Мать говорила доченьке:
«Нет, — говорит, — больше моченьки!
Сбилась с ног, и свет не мил, давно не вижу солнца:
То приведёт сквалыжника,
То — водяного лыжника,
А тут недавно привела худого марафонца…»Хоть, говорит, вы лысенький,
Но вы, говорит, не физики,
А нам, говорит, нужно физика — не меньше кандидата.
Борясь с её стервозностью,
Я к ней со всей серьёзностью:
Мол, сбился с ног, мол, свет не мил, давно не вижу солнца…
Смеюсь навзрыд, как у кривых зеркал,
Меня, должно быть, ловко разыграли:
Крючки носов и до ушей оскал —
Как на венецианском карнавале! Вокруг меня смыкается кольцо,
Меня хватают, вовлекают в пляску.
Так-так, моё нормальное лицо
Все, вероятно, приняли за маску.Петарды, конфетти… Но всё не так!
И маски на меня глядят с укором,
Они кричат, что я опять не в такт,
Что наступаю на ноги партнёрам.Что делать мне — бежать, да поскорей?
А может, вместе с ними веселиться?..
Надеюсь я — под масками зверей
Бывают человеческие лица.Все в масках, в париках — все как один,
Кто — сказочен, а кто — литературен…
Сосед мой слева — грустный арлекин,
Другой — палач, а каждый третий — дурень.Один — себя старался обелить,
Другой — лицо скрывает от огласки,
А кто — уже не в силах отличить
Своё лицо от непременной маски.Я в хоровод вступаю, хохоча,
И всё-таки мне неспокойно с ними:
А вдруг кому-то маска палача
Понравится — и он её не снимет? Вдруг арлекин навеки загрустит,
Любуясь сам своим лицом печальным;
Что, если дурень свой дурацкий вид
Так и забудет на лице нормальном?! За масками гоняюсь по пятам,
Но ни одну не попрошу открыться:
Что, если маски сброшены, а там —
Всё те же полумаски-полулица? Как доброго лица не прозевать,
Как честных отличить наверняка мне?
Все научились маски надевать,
Чтоб не разбить своё лицо о камни.Я в тайну масок всё-таки проник,
Уверен я, что мой анализ точен,
Что маски равнодушья у иных —
Защита от плевков и от пощёчин.
Когда лакают
Святые свой нектар и шерри-бренди
И валятся на травку и под стол,
Тогда играют
Никем непобедимые «Медведи»
В кровавый, дикий, подлинный футбол.
В тиски медвежие
Попасть к нам не резон,
Но те же наши лапы — нежные
Для наших милых девочек и жён.
Нам выпадает карта
От травмы до инфаркта.
Нам выпадает карта —
Мы ангелы азарта!
Вперёд, к победе!
Соперники растоптаны и жалки,
Мы проучили, воспитали их.
Но вот «Медведи»
Приобретают свежие фиалки
И навещают в госпитале их.
Тиски медвежие
Не выдержит иной,
А в общем, мы ребята нежные
С пробитою, но светлой головой.
Нам выпадает карта
От травмы до инфаркта.
Мы ожидаем фарта,
Мы дьяволы азарта!
А нам забили…
Не унывают смелые «Медведи» —
Они не знают на поле проблем.
А на могиле
Все наши мэри, доротти и сэди
Потоки слёз прольют в помятый шлем.
В тиски медвежие
К нам попадёт любой,
А впрочем, мы ребята нежные
С травмированной детскою душой.
Нам выпадает карта
От травмы до инфаркта.
Мы ожидаем фарта,
Мы ангелы азарта!
И пусть святые,
Пресытившись едой и женским полом,
На настоящих идолов глядят.
«Медведи» злые
Невероятным, бешеным футболом
Божественные взоры усладят.
Тиски медвежие
Смыкаются — визжат:
«Спасите наши души нежные,
Нетронутые души медвежат!»
Тропы ещё в антимир не протоптаны,
Но, как на фронте, держись ты!
Бомбардируем мы ядра протонами,
Значит мы антиллеристы.
Нам тайны нераскрытые раскрыть пора —
Лежат без пользы тайны, как в копилке,
Мы тайны эти с корнем вырвем у ядра —
На волю пустим джинна из бутылки!
Тесно сплотились коварные атомы —
Ну-ка, попробуй, прорвись ты!
Живо, по коням! В погоню за квантами!
Значит мы каванталеристы.
Нам тайны нераскрытые раскрыть пора —
Лежат без пользы тайны, как в копилке,
Мы тайны эти с корнем вырвем у ядра —
На волю пустим джинна из бутылки!
