Я люблю многое, близкое сердцу,
Только редко люблю я… Чаще всего мне приятно скользить по заливу
Так — забываясь
Под звучную меру весла,
Омоченного пеной шипучей, —
Да смотреть, много ль отъехал
И много ль осталось,
Да не видать ли зарницы… Изо всех островков,
На которых редко мерцают
Огни рыбаков запоздалых,
Мил мне один предпочтительно…
Красноглазый кролик
Любит его;
Гордый лебедь каждой весною
С протянутой шеей летает вокруг
И садится с размаха
На тихие воды.Над обрывом утеса
Растет, помавая ветвями,
Широколиственный дуб.
Сколько уж лет тут живет соловей!
Он поет по зарям,
Да и позднею ночью, когда
Месяц обманчивым светом
Серебрит и волны и листья,
Он не молкнет, поет
Всё громче и громче.Странные мысли
Приходят тогда мне на ум:
Что это — жизнь или сон?
Счастлив я или только обманут? Нет ответа…
Мелкие волны что-то шепчут с кормою,
Весло недвижимо,
И на небе ясном высоко сверкает зарница.
Посв. Петерсону.
Колыхается океан ненастный,
Высь небесную кроет сумрак серый,
Удалой пловец держит путь опасный
С твердою верой.
Хоть бы бури злость пронеслась над бездной,
Хоть бы грянул гром и волна завыла, —
Прочен челн его, верен руль железный,
Крепко ветрило.
Он с враждою волн спорит сильным спором,
Не проглянет ли хоть звезда средь мрака,
Не мелькнет ли где, над морским простором,
Отблеск мая́ка?
Высота темна, и пространство глухо,
В небе нет звезды, нет вдали светила.
В грудь тоска легла, онемела духа
Гордая сила.
Не найти пути в этой мгле безбрежной,
Не послать к умам существа живого,
Чрез свирепый шум глубины мятежной,
Тщетного зова.
Он напрасную отложил заботу.
Гуще стелются полуночи тени;
Он улегся в челн, уступая гнету
Тягостной лени.
Волны тешатся и, друг другу вторя,
Злую песнь твердят; все темно и дико.
Челн уносится по разливу моря…
Море велико.
В белом песке золотое блеснуло кольцо.
Я задремал над Днепром у широкого плеса,
Знойною ласкою ветер повеял в лицо,
Легкой прохладой и запахом свежего теса…
Ярко в воде золотое блеснуло кольцо.
Как его вымыли волны на отмели белой! —
Точно к венчанию… Искрился солнечный блеск.
Видел я плахты, сорочки и смуглое тело,
Слышал я говор, веселые крики и плеск…
Жадной толпою сошлись они к отмели белой!
Жадно дыша, одевались они на песке,
Лоснились косы, и карие очи смеялись,
С звонкими песнями скрылись они вдалеке,
Звонко о берег прозрачные волны плескались…
Чье-то кольцо золотится в горячем песке.
О, красота, тишина и раздолье Днепра!
Помню, как ветер в лугах серебрил верболозы,
Помню, как реяла дальних миражей игра…
О, любо нам, как месяц полный
Адриатические волны
Подернет зыбким серебром,
И как пловец, звуча веслом,
Стремит гондолы бег урочный
И мчит волна напев полночный!
И любо нам, как ветерок
С листка порхает на листок,
И сумрак тень свою наводит,
Звезда вечерняя восходит
Иль радуга в красе цветной,
На лоно опершись морское,
Огнистой, нежной полосой
Обхватит небо голубое!
И любо мне, спеша домой,
Как ненаемный сторож мой,
Собака добрая залает, —
И знать о том, как любо мне,
Что кто-то есть, кто в тишине
Меня любовно ожидает,
И видеть, как войду я к ней,
Что взор ее при мне светлей!
И как под шум струи ленивой
Мне любо тихо вдаться сну,
И любо ласточкой игривой
Быть на заре пробуждену;
И любо слышать пчел жужжанье,
И песни дев, и струн певцов
Любимый звон, и лепетанье
Детей, и прелесть первых слов!
Я не знаю много песен, знаю песенку одну.
Я спою ее младенцу, отходящему ко сну.
Колыбельку я рукою осторожною качну.
Песенку спою младенцу, отходящему ко сну.
Тихий ангел встрепенется, улыбнется, погрозится шалуну,
И шалун ему ответит: «Ты не бойся, ты не дуйся, я засну».
Ангел сядет к изголовью, улыбаясь шалуну.
Сказки тихие расскажет отходящему ко сну.
Он про звездочки расскажет, он расскажет про луну,
Про цветы в раю высоком, про небесную весну.
