Каждое чувство бывает понятней мне ночью, и каждый
Образ пугливо-немой дальше трепещет во мгле;
Самые отзвуки доступней, даже когда, неподвижен,
Книгу держу я в руках, сам пробегая в уме
Всё невозможно-возможное, странно-бывалое… Лампа
Томно у ложа горит, месяц смеется в окно,
А в отдалении колокол вдруг запоет — и тихонько
В комнату звуки плывут; я предаюсь им вполне.
Сердце в них находило всегда какую-то влагу,
Точно как будто росой ночи омыты они…
Звук всё тот же поет, но с каждым порывом иначе:
То в нем меди тугой более, то серебра.
Странно, что ухо в ту пору как будто не слушая слышит;
В мыслях иное совсем, думы — волна за волной…
А между тем ещё глубже сокрытая сила объемлет
Лампу, и звуки, и ночь, их сочетавши в одно.
Так между влажно-махровых цветов снотворного маку
Полночь роняет порой тайные сны наяву.
Законы осуждают
Предмет моей любви;
Но кто, о сердце, может
Противиться тебе?
Какой закон святее
Твоих врожденных чувств?
Какая власть сильнее
Любви и красоты?
Люблю — любить ввек буду.
Кляните страсть мою,
Безжалостные души,
Жестокие сердца!
Священная Природа!
Твой нежный друг и сын
Невинен пред тобою.
Ты сердце мне дала;
Твои дары благие
Украсили ее, -
Природа! ты хотела,
Чтоб Лилу я любил!
Твой гром гремел над нами,
Но нас не поражал,
Когда мы наслаждались
В объятиях любви.
О Борнгольм, милый Борнгольм!
К тебе душа моя
Стремится беспрестанно;
Но тщетно слезы лью,
Томлюся и вздыхаю!
Навек я удален
Родительскою клятвой
От берегов твоих!
Еще ли ты, о Лила,
Живешь в тоске своей?
Или в волнах шумящих
Скончала злую жизнь?
Явися мне, явися,
Любезнейшая тень!
Я сам в волнах шумящих
С тобою погребусь.
Перевод стихотворения Шиллера.У ручья красавец юный
Вил цветы, печали полн,
И глядел, как, увлекая,
Гнал их ветер в плеске волн.
«Дни мои текут и мчатся,
Словно волны в ручейке,
И моя поблекла юность,
Как цветы в моем венке! Но спросите: почему я
Грустен юною душой
В дни, когда все улыбнулось
С новорожденной весной.
Эти тысячи созвучий,
Пробуждаясь по весне,
Пробуждают, грудь волнуя,
Грусть тяжелую во мне.Утешение и радость
Мне не даст весна, пока
Та, которую люблю я,
И близка и далека…
К ней простер, тоскуя, руки, —
Но исчез мой сладкий бред…
Ах, не здесь мое блаженство —
И покоя в сердце нет! О, покинь же, дорогая,
Гордый замок над горой!
Устелю твой путь цветами,
Подаренными весной.
При тебе ручей яснее,
Слышны песни в высоте, —
В тесной хижине просторно
Очарованной чете».
У ручья красавец юный
Вил цветы, печали полн,
И глядел, как, увлекая,
Гнал их ветер в плеске волн.
«Дни мои текут и мчатся,
Словно волны в ручейке,
И моя поблекла юность,
Как цветы в моем венке! Но спросите: почему я
Грустен юною душой
В дни, когда все улыбнулось
С новорожденной весной.
Эти тысячи созвучий,
Пробуждаясь по весне,
Пробуждают, грудь волнуя,
Грусть тяжелую во мне.Утешение и радость
Мне не даст весна, пока
Та, которую люблю я,
И близка и далека…
К ней простер, тоскуя, руки, —
Но исчез мой сладкий бред…
Ах, не здесь мое блаженство —
И покоя в сердце нет! О, покинь же, дорогая,
Гордый замок над горой!
Устелю твой путь цветами,
Подаренными весной.
При тебе ручей яснее,
Слышны песни в высоте, —
В тесной хижине просторно
Очарованной чете».Год написания: без даты
Какой воробышек душистый и цветистый
К тебе ласкается, в черед любуясь свой
Небрежно свитою волною золотистой
В той сени сладостной, где был я, Пирра, твой?
Сняла уборы ты… А все ж судьбы измены
Не раз оплачет он и вероломство жен,
Дивясь, как гибнет синь под чешуею пены
Иль вихря черного дыханьем поражен.
Наивный думает, что если ты ласкаешь
Его, готовая всечасно для утех;
То будешь, золотце, с ним и всегда такая ж.