Пусть не поймаешь нейтрино за бороду
И не посадишь в пробирку,
Но было бы здорово, чтоб Понтекорво
Взял его крепче за шкирку.
Нам тайны нераскрытые раскрыть пора —
Лежат без пользы тайны, как в копилке,
Мы тайны эти с корнем вырвем у ядра —
На волю пустим джинна из бутылки!
Жидкие, твёрдые, газообразные —
Просто, понятно, вольготно!
А с этою плазмой дойдёшь до маразма, и
Это довольно почётно.
Нам тайны нераскрытые раскрыть пора —
Лежат без пользы тайны, как в копилке,
Мы тайны эти с корнем вырвем у ядра —
На волю пустим джинна из бутылки!
Молодо-зелено. Древность — в историю!
Дряхлость — в архивах пылится!
Даёшь эту общую эту теорию
Элементарных частиц нам!
Нам тайны нераскрытые раскрыть пора —
Лежат без пользы тайны, как в копилке,
Мы тайны эти скоро вырвем у ядра —
На волю пустим джинна из бутылки!
Нас тянет на дно, как балласты.
Мы цепки, легки, как фаланги,
А ноги закованы в ласты,
А наши тела — в акваланги.В пучину не просто полезли,
Сжимаем до судорог скулы,
Боимся кессонной болезни
И, может, немного акулы.Воды бы! Замучила жажда — воды бы!
Красиво здесь — всё это сказки,
Здесь лишь пучеглазые рыбы
Глядят удивлённо нам в маски.Понять ли лежащим в постели,
Изведать ли ищущим брода:
Нам нужно добраться до цели,
Где третий наш без кислорода! Мы плачем — пускай мы мужчины:
Погиб он в пещере кораллов,
Как истинный рыцарь пучины,
Он умер с открытым забралом.Пусть рок оказался живучей —
Он сделал, что мог и что должен.
Победу отпраздновал случай.
Ну что же, мы завтра продолжим!
То ли в избу — и запеть
Просто так, с морозу,
То ли взять и помереть
От туберкулезу,
То ли выстонать без слов,
То ли — под гитару,
То ли — в сани рысаков
И уехать к «Яру»?
Вот напасть: то не всласть,
То не в масть карту класть!
То ли счастие украсть,
То ли просто упасть?
Страсть!
В никуда навсегда —
Вечное стремленье.
То ли — с неба вода,
То ль — разлив весенний…
Может, песня — без словца,
Может — без идеи…
А я строю печку в изразцах
Или просто сею.
Сколько лет счастья нет,
Всё кругом — красный свет…
Недодаренный букет,
Недопетый куплет…
Бред!
В никуда навсегда —
Со звездою в лапах,
Насовсем, назло всем —
В пимах косолапых…
Не догнал бы кто-нибудь,
Не учуял запах…
Отдохнуть бы, продыхнуть
Со звездою в лапах!
Без неё, вне её —
Ничего не моё.
Невесёлое жильё
И быльё — и то её…
Ё-моё!
Я бегу, <…>, бегу, топчу, скользя
По гаревой дорожке, —
Мне есть нельзя,
мне пить нельзя,
Мне спать нельзя —
ни крошки.
А может, как раз я гулять хочу
У Гурьева Тимошки?
Так нет: бегу, бегу, топчу
По гаревой дорожке.
А гвинеец Сэм Брук
Обошёл меня на круг!
А ещё вчера все вокруг
Мне говорили: «Сэм — друг!»
Сэм — наш, говорили, гвинейский друг!
Друг-гвинеец так и прёт —
Всё больше отставание.
Ну, я надеюсь, что придёт
Второе мне дыхание.
Потом я третье за ним ищу,
Потом — четвертое дыханье…
Ну, я на пятом, конечно, сокращу
С гвинейцем расстоянье!
А вообще, тоже мне — хорош друг!
Гляди: обошёл меня на круг!
А ещё вчера все вокруг
Мне говорили: «Сэм — друг!»
Сэм — наш, говорили, гвинейский друг!
Гвоздь программы — марафон,
А градусов — все тридцать,
Но к жаре привыкший он —
Вот он и мастерится.
Я б, между прочим, поглядел бы на него,
Когда бы было минус тридцать!
Ну, а теперь, конечно, — достань его!
Осталось — материться!
Вообще-то, тоже мне — хорош друг!
Гляди, что делает: обошёл на третий круг!
Нужен мне такой друг…
Как его — даже забыл… Сэм Брук!