Промолчит про тех, кто плачет, кто томится в полону,
Кто закован, зачарован, кто влюбился в тишину.
Кто томится, не ложится, долго смотрит на луну,
Тихо сидя у окошка, долго смотрит в вышину, —
Тот поникнет, и не крикнет, и не пикнет, и поникнет в глубину,
И на речке с легким плеском круг за кругом пробежит волна в волну.
Я не знаю много песен, знаю песенку одну,
Я спою ее младенцу, отходящему ко сну,
Я на ротик роз раскрытых росы тихие стряхну,
Глазки-светики-цветочки песней тихою сомкну.
(Мисс Стэси)
Ты нежна, и кто нежней
Между Нимф земли и моря;
В легкой стройности своей
Ты как дух в земном уборе;
Все в тебе живет, горит,
Рдеет, млеет, говорит.
Взор — двузвездная Планета,
Взглянешь — в мудром нет ума;
В нем — с огнем и с лаской света
Зыбко слита полутьма,
В нем веселость нежно дышит,
Так Зефир волну колышет.
Кто в глаза твои взглянул,
Тот от счастия бледнеет;
В чьей душе твой смех уснул,
Тот душою цепенеет.
Странно ль, если, вняв твой смех,
Я слабей, бледнее всех.
Как роса под ветром нежным,
Как под Бурями волна,
Как лазурь, что вихрем снежным
Глубоко потрясена,
Близ тебя, как возле духа,
Весь я полон зренья, слуха.
Все отцветет и все кругом увянет,
Глухая ночь идет на смену дню,
Но пусть меня грядущее обманет —
Былому я вовек не изменю.
Оно ушло — быть может слишком скоро,
Ушло как все, чем жизнь была красна,
Но все же я не шлю ему укора,
В моей душе царит печаль одна.
Там иногда, благоуханным летом,
Во мгле ночей мы видим темный лес,
Как серебром, залитый лунным светом,
Струящимся с безоблачных небес.
И блещет он, в серебряном уборе
Красуяся, но вот проходит миг —
И лунный свет, дробясь в далеком море,
К волнам его ласкаяся приник.
Игрой лучей небрежно прихотливой
Прибрежных волн теперь коснулся он,
А темный лес по-прежнему тоскливо
Стоит, во мглу и сумрак погружен.
Как в раковине малой — Океана
Великое дыхание гудит,
Как плоть ее мерцает и горит
Отливами и серебром тумана,
А выгибы ее повторены
В движении и завитке волны, —
Так вся душа моя в твоих заливах,
О, Киммери́и темная страна,
Заключена и преображена.
С тех пор как отроком у молчаливых
Торжественно-пустынных берегов
Очнулся я — душа моя разъялась,
И мысль росла, лепилась и ваялась
По складкам гор, по выгибам холмов.
Огнь древних недр и дождевая влага
Двойным резцом ваяли облик твой, —
И сих холмов однообразный строй,
И напряженный пафос Карадага,
Сосредоточенность и теснота
Зубчатых скал, а рядом широта
Степных равнин и мреющие дали
Стиху — разбег, а мысли — меру дали.
Моей мечтой с тех пор напоены
Предгорий героические сны
И Коктебеля каменная грива;
Его полынь хмельна моей тоской,
Мой стих поет в волнах его прилива,
И на скале, замкнувшей зыбь залива,
Судьбой и ветрами изваян профиль мой.
Кричит победно морская птица
Над вольной зыбью волны фиорда.
К каким пределам она стремится?
О чем ликует она так гордо?
Холодный ветер, седая сага
Так властно смотрят из звонкой песни,
И в лунной грезе морская влага
Еще прозрачней, еще чудесней.
Родятся замки из грезы лунной,
В высоких замках тоскуют девы,
Златые арфы так многострунны,
И так маняще звучат напевы.
Но дальше песня меня уносит,
Я всей вселенной увижу звенья,
Мое стремленье иного просит,
Иных жемчужин, иных каменьев.
Я вижу праздник веселый, шумный,
В густых дубравах ликует эхо,
И ты проходишь мечтой бездумной,
Звеня восторгом, пылая смехом.
А на высотах, столь совершенных,
Где чистых лилий сверкают слезы,
Я вижу страстных среди блаженных,
На горном снеге алеют розы.
И где-то светит мне образ бледный,
Всегда печальный, всегда безмолвный…
… Но только чайка кричит победно
И гордо плещут седые волны.
Забуду ль вас когда-нибудь
Я, вами созданный? Не вы ли
Мне песни первые внушили,
Мне светлый указали путь,
И сердце биться научили?
Я берегу в душе моей
Неизъяснимые, живые
Воспоминанья прошлых дней,
Воспоминанья золотые.
