вот, а! —
Или знак хотя бы!..
В общем, ниже живота…
Догадайся живо! Так
Мы же обе — бабы.Нет, боюсь, что не поймёшь!
Но я истый друг вам.
Ты конвертик надорвёшь,
Левый угол отогнёшь —
Там уже по буквам!
Здесь лапы у елей дрожат на весу,
Здесь птицы щебечут тревожно —
Живёшь в заколдованном диком лесу,
Откуда уйти невозможно.Пусть черёмухи сохнут бельём на ветру,
Пусть дождём опадают сирени —
Всё равно я отсюда тебя заберу
Во дворец, где играют свирели! Твой мир колдунами на тысячи лет
Укрыт от меня и от света,
И думаешь ты, что прекраснее нет,
Чем лес заколдованный этот.Пусть на листьях не будет росы поутру,
Пусть луна с небом пасмурным в ссоре —
Всё равно я отсюда тебя заберу
В светлый терем с балконом на море! В какой день недели, в котором часу
Ты выйдешь ко мне осторожно,
Когда я тебя на руках унесу
Туда, где найти невозможно? Украду, если кража тебе по душе, —
Зря ли я столько сил разбазарил.
Соглашайся хотя бы на рай в шалаше,
Если терем с дворцом кто-то занял!
В Ленинграде-городе у Пяти углов
Получил по морде Саня Соколов.
Пел немузыкально, скандалил —
Ну и, значит, правильно, что дали.В Ленинграде-городе — тишь и благодать!
Где шпана и воры где? Просто не видать!
Не сравнить с Афинами — прохладно.
Правда шведы с финнами… Ну ладно! В Ленинграде-городе — как везде, такси,
Но не остановите — даже не проси!
Если сильно водку пьёшь, по пьянке
Не захочешь — а дойдёшь к стоянке!
Не чопорно и не по-светски —
По человечески меня
Встречали в Северодонецке
Семнадцать раз в четыре дня.
Сегодня выступал. Один!
Нет, не один — вдвоём с гитарой!
Виват! Завод шампанских вин,
Я ваш навек — поклонник старый!
Приехал я на выставку извне.
С неё уже другие сняли пенки.
Да не забудут те, что на стене,
Тех, что у стенки!
Заказал я два коктейля,
Двадцать водки, два салата,
А в лице метрдотеля
Приближался час расплаты.
За окном —
Только вьюга, смотри,
Да пурга, да пурга…
Под столом —
Только три, только три
Сапога, сапога… Только кажется, кажется, кажется мне,
Что пропустит вперёд весна,
Что по нашей стране, <что>
Пелена спадёт, пелена.Попутной
Машиной доберись,
И даром
Возьми да похмелись,
Ты понимаешь,
Мне нужен позарез, ну, а ты ни при чём.
И сам ты знаешь —
И что к чему, и что почём.За окном
Всё метёт, метёт…
Заживайте, раны мои,
Вам два года с гаком!
Колотые, рваные,
Дам лизать собакам.Сиротиночка моя,
Губки твои алы!
Вмиг кровиночка моя
Потечёт в бокалы!
Ты роли выпекала, как из теста:
Жена и мать, невеста и вдова…
И реки напечатанного текста
В отчаянные вылились слова! Ах, Славина! Заслуженная Зина!
Кто этот искуситель, этот змей,
Храбрец, хитрец, таинственный мужчина?
Каких земель? Каких таких кровей? Жена и мать, вдова, невеста — роли!..
Всё дам<ы> — пик, червей, бубей и треф.
Играй их в жизни всё равно по школе:
Правдиво, точно — так, как учит шеф.
Жил-был человек, который очень много видел
И бывал бог знает где и с кем,
Всё умел, всё знал, и даже мухи не обидел,
Даже женщин, хоть имел гарем.
Жизнь оборвёт мою водитель-ротозей.
Мой труп из морга не востребует никто.
Возьмут мой череп в краеведческий музей,
Скелет пойдёт на домино или лото.Ну всё! Решил — попью чайку да и помру,
Невмоготу свою никчёмность превозмочь.
Нет! Лучше пусть всё будет поутру,
А то — лежи, пока не хватятся, всю ночь.В музее будут объегоривать народ,
Хотя народу это, в общем, всё равно.
Мне глаз указкою проткнёт экскурсовод
И скажет: «Вот недостающее звено».Иль в виде фишек принесут меня на сквер,
Перетряхнут, перевернут наоборот,
И, сделав «рыбу», может быть, пенсионер
Меня впервые добрым словом помянёт.Я шёл по жизни как обычный пешеход,
Я, чтоб успеть, всегда вставал в такую рань…
Кто говорит, что уважал меня, — тот врёт.
Одна… себя не уважающая пьянь.