Сэм — наш гвинейский Брут!
Мао Цзедун — большой шалун:
Он до сих пор не прочь кого-нибудь потискать.
Заметив слабину, меняет враз жену,
И вот недавно докатился до артистки.Он маху дал, он похудал:
У ней открылся темперамент слишком бурный.
Не баба — зверь, она теперь
Вершит делами «революции культурной».А ну-ка, встань, Цин Цзянь, а ну, талмуд достань!
Уже трепещут мужнины враги!
Уже видать концы — жена Лю Шаоцы
Сломала две свои собачие ноги.А кто не чтит цитат, тот — ренегат и гад,
Тому на заднице наклеим дацзыбао!
Кто с Мао вступит в спор, тому дадут отпор
Его супруга вместе с другом Линем Бяо.А кто не верит нам, тот — негодяй и хам.
А кто не верит нам, тот — прихвостень и плакса.
Марксизм для нас — азы, ведь Маркс не плыл в Янцзы,
Китаец Мао раздолбал еврея Маркса!
Мажорный светофор, трёхцветье, трио,
Палитро-партитура цветонот.
Но где же он, мой «голубой период»?
Мой «голубой период» не придёт! Представьте, чёрный цвет невидим глазу,
Всё то, что мы считаем чёрным, — серо.
Мы черноты не видели ни разу —
Лишь серость пробивает атмосферу.И ультрафиолет, и инфракрасный —
Ну, словом, всё, что «чересчур», — не видно,
Они, как правосудье, беспристрастны,
В них — все равны, прозрачны, стекловидны.И только красный, жёлтый цвет — бесспорны,
Зелёный — тоже: зелень в хлорофилле.
Поэтому трёхцветны светофоры —
Чтоб проезжали и переходили.Три этих цвета — в каждом организме,
В любом мозгу, как яркий отпечаток.
Есть, правда, отклоненье в дальтонизме,
Но дальтонизм — порок и недостаток.Трёхцветны музы, но как будто серы,
А «инфра», «ультра» — как всегда, в загоне.
Гуляют на свободе полумеры,
И «псевдо» ходят, как воры в законе.Всё в трёх цветах нашло отображенье,
Лишь изредка меняется порядок.
Три цвета избавляют от броженья —
Незыблемы, как три ряда трёхрядок.
Я вырос в Ленинградскую блокаду,
Но я тогда не пил и не гулял,
Я видел, как горят огнём Бадаевские склады,
В очередях за хлебушком стоял.
Граждане смелые,
А что ж тогда вы делали,
Когда наш город счёт не вёл смертям?
Ели хлеб с икоркою?
А я считал махоркою
Окурок с-под платформы чёрт-те с чем напополам.
От стужи даже птицы не летали,
А вору было нечего украсть,
Родителей моих в ту зиму ангелы прибрали,
А я боялся — только б не упасть!
Было здесь до фига
Голодных и дистрофиков —
Все голодали, даже прокурор.
А вы в эвакуации
Читали информации
И слушали по радио «От Совинформбюро».
Блокада затянулась, даже слишком…
Но наш народ врагов своих разбил!
И можно жить как у Христа за пазухой под мышкой,
Но только вот мешает бригадмил.
Я скажу вам ласково,
Граждане с повязками:
В душу ко мне лапами не лезь!
Про жизню вашу личную
И непатриотичную
Знают уже «органы» и ВЦСПС!
Лежит камень в степи,
А под него вода течёт,
А на камне написано слово:
«Кто направо пойдёт —
Ничего не найдёт,
А кто прямо пойдёт —
Никуда не придёт,
Кто налево пойдёт —
Ничего не поймёт
И ни за грош пропадёт».Перед камнем стоят
Без коней и без мечей
И решают: идти или не надо.
Был один из них зол,
Он направо пошёл,
В одиночку пошёл,
Ничего не нашёл —
Ни деревни, ни сёл —
И обратно пришёл.Прямо нету пути —
Никуда не прийти.
Но один не поверил в заклятья
И, подобравши подол,
Напрямую пошёл.
Сколько он ни бродил —
Никуда не добрёл.
Он вернулся, и пил,
И обратно пришёл.Ну, а третий был дурак,
Ничего не знал и так
И пошёл без опаски налево.
Долго ль, коротко ль шагал —
И совсем не страдал,
Пил, гулял и отдыхал,
Ничего не понимал.
Ничего не понимал,
Так всю жизнь и прошагал —
И не сгинул, и не пропал.
Как засмотрится мне нынче, как задышится?!
Воздух крут перед грозой, крут да вязок.