Тогда для вас я призывал,
Для вас любил богиню пенья;
Для вас делами вдохновенья
Я возвеличиться желал;
И ярко — вами пробужденный,
Прекрасный, сильный и священный —
Во мне огонь его пылал.
Как волны, высились, мешались,
Играли быстрые мечты;
Как образ волн, их красоты,
Их рост и силы изменялись —
И был я полон божества,
Могуч восстать до идеала,
И сладкозвучные слова,
Как перлы, память набирала.
Тогда я ждал… но где ж они,
Мои пленительные дни,
Восторгов пламенная сила
И жажда славного труда?
Исчезло все, — меня забыла
Моя высокая звезда.
Взываю к вам: без вдохновений
Мне скучно в поле бытия;
Пускай пробудится мой гений,
Пускай почувствую, кто я!
Перевод А. Ахматовой
Хоть юнцом с тобой расстался, преданный иной судьбе,
Заказанье, видишь, снова возвратился я к тебе.
Эти земли луговые, чувства издали маня,
Память мучая, вернули на родной простор меня.
Пусть несчастным сиротою в этом я возрос краю,
Пусть томили униженья юность горькую мою, —
Времена те миновали, птицей улетели прочь,
Дни былые вспоминаю, как с дурными снами ночь.
Хоть твои хлестали волны — не пошел мой челн на дно,
Хоть твое палило пламя — не сожгло меня оно,
И поэтому я понял, край мой, истину одну,
Что душа равно приемлет и огонь твой, и волну.
Я постиг, что всё священно: и овин твой, и ручей,
И гумно твое, и степи, и дороги средь полей,
И весна твоя, и осень, лето знойное, зима,
Белые чулки, да лапти, да онучи, да сума.
И овчарки, и бараны — вся родная сторона.
Любо мне и то, что плохо, даже то, чем ты бедна.
В глубокой теснине Дарьяла,
Где роется Терек во мгле,
Старинная башня стояла,
Чернея на черной скале.В той башне высокой и тесной
Царица Тамара жила:
Прекрасна, как ангел небесный,
Как демон, коварна и зла.И там сквозь туман полуночи
Блистал огонек золотой,
Кидался он путнику в очи,
Манил он на отдых ночной.И слышался голос Тамары:
Он весь был желанье и страсть,
В нем были всесильные жары,
Была непонятная власть.На голос невидимой пери
Шел воин, купец и пастух;
Пред ним отворялися двери,
Встречал его мрачный евнух.На мягкой пуховой постели,
В парчу и жемчуг убрана,
Ждала она гостя… Шипели
Пред нею два кубка вина.Сплетались горячие руки,
Уста прилипали к устам,
И странные, дикие звуки
Всю ночь раздавалися там: Как будто в ту башню пустую
Сто юношей пылких и жен
Сошлися на свадьбу ночную,
На тризну больших похорон.Но только что утра сиянье
Кидало свой луч по горам,
Мгновенно и мрак и молчанье
Опять воцарялися там.Лишь Терек в теснине Дарьяла,
Гремя, нарушал тишину,
Волна на волну набегала,
Волна погоняла волну.И с плачем безгласное тело
Спешили они унести;
В окне тогда что-то белело,
Звучало оттуда: прости.И было так нежно прощанье,
Так сладко тот голос звучал,
Как будто восторги свиданья
И ласки любви обещал.
Воспоминанья стран, — вопль водопадов,
Взлет в море волн, альпийских трещин жуть,
Зной над Помпеями, Парижа адов
Котел, за степь гремящей тройки путь.
Все, — и провал в палящие полотна
Да Винчи, мраморный вздох Афродит,
Разливы книг с их глубиной болотной,
Дум молнии, цифр гибельный гранит.
Все, — Город Вод, с блистаньем орихалка,
С нагой Иштар, где смерть, в подземный плен,
В мечты Геракла, где Омфалы прялка,
За Одиссеем в знойный зов сирен.
Вас, также вас, — костры ночей изжитых,
Двоим один, слов не обретший, бред,
Губ хрипло слипших, рук несыто слитых,
Дорог сквозь тайны радиевый след.
Вас, вас еще, — часы трудов державных,
Восторг стихов, вдаль вскинутые сны,
Вас, миги зоркостей, слепых и явных,
Горн революций, пестрый плащ войны.
Все, все во мне, круги живых вселенных,
Преображенных, вновь зажженных мной,
Корабль сокровищ, от мостов мгновенных
Влекомый в вечность роковой волной.
Она была в кого-то влюблена.
Дышал Апрель. И зелень молодая
Была светло-девически-нежна.
Узорность облачков, воздушно тая,
В лазури утопала, как мечты,
Сирень пьянила воздух, расцветая.
