Владимир Маяковский - советские стихи - cтраница 2

Найдено стихов - 374

Владимир Маяковский

И остатки буржуазии русской… (РОСТА № 221)

И остатки буржуазии русской,
спекуляцией взрастившей пузо.
И империалисты-французы.
Все — Врангелю идут на подмогу.
Товарищи! Нам помогать некому.
Себе поможем сами.
Крестьяне и рабочие! Винтовка с нами.
Покончим с буржуазными псами.
Дружно, товарищи, в ногу!

Владимир Маяковский

Товарищи! Крестьяне бывают разные… (РОСТА №228)

Товарищи! Крестьяне бывают разные:
есть крестьяне бедняки-пролетарии,
есть середняк крестьянин,
а есть и кулак-буржуй.
Коммунисты — друзья бедняка-пролетария, друзья
середняка.
Только с кулаками их не примиришь никак.
Этих мироедов, доведших крестьян до сумы, —
из каждой деревни гоним мы.
Народу перейдут поля и леса,
народу трудовому скот перейдет,
народу трудовому груды машин:
сей, жни, паши!
Груды добра трудящимся давая,
зацветет земля республики трудовая.

Владимир Маяковский

Товарищи, близятся ужасы зимы… (РОСТА №270)

Товарищи, близятся ужасы зимы.
На фронт хо́лода,
на голодный фронт броситься должны мы.
Нас тянет за фалды Врангель,
за руки пан держит.
Товарищи, покончим с врагами теперь же!

Владимир Маяковский

Неделя охраны труда (РОСТА № 317)

Рабочий!

Советская Россия — твой дом!
Иди и сам смотри за трудом.

Сам от труда не отворачивай взора,
больше не будет хозяйского вздора.

Если пыль сейчас не сотрешь, помни,
получишь чахотку и говори: «Поделом мне».

Кто дыр и щелей сейчас не чинит, —
зимой не жалуйся на страшный морозище.

Кто сейчас над чисткой спины не корчит, —
не удивляйтесь машин порче.

Всех нерях и лентяев пусть остановит грозная речь:
«Товарищи! Надо для себя заводы беречь!»

Чтоб это солнце взошло, мир согревать начиная,
пусть сейчас рабочий убирает, чистит и починяет.

Владимир Маяковский

Через головы панов Польше шлем призыв… (РОСТА №339)

1.
Через головы панов Польше шлем призыв:
2.
«Идите мириться, польские низы!»
3.
Или для того продолжите бойни,
4.
чтоб польским панам жралось спокойней?
5.
Если не помирятся после призыва — снова к оружию!
6.
На нас за продление войны не придется сетовать.

Владимир Маяковский

Сегодня у буржуев мира вой… (РОСТА №384)

1.
Сегодня у буржуев мира вой.
2.
Видится буржуям Октябрь мировой.
3.
Красным Ллойд-Джорджу застилает свет.
4.
Встал над Антантой рабочий совет.
5.
Бледнеет от злости буржуй-Париж,
слово «большевик» услышит лишь.
6.
Американцы, немцы, итальянцы и прочие
со страхом смотрят, как просыпаются рабочие.
7.
Запираются от России на засов.
8.
Натравливают буржуазных псов.
9.
Напрасно! Не сломишь красный лес!
1
0.
Напрасно! Не остановишь революции экспресс.
1
1.
Конец такой для буржуев скор.
1
2.
Солнце встает из-за времени гор!

Владимир Маяковский

Когда победили в России рабочие… (РОСТА №397)

1.
Когда
победили в России рабочие
2.
и грянула первая годовщина,
3.
мало беспокоились буржуи,
гуляли чинно.
4.
Грянула вторая годовщина, —
5.
заволновались буржуи,
не помня звания и чина.
6.
В третью годовщину
7.
небо
от натуги
кажется с овчину.
8.
Надо,
чтобы в день празднования четвертого
9.
Советская Россияне смущала буржуя мертвого.

Владимир Маяковский

Октябрьская революция открыла дверь… (РОСТА №413)

Октябрьская революция открыла дверь.
Надо войти и работать теперь.
Только пройдя такой урок,
увидишь от победы настоящий толк.

Владимир Маяковский

Радуется пан… (РОСТА №427)

1.
Радуется пан,
2.
прибыли льются.
3.
Смотри! не надо особенной хитрости,
4.
чтоб видеть: скоро революцией
все награбленное удастся вытрясти.

Владимир Маяковский

Чтоб жить зимой, тепло имея… (РОСТА №439)

1.
Чтоб жить зимой, тепло имея,
2.
должен Врангеля разбить к этой же зиме я.
3.
Чтоб сытым быть, не зная горя,
4.
надо Врангеля сбросить в Черное море.
5.
Чтоб трудиться,
6.
чтоб укрепить коммуну,
7.
чтоб отдохнуть, окончив труд,
8.
чтоб кончить солдатчину, идти по-иному одетому, —
9.
надо голову скрутить гаду этому.

Владимир Маяковский

Красный и белый командир (РОСТА №467)

1.
Что такое белые командиры?
2.
Это хулиганы, носящие мундиры.
3.
Наемники. Одной наградой этой дорожат,
4.
капитализма собаки-сторожа.
5.
А красный офицер? —
6.
Трудящихся защита!
И без него Коммуны день сосчитан.

Владимир Маяковский

Красная Армия — рабочих рука… (РОСТА №494)

Красная Армия — рабочих рука.
Кто об ней не заботится —
это ждет дурака.
Откуда ни возьмись, вот эти вдруг.
А рабочему и не сделать ничего, — без рук.

Владимир Маяковский

Жил-был Иван, вот такой дурак… (РОСТА №504)

1.
Жил-был Иван, вот такой дурак.
2.
Жила-была жена его Марья, вот такая дура.
3.
Говорят они раз: «Уйдем к Врангелю.
4.
Не по душе нам эта пролетарская диктатура».
5.
Пришли к Врангелю.
6.
Барон — рад.
7.
Говорит: «Милости просим, всех приму.
8.
А вот моя власть, будете довольны ею».
9.
И понасела дуракам эта самая власть на шею.
1
0.
«Ай, ой, ой, — завопили поумневшие, —
оказывается, и у Врангеля диктатура тоже,
только диктатор не пролетарий, а буржуй толсторожий».
1
1.
Рассказывать мне ли,
что сделали дураки, когда поумнели?
1
2.
Сказочки венец —
такой конец:
диктатуры бывают разные,
не хочешь пролетарской — получай буржуазные.

Владимир Маяковский

Вам нравится есть?.. (РОСТА №528)

1.
Вам нравится есть?
2.
Пить нравится вам?
3.
Вам отдыхать нравится?
4.
Что же для этого делать?
С Врангелем скорее справиться!