Что споётся мне сегодня, что услышится?
Птицы вещие поют — да все из сказок.
Птица сирин мне радостно скалится,
Веселит, зазывает из гнёзд,
А напротив тоскует-печалится,
Травит душу чудной алконост.
Словно семь заветных струн
Зазвенели в свой черёд —
Это птица гамаюн
Надежду подаёт!
В синем небе, колокольнями проколотом,
Медный колокол,
медный колокол
То ль возрадовался, то ли осерчал…
Купола в России кроют чистым золотом —
Чтобы чаще Господь замечал.
Я стою, как перед вечною загадкою,
Пред великою да сказочной страною —
Перед солоно- да горько-кисло-сладкою,
Голубою, родниковою, ржаною.
Грязью чавкая жирной да ржавою,
Вязнут лошади по стремена,
Но влекут меня сонной державою,
Что раскисла, опухла от сна.
Словно семь богатых лун
На пути моём встаёт —
То мне птица гамаюн
Надежду подаёт!
Душу, сбитую да стёртую утратами,
Душу, сбитую перекатами, —
Если до крови лоскут истончал, —
Залатаю золотыми я заплатами,
Чтобы чаще Господь замечал!
Дамы, господа! Других не вижу здесь.
Блеск, изыск и общество — прелестны!
Сотвори Господь хоть пятьдесят Одесс —
Всё равно в Одессе будет тесно.
Говорят, что здесь бывала
Королева из Непала
И какой-то крупный лорд из Эдинбурга,
И отсюда много ближе
До Берлина и Парижа,
Чем из даже самого Санкт-Петербурга.
Вот приехал в город меценат и крез —
Весь в деньгах, с задатками повесы.
Если был он с гонором, так будет — без,
Шаг ступив по улицам Одессы.
Из подробностей пикантных
Две: мужчин столь элегантных
В целом свете вряд ли встретить бы смогли вы.
Ну, а женщины Одессы
Все скромны, все — поэтессы,
Все умны, а в крайнем случае — красивы.
Грузчики в порту, которым равных нет,
Отдыхают с баснями Крылова.
Если вы чуть-чуть художник и поэт —
Вас поймут в Одессе с полуслова.
Нет прохода здесь, клянусь вам,
От любителей искусства,
И об этом много раз писали в прессе.
Если в Англии и в Штатах
Недостаток в меценатах —
Пусть приедут, позаимствуют в Одессе.
Дамы, господа! Я восхищён и смят.
Мадам, месьё! Я счастлив, что таиться!
Леди, джентльмены! Я готов стократ
Умереть и снова здесь родиться.
Всё в Одессе: море, песни,
Порт, бульвар и много лестниц,
Крабы, устрицы, акации, мезон шанте.
Да, наш город процветает,
Но в Одессе не хватает
Самой малости — театра варьете!
Я на виду — и действием, и взглядом
Я выдаю присутствие своё.
Нат Пинкертон и Шерлок Холмс — старьё!
Спокойно спите, люди: Гусев — рядом.Мой метод прост: сажусь на хвост и не слезаю.
Преступник — это на здоровом теле прыщик,
И я мерзавцу о себе напоминаю:
Я — здесь, я — вот он, на то я — сыщик! Волнуются преступнички,
Что сыщик не безлик,
И оставляют, субчики,
Следочки на приступочке,
Шифровочки на тумбочке —
Достаточно улик! Работу строю по системе чёткой,
Я не скрываюсь, не слежу тайком,
И пострадавший будет с кошельком,
Ну, а преступник будет за решёткой.Идёт преступник на отчаянные трюки,
Ничем не брезгует — на подкуп тратит тыщи,
Но я ему уже заламываю руки:
Я — здесь, я — вот он, на то я — сыщик! Волнуются преступнички,
Что сыщик не безлик,
И оставляют, субчики,
Следочки на приступочке,
Шифровочки на тумбочке —
Достаточно улик! Вот я иду уверенной походкой.
Пусть знает враг — я в план его проник.
Конец один: преступник — за решёткой,
Его сам Гусев взял за воротник.
Куда всё делось и откуда что берётся? —
Одновременно два вопроса не решить.
Абрашка Фукс у Ривочки пасётся:
Одна осталась — и пригрела поца,
Он на себя её заставил шить.Ах, времена — и эти, как их? — нравы!
На древнем римском это — «темпера о морес»…
Брильянты вынуты из их оправы,
По всей Одессе тут и там канавы:
Для русских — цимес, для еврейских — цорес.Кто с тихим вздохом вспомянёт: «Ах, да!»