Нет, бедный, буря спит. Но горе в ней для тех,
Кто верит блеску волн… А я уже буруну
Внемлю бестрепетно: на храмовой стене
Одежды влажные повесил я Нептуну
И доску пригвоздил: ты не опасна мне.
Она задумалась. За парусом фелуки
Следят ее глаза сквозь завесы ресниц.
И подняты наверх сверкающие руки,
Как крылья легких птиц.Она пришла из моря, где кораллы
Раскинулись на дне, как пламя от костра.
И губы у нее еще так влажно-алы,
И пеною морской пропитана чадра.И цвет ее одежд синее цвета моря,
В ее чертах сокрыт его глубин родник.
Она сейчас уйдет, волнам мечтою вторя
Она пришла на миг.Она задумалась. За парусом фелуки
Следят ее глаза сквозь завесы ресниц.
И подняты наверх сверкающие руки,
Как крылья легких птиц.Она пришла из моря, где кораллы
Раскинулись на дне, как пламя от костра.
И губы у нее еще так влажно-алы,
И пеною морской пропитана чадра.И цвет ее одежд синее цвета моря,
В ее чертах сокрыт его глубин родник.
Она сейчас уйдет, волнам мечтою вторя
Она пришла на миг.Она задумалась.
Влажный ветер дует с океана,
Волны лижут скалы и песок.
Я шагаю с другом-капитаном
По твоим холмам, Владивосток.
Вдоль одетых в сталь, бетон и камень
Берегов родной моей земли,
Украшая ложе вымпелами,
Гордые проходят корабли.
Под форштевнем вспенены буруны,
Остается город за кормой.
И норд-ост настраивает струны
Тонких вант невидимой рукой.
Друг мой тоже нынче в дали моря
Свой корабль подводный поведет.
Красным глазом огонек на створе
По-приятельски ему мигнет...
На земле дороги есть и тропы,
В море волны замывают след.
Щупают здесь долго перископы
Каждый запримеченный предмет.
Никуда от них врагу не скрыться,
Будь вблизи он или вдалеке.
Тихоокеанская граница,
Как и все другие, — на замке.
1Еду я, еду… Везде предо мной
Чахлые нивы родимые
Стелются мертвенно-бледной волной,
Солнца лучами палимые…
Колос пустой от межи до межи
Перекликается с колосом;
Нудится: кто-то над волнами ржи
Стонет пронзительным голосом…
Слышится ропот тревоги больной, Слышатся слезы смирения, —
Это рыдает над нивой родной
Гений труда и терпения!..2Чутко дремлет в полях недожатая рожь,
С нетерпеньем жнецов дожидается;
Побурел-пожелтел шелковистый овес,
Точно пьяный от ветру шатается.
Нарядилась гречиха в цветной сарафан
И белеет над горными скатами…
Ветерок, пробегая хлебами, шумит:
«Будем золото гресть мы лопатами!..»Солнце красное сыплет лад грудью земли,
Над рабочею ратью могучею,
Золотые снопы искрометных лучей,
Ни на миг не скрываясь за тучею…
Улыбается солнце… До ясных небес
С нивы песня доносится женская…
Улыбается солнце и шепчет без слов:
«Исполать тебе, мощь деревенская!..»
О, что сбылось с тобой, невеста молодая?
Увы! погибла ты, о радости мечтая!
Она уже в тот край несется кораблем,
Где ждет ее любовь с ей милым женихом;
Где, песен свадебных услыша хоры,
Он встретил бы ее пленительные взоры.
Заботливой рукой под ключ положено
В узорных кружевах ночное полотно,
И дивный аромат для локонов небрежных,
И радужный жемчу́г для персей белоснежных.
В раздумье сладостном и негой смущена,
Прелестная стоит на палубе одна,
Пленяясь ярких волн блестящей синевою
И полуночных звезд таинственной красою;
Но вихрь вдруг налетел и, вьяся в пеленах,
Схватил ее, помчал, — она уже в волнах!
Она уже в волнах, невеста молодая!
Уж над прекрасною шумит волна морская!
Один лишь тихий стон был вестью роковой
О жалкой участи любви ее земной;
И волны подняли, клубяся, вой унылый
Над раннею ее холодною могилой.
Увы! желанных дней прекрасной не видать!
Невеста!.. жениху тебя уж не встречать!
Утратил он с тобой любви своей надежду.
Не наряжалась ты во брачную одежду,
Не билась грудь твоя под светлым жемчуго́м,
И — не украсила ты локоны венцом.
«Она так пламенно любила,
Теперь меж волн погребена.