Владимир Маяковский

Город и деревня одной и той же коммуны равные части (РОСТА № 532)

Без деревни городу в счастье не жить.
Без города деревне не жить в счастье.
Крестьяне! Рабочие дают вам всё, что могут!
Идите же и вы городам на подмогу!

Владимир Маяковский

Гуляем

Вот Ваня
     с няней.
Няня
   гуляет с Ваней.
Вот дома,
     а вот прохожие.
Прохожие и дома,
         ни на кого не похожие.
Вот будка
     красноармейца.
У красноармейца
         ружье имеется.
Они храбрые.
       Дело их —
защищать
     и маленьких
           и больших.
Это —
   Московский Совет,
Сюда
   дяди
      приходят чуть свет.
Сидит дядя,
в бумагу глядя.
Заботятся
     дяди эти
о том,
   чтоб счастливо
           жили дети.
Вот
кот.
Раз шесть
моет лапкой
       на морде шерсть.
Все
  с уважением
         относятся к коту
за то, что кот
       любит чистоту.
Это —
   собачка.
Запачканы лапки
         и хвост запачкан.
Собака
    бывает разная.
Эта собака
      нехорошая,
            грязная.
Это — церковь,
        божий храм,
сюда
   старухи
       приходят по утрам.
Сделали картинку,
         назвали — «бог»
и ждут,
    чтоб этот бог помог.
Глупые тоже —
картинка им
      никак не поможет.
Это — дом комсомольцев.
Они — умные:
       никогда не молятся.
когда подрастете,
         станете с усами,
на бога не надейтесь,
           работайте сами.
Это — буржуй.
       На пузо глядь.
Его занятие —
       есть и гулять.
От жиру —
     как мяч тугой.
Любит,
    чтоб за него
          работал другой.
Он
  ничего не умеет,
и воробей
     его умнее.
Это —
   рабочий.
Рабочий — тот,
       кто работать охочий.
Всё на свете
      сделано им.
Подрастешь —
       будь таким.
Телега,
    лошадь
        и мужик рядом.
Этого мужика
       уважать надо.
Ты
  краюху
      в рот берешь,
а мужик
    для краюхи
          сеял рожь.
Эта дама —
чужая мама.
Ничего не делая,
сидит,
   от пудры белая.
Она — бездельница.
У этой дамы
      не язык,
          а мельница.
А няня работает —
         водит ребят.
Ребята
    няню
       очень теребят.
У няни моей
      платок из ситца.
К няне
   надо
      хорошо относиться.

Владимир Маяковский

Возьмем винтовки новые

Возьмем винтовки новые,
на штык флажки!
И с песнею
      в стрелковые
пойдем кружки.
Раз,
  два!
Все
  в ряд!
Впе-
   ред,
от-
  ряд.
Когда
   война-метелица
придет опять —
должны уметь мы целиться,
уметь стрелять.
Ша-
  гай
кру-
  че!
Цель-
   ся
луч-
   ше!
И если двинет армии
страна моя —
мы будем
     санитарами
во всех боях.
Ра-
  нят
в ле-
   су,
к сво-
   им
сне-
   су.
Бесшумною разведкою —
тиха нога —
за камнем
      и за веткою
найдем врага.
Пол-
   зу
день,
   ночь
мо-
  им
по-
  мочь.
Блестят винтовки новые,
на них
    флажки.
Мы с песнею
       в стрелковые
идем кружки.
Раз,
  два!
Под-
   ряд!
Ша-
  гай,
от-
  ряд!

Владимир Маяковский

1 мая

Мы!
       Коллектив!
              Человечество!
                Масса!
Довольно маяться.
         Маем размайся!
В улицы!
    К ноге нога!
Всякий лед
        под нами
         ломайся!
Тайте
         все снега!

1 мая
        пусть
        каждый шаг,
                                 в булыжник ударенный,
каждое радио,
            Парижам отданное,
каждая песня,
            каждый стих —
трубит
          международный
марш солидарности.
1 мая.
         Еще
        не стерто с земли
                  имя
         последнего хозяина,
                   последнего господина.
Еще не в музее последний трон.
Против черных,
               против белых,
                      против желтых
                           воедино —
Красный фронт!

1 мая.
         Уже на трети мира
                   сломан лед.
Чтоб все
              раскидали
                       зим груз,
крепите
            мировой революции оплот, —
серпа,
          молота союз.
Сегодня,
             1-го мая,
                  наше знамя
                  над миром растя,
дружней,
    плотней,
        сильней смыкаем
плечи рабочих
             и крестьян.
1 мая.
         Мы!
        Коллектив!
             Человечество!
                     Масса!
Довольно маяться —
          в мае размайся!
В улицы!
    К ноге нога!
Весь лед
    под нами
         ломайся!
Тайте
           все снега!

Владимир Маяковский

Стоящим на посту

Жандармы вселенной,
          вылоснив лица,
стоят над рабочим:
         — Эй,
            не бастуй! —
А здесь
    трудящихся щит —
             милиция
стоит
   на своем
        бессменном посту.
Пока
   за нашим
        октябрьским гулом
и в странах
      в других
          не грянет такой, —
стой,
   береги своим караулом
копейку рабочую,
дом и покой.
Пока
   Волховстроев яркая речь
не победит
     темноту нищеты,
нутро республики
         вам беречь —
рабочих
    домов и людей
            щиты.
Храня республику,
         от людей до иголок,
без устали стой
        и без лени,
пока не исчезнут
        богатство и голод —
поставщики преступлений.
Враг — хитер!
       Смотрите в оба!
Его не сломишь,
        если сам лоботряс.
Помни, товарищ, —
         нужна учеба
всем,
   защищающим рабочий класс!
Голой рукой
      не взять врага нам,
на каждом участке
         преследуй их.
Знай, товарищ,
       и стрельбу из нагана,
и книгу Ленина,
        и наш стих.
Слаба дисциплина — петлю накинут.
Бандит и белый
        живут в ладах.
Товарищ,
     тверже крепи дисциплину
в милиционерских рядах!
Иной
   хулигану
       так
         даже рад, —
выйдет
    этакий
        драчун и голосило:
— Ничего, мол,
       выпимши —
            свой брат —
богатырская
      русская сила. —
А ты качнешься
        (от пива частого),
у целой улицы нос заалел:
— Ежели,
    мол,
      безобразит начальство,
то нам,
    разумеется,
          и бог велел! —
Сорвут работу
       глупым ляганьем
пивного чада
       бузящие ча́ды.
Лозунг твой:
      — Хулиганам
нет пощады! —
Иной рассуждает,
         морща лоб:
— Что цапать
       маленьких воришек?
Ловить вора,
      да такого,
           чтоб
об нем
    говорили в Париже! —
Если выудят
      миллион
          из кассы скряжьей,
новый
   с рабочих
        сдерет задарма.
На мелочь глаз!
        На мелкие кражи,
потрошащие
       тощий
          рабочий карман!
В нашей республике
          свет не равен:
чем дальше от центра —
           тем глубже ночи.
Милиционер,
      в темноту окраин
глаз вонзай
      острей и зорче!
Пока
   за нашим
        октябрьским гулом
и в странах других
         не пройдет такой —
стой,
   береги своим караулом
копейки,
    людей,
        дома
           и покой.