И душу Господу подарит, вспоминая
Тот изумительный момент, когда
«На Дерибасовской открылася пивная»? Забыть нельзя, а если вспомнить — это мука!
Я на Привозе встретил Мишу… Что за тон!
Я предложил: «Поговорим за Дюка!»
«Поговорим, — ответил мне, гадюка, —
Но за того, который Эллингтон».Ну что с того, что он одет весь в норке,
Что скоро едет, что последний сдал анализ,
Что он одной ногой уже в Нью-Йорке?
Ведь было время, мы у Каца Борьки
Почти что с Мишком этим не кивались.{Кто с тихим вздохом вспомянёт: «Ах, да!»
И душу Господу подарит, вспоминая
Тот изумительный момент, когда
«На Дерибасовской открылася пивная»? }
На дистанции — четвёрка первачей,
Каждый думает, что он-то побойчей,
Каждый думает, что меньше всех устал,
Каждый хочет на высокий пьедестал.
Кто-то кровью холодней, кто — горячей,
Все наслушались напутственных речей,
Каждый съел примерно поровну харчей,
Но судья не зафиксирует ничьей.
А борьба на всём пути —
В общем, равная почти.
«Э-э! Расскажите, как идут, бога ради, а?» —
«Не мешайте! Телевиденье тут вместе с радио!
Да нет особых новостей — всё равнёхонько,
Но зато накал страстей — о-хо-хо какой!»
Номер первый рвёт подмётки как герой,
Как под гору катит, хочет под горой
Он в победном ореоле и в пылу
Твёрдой поступью приблизиться к котлу.
А, почему высоких мыслей не имел?
Да потому что в детстве мало каши ел,
Ага, голодал он в этом детстве, не дерзал,
Он, вон, успевал переодеться — и в спортзал.
Ну что ж, идеи нам близки — первым лучшие куски,
А вторым — чего уж тут, он всё выверил —
В утешение дадут кости с ливером.
Номер два далёк от плотских тех утех,
Он из сытых, он из этих, он из тех.
Он надеется на славу, на успех —
И уж ноги задирает выше всех.
Ох, наклон на вираже — бетон у щёк!
Краше некуда уже, а он — ещё!
Он стратег, он даже тактик — словом, спец;
У него сила, воля плюс характер — молодец!
Он чёток, собран, напряжён
И не лезет на рожон!
Этот будет выступать на Салониках,
И детишков поучать в кинохрониках,
И соперничать с Пеле в закалённости,
И являть пример целе-устремлённости!
Номер третий убелён и умудрён,
Он всегда — второй, надёжный эшелон.
Вероятно, кто-то в первом заболел,
Ну, а может, его тренер пожалел.
И назойливо в ушах звенит струна:
У тебя последний шанс, эх, старина!
Он в азарте, как мальчишка, как шпана,
Нужен спурт — иначе крышка и хана:
Переходит сразу он в задний старенький вагон,
Где былые имена — предынфарктные,
Где местам одна цена — все плацкартные.
А четвёртый — тот, что крайний, боковой, —
Так бежит — ни для чего, ни для кого:
То приблизится — мол пятки оттопчу,
То отстанет, постоит — мол так хочу.
Не проглотит первый лакомый кусок,
Не надеть второму лавровый венок,
Ну, а третьему — ползти
На запасные пути…
Нет, товарищи, сколько всё-таки систем в беге нынешнем!
Он вдруг взял да сбавил темп перед финишем,
Майку сбросил — вот те на! — не противно ли?
Товарищи, поведенье бегуна — неспортивное!
На дистанции — четвёрка первачей,
Злых и добрых, бескорыстных и рвачей.
Кто из них что исповедует, кто чей?
Отделяются лопатки от плечей —
И летит, летит четвёрка первачей.
Красное, зелёное, жёлтое, лиловое,
Самое красивое — а на твои бока!
А если что дешёвое, то — новое, фартовое,
А ты мне — только водку, ну и реже — коньяка.
Бабу ненасытную, стерву неприкрытую,
Сколько раз я спрашивал: «Хватит ли, мой свет?»
А ты — всегда испитая, здоровая, небитая —
Давала мене водку и кричала: «Ещё нет!»
На тебя, отраву, деньги словно с неба сыпались
Крупными купюрами, «займом золотым»,
Но однажды всыпались, и, сколько мы ни рыпались, —
Всё прошло-исчезло, словно с яблонь белый дым.