И девушка, в расцвете красоты,
На утре дней, смотря прозрачным взором,
Преображала все свои черты.
Душа светилась свадебным убором,
И нежная все делалась нежней,
Влюбленность облекала легким флером.
О, девушка, ты в светлой зыби дней,
Средь вод, где волны только закипают,
Баюкают мельканием огней.
И пусть мечты с другим тебя сливают,
Пусть я тебе далекий и чужой,
Мои слова твой сон не прерывают.
К твоей душе я льну своей душой,
С тобой я слит, как луч с лучом, согласный,
Как свет в волне, я нежно, вольно твой.
Люблю тебя, люблю, мой сон прекрасный!
Бред ночных путей, хмельные кубки.
Город — море, волны темных стен.
Спи, моряк, впивай, дремля на рубке,
Ропот вод, плеск ослепленных пен.
Спи, моряк! Что черно? Мозамбик ли?
Суматра ль? В лесу из пальм сквозных,
Взор томя пестро, огни возникли,
Пляски сказок… Вред путей ночных!
Город — море, волны стен. Бубенчик
Санок чьих-то; колокол в тени;
В церкви свет; икон извечный венчик…
Нет! бред льнет: в лесу из пальм огни.
Спи, моряк, дремля на рубке! Вспомни:
Нега рук желанных, пламя губ,
Каждый вздох, за дрожью дрожь, истомней…
Больше, глубже! миг, ты слишком груб!
Колокол в тени. Сов! сон! помедли,
Дай дослушать милый шепот, вкинь
В негу рук желанных — вновь! То бред ли,
Вод ли ропот? Свод звездистый синь.
Чьи-то санки. Пляска сказок снова ль?
Спи, моряк, на рубке, блеск впивай.
Город — море. Кубков пьяных вдоволь.
Пей и помни свой померкший рай.
В вода́х полусонных играла луна.
Гарем освежило дыханье свободы;
На ясное небо, на светлые воды
Султанша в раздумье глядит из окна.
Внезапно гитара в руке замерла,
Как будто протяжный и жалобный ропот
Раздался над морем!.. Не конский ли топот,
Не шум ли глухой удалаго весла?..
Не птица ли ночи широким крылом
Рассе́кла зыбучей волны половину?
Не дух ли лукавый морскую пучину
Тревожит, бессонный, в покое ночном?..
Кто нагло смеется над робостью жен?
Кто море волнует?… Не демон лукавой,
Не тяжкие весла ладьи величавой,
Не птица ночная!… Откуда же он,
Откуда протяжный и жалобный стон?
Вот грозный мешок!.. голубая волна
В нем члены живые и топит, и носит,
И будто пощады у варваров просит…
В водах полусонных играла луна.
Значит, снова мы уходим в море,
Снова за границу поплывем,
Снова зимние сырые зори
Проплывут пред нашим кораблем.
Полон трюм, работает машина,
Растекается по волнам дым.
Видит вахтенный: вода пустынна,
Гул выходит из утробной тьмы.
Кочегар подбрасывает уголь,
Даль нащупывает капитан.
И под судно прыгает упруго
Злая черноморская волна.
Знаем мы, что скоро, очень скоро
Из тумана, из летящих вьюг
Освещенные врата Босфора
Перед нами распахнутся вдруг.
Мимо, мимо. Нас встречают зори,
Нас в ночи приветствует маяк,
Полыхает в Средиземном море
Красным пламенем Советский флаг.
Дни идут, взволнованные пеньем,
За винтом бунтуется вода.
Первой ласточкой освобожденья
Наш корабль врывается сюда.
Новый мир ему встает навстречу,
Ветры новые ему поют.
Флаг завидев, разминает плечи
Подневольный, заскорузлый люд.
Долог путь, затянутый туманом,
Но несут советские суда
По морям, по шумным океанам
Весть освобождения труда.
Седое море в дымке и тумане,
На первый взгляд такое как всегда,
Высоких звезд холодное мерцанье
Колеблет на поверхности вода.
А в глубине, качаясь на минрепах,
Готовы мины вдруг загрохотать
Нестройным хором выкриков свирепых
И кораблям шпангоуты сломать.
Но будет день… Живи, к нему готовясь, —
Подымется с протраленного дна,
Как наша мысль, достоинство и совесть,
Прозрачная и чистая волна.
И потому мы, как велит эпоха,
Пути родного флага бережем,
Мы подсечем ростки чертополоха,
Зовущегося минным барражом.
Где бы противник мины ни поставил —
Все море мы обыщем и найдем.
Согласно всех обычаев и правил,
Мы действуем смекалкой и огнем.