Владимир Маяковский

Версаль

По этой
    дороге,
        спеша во дворец,
бесчисленные Людовики
трясли
   в шелках
        золочёных каретц
телес
   десятипудовики.
И ляжек
    своих
       отмахав шатуны,
по ней,
   марсельезой пропет,
плюя на корону,
        теряя штаны,
бежал
   из Парижа
        Капет.
Теперь
   по ней
      весёлый Париж
гоняет
   авто рассияв, —
кокотки,
    рантье, подсчитавший барыш,
американцы
      и я.
Версаль.
    Возглас первый:
«Хорошо жили стервы!»
Дворцы
    на тыщи спален и зал —
и в каждой
     и стол
        и кровать.
Таких
   вторых
       и построить нельзя —
хоть целую жизнь
         воровать!
А за дворцом,
       и сюды
           и туды,
чтоб жизнь им
       была
          свежа,
пруды,
   фонтаны,
        и снова пруды
с фонтаном
      из медных жаб.
Вокруг,
   в поощренье
         жантильных манер,
дорожки
    полны статуями —
везде Аполлоны,
        а этих
           Венер
безруких, —
      так целые уймы.
А дальше —
     жилья
        для их Помпадурш —
Большой Трианон
         и Маленький.
Вот тут
   Помпадуршу
         водили под душ,
вот тут
    помпадуршины спаленки.
Смотрю на жизнь —
          ах, как не нова!
Красивость —
       аж дух выматывает!
Как будто
     влип
        в акварель Бенуа,
к каким-то
     стишкам Ахматовой.
Я все осмотрел,
        поощупал вещи.
Из всей
    красотищи этой
мне
  больше всего
         понравилась трещина
на столике
     Антуанетты.
В него
   штыка революции
            клин
вогнали,
    пляша под распевку,
когда
   санкюлоты
         поволокли
на эшафот
     королевку.
Смотрю,
    а всё же —
         завидные видики!
Сады завидные —
         в розах!
Скорей бы
     культуру
         такой же выделки,
но в новый,
      машинный ро́змах!
В музеи
    вот эти
        лачуги б вымести!
Сюда бы —
     стальной
          и стекольный
рабочий дворец
        миллионной вместимости, —
такой,
   чтоб и глазу больно.
Всем,
   ещё имеющим
          купоны
              и монеты,
всем царям —
       ещё имеющимся —
                в назидание:
с гильотины неба,
         головой Антуанетты,
солнце
    покатилось
          умирать на зданиях.
Расплылась
      и лип
         и каштанов толпа,
слегка
   листочки ворся.
Прозрачный
      вечерний
           небесный колпак
закрыл
    музейный Версаль.

Владимир Маяковский

Бродвей

Асфальт — стекло.
         Иду и звеню.
Леса и травинки
        — сбриты.
На север
    с юга
      идут авеню,
на запад с востока —
          стриты.
А между —
     (куда их строитель завез!) —
дома
   невозможной длины.
Одни дома
      длиной до звезд,
другие —
    длиной до луны.
Янки
   подошвами шлепать
             ленив:
простой
    и курьерский лифт.
В 7 часов
     человечий прилив,
В 17 часов
     — отлив.
Скрежещет механика,
           звон и гам,
а люди
    немые в звоне.
И лишь замедляют
         жевать чуингам,
чтоб бросить:
       «Мек моней?»
Мамаша
     грудь
        ребенку дала.
Ребенок
    с каплями из носу,
сосет
   как будто
        не грудь, а доллар —
занят
   серьезным
         бизнесом.
Работа окончена.
        Тело обвей
в сплошной
      электрический ветер.
Хочешь под землю —
          бери собвей,
на небо —
     бери элевейтер.
Вагоны
    едут
       и дымам под рост,
и в пятках
     домовьих
          трутся,
и вынесут
     хвост
        на Бруклинский мост,
и спрячут
     в норы
         под Гудзон.
Тебя ослепило,
        ты
          осовел.
Но,
  как барабанная дробь,
из тьмы
    по темени:
         «Кофе Максвел
гуд
  ту ди ласт дроп».
А лампы
     как станут
           ночь копать,
ну, я доложу вам —
         пламечко!
Налево посмотришь —
           мамочка мать!
Направо —
     мать моя мамочка!
Есть что поглядеть московской братве.
И за день
     в конец не дойдут.
Это Нью-Йорк.
       Это Бродвей.
Гау ду ю ду!
Я в восторге
       от Нью-Йорка города.
Но
  кепчонку
       не сдерну с виска.
У советских
      собственная гордость:
на буржуев
      смотрим свысока.

Владимир Маяковский

Сплетник

Петр Иванович Сорокин
в страсти —
      холоден, как лёд.
Все
  ему
    чужды пороки:
и не курит
     и не пьёт.
Лишь одна
      любовь
          рекой
залила
    и в бездну клонит —
любит
   этакой серьгой
повисеть на телефоне.
Фарширован
      сплетен
          кормом,
он
  вприпрыжку,
        как коза,
к первым
     вспомненным
            знакомым
мчится
    новость рассказать.
Задыхаясь
     и сипя,
добредя
    до вашей
         дали,
он
  прибавит от себя
пуд
  пикантнейших деталей.
«Ну… —
    начнет,
        пожавши руки, —
обхохочете живот,
Александр
     Петрович
          Брюкин —
с секретаршею живет.
А Иван Иваныч Тестов —
первый
    в тресте
        инженер —
из годичного отъезда
возвращается к жене.
А у той,
    простите,
         скоро —
прибавленье!
       Быть возне!
Кстати,
    вот что —
         целый город
говорит,
    что раз
        во сне…»
Скрыл
   губу
     ладоней ком,
стал
   от страха остролицым.
«Новость:
     предъявил…
           губком…
ультиматум
      австралийцам».
Прослюнявив новость
           вкупе
с новостишкой
       странной
            с этой,
быстро
    всем
       доложит —
             в супе
что
  варилось у соседа,
кто
  и что
     отправил в рот,
нет ли,
    есть ли
        хахаль новый,
и из чьих
     таких
        щедрот
новый
   сак
     у Ивановой.
Когда
   у такого
       спросим мы
желание
     самое важное —
он скажет:
     «Желаю,
         чтоб был
              мир
огромной
     замочной скважиной.
Чтоб, в скважину
        в эту
          влезши на треть,
слюну
   подбирая еле,
смотреть
     без конца,
          без края смотреть —
в чужие
    дела и постели».