А бог с тобой, с проклятою, с твоею верной клятвою
О том, что будешь ждать меня ты долгие года,
А ну тебя, патлатую, тебя саму и мать твою!
Живи себе как хочешь — я уехал навсегда!
Корабли постоят и ложатся на курс,
Но они возвращаются сквозь непогоду…
Не пройдёт и полгода — и я появлюсь,
Чтобы снова уйти,
чтобы снова уйти на полгода.
Возвращаются все, кроме лучших друзей,
Кроме самых любимых и преданных женщин.
Возвращаются все, — кроме тех, кто нужней.
Я не верю судьбе,
я не верю судьбе, а себе — ещё меньше.
И мне хочется верить, что это не так,
Что сжигать корабли скоро выйдет из моды.
Я, конечно, вернусь — весь в друзьях и в мечтах,
Я, конечно, спою — не пройдёт и полгода.
Короткие, как пословицы,
И длинные от бессонницы
Приходят ночи-покойницы
Ко мне, когда гасят свет.
[Мне белый стих чей-то вторится
Про то, что воздастся сторицей,
Что сам посмеюсь над исторьицей,
Обычной, как белый свет.Когда ж это превозмогается —
Ничто уже не надругается,
Но там, где-то там отлагается
Благим и отлогим холмом
И спит незаметней старания,
Старения и умирания,
Стокра<т>ней и старше <предания> —
Как недозвучавший псалом.Не быть больше поползновениям,
Ни пениям, ни вдохновениям,
И только в душе исступлением,
Иступленным свинским ножом, —
Что были и громы небесные,
Что жили и гномы чудесные,
Что жили да были телесны<е>…
Да вот и отжили потом.
Копошатся, а мне невдомёк:
Кто, зачем, по какому указу?
То друзей моих пробуют на зуб,
То цепляют меня на крючок.Но, боже, как же далеки
Мы от общенья человечьего,
Где объяснения легки:
Друзья мои на вкус — горьки,
На зуб — крепки и велики.
Ну, а во мне цеплять-то нечего.Ведь хлопотно и не с руки:
Послушай, брось — куда, мол, лезешь-то?!
Друзья мои на зуб — крепки.
Ну, а меня цеплять-то не за что.Только, кажется, не отойдут,
Сколько ни напрягайся, ни пыжься.
Подступают, надеются, ждут,
Что оступишься — проговоришься.Я известностью малость затаскан,
Но от славы избавился сразу б.
Я был кем-то однажды обласкан,
Так что зря меня пробуют на зуб.За друзьями крадётся сквалыга
Просто так — ни за что ни про что.
Ах! Приятель, играл бы в лото!
В мой карман, где упрятана фига,
Из знакомых не лазил никто.И какой-то зелёный сквалыга
Под дождём в худосочном пальто
Нагло лезет в карман, торопыга, —
В тот карман, где запрятана фига,
О которой не знает никто.
Кончился срок, мой друг приезжает,
Благодарю судьбу я.
Кончился срок — не который мотают,
А тот, на который вербуют.
Вдоль обрыва, по-над пропастью, по самому по краю
Я коней своих нагайкою стегаю, погоняю…
Что-то воздуху мне мало — ветер пью, туман глотаю…
Чую с гибельным восторгом: пропадаю, пропадаю!
Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!
Вы тугую не слушайте плеть!
Но что-то кони мне попались привередливые —
И дожить не успел, мне допеть не успеть.
Я коней напою, я куплет допою, —
Хоть мгновенье ещё постою на краю…
Сгину я — меня пушинкой ураган сметёт с ладони,
И в санях меня галопом повлекут по снегу утром…
Вы на шаг неторопливый перейдите, мои кони,
Хоть немного, но продлите путь к последнему приюту!
Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!
Не указчики вам кнут и плеть!
Но что-то кони мне попались привередливые —
И дожить не успел, мне допеть не успеть.
Я коней напою, я куплет допою, —
Хоть мгновенье ещё постою на краю…
Мы успели: в гости к Богу не бывает опозданий.
Так что ж там ангелы поют такими злыми голосами?!
Или это колокольчик весь зашёлся от рыданий,
Или я кричу коням, чтоб не несли так быстро сани?!
Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!
Умоляю вас вскачь не лететь!
Но что-то кони мне попались привередливые…
Коль дожить не успел, так хотя бы — допеть!
Я коней напою, я куплет допою, —
Хоть мгновенье ещё постою на краю…
Словно бритва, рассвет полоснул по глазам,
Отворились курки, как волшебный сезам,
Появились стрелки, на помине легки,
И взлетели стрекозы с протухшей реки,
И потеха пошла — в две руки, в две руки!