В морских просторах, зная все дороги,
Уничтожаем минные поля.
Свободен путь. Звучи, сигнал тревоги,
Дроби волну, форштевень корабля.
Мой день певуче-безмятежен,
Мой час, как облачко, плывет,
И то, что вечер неизбежен,
Меня к унынью не зовет...
В лесу ли вихрь листвой играет,
Иль мчит поток волну свою,—
Все, все мой дух вооружает
Живым доверьем к бытию...
Мой путь — по божьему указу —
Светло направлен в ширь долин,
Где ясен мир, привольно глазу,
Где я с мечтой своей один...
Все выше солнце — тень короче,—
И пусть затем скудеет зной,
Еще не скоро холод ночи
Дохнет безвестной тишиной...
Когда же золотом и кровью
Заблещет вечер в небесах,
Я с тихим жаром и любовью
Благословлю дорожный прах...
И в час, когда волна дневная
Отхлынет прочь, за край земли,
Мой дух заманит тьма ночная
В глубины звездные свои...
Я.
Только волна.
Только память твоя, только боль.
Суть бытия…
В чем она?
Только в том, чтобы – рядом с тобой.
Пеной прибоя, что бьется о черные скалы…
Мало. Мне этого мало.
Та.
Той уже нет.
Стала прахом, ушла миражом…
Здесь – пустота.
Режет рассвет
Обнаженное тело ножом.
Я сожжена. Заморожена. Я не живая…
Пытка. Опять оживаю.
Ты.
Здесь и со мной.
Только знаешь: мы в разных мирах.
Миг немоты,
Голос родной,
Узнавание, жалость и страх.
Кто я? Душа? Отражение? Мертвое тело?
Больно. Я ТАК не хотела.
Я.
Только волна.
Боль утихнет, останется грусть.
Неба края
Стянет луна.
Вера – тебе. Что когда-то я снова вернусь…
Пусть даже памятью. Пусть лишь печальными снами…
Всем. Что останется с нами…
Плещут волны Флегетона,
Своды Тартара дрожат,
Кони бледного Плутона
Быстро к нимфам Пелиона
Из аида бога мчат.
Вдоль пустынного залива
Прозерпина вслед за ним,
Равнодушна и ревнива,
Потекла путем одним.
Пред богинею колена
Робко юноша склонил.
И богиням льстит измена:
Прозерпине смертный мил.
Ада гордая царица
Взором юношу зовет,
Обняла — и колесница
Уж к аиду их несет;
Мчатся, облаком одеты;
Видят вечные луга,
Элизей и томной Леты
Усыпленные брега.
Там бессмертье, там забвенье,
Там утехам нет конца.
Прозерпина в упоенье,
Без порфиры и венца,
Повинуется желаньям,
Предает его лобзаньям
Сокровенные красы,
В сладострастной неге тонет
И молчит, и томно стонет…
Но бегут любви часы;
Плещут волны Флегетона,
Своды тартара дрожат:
Кони бледного Плутона
Быстро мчат его назад.
И Кереры дочь уходит,
И счастливца за собой
Из Элизия выводит
Потаенною тропой;
И счастливец отпирает
Осторожною рукой
Дверь, откуда вылетает
Сновидений ложный рой.
По взморью я люблю один бродить, глазея.
Особенно мила мне тихая пора,
Когда сгорает день, великолепно рдея
Под пурпурным огнем небесного костра.
Уж замер гам толпы, шум жизни, визг шарманок,
Пустеет берег: он очищен, он заснул;
И пеших англичан, и конных англичанок
Последний караван уж в город повернул,
В прозрачном сумраке все постепенно тонет,
Утих мятежных волн междоусобный бой;
И только изредка чуть вздрогнет, чуть простонет
За зыбью зыбь, волна за сонною волной.
Куда рассеянно ни поведу глазами,
Везде волшебный ряд пленительных картин:
Там берег Франции красуется горами
И выпуклой резьбой узорчатых вершин.
На оконечности приморского изгиба,
Где каменная грудь дает отпор волнам,
Вот свой маяк зажгла красивая Антиба —
В пустыне столб огня кочующим пловцам,
И здесь ему в ответ святого Иоанна
Маяк вонзил во тьму свой пламень подвижной —
То вспыхнет молнией из дальнего тумана,
То пропадет из глаз падучею звездой.
Так манит нас звезда надежды, то светлея,
То спрятавшись от нас, то улыбаясь вновь;
Так дева робкая, пред юношей краснея,
Желает выразить и скрыть свою любовь.
«Внемли, о Гелиос, серебряным луком звенящий,
Вне́мли, боже кларосский, молению старца, погибнет
Ныне, ежели ты не предыдешь слепому вожатым».