За то, что верность мне хранила…
Могиле влажной предана.И между волн, могилы хладной
Узнав весь ужас в мертвом’ сне,
Она унылой, безотрадной
Вдруг ожила в их глубине.Во тьме, вдоль озера мелькает
Из тростника ее челнок,
И, как фонарь, в руке сверкает
Летучий синий огонек.И вижу я — лишь… ночь настанет, —
Как в белом вся она плывет,
И слышу — сердце не обманет, —
Я слышу, как она поет.Но я челнок построю прочный,
Возьму весло, фонарь зажгу,
И к ней навстречу в чае полночный
На тайный брак я поплыву.Там воет бездна, буря свищет,
Туман окружный ядовит,
Голодный волк во мраке рыщет,
Змея клубится к шипит.Но вместе на песок зыбучий
Мы с ней украдкою пройдем!
И проберемся в лес дремучий, —
В глуши приют себе найдем», И он вдоль озера пустился,
Зажег фонарь, веслом звучал;
Но уж назад не возвратился —
Безумный без вести пропал.И ночью всё меж волн мелькает
Из тростника ее челнок,
Белеет призрак, — и сверкает
Летучий синий огонек.
Мало мы песен узнали,
Мало увидели стран,
Судно в безвестные дали
Гнал по волнам океан.
Голову вскинешь — огромен
Туго надвинутый свод,
Снизу — неистов и темен
Воет водоворот.
Гулкие стонут канаты,
Рвет паруса ураган.
Сразу, с размаха, с раската
Судно ныряет в туман.
Кто же несется из тучи,
Выплывшей на небеса,
Ты ли, Голландец Летучий,
В ночь развернул паруса?
Ты ль в этот сумрак жестокий,
В пену, в тревогу и в дым,
Выйдя на мостик высокий,
Рупором воешь своим?
Нет, под густыми волнами
Спит заповедный фрегат,
Только, гудя над песками,
Легкие ветры летят,
Только над скалами снова
Скользкая всходит заря,
Только над влагой свинцовой
Вздрагивают якоря.
Что нам легенды и песни,
Если тревожен восход,
Если грозней и чудесней
Воет водоворот.
Берег за берегом в пене
В наших ныряет глазах,
Тайное скрыто движенье
В выпуклых парусах.
Ветер бормочет и злится,
Тает вдали за кормой
Англия — легкою птицей,
Франция — синей каймой.
Мало мы песен узнали,
Мало увидели стран.
Судно в безвестные дали
Мчал по волнам океан.
На гроб старушки я дряхлеющей рукой
Кладу венок цветов, — вниманье небольшое!
В продаже терний нет, и нужно ль пред толпой,
Не знающей ее, свидетельство такое?
Те люди отошли, в которых ты жила;
Ты так же, как и я, скончаться опоздала;
Волна твоих людей давно уж отошла,
Но гордо высилась в свой срок и сокрушала.
Упала та волна пред юною волной
И под нее ползет бессильными струями;
В них — еле видный след той гордости былой,
Что пенилась, гремя могучими кряжа́ми.
Никто, никто теперь у гроба твоего
Твоей большой вины, твоих скорбей не знает,
Я знаю, я один... Но этого всего
Мне некому сказать... Никто не вопрошает.
Года прошедшие — морских песков нанос!
Злорадство устает, и клевета немеет;
И нет свидетелей, чтоб вызвать на допрос,
И некого судить... А смерть — забвеньем веет!
Моя мечта — моряк-скиталец…
Вспеняя бурный океан,
Не раз причаливал страдалец
Ко пристаням волшебных стран.
Не раз чарующие взоры
Сулили счастье моряку,
Но волн изменчивые горы
Вновь к океану-старику
Руль направляли у голландца,
И с местью тайною в глазах
Пускался он в морские танцы
На сумасшедших парусах.
Стремился он победоносно,
Своим безумьем смел и горд,
И, прорезая волны грозно,
Вплывал в разбуженный фиорд.
Еще встревоженные волны
Грозили смертью рыбакам,
Еще испуганные челны
Стремились в страхе к берегам,
Еще, как дьявольские трубы,
В горах не замерли гудки, —
А он, смеясь над сушей грубо,
В порыве злобы и тоски,
В своем отчаяньи скитанья
И без надежды в якоря,
Спешил на новые страданья,
Стремился в новые моря.
Пусть мне грозит небесный палец,
Но дерзновенно я почту
Мечту — как он, моряк-скиталец, —
Мою гонимую мечту!
Жадно, весело он дышит
Свежим воздухом полей:
Сизый пар кипит и пышет
Из пылающих ноздрей.
Полон сил, удал на воле,
Громким голосом заржал,
Встрепенулся конь — и в поле
Бурноногий поскакал!
