Благословенны те мгновенья,
Когда в виду грядущих лет,
Пред фимиамом вдохновенья
Священнодействует поэт.
Как мысль о небе, величавы.
Торжественны его слова;
Их принимают крылья славы,
Им изумляется молва!
Но и тогда, как он играет
Своим возвышенным умом,
Он преисполнен, он сияет
Его хранящим божеством,
И часто даром прорицанья —
Творящей прихоти сыны —
Его небрежные созданья,
Его мечты одарены.Быстрее, легче сновиденья
Пройдут твои младые дни,
Но благодетельно: они,
Служа богине просвещенья,
Игривый ум твой разовьют,
И сердца с чувством безмятежным,
Как яркий звук со звуком нежным,
В одну гармонию сольют.Тебя полюбят мир и счастье;
Не возмутят груди твоей
Порывы буйные страстей,
Не охладит ее бесстрастье;
Прекрасна будет жизнь твоя:
Светла, свободна и спокойна,
Души божественной достойна,
Достойна чести бытия.
Летом, в месяце Июле,
В дни, когда пьянеет Солнце,
Много странных есть вещей
В хмеле солнечных лучей.
Стонет лес в громовом гуле,
Молний блеск—огонь червонца.
Все кругом меняет вид,
Самый воздух ум пьянит.
Воздух видно. Дымка. Парит.
Воздух словно весь расплавлен.
В чащу леса поскорей,
Вглубь, с желанною твоей.
В мозге нежный звон ударит,
Сердце тут, а ум оставлен.
Тело к телу тесно льнет.
Праздник тела. Счастье. Вот.
Ночь приходит. Всем известно,
Ночь Иванова колдует.
Звездный папоротник рви.
Миг поет в твоей крови.
Пляшет пламя повсеместно.
Мглу огонь светло целует.
Где костры сильней горят,
Ройся глубже, вспыхнет клад.
Чтоб заживить на сердце раны,
Чтоб освежить усталый ум,
Придите в Вильну к храму Анны,
Там исчезает горечь дум.
Изломом строгим в небе ясном
Встает, как вырезной, колосс.
О, как легко в порыве страстном
Он башенки свои вознес.
А острия их так высоко,
Так тонко в глубь небес идут,
Что миг один, и — видит око —
Они средь сини ввысь плывут.
Как будто с грубою землею
Простясь, чтоб в небе потонуть,
Храм стройный легкою стопою
В лазури пролагает путь.
Глядишь — и тихнут сердца раны,
Нисходит мир в усталый ум.
Придите в Вильну к храму Анны!
Там исчезает горечь дум.
Летом, в месяце июле,
В дни, когда пьянеет Солнце,
Много странных есть вещей
В хмеле солнечных лучей.
Стонет лес в громовом гуле,
Молний блеск — огонь червонца.
Все кругом меняет вид,
Самый воздух ум пьянит.
Воздух видно. Дымка. Парит.
Воздух словно весь расплавлен.
В чащу леса поскорей,
Вглубь, с желанною твоей.
В мозге нежный звон ударит,
Сердце тут, а ум оставлен.
Тело к телу тесно льнет.
Праздник тела. Счастье. Вот.
Ночь приходит. Всем известно,
Ночь Иванова колдует.
Звездный папоротник рви.
Миг поет в твоей крови.
Пляшет пламя повсеместно.
Мглу огонь светло целует.
Где костры сильней горят,
Ройся глубже, вспыхнет клад.
Где только крик какой раздастся иль стенанье –
Не все ли то равно: родной или чужой –
Туда влечет меня неясное призванье
Быть утешителем, товарищем, слугой!
Там ищут помощи, там нужно утешенье,
На пиршестве тоски, на шабаше скорбей,
Там страждет человек, один во всем творенье,
Кружась сознательно в волнении зыбей!
Он делает круги в струях водоворота,
Бессильный выбраться из бездны роковой,
Без права на столбняк, на глупость идиота
И без виновности своей или чужой!
Ему дан ум на то, чтоб понимать крушенье,
Чтоб обобщать умом печали всех людей
И чтоб иметь свое, особенное мненье
При виде гибели, чужой или своей!
Хотя б она сошла с лица земного,
В душе царей для правды есть приют.
Кто не слыхал торжественного слова?
Века векам его передают.
И что ж теперь? Увы, что видим мы?