Владимир Маяковский

Сказка для шахтера-друга про шахтерки, чуни и каменный уголь

Раз шахтеры
       шахты близ
распустили нюни:
мол, шахтерки продрались,
обносились чуни.
Мимо шахты шел шептун.
Втерся тихим вором.
Нищету увидев ту,
речь повел к шахтерам:
«Большевистский этот рай
хуже, дескать, ада.
Нет сапог, а уголь дай.
Бастовать бы надо!
Что за жизнь, — не жизнь, а гроб…»
Вдруг
   забойщик ловкий
шептуна
     с помоста сгреб,
вниз спустил головкой.
«Слово мне позвольте взять!
Брось, шахтер, надежды!
Если будем так стоять, —
будем без одежды.
Не сошьет сапожки бог,
не обует ноженьки.
Настоишься без сапог,
помощь ждя от боженьки.
Чтоб одели голяков,
фабрик нужен ряд нам.
Дашь для фабрик угольков, —
будешь жить нарядным.
Эй, шахтер,
      куда ни глянь,
от тепла
    до света,
даже пища от угля —
от угля все это.
Даже с хлебом будет туго,
если нету угля.
Нету угля —
      нету плуга.
Пальцем вспашешь луг ли?
Что без угля будешь есть?
Чем еду посолишь?
Чем хлеба́ и соль привезть
без угля изволишь?
Вся страна разорена.
Где ж работать было,
если силой всей она
вражьи силы била?
Биты белые в боях.
Все за труд!
      За пользу!
Эй, рабочий,
      Русь твоя!
Возроди и пользуй!
Все добудь своей рукой —
сапоги,
рубаху!
Так махни ж, шахтер, киркой —
бей по углю смаху!..»

И призыв горячий мой
не дослушав даже,
забивать пошли забой,
что ни день — то сажень.
Сгреб отгребщик уголь вон,
вбил крепильщик клетки,
а по штрекам
       коногон
гонит вагонетки.

В труд ушедши с головой,
вагонетки эти
принимает стволовой,
нагружает клети.
Вырвав тыщей дружных сил
из подземных сводов,
мчали уголь по Руси,
черный хлеб заводов.
Встал от сна России труп —
ожила громада,
дым дымит с фабричных труб,
все творим, что надо.
Сапоги для всех, кто бос,
куртки всем, кто голы,
развозил
электровоз
чрез леса и долы.
И шахтер одет,
        обут,
носом в табачишке.
А еды! —
     Бери хоть пуд —
всякой снеди лишки.
Жизнь привольна и легка.
Светит уголь,
       греется.
Всё у нас —
      до молока
птичьего
     имеется.

Я, конечно, сказку сплел,
но скажу для друга:
будет вправду это все,
если будет уголь!

Владимир Маяковский

Баллада о доблестном Эмиле

Замри, народ! Любуйся, тих!
Плети венки из лилий.
Греми о Вандервельде стих,
о доблестном Эмиле!

С Эмилем сим сравнимся мы ль:
он чист, он благороден.
Душою любящей Эмиль
голубки белой вроде.

Не любит страсть Эмиль Чеку,
Эмиль Христова нрава:
ударь щеку Эмильчику —
он повернется справа.

Но к страждущим Эмиль премил,
в любви к несчастным тая,
за всех бороться рад Эмиль,
язык не покладая.

Читал Эмиль газету раз.
Вдруг вздрогнул, кофий вылья,
и слезы брызнули из глаз
предоброго Эмиля.

«Что это? Сказка? Или быль?
Не сказка!.. Вот!.. В газете… —
Сквозь слезы шепчет вслух Эмиль: —
Ведь у эсеров дети…

Судить?! За пулю Ильичу?!
За что? Двух-трех убили?
Не допущу! Бегу! Лечу!»
Надел штаны Эмилий.

Эмилий взял портфель и трость.
Бежит. От спешки в мыле.
По миле миль несется гость.
И думает Эмилий:

«Уж погоди, Чека-змея!
Раздокажу я! Или
не адвокат я? Я не я!
сапог, а не Эмилий».

Москва. Вокзал. Народу сонм.
Набит, что в бочке сельди.
И, выгнув груди колесом,
выходит Вандервельде.

Эмиль разинул сладкий рот,
тряхнул кудрёй Эмилий.
Застыл народ. И вдруг… И вот…
Мильоном кошек взвыли.

Грознее и грознее вой.
Господь, храни Эмиля!
А вдруг букетом-крапиво́й
кой-что Эмилю взмылят?

Но друг один нашелся вдруг.
Дорогу шпорой пы́ля,
за ручку взял Эмиля друг
и ткнул в авто Эмиля.

— Свою неконченную речь
слезой, Эмилий, вылей! —
И, нежно другу ткнувшись в френч,
истек слезой Эмилий.

А друг за лаской ласку льет: —
Не плачь, Эмилий милый!
Не плачь! До свадьбы заживет! —
И в ласках стих Эмилий.

Смахнувши слезку со щеки,
обнять дружище рад он.
«Кто ты, о друг?» — Кто я? Чекист
особого отряда. —

«Да это я?! Да это вы ль?!
Ох! Сердце… Сердце рана!»
Чекист в ответ: — Прости, Эмиль.
Приставлены… Охрана… —

Эмиль белей, чем белый лист,
осмыслить факты тужась.
«Один лишь друг и тот — чекист!
Позор! Проклятье! Ужас!»

* * *

Морали в сей поэме нет.
Эмилий милый, вы вот,
должно быть, тож на сей предмет
успели сделать вывод?!

Владимир Маяковский

Моя речь на Гэнуэзской конференции

Не мне российская делегация вверена.
Я —
самозванец на конференции Генуэзской.
Дипломатическую вежливость товарища Чичерина
дополню по-моему —
просто и резко.
Слушай!
Министерская компанийка!
Нечего заплывшими глазками мерцать.
Сквозь фраки спокойные вижу —
паника
трясет лихорадкой ваши сердца.
Неужели
без смеха
думать в силе,
что вы
на конференцию
нас пригласили?
В штыки бросаясь на Перекоп идти,
мятежных склоняя под красное знамя,
трудом сгибаясь в фабричной копоти, —
мы знали —
заставим разговаривать с нами.
Не просьбой просителей язык замер,
не нищие, жмурящиеся от господского света, —
мы ехали, осматривая хозяйскими глазами
грядущую
Мировую Федерацию Советов.
Болтают язычишки газетных строк:
«Испытать их сначала…»
Хватили лишку!
Не вы на испытание даете срок —
а мы на время даем передышку.
Лишь первая фабрика взвила дым —
враждой к вам
в рабочих
вспыхнули души.
Слюной ли речей пожары вражды
на конференции
нынче
затушим?!
Долги наши,
каждый медный грош,
считают «Матэны»,
считают «Таймсы».
Считаться хотите?
Давайте!
Что ж!
Посчитаемся!
О вздернутых Врангелем,
о расстрелянном,
о заколотом
память на каждой крымской горе.
Какими пудами
какого золота
опла́тите это, господин Пуанкаре?
О вашем Колчаке — Урал спроси́те!
Зверством — аж горы вгонялись в дрожь.
Каким золотом —
хватит ли в Сити?! —
опла́тите это, господин Ллойд-Джордж?
Вонзите в Волгу ваше зрение:
разве этот
голодный ад,
разве это
мужицкое разорение —
не хвост от ваших войн и блокад?
Пусть
кладби́щами голодной смерти
каждый из вас протащится сам!
На каком —
на железном, что ли, эксперте
не встанут дыбом волоса?
Не защититесь пунктами резолюций-плотин.
Мировая —
ночи пальбой веселя —
революция будет —
и велит:
«Плати
и по этим российским векселям!»
И розовые краснеют мало-помалу.
Тише!
Не дыша!
Слышите
из Берлина
первый шаг
трех Интернационалов?
Растя единство при каждом ударе,
идем.
Прислушайтесь —
вздрагивает здание.