Скачет, блещущий глазами,
Дико голову склонил;
Вдоль по ветру он волнами
Черну гриву распустил.Сам как ветер: круть ли встанет
На пути? Отважный прянет —
И на ней уж! Ляжет ров
И поток клубится? — Мигом
Он широким перепрыгом
Через них — и был таков! Веселися, конь ретивый!
Щеголяй избытком сил!
Ненадолго волны гривы
Вдоль по ветру ты пустил!
Ненадолго жизнь и воля
Разом бурному даны,
И холодный воздух поля,
И отважны крутизны,
И стремнины роковые, -
Скоро, скоро под замок!
Тешь копыта удалые,
Свой могучий бег и скок! Снова в дело, конь ретивый!
В сбруе легкой и красивой,
И блистающий седлом,
И бренчащий поводами,
Стройно-верными шагами
Ты пойдешь под седоком.
И что тому костер остылый,
Кому разлука — ремесло!
Одной волною накатило,
Другой волною унесло.
Ужели в раболепном гневе
За милым поползу ползком —
Я, выношенная во чреве
Не материнском, а морском!
Кусай себе, дружочек родный,
Как яблоко — весь шар земной!
Беседуя с пучиной водной,
Ты все ж беседуешь со мной.
Подобно земнородной деве,
Не скрестит две руки крестом —
Дщерь, выношенная во чреве
Не материнском, а морском!
Нет, наши девушки не плачут,
Не пишут и не ждут вестей!
Нет, снова я пущусь рыбачить
Без невода и без сетей!
Какая власть в моем напеве, —
Одна не ведаю о том, —
Я, выношенная во чреве
Не материнском, а морском.
Такое уж мое именье:
Весь век дарю — не издарю!
Зато прибрежные каменья
Дробя, — свою же грудь дроблю!
Подобно пленной королеве,
Что молвлю на суду простом —
Я, выношенная во чреве
Не материнском, а морском.
Я видел их. Они вдвоем на пляже
Бродили. Был он грустен и красив;
И не сходила с уст одна и та же
Улыбка. Взгляд ресницами закрыв,
Она шла рядом. Лик ее овальный
Прозрачен был и тонок, но не жив.
Качалось солнце, в яркости прощальной,
Над далью моря. Волны на песке
Чредой стихали, с жалобой печальной.
Играл оркестр веселый вдалеке,
Нарядов дамских пестрота мелькала…
И не было приюта их тоске!
Когда ж заката пышность отблистала,
Замолк оркестр, и берег стал пустым,
Как широта покинутого зала, —
Коснулся их лобзанием святым
Вечерний ветер. С жалобным укором,
В безлюдьи море подступило к ним.
И красный месяц сзади встал над бором,
Провел по волнам яркую черту,
На них взглянул неумолимым взором.
И, взявшись за руки, одну мечту
Постигли оба. Странным счастьем полны,
Вошли в сиянье, кинув темноту.
И долго шли, покорны и безмолвны.
Вода росла и ширилась вкруг них,
Чрез плечи их перебегали волны,
Вдруг нежный ветер горестно затих,
И смолк прибой; лишь лунный взор на страже
Один сиял на небесах нагих.
Все было пусто в море и на пляже.
В волнах солнечный щит отражается,
вечно плыть мы устали давно;
на ходу быстрый Арго качается,
то Борей гонит наше судно.
В волнах солнечный щит отражается…
Чьи-то слезы смочили канаты упругие,
за кормою — струи серебра…
«Ах, увижу ль зарю снова, други, я,
или бросить нам якорь пора?»
Чьи-то слезы смочили канаты упругие…
Стонет ветер… Безмолвно столпилась на палубе
Аргонавтов печальных семья…
Стонет ветер, нет отзыва горестной жалобе.,
«Где вы, где вы, иные края?!»
Нет ответа их горестной, горестной жалобе…
Что? стоим? То Нептун своей дланью могучею
держит зыбкое наше судно…
Словно тогою, небо закуталось тучею,
солнца щит погрузился на дно.
Взор слезою наполнился жгучею…
Где же ты, золотое руно?
Ведя как бы расплавленным металлом,
Хочу в стихе я вывести узор.
Есть зверь-цветок, зовущийся кораллом.
Цветок с цветком, поет безгласный хор.
Они ростут согласными чертами,
Слагая титанический собор.
На кратере потопшем, чередами,
В столетиях свою свивая цепь,
Восходят звери мерными рядами.
Их мысль, и хоть, и сон, и явь, и лепь
Сцепляются. Их белые скелеты
Лазурь волны преображают в степь.