Кто приютит, кто призрит гостью Божью?
Ложь, злая ложь растлила все умы,
И целый мир стал воплощенной ложью!..
Опять Восток дымится свежей кровью,
Опять резня… повсюду вой и плач,
И снова прав пирующий палач,
А жертвы… преданы злословью!
О, этот век, воспитанный в крамолах,
Век без души, с озлобленным умом,
На площадях, в палатах, на престолах —
Везде он правды личным стал врагом!
Но есть еще один приют державный,
Для правды есть один святой алтарь:
В твоей душе он, царь наш православный,
Наш благодушный, честный русский царь!
Давно стараюсь, и напрасно,
Поработить себя уму.
Смиряться сердце не согласно,
Нет утоления ему.А было время, — простодушно,
Хоть и нелепо, жизнь текла,
И сердцу вольному послушна
Мысль раболепная была.Ты в тайне зрела, возрастала,
Ты извивалась, как змея, —
О мысль моя, ты побывала
На всех просторах бытия.И чем меня ты обольстила?
К чему меня ты увлекла?
Ты ничего мне не открыла
И много, много отняла.Восходит солнце, как и прежде,
И светит нежная луна,
И обаятельной надежде
Душа бессмертная верна.И ясен путь мне, путь мой правый,
Я не могу с него свернуть, —
Но неустанно ум лукавый
Хулит единый правый путь.О, если б бурным дуновеньем
Его коварство разнесло
И всепобедным вдохновеньем
Грозу внезапную зажгло! О, если б огненные крылья!
О, если б в буйстве бытия,
Шипя от злобы и бессилья,
Сгорела хитрая змея!
О своенравная София!
От всей души я вас люблю,
Хотя и реже, чем другие,
И неискусней вас хвалю.
На ваших ужинах веселых,
Где любят смех и даже шум,
Где не кладут оков тяжелых
Ни на уменье, ни на ум,
Где, для холопа иль невежды
Не притворяясь, часто мы
Браним указы и псалмы,
Я основал свои надежды
И счастье нынешней зимы.
Ни в чем не следуя пристрастью,
Даете цену вы всему:
Рассудку, шалости, уму,
И удовольствию, и счастью;
Свет пренебрегши в добрый час
И утеснительную моду,
Всему и всем забавить вас
Вы дали полную свободу;
И потому далёко прочь
От вас бежит причудниц мука
Жеманства пасмурная дочь,
Всегда зевающая скука.
Иной порою, знаю сам,
Я вас браню по пустякам.
Простите мне мои укоры;
Не ум один дивится вам,
Опасны сердцу ваши взоры;
Они лукавы, я слыхал,
И, всё предвидя осторожно,
От власти их, когда возможно,
Спасти рассудок я желал
Я в нем теперь едва ли волен,
И часто, пасмурный душой,
За то я вами недоволен,
Что недоволен сам собой.
Кого ни власть, ни тяжесть долгих дней,
Ни суеверье, ни обычай властный
Не ослепили силою своей,
И кто скорбел, что человек несчастный
Своим же малодушьем пригнетен,
Тот вечно ждал его освобожденья,
Он в темный век увидел яркий сон,
Ко мне направил светлое хотенье,
Зовет, чтоб я восстал, как вестник пробужденья.
Туманна область горя; но людей
Поймет лишь тот, кто о людском тоскует.
...............
И вот на мир людей, в котором тьма,
Опять моей души нисходят тени;
Слепым сердцам все помыслы ума —
Лишь призраки, лишь дымный сонм видений:
За ярким огнедышащим умом
Несутся тучи, светлый след стирая,
И тени, тени падают кругом…
...............
Мне странно слышать, откровенно
Пред вами в этом сознаюсь,
Что тот умен лишь, кто военный,
Что тот красив, кто фабрит ус.
Ужель достоинства примета
В одной блестящей мишуре,
А благородство — в эполетах,
А ум возвышенный — в пере?
Пускай наряд наш и убогий,
Но если глубже заглянуть —
Как часто под смиренной тогой
Кипит возвышенная грудь!
Как часто шляпою простою
Покрыто мудрое чело;
А под красивой мишурою
Одно ничтожество легло.
Я не люблю давать советы,
И только вскользь замечу тут,
Что золотые эполеты
Ума глупцу не придадут,
Что (молвлю тут же мимоходом,
По русской правде, без затей)
Урод останется уродом,
Хоть пять усов ему пришей.