Я кончил.
Милостивые государи,
можете продолжать заседание.

Владимир Маяковский

Стих резкий о рулетке и железке

Напечатайте, братцы, дайте отыграться.

Общий вид

Есть одно учреждение,
оно
имя имеет такое — «Казино́».
Помещается в тесноте — в Каретном ряду, —
а деятельность большая — желдороги, банки.

По-моему,
к лицу ему больше идут
просторные помещения на Малой Лубянке.

Железная дорога

В 12 без минут
или в 12 с минутами.
Воры, воришки,
плуты и плутики
с вздутыми карманами,
с животами вздутыми
вылазят у «Эрмитажа», остановив «дутики».
Две комнаты, проплеванные и накуренные.
Столы.
За каждым,
сладкий, как патока,
человечек.
У человечка ручки наманикюренные.
А в ручке у человечка небольшая лопатка.
Выроют могилку и уложат вас в яме.
Человечки эти называются «крупья́ми».

Чуть войдешь,
один из «крупѐй»
прилепливается, как репей:
«Господин товарищ —
свободное место», —
и проводит вас чрез человечье тесто.
Глазки у «крупьи» — две звездочки-точки.
«Сколько, — говорит, — прикажете объявить в банчочке?..»
Достаешь из кармана сотнягу деньгу.
В зале моментально прекращается гул.
На тебя облизываются, как на баранье рагу.

Крупье

С изяществом, превосходящим балерину,
парочку карточек барашку кинул.
А другую пару берет лапа
арапа.
Барашек
еле успевает
руки
совать за деньгами то в пиджак, то в брюки.
Минут через 15 такой пластики
даже брюк не остается —
одни хлястики.
Без «шпалера», без шума,
без малейшей царапины,
50 разбандитят до ниточки лапы арапины.
Вся эта афера
называется — шмендефером.

Рулетка

Чтоб не скучали нэповы жены и детки,
и им развлечение —
зал рулетки.
И сыну приятно,
и мамаше лучше:
сын обучение математическое получит.
Объяснение для товарищей, не видавших рулетки.
Рулетка — стол,
а на столе —
клетки.
А чтоб арифметикой позабавиться сыночку и маме,
клеточка украшена номерами.
Поставь на единицу миллион твой-ка,
крупье объявляет:
«Выиграла двойка».
Если всю доску изыграть эту,
считать и выучишься к будущему лету.
Образование небольшое —
всего три дюжины.
Ну, а много ли нэповскому сыночку нужно?

А что рабочим?

По-моему,
и от «Казино»,
как и от всего прочего,
должна быть польза для сознательного рабочего.
Сделать
в двери
дырку-глазок,
чтоб рабочий играющих посмотрел разок.
При виде шестиэтажного нэповского затылка
руки начинают чесаться пылко.
Зрелище оное —
очень агитационное.

Мой совет

Удел поэта — за ближнего боле́й.
Предлагаю
как-нибудь
в вечер хмурый
придти ГПУ и снять «дамбле́» —
половину играющих себе,
а другую —
МУРу.

Владимир Маяковский

Авиачастушки

И ласточка и курица
на полеты хмурятся.
Как людьё поразлетится,
не догнать его и птице.

Был
  летун
     один Илья —
да и то
    в ненастье ж.
Всякий день летаю я.
Небо —
    двери настежь!
Крылья сделаны гусю.
Гусь —
   взлетит до крыши.
Я не гусь,
     а мчусь вовсю
всякой крыши выше.
Паровоз,
    что та́чьца:
еле
  в рельсах
       тащится.
Мне ж
   любые дали — чушь:
в две минуты долечу ж!
Летчик!
    Эй!
      Вовсю гляди ты!
За тобой
    следят бандиты.
— Ну их
    к черту лешему,
не догнать нас пешему!
Саранча
    посевы жрет,
полсела набила в рот.
Серой
   эту
     саранчу
с самолета
     окачу.

Над лесами жар и зной,
жрет пожар их желтизной
А пилот над этим адом
льет водищу водопадом.

Нынче видели комету,
а хвоста у ней и нету.
Самолет задела малость,
вся хвостина оборвалась.
Прождала я
      цело лето
желдорожного билета:
кто же
   грош
      на Фоккер внес —
утирает
    птицам
        нос.

Плачут горько клоп да вошь, —
человека не найдешь.
На воздушном на пути
их
  и тифу не найти.

Владимир Маяковский

Барабанная песня

Наш отец — завод.
Красная кепка — флаг.
Только завод позовет —
руку прочь, враг!
Вперед, сыны стали!
Рука, на приклад ляг!
Громи, шаг, дали!
Громче печать — шаг!
Наша мать — пашня,
Пашню нашу не тронь!
Стража наша страшная —
глаз, винтовок огонь.
Вперед, дети ржи!
Рука, на приклад ляг!
Ногу ровней держи!
Громче печать — шаг!
Армия — наша семья.
Равный в равном ряду.
Сегодня солдат я —
завтра полк веду.
За себя, за всех стой.
С неба не будет благ.
За себя, за всех в строй!
Громче печать — шаг!
Коммуна, наш вождь,
велит нам: напролом!
Разольем пуль дождь,
разгремим орудий гром.
Если вождь зовет,
рука, на винтовку ляг!
Вперед, за взводом взвод!
Громче печать — шаг!
Совет — наша власть.
Сами собой правим.
На шею вовек не класть
рук барской ораве.
Только кликнул совет —
рука, на винтовку ляг!
Шагами громи свет!
Громче печать — шаг!
Наша родина — мир.
Пролетарии всех стран,
ваш щит — мы,
вооруженный стан.
Где б враг нѐ был,
станем под красный флаг.
Над нами мира небо.
Громче печать — шаг!
Будем, будем везде.
В свете частей пять.
Пятиконечной звезде —
во всех пяти сиять.
Отступит назад враг.
Снова России всей
рука, на плуг ляг!
Снова, свободная, сей!
Отступит врага нога.
Пыль, убегая, взовьет.
С танка слезь!
К станкам!
Назад!
К труду.
На завод.