В лагунах изумрудом млеют светы.
Еще усилье тысячи цветков,
И остров встал, кораллом Солнцу спетый.
Твердыня встала круглых островков,
В их круге тишь зеркальная лагуны,
Псалом, зверями вылепленных, слов.
А Океан кругом рождает струны,
Бросая волны сонмами лавин.
Изваян перстень, вложены в нем руны.
В морях миров ход творчества един.
Когда ты, склонясь над роялью,
До клавишей звонких небрежно
Дотронешься ручкою нежной,
И взор твой нальется печалью,
И тихие, тихие звуки
Мне на душу канут, что слезы,
Волшебны, как девичьи грезы,
Печальны, как слово разлуки, —
Не жаль мне бывает печали
И грусти твоей мимолетной:
Теперь ты грустишь безотчетно —
Всегда ли так будет, всегда ли?
Когда ж пламя юности жарко
По щечкам твоим разольется,
И грудь, как волна, всколыхнется,
И глазки засветятся ярко,
И быстро забегают руки,
И звуков веселые волны
Польются, мелодии полны, —
Мне жаль, что так веселы звуки,
Мне жаль, что ты так предаешься
Веселью, забыв о печали:
Мне кажется все, что едва ли
Ты так еще раз улыбнешься…
Лучезарные грезы кружат и плывут надо мной;
Сон бежит от очей; жжет холодное ложе меня.
Я окно распахнул: душный воздух тяжел пред грозой,
В белой ночи чуть блещет мерцанье почившего дня.
Дальний лес на лазури темнеет зубчатой стеной,
Пыль дымится вдали, — слышен топот тяжелый коня.
Лучезарные грезы плывут и плывут, как волна за волной.
Опалили огнем, подхватили, как крылья, меня, —
И несут, и несут! Как пловец, утомленный борьбой
С непокорной стихией, весло упускает, стеня, —
В бездне бездн опустил я оковы заботы земной,
Чад раздумья, тревоги и бред отлетевшего дня.
И не знаю — то жизнь ли, смеяся, играет со мной,
Или смерть, улыбаясь, над бездной качает меня?..
Лучезарныя грезы кружат и плывут надо мной;
Сон бежит от очей; жжет холодное ложе меня.
Я окно распахнул: душный воздух тяжел пред грозой,
В белой ночи чуть блещет мерцанье почившаго дня.
Дальний лес на лазури темнеет зубчатой стеной,
Пыль дымится вдали, — слышен топот тяжелый коня.
Лучезарныя грезы плывут и плывут, как волна за волной.
Опалили огнем, подхватили, как крылья, меня, —
И несут, и несут! Как пловец, утомленный борьбой
С непокорной стихией, весло упускает, стеня, —
В бездне бездн опустил я оковы заботы земной,
Чад раздумья, тревоги и бред отлетевшаго дня.
И не знаю — то жизнь ли, смеяся, играет со мной,
Или смерть, улыбаясь, над бездной качает меня?..
Ну-ка дружным взмахом взрежем
гладь раздольной ширины,
Грянем эхом побережий,
волжской волею пьяны:
«Из-за острова на стрежень,
на простор речной волны…»Повелось уж так издавна:
Волга — русская река,
И от всех земель исправно
помощь ей издалека
Полноводно, полноправно
шлет и Кама и Ока.Издавна так повелося —
в море Каспий на привал
Вниз от плеса и до плеса
катится широкий вал
Мимо хмурого утеса,
где грозой Степан вставал.И на Волге и на Каме
столбовой поставлен знак.
Разгулявшись беляками,
белогривых волн косяк
Омывает белый камень,
где причаливал Ермак.Воля волжская манила
наш народ во все века,
Налегала на кормило
в бурю крепкая рука.
Сколько вольных душ вскормила
ты, великая река! И недаром на причале
в те горячие деньки
К волжским пристаням сзывали
пароходные гудки,
Чтоб Царицын выручали
краснозвездные полки.Береги наш край советский,
волю вольную крепи!
От Котельникова, Клетской
лезут танки по степи.
Всех их силой молодецкой
в Волге-матушки топи! Волны плещутся тугие,
словно шепчет старина:
«Были были не такие,
были хуже времена.
Разве может быть Россия
кем-нибудь покорена!»