А если разобрать построже,
Так выйдет чисто — что в руках
Одно перо порой дороже
Всех петухов на головах.
Лев учредил совет какой-то неизвестно;
И посадя в нево сочленами слонов,
Прибавил больше к ним ослов.
Хотя слонам сидеть с ослами и не вместно,
Но лев не мог тово числа слонов набрать,
Какому надлежало
В совете заседать.
Ну, что ж? пускай числа всево бы недостало,
Ведь этоб не мешало
Дела производить. —
Нет; как же? а устав уж ли переступить?
Хоть будь ослы судьи, лишь счетом бы их стало.
А сверх того, как лев совет сей учреждал
Он эдак рассуждал,
И все надеждой льстился,
Что ум слонов
На разум наведет ослов.
Однако как совет открылся,
Дела совсем другим порядком потекли:
Ослы слонов с ума свели.
«Ты меня не оставляй», —
Всюду слышу голос твой.
Слышу эхо над рекой:
«Ты меня не оставляй!»
Ты всегда во мне, мой край.
Детства старенький трамвай,
Ты меня не оставляй,
Душу мне не растравляй.
Край пронзительно любимый,
Ты всегда меня поймешь,
Гениальная равнина
В белых клавишах берез…
Ни расчету, ни уму
Не постичь тебя, мой край.
Душу не понять твою,
Как ее не вычисляй!
Жизнь моя порой трудна.
Ты не оставляй меня.
Было всякое. Пускай!
Только ты не оставляй.
Край пронзительно любимый,
Ты всегда меня поймешь,
Гениальная равнина
В белых клавишах берез…
Все красивые слова
Без тебя равны нулю.
Не оставлю я тебя.
Жизнь, я так тебя люблю!
Я живу не по уму,
А как сердце мне велит.
Для тебя я не умру —
Стану горсточкой земли.
Край пронзительно любимый,
Ты всегда меня поймешь,
Гениальная равнина
В белых клавишах берез…
‘Экое диво! Клим Сидорыч! Глянь из оконца!
В полдень стемнело, ей-богу! Ведь убыло солнца.
В небе ни тучки, ни-ни. . то есть — пятнышка нету, —
Ради чего ж недоимка господнего свету? ’
— ‘Эх, голова, голова! Ничего-то не знает.
Временем это затменье такое бывает’.
— ‘Эва! — А кто ж там на солнце потемки наводит? ’
— ‘Это, по книгам, вишь — солнце за месяц заходит’.
— ‘Полно, Клим Сидорыч! Эк ты неладно ответил!
Солнце ведь — светлое солнце, и месяц-то светел, —
Как же бы сталось, что свет как со светом сдвоится —
Не светлоты прибывает, а темень родится? ’
— ‘Истинно так. Не хули моего ты ответа!
Верь аль не верь, а и свет пропадает от света.
Ну, да, примером, — ты в толк не возьмешь ли скорее?
Ум — дело светлое, разум — еще и светлее,
А в голове-то ведь темно становится разом,
Если случится, что ум в ней заходит за разум’.
В стране, которая — одна
Из всех звалась Господней,
Теперь меняют имена
Всяк, как ему сегодня
На ум или не-ум (потом
Решим!) взбредет. «Леонтьем
Крещеный — просит о таком —
то прозвище». — Извольте!
А впрочем, что ему с холма,
Как звать такую малость?
Я гору знаю, что сама
Переименовалась.
Среди казарм, и шахт, и школ:
Чтобы душа не билась! —
Я гору знаю, что в престол
Души преобразилась.
В котлов и общего котла,
Всеобщей котловины
Век — гору знаю, что светла
Тем, что на ней единый
Спит — на отвесном пустыре
Над уровнем движенья.
Преображенье на горе?
Горы — преображенье.
Гора, как все была: стара,
Меж прочих не отметишь.
Днесь Вечной Памяти Гора,
Доколе солнце светит —
Вожатому — душ, а не масс!
Не двести лет, не двадцать,
Гора та — как бы ни звалась —
До веку будет зваться
Волошинской.
С тех пор как мир живет и страждет человек
Под игом зла и заблужденья, -
В стремлении к добру и к правде каждый век
Нам бросил слово утешенья.