Владимир Маяковский

Гомперс

Из вас
   никто
      ни с компасом,
             ни без компаса —
никак
   и никогда
        не сыщет Гомперса.
Многие
    даже не знают,
           что это:
фрукт,
   фамилия
       или принадлежность туалета.
А в Америке
      это имя
          гремит, как гром.
Знает каждый человек,
           и лошадь,
                и пес:
— А!
  как же
     знаем,
        знаем —
           знаменитейший,
                уважаемый Гомперс! —
Чтоб вам
     мозги
        не сворачивало от боли,
чтоб вас
    не разрывало недоумение, —
сообщаю:
     Гомперс —
          человек,
              более
или менее.
Самое неожиданное,
          как в солнце дождь,
что Гомперс
      величается —
            «рабочий вождь»!
Но Гомперсу
      гимны слагать
             рановато.
Советую
    осмотреться, ждя, —
больно уж
     вид странноватый
у этого
   величественного
           американского вождя.
Дактилоскопией
        снимать бы
              подобных выжиг,
чтоб каждый
       троевидно видеть мог.
Но…
  По причинам, приводимым ниже,
приходится
     фотографировать
             только профилёк.
Окидывая
     Гомперса
          умственным оком,
удивляешься,
      чего он
          ходит боком?
Думаешь —
      первое впечатление
               ложное,
разбираешься в вопросе —
и снова убеждаешься:
          стороны
              противоположной
нет
  вовсе.
Как ни думай,
       как ни ковыряй,
никому,
    не исключая и господа-громовержца,
непонятно,
      на чем,
          собственно говоря,
этот человек
      держится.
Нога одна,
     хотя и длинная.
Грудь одна,
     хотя и бравая.
Лысина —
     половинная,
всего половина,
       и то —
          правая.
Но где же левая,
        левая где же?!
Открою —
     проще
        нет ларчика:
куплена
   миллиардерами
           Рокфеллерами,
                  Карнеджи.
Дыра —
    и слегка
        прикрыта
             долла́рчиком.
Ходить
    на двух ногах
          старо́.
Но себя
    на одной
         трудно нести.
Гомперс
    прихрамывает
           от односторонности.
Плетется он
      у рабочего движения в хвосте.
Меж министрами
        треплется
             полубородка полуседая.
Раскланиваясь
       разлюбезно
             то с этим,
                  то с тем,
к ихнему полу
       реверансами
              полуприседает.
Чуть
  рабочий
      за ум берется, —
чтоб рабочего
        обратно
            впречь,
миллиардеры
       выпускают
            своего уродца,
и уродец
    держит
        такую речь:
— Мистеры рабочие!
          Я стар,
             я сед
и советую:
     бросьте вы революции эти!
Ссориться
     с папашей
          никогда не след.
А мы
   все —
      Рокфеллеровы дети.
Скажите,
    ну зачем
        справлять маевки?!
Папаша
    Рокфеллер
         не любит бездельников.
Работать будете —
         погладит по головке.
Для гуляний
      разве
         мало понедельников?!
Я сам —
    рабочий бывший,
лишь теперь
      у меня
         буржуазная родня.
Я,
 по понедельникам много пивший,
утверждаю:
      нет
        превосходнее
               дня.
А главное —
      помните:
          большевики —
                 буки,
собственность отменили!
            Аж курам смех!
Словом,
    если к горлу
          к большевичьему
                  протянем руки, —
помогите
     Рокфеллерам
            с ног
               со всех. —
Позволяют ему,
        если речь
             чересчур гаденька,
даже
   к ручке приложиться
             президента Гардинга.

ВЫВОД —
     вслепую
         не беги за вождем.
Сначала посмотрим,
          сначала подождем.
Чтоб после
      не пришлось солоно,
говорунов
     сильнее школь.
Иного
   вождя —
       за ушко
           да на солнышко.

Владимир Маяковский

Издевательство летчика

Тесно у вас,
      грязно у вас.
У вас
   душно.
Чего ж
   в этом грязном,
           в тесном увяз?
В новый мир!
      Завоюй воздушный.
По норме
     аршинной
          ютитесь но́рами.
У мертвых —
      и то
        помещение блёстче.
А воздуху
     кто установит нормы?
Бери
   хоть стоаршинную площадь.
Мажешься,
     са́лишься
          в земле пропылённой,
с глоткой
     будто пылью пропилен.
А здесь,
    хоть все облетаешь лона,
чист.
   Лишь в солнце
          лучи
             окропили.
Вы рубите горы
       и скат многолесый,
мостом
    нависаете
         в мелочь-ручьи.
А воздух,
     воздух — сплошные рельсы.
Луны́
   и солнца —
        рельсы-лучи.
Горд человек,
       человечество пыжится:
— Я, дескать,
      самая
         главная ижица.
Вокруг
   меня
      вселенная движется. —
А в небе
    одних
       этих самых Марсов
такая
   сплошная
        огромная масса,
что все
    миллиарды
          людья человечьего
в сравнении с ней
         и насчитывать нечего.
Чего
  в ползках,
       в шажочках увяз,
чуть движешь
       пятипудовики ту́шины?
Будь аэрокрылым —
          и станет
              у вас
мир,
  которому
       короток глаз,
все стены
     которого
          в ветрах развоздушены.

Владимир Маяковский

Керзон

Многие
    слышали звон,
да не знают,
      что такое —
            Керзон.