Мы легли на живот и убрали клыки.
Даже тот, даже тот, кто нырял под флажки,
Чуял волчие ямы подушками лап;
Тот, кого даже пуля догнать не могла б, —
Тоже в страхе взопрел, и прилёг, и ослаб.
Чтобы жизнь улыбалась волкам — не слыхал:
Зря мы любим её, однолюбы.
Вот у смерти — красивый широкий оскал
И здоровые, крепкие зубы.
Улыбнёмся же волчьей ухмылкой врагу —
Псам ещё не намылены холки!
Но на татуированном кровью снегу
Наша роспись: мы больше не волки!
Мы ползли, по-собачьи хвосты подобрав,
К небесам удивлённые морды задрав:
Или с неба возмездье на нас пролилось,
Или света конец — и в мозгах перекос…
Только били нас в рост из железных стрекоз.
Кровью вымокли мы под свинцовым дождём —
И смирились, решив: всё равно не уйдём!
Животами горячими плавили снег.
Эту бойню затеял не Бог — человек:
Улетающим — влёт, убегающим — в бег…
Свора псов, ты со стаей моей не вяжись,
В равной сваре — за нами удача.
Волки мы — хороша наша волчая жизнь!
Вы собаки — и смерть вам собачья!
Улыбнёмся же волчьей ухмылкой врагу,
Чтобы в корне пресечь кривотолки.
Но на татуированном кровью снегу
Наша роспись: мы больше не волки!
К лесу — там хоть немногих из вас сберегу!
К лесу, волки, — труднее убить на бегу!
Уносите же ноги, спасайте щенков!
Я мечусь на глазах полупьяных стрелков
И скликаю заблудшие души волков.
Те, кто жив, затаились на том берегу.
Что могу я один? Ничего не могу!
Отказали глаза, притупилось чутьё…
Где вы, волки, былое лесное зверьё,
Где же ты, желтоглазое племя моё?!
…Я живу, но теперь окружают меня
Звери, волчьих не знавшие кличей.
Это псы, отдалённая наша родня,
Мы их раньше считали добычей.
Улыбаюсь я волчьей ухмылкой врагу,
Обнажаю гнилые осколки.
А на татуированном кровью снегу
Тает роспись: мы больше не волки!
Спи, дитя! My baby, бай!
Много сил скопи.
Do you want to sleep? Отдыхай,
Улыбнись и спи! Колыбельной заглушён
Посторонний гул.
<Пусть>
Что весь мир уснул.Мир внизу, а ты над ним>
В сладком сне паришь.
Вот Москва, древний Рим
И ночной Париж… И с тобою в унисон
Голоса поют.
Правда это только сон,
А во сне — растут.Может быть, — всё может быть! —
Ты когда-нибудь
Наяву повторить
Сможешь этот путь.Над землёю полетишь
Выше крыш и крон…
А пока ты крепко спи —
Досмотри свой сон.
Комментатор из своей кабины
Кроет нас для красного словца,
Но недаром клуб «Фиорентины»
Предлагал мильон за Бышовца.
Ну что ж, Пеле как Пеле,
Объясняю Зине я,
Ест Пеле крем-брюле
Вместе с Жаирзинио.
Я сижу на нуле,
Дрянь купил жене — и рад.
А у Пеле — «шевроле»
В Рио-де-Жанейро.
Муром занялась прокуратура.
Что ему?! Реклама! — он и рад.
Ну, здесь бы Мур не выбрался из МУРа,
Если б был у нас чемпионат.
А что? Ну, Пеле как Пеле,
Объясняю Зине я,
Ест Пеле крем-брюле
Вместе с Жаирзинио.
Я сижу на нуле,
Дрянь купил жене — и рад.
А у Пеле — «шевроле»
В Рио-де-Жанейро.
Может, не считает и до ста он,
Но могу сказать без лишних слов:
Был бы глаз второй бы у Тостао —
Он вдвое больше б забивал голов.
Ну что Пеле? Пеле как Пеле,
Объясняю Зине я,
У Пеле на столе
Крем-брюле в хрустале,
А я сижу на нуле.
За тобой ещё нет
Пройденных дорог,
Трудных дел, долгих лет
И больших тревог.
И надежно заглушён
Ночью улиц гул.
Пусть тебе приснится сон,
Будто ты уснул.
Мир внизу, и над ним
Ты легко паришь,
Под тобою древний Рим
И ночной Париж.
Ты невидим, невесом.
Голоса поют.
Правда это — только сон…
Но во сне растут.