Рек и сел на камне слепец утомленный. — Но следом
Три пастуха за ним, дети страны той пустынной,
Скоро сбежались на лай собак, их стада стерегущих.
Ярость уняв их, они защитили бессилие старца;
Издали внемля ему, приближались и думали: «Кто же
Сей белоглавый старик, одинокий, слепой — уж не бог ли?
Горд и высок; висит на поясе бедном простая
Лира, и голос его возмущает волны и небо».
Вот шаги он услышал, ухо клонит, смутясь, уж
Руки простер для моленья странник несчастный. «Не бойся,
Ежели только не скрыт в земном и дряхлеющем теле
Бог, покровитель Греции — столь величавая прелесть
Старость твою украшает, — вещали они незнакомцу; —
Если ж ты смертный — то знай, что волны тебя принесли
К людям. . . . . . . . . . . . дружелюбным».
Приветной тишины и ясной неги полны,
Так ласковы вчера и тихи были волны...
Чуть слышно у бортов резвилася струя,
Мечты старинные свивая надо мною,
И солнечных лучей искристые края,
Купаясь, тешились алмазною игрою.
Но за ночь прошлую померкли небеса,
Во гневе страшные покрыты волны пеной,
Шумят и сердятчя прибрежные леса,
Ошеломленные внезапной переменой.
И мира нет в душе. Как в море, нет следа
В ней ясной тишины вчерашнего покоя;
Докучных помыслов несносная орда,
Как туча грозная, несется надо мною...
Недавно пылкие желанья стеснены,
Они замолкнули, бессильны и усталы;
Так птицы, бурею седой занесены,
Бессильно прячутся за смоченные скалы.
Смотрю на море я, внимаю шуму волн.
Быть может, этот гнев природе также нужен,
И, где-нибудь разбив в камнях отважный челн,
Он вынесет на свет сокровища жемчужин.
О, если бы всегда на совести людской,
По окончаньи бурь неистового воя,
Лежало б счастие, омытое тоской,
Жемчужины любви и светлого покоя!
Посвящено сослуживцу моему по министерству финансов,
г. Бенедиктову
Пароход летит стрелою,
Грозно мелет волны в прах
И, дымя своей трубою,
Режет след в седых волнах.
Пена клубом. Пар клокочет.
Брызги перлами летят.
У руля матрос хлопочет.
Мачты в воздухе торчат.
Вот находит туча с юга,
Все чернее и черней…
Хоть страшна на суше вьюга,
Но в морях еще страшней!
Гром гремит, и молньи блещут…
Мачты гнутся, слышен треск…
Волны сильно в судно хлещут…
Крики, шум и вопль, и плеск!
На носу один стою я,
И стою я, как утес.
Морю песни в честь пою я,
И пою я не без слез.
Море с ревом ломит судно.
Волны пенятся кругом.
Но и судну плыть нетрудно
С Архимедовым винтом.
Вот оно уж близко к цели.
Вижу,— дух мой обял страх! —
Ближний след наш еле-еле,
Еле видится в волнах…
А о дальнем и помину,
И помину даже нет;
Только водную равнину,
Только бури вижу след!..
Так подчас и в нашем мире:
Жил, писал поэт иной,
Звучный стих ковал на лире
И — исчез в волне мирской!..
Я мечтал. Но смолкла буря;
В бухте стал наш пароход.
Мрачно голову понуря,
Зря на суетный народ:
«Так,— подумал я,— на свете
Меркнет светлый славы путь;
Ах, ужель я тоже в Лете
Утону когда-нибудь?!»
Не тревожься, великан!
Мирно стой, утес наш твердой,
Отшибая грудью гордой
Вкруг ревущий океан!
Вихрей бунт встревожил воды;
Воем дикой непогоды
От поверхности до дна
Вся пучина их полна;
На тебя их буря злится;
На тебя их вой и рев;
Повалить тебя грозится
Обезумевший их гнев.
Но с главы твоей подзвездной
Твой орел, пространства князь,
Над бунтующей смеясь
У твоей подошвы бездной,
Сжавши молнии в когтях,
В высоте своей воздушной —
Наблюдает равнодушно,
Как раздор кипит в волнах,
Как они горами пены
Многоглавые встают
И толпою всей бегут
На твои ударить стены.
Ты же, бездны господин,
Мощный первенец творенья,
Стой среди всевозмущенья
Недоступен, тих, один;
Волн ругательные визги
Ветр, озливший их, умчит;
Их гранит твой разразит,
На тебя нападших, в брызги!
Стонет, воет и клокочет
Шумноволная Ока!