В редком селе,
       у редкого города
имеется
    карточка
        знаменитого лорда.
Гордого лорда
       запечатлеть рад.
Но я,
  разумеется,
        не фотографический аппарат.
Что толку
     в лордовой морде нам?!
Лорда
   рисую
      по делам
           по лординым.
У Керзона
     замечательный вид.
Сразу видно —
       Керзон родовит.
Лысина
    двумя волосенками припомажена.
Лица не имеется:
        деталь,
            не важно.
Лицо
   принимает,
         какое модно,
какое
   английским купцам угодно.
Керзон красив —
        хоть на выставку выставь.
Во-первых,
     у Керзона,
          как и необходимо
                   для империалистов,
вместо мелочей
        на лице
            один рот:
то ест,
   то орет.
       Самое удивительное
в Керзоне —
      аппетит.
Во что
   умудряется
         столько идти?!
Заправляет
     одних только
           мурманских осетров
по тралеру
     ежедневно
           желудок-ров.
Бойся
   Керзону
       в зубы даться —
аппетит его
      за обедом
           склонен разрастаться.
И глотка хороша.
        Из этой
            глотки
голос —
    это не голос,
          а медь.
Но иногда
     испускает
          фальшивые нотки,
если на ухо
      наш
        наступает медведь.
Хоть голос бочкин,
         за вёрсты дно там,
но толк
    от нот от этих
           мал.
Рабочие
    в ответ
        по этим нотам
распевают
     «Интернационал».
Керзон
    одеждой
        надает очок!
Разглаженнейшие брючки
            и изящнейший фрачок;
духами душится, —
         не помню имя, —
предпочел бы
       бакинскими душиться,
                  нефтяными.
На ручках
     перчатки
          вечно таскает, —
общеизвестная манера
           шулерска́я.
Во всяких разговорах
           Керзонья тактика —
передернуть
      парочку фактиков.
Напишут бумажку,
         подпишутся:
               «Раскольников»,
и Керзон
     на НКИД врет, как на покойников.
У Керзона
     влечение
и к развлечениям.
Одно из любимых
         керзоновских
                занятий —
ходить
   к задравшейся
          английской знати.
Хлебом Керзона не корми,
дай ему
    задравшихся супругов.
Моментально
       водворит мир,
рассказав им
       друг про друга.
Мужу скажет:
       — Не слушайте
              сплетни,
не старик к ней ходит,
           а несовершеннолетний. —
А жене:
    — Не верьте,
          сплетни о шансонетке.
Не от нее,
     от другой
          у мужа
              детки. —
Вцепится
     жена
        мужу в бороду
и тянет
    книзу —
лафа Керзону,
       лорду —
маркизу.
Говорит,
    похихикивая
          подобающе сану:
— Ну, и устроил я им
          Лозанну! —
Многим
    выяснится
         в этой миниатюрке,
из-за кого
     задрались
          греки
             и турки.
В нотах
    Керзон
        удал,
           в гневе —
                яр,
но можно
     умилостивить,
            показав долла́р.
Нет обиды,
     кою
было бы невозможно
          смыть деньгою.
Давайте доллары,
         гоните шиллинги,
и снова
    Керзон —
         добрый
             и миленький.
Был бы
    полной чашей
           Керзоний дом,
да зловредная организация
             у Керзона
                  бельмом.
Снится
    за ночь
        Керзону
            раз сто,
как Шумяцкий
       с Раскольниковым
                подымают Восток
и от гордой
     Британской
           империи
летят
   по ветру
       пух и перья.
Вскочит
    от злости
         бегемотово-сер —
да кулаками на карту
          СССР.
Пока
   кулак
      не расшибет о камень,
бьет
  по карте
      стенной
          кулаками.

Примечание.
Можно
    еще поописать
           лик-то,
да не люблю я
       этих
         международных
                конфликтов.

Владимир Маяковский

Киноповетрие

Европа.
    Город.
        Глаза домищами шарили.
В глаза —
     разноцветные капли.
На столбах,
      на версту,
           на мильоны ладов:
!!!!! ЧАРЛИ ЧАПЛИН!!!!!
Мятый человечишко
          из Лос-Анжело́са
через океаны
       раскатывает ролик.
И каждый,
     у кого губы́ нашлося,
ржет до изнеможения,
           ржет до колик.
Денди туфлястый (огурцами огу́рятся) —
к черту!
    Дамища (груди — стог).
Ужин.
   Курица.
       В морду курицей.
Мотоцикл.
     Толпа.
        Сыщик.
            Свисток.
В хвост.
    В гриву.
В глаз.
    В бровь.
Желе-подбородки трясутся игриво.
Кино
   гогочет в мильон шиберов.
Молчи, Европа,
       дура сквозная!
Мусьи, заткните ваше орло́.
Не вы,
   я уверен, —
        не вы,
           я знаю, —
над вами
     смеется товарищ Шарло́.
Жирноживотые.
        Лобоузкие.
Европейцы,
      на чем у вас пудры пыльца?
Разве
   эти
     чаплинские усики —
не всё,
   что у Европы
         осталось от лица?
Шарло.
    Спадают
        штаны-гармошки.
Кок.
  Котелочек около кло́ка.
В издевке
     твои
        комарьи ножки,
Европа фраков
        и файфоклоков.
Кино
   заливается щиплемой девкой.
Чарли
   заехал
       какой-то мисс.
Публика, тише!
       Над вами издевка.
Европа —
    оплюйся,
        сядь,
          уймись.
Чаплин — валяй,
        марай соуса́ми.
Будет:
   не соусом,
        будет:
           не в фильме.
Забитые встанут,
        забитые сами
метлою
    пройдут
        мировыми милями.
А пока —
    Мишка,
        верти ручку.
Бой! Алло!
Всемирная сенсация.
           Последняя штучка.
Шарло на крыльях.
         Воздушный Шарло.

Владимир Маяковский

Марш комсомольца

Комсомолец —
       к ноге нога!
Плечо к плечу!
       Марш!
Товарищ,
     тверже шагай!
Марш греми наш!

Пусть их скулит дядьё! —
Наши ряды ю́ны.
Мы
  наверно войдем
в самый полдень коммуны.

Кто?
   Перед чем сник?
Мысли удар дай!
Врежься в толщь книг.
Нам
  нет тайн.

Со старым не кончен спор.
Горят
   глаз репьи́.
Мускул
    шлифуй, спорт!
Тело к борьбе крепи.

Морем букв,
      числ
плавай рыбой в воде.
День — труд.
      Учись!
Тыща ремесл.
       Дел.

После дел всех
шаг прогулкой грохайте.
Так заливай, смех,
чтоб камень
      лопался в хохоте.

Может,
    конец отцу
готовит
    лапа годов.
Готов взамен бойцу?
Готов.
   Всегда готов!

Что глядишь вниз —
пузо
  свернул в кольца?
Товарищ —
      становись
рядом
    в ряды комсомольцев!

Комсомолец —
       к ноге нога!
Плечо к плечу!
       Марш!
Товарищ,
     тверже шагай!
Марш греми наш!