Умом уж не один разоблачен кумир;
Но мысль трудиться не устала,
И рвется из оков обмана пленный мир,
Прося у жизни идеала…
Но почему ж досель и сердцу, и уму
Так оскорбительно, так тесно?
Так много льется слез и крови? Почему?
Так всё запугано, что честно?
О, слово первое из всех разумных слов!
Оно, звуча неумолимо,
Срывает с истины обманчивый покров
И в жизни не проходит мимо.
Да! почему: и смерть, и жизнь, и мы, и свет,
И всё, что радует и мучит?
Хотя бы мы пока и вызвали ответ,
Который знанью не научит, -
Всё будем требовать ответа: почему?
И снова требовать, и снова…
Как ночью молния прорезывает тьму,
Так светит в жизни это слово.
Благополучны дни
Нашими временами;
Веселы мы одни,
Хоть нет и женщин с нами:
Честности здесь уставы,
Злобе, вражде конец,
Ищем единой славы
От чистоты сердец.Гордость, источник бед,
Распрей к нам не приводит,
Споров меж нами нет,
Брань нам и в ум не входит;
Дружба, твои успехи
Увеселяют нас;
Вот наши все утехи,
Благословен сей час.Мы о делах чужих
Дерзко не рассуждаем
И во словах своих
Света не повреждаем;
Все тако человеки
Должны себя явить,
Мы золотые веки
Тщимся возобновить.Ты нас, любовь, прости,
Нимфы твои прекрасны
Стрелы свои внести
В наши пиры не властны;
Ты утех не умножишь
В братстве у нас, любовь,
Только лишь востревожишь
Ревностью дружню кровь.Только не верь тому,
Что мы твои злодеи:
Сродны ли те уму,
Чистым сердцам затеи?
Мы, приобщая мира
Сладости дар себе,
Только пойдем из пира
Подданны все тебе.
Мы бурю подняли не бурелома ради.
Уничтожая гниль, гремели мы: «Вали!»
«Старью, глушившему молодняки, ни пяди,
Ни пяди отнятой у темных сил земли!»
«Долой с родных полей, со всенародной пашни
Всю чужеядную, ползучую траву!»
И падали дворцы, и рушилися башни,
И царские гербы валялися во рву!
Но разрушали мы не разрушенья ради.
Сказавши прошлому: «Умри и не вреди!» —
С цепями ржавыми весь гнет оставив сзади,
Мы видели простор бескрайный впереди,
Простор — для творчества, простор — для жизни
новой,
Простор — для мускулов, для чувства, для ума!
Мы знали: школою тяжелой и суровой
Добьемся мы, чтоб свет стал жизненной основой
Для тех, чей ум века окутывала тьма.
И потому-то так трясет их лихорадка,
Всех гадов, коим так мила назад оглядка.
Когда мы говорим: «Всему своя чреда
Все — к пашням и станкам! Мы — партия труда
И партия порядка!»
Так повелось промеж людьми,
Что мы стронимся любви,
Когда любовь почти равна смерти.
Я ем и пью, и слез не лью,
Живу и жить себе велю,
Но я люблю ее, люблю, верьте! Хоромы царские белы,
Поют сосновые полы,
Холопы ставят на столы ужин.
А ты бежишь из темноты
Через овраги и кусты
И ей не ты, совсем не ты нужен! Не наживай беды зазря,
Ведь, откровенно говоря,
Мы все у батюши-царя слуги.
Ты знаешь сам, какой народ:
Понагородят огород,
Возьмут царевну в оборот слухи.Снеси печаль на край земли,
Оставь до будущей зимы,
Зарой, забудь, не шевели, плюнь ты!
— На край земли? Какой земли?
Да, что вы все с ума сошли?!
Да, что вы все с ума сошли, люди?.. Я ем и пью, и слез не лью,
Но я люблю ее, люблю,
И говорить себе велю: «Нужен!»
Довольно благостной возни,
Господь, помилуй и казни!
Ведь Ты же можешь, черт возьми,
Ну же!.. Ну же!.. Ну же!..