У тех высот, где чист и вечен
Высокогорный прочный лед,
Она, обычная из речек,
Начало робкое берет.Архар идет к ней в час рассвета,
Неся пудовые рога,
И нестерпимо ярким цветом
Цветут альпийские луга.На камень с камня ниже, ниже,
И вот река уже мутна,
И вот уже утесы лижет
Ее стесненная волна.Потом трава, полынь степная,
И скрыты в белых облаках
Вершины, где родилась злая
И многотрудная река.И наступает место встречи,
Где в воды мутные свои
Она веселой бойкой речки
Вплетает чистые струи.Ах, речка, речка, может, тоже
Она знакома с высотой,
Но все ж неопытней, моложе
И потому светлее той.Бродя в горах, величья полных,
Узнал я много рек, и вот
Я замечал, как в мутных волнах
Вдруг струйка светлая течет.И долго мчатся эти воды,
Все не мешаясь меж собой,
Как ты сквозь дни мои и годы
Идешь струею голубой.
О дева! С горной высоты
Взгляни: с волнами бездны черной
В борьбе отважной и упорной
Ладью заметила ли ты?
Зачем бы с бурею могучей
Пуститься ей в неравный бой,
Предаться бездне той кипучей? —
Спешит она —в предел родной!
О дева! над пучиной вод
Белеет птица там морская,
И, в мраке крыльями сверкая,
Стремит к утесу свой полет.
В грозе, над глубью разяренной,
Зачем лететь бы птице той
К скале крутой и обнаженной? —
Ей та скала —предел родной!
И ты, как бурная волна,
Ты мне враждебна и сурова,
Ты, как скала хребта морского,
Непобедимо холодна.
Но все, покорный тайной силе,
К тебе стремлюся я душой;
В твоей любви или в могиле
Найдет Мальхольм —предел родной!
Широко разлился синий Буг.
По берегу ограда.
Кузнец кует железный плуг,
В саду гуляет лада.
«Кузнец, — кричит, — оставь ковать:
Волна о брег клокочет, –
То змей из моря вышел вспять,
Ласкать меня он хочет!..»
Кузнец хватил клещи в огонь,
На дверь надвинул болты.
А змей скакал, встряхая бронь
По брюху ржаво-желтый.
«Открой, кузнец!» — был скорый зык;
Сквозь дверь лизнуло жало;
Словил кузнец клещьми язык,
Каленными доала.
Завыл от боли змей и вдруг
Затих: «Пусти на волю».
Кузнец сказал: «Впрягайся в плуг,
Иди, ори по полю».
И змей пошел, и прах степной
С бразды поднялся тучей.
К закату змей истек слюной
И встал, хрипя, над кручей…
По ребрам бил его кузнец…
А окиан червленый
Гудел. И змей, согнув крестец,
Припал к воде соленой…
И пил, мутя волну с песком,
Раздулся выше гор он…
И лопнул… Падалью влеком,
На камне граял ворон.
Меж крутых бережков Волга-речка течет,
А на ней по волнам легка лодка плывет.
В ней сидит молодец, шапка с кистью на ем.
Он с веревкой в руках волны режет веслом.
Он ко бережку плыл, лодку вмиг привязал,
Сам на берег взошел, соловьем просвистал.
А на береге том высок терем стоял.
В нем красотка жила, он ее вызывал.
И красотка скорей растворила окно,
Приняла молодца по веревке умно.
Ночку всю пировал с ненаглядной душой,
Утром рано, с зарей, возвращался домой.
Муж красавицы был воевода лихой,
Да понравился ей молодец удалой.
Одинока она – растворила окно,
Приняла молодца по веревке умно.
Погостил молодей… Утром рано, с зарей,
Отправлялся домой он с красоткой своей.
Долго-долго искал воевода жену,
Отыскал он ее у злодея в плену.
Долго бились они на крутом берегу,
Не хотел уступить воевода врагу.
Но последний удар их судьбу порешил
И конец их вражде навсегда положил…
Волга в волны свои молодца приняла,
По реке, по волнам шапка с кистью плыла.
Лети по воле волн, кораблик.
Твой парус похож на помятый рублик.
Из трюма доносится визг республик.
Скрипят борта.
Трещит обшивка по швам на рёбрах.
Кормщик болтает о хищных рыбах.
Пища даже у самых храбрых
вываливается изо рта.
Лети, кораблик, не бойся бури.
Неистовей, но бесцельней пули,
она и сама не знает, в ту ли
сторону ей
кинуться, или в эту. Или
в третью. Их вообще четыре.
Ты в этом смысле почти в квартире;
владелец — Гиперборей.
Лети, кораблик! не бойся острых
скал. Так открывают остров,
где после белеют кресты матросов,
где, век спустя,
письма, обвязанные тесёмкой,
вам продаёт, изумляя синькой
взора, прижитое с туземкой
ласковое дитя.
Не верь, дружок, путеводным звёздам,
схожим вообще с офицерским съездом.