Владимир Маяковский

Маяковская галерея

Пуанкаре
    Мусье!
       Нам
         ваш
необходим портрет.
          На фотографиях
ни капли сходства нет.
Мусье!
   Вас
     разница в деталях
              да не вгоняет
                    в грусть.
Позируйте!
     Дела?
        Рисую наизусть.
По политике глядя,
Пуанкаре
     такой дядя. —
Фигура
    редкостнейшая в мире —
поперек
    себя шире.
Пузо —
   ест до́сыта.
Лысый.
Небольшого роста —
чуть
  больше
      хорошей крысы.
Кожа
   со щек
       свисает,
           как у бульдога.
Бороды нет,
      бородавок много.
Зубы редкие —
       всего два,
но такие,
    что под губой
           умещаются едва.
Физиономия красная,
           пальцы — тоже:
никак
   после войны
         отмыть не может.
Кровью
    двадцати миллионов
              и пальцы краснеют,
                        и на
волосенках,
      и на фрачной коре.
Если совесть есть —
          из одного пятна
крови
   совесть Пуанкаре.
С утра
   дела подают ему;
пересматривает бумажки,
             кровавит папки.
Потом
   отдыхает:
        ловит мух
и отрывает
      у мух
         лапки.
Пообрывав
      лапки и ножки,
едет заседать
       в Лигу наций.
Вернется —
      паклю
          к хвосту кошки
привяжет,
     зажжет
         и пустит гоняться.
Глядит
    и начинает млеть.
В голове
     мечты растут:
о, если бы
     всей земле
паклю
    привязать
         к хвосту?!
Затем —
    обедает,
        как все люди,
лишь жаркое
       живьем подают на блюде.
Нравится:
     пища пищит!
Ворочает вилкой
        с медленной ленью:
крови вид
     разжигает аппетит
и способствует пищеваренью.
За обедом
     любит
        полакать
молока.
Лакает бидонами, —
          бидоны те
сами
   в рот текут.
Молоко
    берется
        от рурских детей;
молочница —
      генерал Дегут.
Пищеварению в лад
переваривая пищу,
любит
   гулять
по дороге к кладбищу.
Если похороны —
         идет сзади,
тихо похихикивает,
         на гроб глядя.
Разулыбавшись так,
Пуанкаре
     любит
        попасть
            под кодак.
Утром
   слушает,
       от восторга горя, —
газетчик
    Парижем
         заливается
              в мили:
— «Юманите»!
       Пуанкаря
последний портрет —
          хохочет
              на могиле! —
От Парижа
     по самый Рур —
смех
   да чавк.
Балагур!
Весельчак!
Пуанкаре
     и искусством заниматься тщится.
Пуанкаре
     любит
        антикварные вещицы.
Вечером
     дает эстетике волю:
орамив золотом,
        глазками ворьими
любуется
     траченными молью
Версальским
       и прочими догово́рами.
К ночи
   ищет развлечений потише.
За день
    уморен
        делами тяжкими,
ловит
   по очереди
        своих детишек
и, хохоча
    от удовольствия,
            сечет подтяжками.
Похлестывая дочку,
          приговаривает
                 меж ржаний:
— Эх,
   быть бы тебе
         Германией,
               а не Жанной! —
Ночь.
   Не подчиняясь
          обычной рутине —
не ему
   за подушки,
         за одеяла браться, —
Пуанкаре
     соткет
        и спит
           в паутине
репараций.
Веселенький персонаж
держит
    в ручках
        мир
          наш.
Примечание.

Мусье,
   не правда ли,
          похож до нити?!
Нет?
   Извините!
Сами виноваты:
        вы же
не представились
         мне
           в мою бытность
                   в Париже.

Владимир Маяковский

Муссолини

Куда глаз ни кинем —
газеты
          полны
                    именем Муссолиньим.
Для не видевших
                         рисую Муссолини я.
Точка в точку,
                     в линию линия.
Родители Муссолини,
                               не пыжьтесь в критике!
Не похож?
               Точнейшая
                                копия политики.
У Муссолини
                   вид
                         ахов. —
Голые конечности,
                           черная рубаха;
на руках
             и на ногах
                            тыщи
кустов
          шерстищи;
руки
       до пяток,
                     метут низы.
В общем,
             у Муссолини
                                вид шимпанзы.
Лица нет,
              вместо —
                            огромный
знак погромный.
Столько ноздрей
                        у человека —
                                            зря!
У Муссолини
                   всего
                             одна ноздря,
да и та
          разодрана
                          пополам ровно
при дележе
                 ворованного.
Муссолини
                весь
                       в блеске регалий.
Таким
          оружием
                       не сразить врага ли?!
Без шпалера,
                    без шпаги,
                                    но
                                        вооружен здо́рово:
на боку
          целый
                    литр касторовый;
когда
         плеснут
                    касторку в рот те,
не повозражаешь
                         фашистской
                                           роте.
Чтобы всюду
                   Муссолини
                                   чувствовалось как дома —
в лапище
              связка
                        отмычек и фомок.
В министерстве
                       первое
                                  выступление премьера
было
        скандалом,
                         не имеющим примера.
Чешет Муссолини,
                          а не поймешь
                                              ни бельмеса.
Хорошо —
              нашелся
                           переводчик бесплатный.
— Т-ш-ш-ш! —
                   пронеслось,
                                     как зефир средь леса. —
Это
      язык
               блатный! —
Пришлось,
                чтоб точить
                                 дипломатические лясы,
для министров
                      открыть
                                  вечерние классы.
Министры подучились,
                                даже без труда
                                                      без особенного, —
меж министрами
                         много
                                   народу способного.
У фашистов
                  вообще
                              к знанию тяга:
хоть раз
            гляньте,
с какой жаждой
                        Муссолиниева ватага
накидывается
                     на «Аванти».
После
         этой
                работы упорной
от газеты
              не остается
                               даже кассы наборной.
Вначале
            Муссолини,
                             как и всякий Азеф,
социалистничал,
                        на митингах разевая зев.
Во время
              пребывания
                                в рабочей рати
изучил,
           какие такие Серрати,
и нынче
            может
                      голыми руками
брать
        и рассаживать
                              за решетки камер.
Идеал
          Муссолиний —
                              наш Петр.
Чтоб догнать его,
                         лезет из пота в пот.
Портрет Петра.
                      Вглядываясь в лик его,
говорит:
             — Я выше,
                            как ни кинуть.
Что там
            дубинка
                        у Петра
                                    у Великого!
А я
      ношу
              целую дубину. —
Политикой не исчерпывается —
                                           не на век же весь ее!
Муссолини
                не забывает
                                  и основную профессию.
Возвращаясь с погрома
                                  или с развлечений иных,
Муссолини
                не признает
                                  ключей дверных.
Демонстрирует
                      министрам,
                                      как можно
                                                      негромко
любую дверь
                   взломать фомкой.
Карьере
            не лет же до ста расти.
Надавят коммунисты —
                                  пустишь сок.
А это
        всё же
                  в старости
небольшой,
                 но верный кусок.
А пока
          на свободе
                          резвится этакий,
жиреет,
            блестит
                        от жирного глянца.
А почему он
                 не в зверинце,
                                     не за решеткой,
                                                          не в клетке?
Это
     частное дело
                        итальянцев.

Примечание.

По-моему,
              портрет
                         удачный выдался.
Может,
          не похожа
                         какая точьца.
Говоря откровенно,
                             я
                                с ним
                                         не виделся.
Да, собственно говоря,
                                 и не очень хочется.
Хоть шкура
                у меня
                          и не очень пушистая,
боюсь,
          не пригляделся б
                                    какому фашисту я.