Знать, под льдом проснувшись, хочет
Поглядеть на облака, Развернуться на свободе,
Солнце в лоно заманить
И на ясной на погоде
Струи светлые развить.Чу! как шумно, грозно бьётся!
Но могучей лёд трещит,
Сребропенный, вдаль несётся,
Как в боях разбитый щит.Брег дрожит, испуга полный!..
Но, светла и широка,
Горделиво плещет волны
Полногрудая Ока.В солнце струи золотые,
Словно локоны, блестят,
Словно очи голубые,
Небом полные, горят.И роскошна как денница,
И белее серебра…
Не вверяйся! Чаровница —
Волги юная сестра! Пылко свежими устами
Зацелует, обольнёт,
Хохоча, зальёт волнами
И в пучину унесёт.Вопль и крик твой — всё напрасно.
Дай красавице Оке,
Дай возлечь ей, сладострастной,
На зыбучем на песке, И тогда отважно, смело,
Как орёл, любуйся ей!
Развевай свой парус белый!
Шли станицы кораблей! Будет вся тебе покорна,
Как голубица кротка,
И заснёт, шепча у чёлна,
Тихоструйная Ока.Апрель 1835, Муром
Игриво поверхность земли рассекая,
Волнуясь и пенясь, кипя и сверкая,
Хрустальные реки текут в океан,
Бегут, ниспадают по склону земному
В бездонную пасть к великану седому,
И их поглощает седой великан.
О, как разновиден их бег своенравный!
Та мчится угрюмо под тенью дубравной,
А эта — широкой жемчужной стеной
Отважно упала с гранитной вершины
И стелется лёгкой, весёлой волной,
Как светлая лента по персям долины
Здесь дикий поток, весь — лишь пена и прах.
Дрожит и вздувает хребет серебристой,
Упорствует в схватке с оградой кремнистой
И мучится, сжатый в крутых берегах.
Там речка без битвы напрасной м трудной
Преграды обходит покорной дугой
И чистого поля ковёр изумрудной,
Резвясь, огибает алмазной каймой,
И дальше — спокойно, струёю безмолвной,
Втекла в многовидный, шумливый поток:
Взыграл многоводной, в строптивые волны
Взял милые капли и в море повлёк.
Там катятся реки, и в дольнем теченье
Не общий удел им природою дан;
Но там — их смыкает одно назначенье:
Но там их приемлет один океан!
Вот уж с час — к окну прикован,
Сквозь решетчатый навес
Я любуюсь, очарован,
Грозной прелестью небес.
Море туч, клубясь волнами,
Затопило горний свод
И шумит дождей реками
С отуманенных высот.
Гром рокочет, пламя молний
Переломанной чертой
Бороздит седые волны
Черной тучи громовой.
Чудодейственная сила
Здесь на темных облаках
Тайный смысл изобразила
В неизвестных письменах.
Счастлив тот, кто чистым оком
Видит мир, кому дана
Тайна — в помысле глубоком
Разобрать те письмена.
Не с боязнью суевера,
Не с пытливостью ума,
Но с смиреньем чистой веры
Он уловит смысл письма.
Чу, ударил гром летучий,
Гул по рощам пробежал,
И, краса лесов дремучих,
Кедр столетний запылал!
Старец дряхлый! Как прекрасна,
Как завидна смерть твоя!
Ты погиб в красе ужасной
От небесного огня.
Ты погиб, но, гордый, силу
В час последний сохранил
И торжественно могилу
Чудным блеском озарил.
Видя труп твой почернелый,
Зверь свирепый убежит
И далекие пределы
Диким воем огласит.
(О. А. ГНЕДИЧ).
Я знаю женщину: с прекрасным сфинксом схожа,
Загадкою живой является она,
Пытливые умы волнуя и тревожа.
И взоры синих глаз, прозрачных, как волна
И меж густых бровей задумчивая складка,
И строгия черты—все необычно в ней,
Все обаятельно и странно, как загадка,
Как переливный блеск сверкающих огней.
Успех ли дорог ей и обаянье власти?
Ей чуждо ли все то, что привлекает мир?
Понятен ей призыв красноречивый страсти,
Иль долг, суровый долг—один ея кумир?
Скрывает ли она под светлою улыбкой
Сомненья жгучия иль тайную печаль?
Кто, под завесой мглы, причудливой и зыбкой,
Способен разглядеть заманчивую даль?
Кто, обольщаемый тревожною догадкой,
Проникнет в глубь небес и в бездну синих волн?
Не вечно-ль он стоит, недоуменья полн,
Пред нерешенной им, тревожною загадкой!