Тебе привязанность к праздным безднам
скорей вредна.
Верь только подлинно постоянной
демократии волн с еённой
на губах возникающей в спорах пеной
и чувством дна.
Одни плывут вдаль проглотить обиду.
Другие — чтоб насолить Эвклиду.
Третьи — просто пропасть из виду.
Им по пути.
Но ты, кораблик, чей кормщик Боря,
не отличай горизонт от горя.
Лети по волнам стать частью моря,
лети, лети.
Чаек крикливых стая.
Хмурый морской простор.
Ветер, листву листая,
Осень приносит с гор.
Я в бухте уединенной,
С прошлым наедине.
Проржавленные патроны
Волны выносят мне.
Ввысь, на крутые дали,
Смотрю я из-под руки —
Давно ли здесь отступали
Русские моряки?
От самого Карадага
Они отползали вниз.
Отчаяние с отвагой
В узел морской сплелись.
Они отступали с боем
И раненых волокли.
А море их голубое
Вздыхало внизу, вдали.
И верили свято парни:
За ними с Большой земли
Послала родная армия
На выручку корабли.
Хрипел командир: — Братишки!
Давайте-ка задний ход.
Я вижу в тумане вспышки —
То наша эскадра бьет.
А в море эскадры этой
Не было и следа —
За Севастополем где-то
Наши дрались суда…
Вздыхали пустынные волны…
Да, может быть, лишь в бою
Мы меряем мерой полной
Великую веру свою.
Великую веру в отчизну,
В поддержку родной земли.
У нас отнимали жизни,
Но веру отнять не могли!
Ты нежна, и кто нежней
Между Нимф земли и моря;
В легкой стройности своей
Ты как дух в земном уборе;
Все в тебе живет, горит,
Рдеет, млеет, говорит.
Взор — двузвездная Планета,
Взглянешь — в мудром нет ума;
В нем — с огнем и с лаской света
Зыбко слита полутьма,
В нем веселость нежно дышит,
Так Зефир волну колышет.
Кто в глаза твои взглянул,
Тот от счастия бледнеет;
В чьей душе твой смех уснул,
Тот душою цепенеет.
Странно ль, если, вняв твой смех,
Я слабей, бледнее всех.
Как роса под ветром нежным,
Как под Бурями волна,
Как лазурь, что вихрем снежным
Глубоко потрясена,
Близ тебя, как возле духа,
Весь я полон зренья, слуха.
Темная бездна влечет неотступно меня.
Тщетно стремлюсь я к сиянию светлого дня,
Тщетно слежу за игрой золотистых лучей:
Сердцу милее, милей для усталых очей
Сумрак ущелья, где — бешено дик и глубок —
С шумом и плеском бежит своенравный поток.
Чутко душою ловлю я таинственный гул:
Смех и рыданья, веселья безумный разгул,
Странные чары, несбыточно дивные сны —
Грезятся мне в переливах мятежной волны.
Шепчут мне волны: «Любуешься розами ты;
Знай же: прекрасней — волшебные бездны цветы.
Тот, кто вдохнул опьяняющий их аромат,
Вечно томится, желанием смутным обят,
Он, презирая доступный для смертного дар,
Жаждет душою иных, неизведанных чар;
Все в этом мире и чуждо ему, и мертво:
Темная бездна влечет неотступно его».
В окно я вижу груды облаков,
Холодных, белоснежных, как зимою,
И яркость неба влажно-голубого.
Осенний полдень светел, и на север
Уходят тучи. Клены золотые
И белые березки у балкона
Сквозят на небе редкою листвой,
И хрусталем на них сверкают льдинки.
Они, качаясь, тают, а за домом
Бушует ветер… Двери на балконе
Уже давно заклеены к зиме,
Двойные рамы, топленные печи —
Все охраняет ветхий дом от стужи,
А по саду пустому кружит ветер
И, листья подметая по аллеям,
Гудит в березах старых… Светел день,
Но холодно, — до снега недалеко.
Я часто вспоминаю осень юга… Теперь на Черном море непрерывно
Бушуют бури: тусклый блеск от солнца,
Скалистый берег, бешеный прибой
И по волнам сверкающая пена…
Ты помнишь этот берег, окаймленный
Ее широкой снежною грядой?
Бывало, мы сбежим к воде с обрыва
И жадно ловим ветер. Вольно веет
Он бодростью и свежестью морской;
Срывая брызги с бурного прибоя,
Он влажной пылью воздух наполняет
И снежных чаек носит над волнами.
Мы в шуме волн кричим ему навстречу,
Он валит с ног и заглушает голос,
А нам легко и весело, как птицам…
Все это сном мне кажется теперь.