Дети века все больные, —
Мне повсюду говорят, —
Ходят бледные, худые,
С жизнью всё у них разлад.Нет! Напрасно стариками
Оклеветан бедный век;
Посмотрите: перед вами
Современный человек.Щеки словно как с морозу,
Так румянцем и горят;
Как прилична эта поза,
Как спокоен этот взгляд.Вы порывов увлеченья
Не заметите за ним;
Но как полон уваженья
Он к достоинствам своим.Все вопросы разрешает
Он легко, без дальних дум;
Не тревожит, не смущает
Никогда сомненье ум.И насмешкой острой, милой
Как умеет он кольнуть
Недовольных, что уныло
На житейский смотрят путь, Предрассудки ненавидят,
Всё твердят про идеал
И лишь зло и гибель видят
В том, что благом мир признал.Свет приятным разговором
И умом его пленен;
Восклицают дамы хором:
«Как он мил! как он умен!»Нет! Напрасно старость взводит
Клевету на бедный век:
Жизнь блаженствуя проводит
Современный человек!
Ты полон, друг, высоких дум,
Мещански-доблестных стремлений,
И верит собственный твой ум
В свой собственный творящий гений.
Но это кончится все вдруг,
Все выгорит в стремленьи быстром —
И станешь ты, мой юный друг,
Вполне законченным филистром.
Угаснут прежния мечты,
Послушный голосу природы,
О размножении породы
Начнешь заботиться лишь ты;
Иной задачей оживленный,
Ты ею ум свой обновишь,
И для отчизны умиленной
Филистров юных наплодишь.
Трудись, пока достанет силы,
Тебе дарованной Творцом, —
И назовут тебя, мой милый,
Предобросовестным самцом!
Есть у судьбы свои капризы:
Так конь могучий и лихой,
На скачках получавший призы,
Вдруг ногу вывихнет, порой —
Его торжеств минуло время,
Победам наступил конец,
Но оставляется на племя
Сломавший ногу жеребец.
Когда мы разумом сверкаем,
Пороча слабые умы,
Вреднее зверя мы бываем,
И разум сей скучнее тьмы.
На то премудрости лучами
Тебя создатель озарил,
Чтоб ты других перед очами
Сиянье истины явил;
Чтобы любезну добродетель
Во всей вселенной вострубил
И, став страстей своих владетель,
Пороки гнал, а честь любил.
Сократ земным прославлен кругом;
За что Сократа славит свет?
За то, что правды был он другом
И мудрый всем давал совет.
Премудростью своей гордиться —
То цену мудрости терять;
На что умней других родиться,
Когда другого презирать?
Мы зрели разумы высоки,
Людей ученых зрели мы,
В такие ж вверженных пороки,
В какие слабые умы.
Какой же разум прославляет
В пространном свете сам себя?
Который правду подкрепляет,
Как брата ближнего любя.
Кто, чести следуя закону,
Имеет ум на сей конец,
Тот носит мудрости корону,
Порфиру славы и венец.
Не на радость, не на счастие,
Знать, с тобой мы, друг мой, встретились;
Знать, на горе горемычное
Так сжились мы, так слюбилися.
Жил один я, в одиночестве —
Холостая жизнь наскучила;
Полюбил тебя, безродную,
Полюбивши — весь измучился.
Где ты, время, где ты, времечко,
Как одно я только думывал:
Где ты, как с тобой увидеться,
Одним словом перемолвится.
Тогда было — иду, еду ли,
Ты всегда со мной, с ума нейдёшь;
На грудь полную ручкой белою
Ты во сне меня всю ночь зовёшь…
А теперь другая думушка
Грызёт сердце, крушит голову:
Как в чужом угле с тобой нам жить,
Как свою казну трудом нажить?
Но куда умом не кинуся —
Мои мысли врозь расходятся,
Без следа вдали теряются,
Чёрной тучей покрываются…
Погубить себя? — не хочется!
Разойтиться? — нету волюшки!
Обмануть, своею бедностью
Красоту сгубить? — жаль до смерти!
(Место действия не указано)
Хилков.
«Всегда лишь техник. По минутам
Из машинистов — машинист».
Грибоедов.
В Камчатку сослан был, вернулся алеутом
И больно на руку нечист.
Хилков (услышав слово Камчатка).
Чтоб армию в Манджурию отвезть,
Ума и сил я положил немало.
Грибоедов.
Кому ума не доставало?
Услужлив, скромненький, в лице румянец есть!
Хилков (не обращая внимания).
Шестнадцать в день часов работал я, как вол,
И далеко в чинах и орденах пошел.
Грибоедов.