Может быть (всё может быть),
Много лет пройдёт —
Сможешь ты повторить
Свой ночной полёт.
Над землёю пролетишь
Выше крыш и крон…
А пока ты спи, малыш,
И смотри свой сон.
Когда наши устои уродские
Разнесла революция в прах,
Жили-были евреи Высоцкие,
Не известные в высших кругах.
Клубу «ВАМИтяне»
Десять лет! Ей-ей,
Побывал, как в бане,
В этот юбилей.
Конец спектакля. Можно напиваться!
И повод есть, и веская причина.
Конечно, тридцать, так сказать, — не двадцать,
Но и не сорок. Поздравляю, Нина! Твой муж, пожалуй, не обидит мухи,
Твой сын… ещё не знаю, может, сможет.
Но я надеюсь — младший Золотухин
И славу, да и счастие умножит.И да хранит Господь все ваши думки!
Вагон здоровья! Красоты хватает.
Хотелось потянуть тебя за ухо…
Вот всё. Тебя Высоцкий поздравляет.
Катерина, Катя, Катерина!
Всё в тебе, ну всё в тебе по мне!
Ты, как ёлка, стоишь рупь с полтиной,
Наряди — поднимешься в цене.
Я тебя одену в пан и в бархат,
В пух и в прах и в бога душу… Вот!
Будешь ты не хуже, чем Тамарка,
Что лишил я жизни в прошлый год.
И не бойся, Катя, Катерина, —
Наша жизнь, как речка, потечёт!
Что там жизнь! Не жизнь наша — малина!
Я ведь режу баб не каждый год.
Катерина, хватит сомневаться!
Разорву рубаху на груди —
Вот им всем! Поехали кататься!
Панихида будет впереди…
Как тесто на дрожжах растут рекорды,
И в перспективе близкой, может быть,
Боксёры разобьют друг другу морды
И скоро будет не по чему бить.Прыгун в длину упрыгнет за границу,
А тот, кто будет прыгать в высоту, —
Взлетит и никогда не приземлится,
Попав в ТУ-104 на лету.Возможности спортсмена безграничны,
И футболисты — даже на жаре —
Так станут гармоничны и тактичны,
Что все голы забьют в одной игре.Сейчас за положенье вне игры — жмут.
А будет: тот, кто вне, тот — молодец.
Штангисты вырвут, вытолкнут и выжмут
Всю сталь, чугун, железо и свинец.Сольются вместе финиши и старты,
Болельщикам задышится легко.
Любители азарта сядут в карты,
Стремясь набрать заветное очко.И враз и навсегда поставят маты
Друг другу все гроссмейстеры в момент,
А судьи подадутся в адвокаты,
Любой экс-чемпион для них — клиент.
Как хорошо ложиться одному
Часа так в два, в двенадцать по-московски,
И знать, что ты не должен никому,
Ни с кем и никого, как В. Высоцкий!
Как заарканенный —
Рядом приставленный,
Дважды пораненный,
Дважды представленный.
Как всё, как это было:
И в кулисах, и у вокзала
Ты, как будто бы банное мыло,
Устранялась и ускользала.
Перепутаны все мои думы
И замотаны паутиной.
Лезу я, словно нищие в сумы,
За полтиной и за рутиной.
Ох вы, думушки, ох, мыслишки,
Ох вы, кумушки и невесты!
Не везло нам с тобой и в наслышках,
Не поверилось — экий бес ты!
Только вербы и льны, только бани,
Только светлые дни или луны…
Есть прибежище твоё, Таня,
Так пропойте ей аллилуйю.
Так пропойтесь ей, злые песни,
Отзвучите ей, все кантаты!
Гимны добрые или вести,
Чаще в голову лезьте для Таты.
Как в старинной русской сказке — дай бог памяти! —
Колдуны, что немного добрее,
Говорили: «Спать ложись, Иванушка.
Утро вечера мудренее!»
Как однажды поздней ночью добрый молодец,
Проводив красну девицу к мужу,
Загрустил, но вспомнил: завтра снова день,
Ну, а утром не бывает хуже.
Как отпетые разбойники и недруги,
Колдуны и волшебники злые
Стали зелье варить, и стал весь свет другим,
И утро с вечером переменили.
Ой, как стали засыпать под утро девицы
После буйна веселья и зелья,
Ну, а вечером, куда ты денешься,
Снова зелье — на похмелье.
И выходит, что сказочники древние
Поступали и зло, и негоже.
Ну, а правда вот: тем, кто пьёт зелие,
Утро с вечером — одно и то же.