Взгляни, как высится прекрасно
Младой прельстительницы грудь!
Ее ты можешь в неге страстной
Кольцом объятий обогнуть,
Но и орла не могут взоры
Сквозь эти жаркие затворы
Пройти и в сердце заглянуть.
О, там — пучина; в чудном споре
С волной там борется волна,
И необъятно это море,
Неизмерима глубина.
Там блещут искры золотые, Но мрак и гибель в глубине,
Там скрыты перлы дорогие,
И спят чудовища на дне.
Те искры — неба отраженье,
Алмазных звезд отображенье
На хрустале спокойных вод:
Возникнет страсти дуновенье —
Взмутится тишь, пойдет волненье,
И милый блеск их пропадет.
Те перлы — в сумраке витают,
Никем незримы, лишь порой
Из мрака вызваны грозой
Они в мир светлый выступают,
Блестят в очах и упадают
Любви чистейшею слезой;
Но сам не пробуй, дерзновенный,
Ты море темное рассечь
И этот жемчуг драгоценный
Из бездны сумрачной извлечь!
Нет, трещины своей судьбины!
Страшись порывом буйных сил
Тревожит таинство пучины,
Где тихо дремлет крокодил! Когда ж, согрев мечту родную
И мысля сладко отдохнуть,
Ты склонишь голову младую
На эту царственную грудь,
И слыша волн ее движенье,
Закроешь очи жарким сном,
То знай, что это усыпленье
На зыбком береге морском.
Страшись: прилив быть может хлынет;
Тогда тебя, мой сонный челн,
Умчит порыв нежданных волн,
И захлестнет, и опрокинет!
Было утро. На солнце сверкая
Белизною своих парусов,
Гордо мчался корабль, рассекая
Серебристую пену валов.
Не страшася ни скал, ни тумана,
Ни затишья, ни злых непогод,
По лазурным волнам океана
Он стремился вперед и вперед!
Смело к цели!.. И небо так ясно,
Так легко развевается флаг…
А осеннею ночью ненастной
Засияет огнями маяк!
Но внезапно в стемневшей лазури
Белой искрой мелькнул альбатрос,
И как будто дыхание бури
Над пучиной морской пронеслось…
Солнце скрылось за тучей кровавой,
И — добычей бушующих волн —
Закружился корабль величавый,
Словно утлый заброшенный челн.
Шли грознее волна за волною,
Надвигался зловещее мрак, —
Но увы! путеводной звездою
Не блеснул погибавшим маяк!
Успокоилось бурное море,
И спокойно в его глубине
Спят пловцы, позабывшие горе
И борьбу, в заколдованном сне.
Там не слышно волнения шквалов,
Там блестит золотистый песок,
И под сенью гигантских кораллов
Сон пловцов безмятежно глубок…
Им не грезятся чудные цели
Безвозвратно исчезнувших дней,
Им не грезятся бури и мели
И сиянье маячных огней…
1888 г.
Безмятежным все дышит покоем,
Над землею — волшебные сны;
Только море немолчным прибоем
Бьется в берег при свете луны.
Там, у берега, чудная роза
Распустилась с возвратом весны.
К ней несутся: влюбленная греза
И вечерние вздохи волны.
И вздыхает волна: — Если б стала
Я жемчужною каплей росы —
Я слезою бы чистой блистала
В сердцевине у розы-красы.
Но напрасно во мраке ей внятно
Все о том же лепечут струи:
Ей томленье мое непонятно,
Непонятны ей вздохи мои.
И влекут меня звезды-царицы:
На прозрачную влагу мою
Проливают они — чаровницы —
Золотого сиянья струю.
Но, увы! бесконечно далеко
От меня алой розы уста
И сияет из бездны глубокой
Недоступных светил красота! —
1895 г.
Высоко в небе месяц ясный,
Затих волны дремотный плеск.
Как снежно-золотое поле,
Сияет в море лунный блеск.
Плыла меж небом и землею
Над морем тучка, наплыла
На край луны — и вдруг широко
Нас мягкой тенью обняла.
Далеко золотое поле
Покрылось матовым стеклом,
И ветер, шелестя травою,
Пахнул полуночным теплом.
Счастливым и глубоким вздохом
Волна вздохнула в полусне —
И как доверчиво, как нежно
Ты вся прижалася ко мне!
Но вспыхнул блеск на горизонте,
Тень по горам в леса ушла —
И снова мы сидим недвижно,
И снова ночь, как день, светла.
Спит море под луною ясной,
Блестит на влажных камнях мох…
О, ночь любви! Ужель и в счастье
Нам нужен хоть единый вздох?