Стою, зловещей думы полн,
При шепоте, при плеске волн…
Гайдарь! все теми ж ты волнами
Катишься вдаль, как и всегда,
Такими ж светлыми водами;
Поишь людей, поишь стада;
И те ж в тебе глядятся горы
И моются корни лесов;
Все те ж кругом поля, озеры,
Все так же ночью вдоль брегов
На лодке, легкой и качливой,
Плывет веселый рыболов;
По влаге сонной, прихотливой
Кидает сеть он — и вперед
Веслом размашисто гребет,
И песнь Украины для забавы,
Без мыслей, без желаний славы,
Напевом прадеда поет!
Катись, Гайдарь, и пой водою
Брега, счастливые тобою!
Твой век тебе не изменил;
А я, старик, всю жизнь прожил…
Где ж вы, благие упованья,
Где ты, священный сердца жар?..
Катися, светлая Гайдарь,
Неси с собой мои стенанья!
Я как сон к тебе ходил,
Оставлял свой цветик ал,
Я как сон к тебе ходил,
Я как луч тебя ласкал,
И в живом играньи сил
Из потопа выводил.
Из потопа, из волны,
Из прибрежных вязких трав,
Из мятущейся волны,
Из осоки и купав,
Из великой глубины
К свету Солнца и Луны.
Становил тебя, сестра,
Во зеленом саду,
Говорил тебе, сестра,
Что везде с тобой пойду.
Говорил тебе: «Пора!
Есть священная игра».
И Луною золотой
Осиян в живом саду,
Под Луною золотой
Я с душою речь веду.
Я с своею молодой,
Мы под яблонью святой.
И зеленый сад шумел,
Как тебя я целовал,
И зеленый сад шумел,
И раскрылся цветик ал,
И кружился голубь бел,
В час как Мир нам песню пел.
«Для Господа тысяча лет, яко день един».
За море солнце садилось.
Море безмолвьем обято.
Тихая даль золотилась
Рдяной печалью заката.
Ангелов белые крылья…
В сводах небесного храма
Вьется серебряной пылью
С моря туман фимиама.
Берегом шел я песчаным.
Что-то в душе нарастало.
Старое вечно желанным
Вновь предо мной восставало.
Прорвана мира граница!..
Плещутся волны эфира.
Мчусь я, как мощная птица,
К берегу дальнего мира.
Вот я средь плена людского,
Идут так медленно годы,
Тлеет под пеплом земного
Отблеск забытой свободы.
Долго я жил… Но нежданно
Что-то в душе задрожало.
Старое вечно-желанно
Вновь предо мною восстало.
Миг дерзновенный усилья!..
Плещутся волны эфира.
Мчат меня легкие крылья
К берегу прежнего мира.
Снова там солнце садилось.
Море раздумьем обято.
Ясная даль золотилась
Рдяной печалью заката.
Снова узрел я, Нева, твой ток величаво-спокойный,
Снова, как юная дева в обятьях любовника страстных,
Ты предо мною трепещешь, лобзая граниты седые.
Ныне, как прежде, ты блещешь волною кипучей;… но те ли
Думы, то ли веселье на душу мою навеваешь?…
Много светлых волн умчала ты в дань Океану…
Много дней незабвенных ушло в безпредельную вечность!
Помню тот сладостный вечер, когда над твоими волнами
В горький час разлученья бродил я с девою милой:
О, как игриво, как шумно волнуясь, тогда протекала
Ты в обятьях высоких брегов и, казалось,
К гордым гранитамь ласкаясь, шептала им с трепетом звуки,
Сладкие звуки любви неизменной.… Но что же? ужь тучи
Месяца лик покрывали в трепещущей влаге, и в тайне
Мрачно-спокойное недро твое зараждало ненастье!
Помню: вот здесь, на устах, разпаленных любовью, пылали
Девы коварной уста: убедительно, пламенно было
Полное неги ея лепетанье… И что же? ужь в сердце
Девы обман зараждался и перси изменой дышали.…
Она была мечтой одета,
Светилась в новолунных снах,
И в мерной зыби менуэта
Плыла как лебедь на волнах.
Вся в кружевах, как лебедь черный,
С его узорностью крыла.
А в тот же час, в выси надгорной,
Звезда Вечерняя плыла.
Она была из Вальтер-Скота,
Она была и в этих днях.
И в зыби мерного гавота
Плыла как лебедь на волнах.
Вся в кружевах, как лебедь черный,
С его узорностью крыла.
А в тот же час, в выси надгорной,
Звезда Вечерняя плыла.
Она была из сказок света,
Из сказок сумрака в лучах.
И как зима вступает в лето,
Вступила в вальс, кружилась в снах.
Вся в кружевах, как лебедь черный,
С его узорностью крыла.
А в тот же час, за мир надгорный,
Звезда Вечерняя зашла.