Чины людьми даются,
А люди могут обмануться.
Хилков (замечая Грибоедова).
Вы не читали? — На началах новых
Я речь сказал — таланта образец.
Грибоедов.
Я глупостей не чтец,
А пуще образцовых!
(Поворачивается и снова ложится в гроб. Хилков в недоумении).
Вот вам совет, мои друзья!
Осушим, идя в бой, стаканы!
С одним не пьяный слажу я!
С десятком уберуся пьяный! ХорПолней стаканы! пейте в лад!
Так пили наши деды!
Тебе погибель, супостат!
А нам венец победы! Так! чудеса вино творит!
Кто пьян, тому вселенной мало!
В уме он — сам всего дрожит!
Сошел с ума — все задрожало! ХорПолней стаканы! и пр. Не воин тот в моих глазах,
Кому бутылка не по нраву!
Он видит лишь в сраженье страх!
А пьяный в нем лишь видит славу! ХорПолней стаканы! и пр. Друзья! вселенная красна!
Но ежели рассудим строго,
Найдем, что мало в ней вина
И что воды уж слишком много! ХорПолней стаканы! и пр. Так! если Бог не сотворил
Стихией влагу драгоценну,
Он осторожно поступил —
Мы осушили бы вселенну! ХорПолней стаканы! пейте в лад!
Так пили наши деды!
Тебе погибель, супостат!
А нам венец победы!
Я видел много красных роз,
И роз воздушно-алых.
И Солнце много раз зажглось
В моей мечте, в опалах.
В опальной лунной глубине,
В душе, где вечный иней.
И много раз был дорог мне
Цвет Неба темно-синий.
Я видел много алых роз,
И роз нагорно-белых.
И много ликов пронеслось
В уме, в его пределах.
Мне дорог ум, как вечный клад,
Как полнота обема.
Но робко ласки в нем журчат,
И груб в нем голос грома.
Не раз в душе вставал вопрос,
Зачем я вечно в тайнах: —
От белых роз до черных роз,
И желтых, нежно-чайных.
Но только в Индии святой
Все понял я впервые: —
Там полдень — вечно-золотой,
Там розы — голубые.
Чего в мой дремлющий тогда
не входит ум? ДержавинКогда бледнеет день, и сумрак задымится,
И молча на поля за тенью тень ложится,
В последнем зареве сгорающего дня
Есть сладость тайная и прелесть для меня.
Люблю тогда один, без цели, тихим шагом,
Бродить иль по полю, иль в роще над оврагом.
Кругом утихли жизнь и бой дневных работ;
Заботливому дню на смену ночь идет,
И словно к таинству природа приступила
И ждет, чтобы зажглись небес паникадила.Брожу задумчиво, и с сумраком полей
Сольются сумерки немой мечты моей.
И только изредка звук дальний, образ смутный
По сонному уму прорежет след минутный
И мир действительный напомнит мне слегка.Чу! Песня звонкая лихого ямщика
С дороги столбовой несется. Парень бойкой,
Поет и правит он своей задорной тройкой.
Вот тусклый огонек из-за окна мелькнул,
Тут голосов людских прошел невнятный гул,
Там жалобно завыл собаки лай нестройный-И всё опять замрет в околице спокойной.А тут нежданный стих, неведомо с чего,
На ум мой налетит и вцепится в него;
И слово к слову льнет, и звук созвучья ищет,
И леший звонких рифм юлит, поет и свищет.
Ночь идет. Благоухают
Виноградные сады
Вдалеке еще сверкают
Гор скалистыя гряды…
Но уже ложатся, тени
На ряды резных колонн,
На гранитныя ступени,
На уснувший Парѳенон…
Блеск луны, весны прохлада,
Море, полное красот!
Эта светлая Эллада
Хоть кого с ума сведет!
Ночь идет. Благоухая
Раскрываются цветы
Звезды, золотом сверкая,
Ярко блещут с высоты
Здесь порывы сладострастней,
Наслажденья горячей!
Эти эллины прекрасней
И счастливей всех людей!…
Тень оливковаго сада,
Море, полное красот!
Эта светлая Эллада
Хоть кого с ума сведет!
Море дремлет; плещут струи.
В тихом сумраке дворца
Раздаются поцелуи,
Льются речи без конца…
Там красавица Елена
С чудным юношей сидит,
Там готовится измена,
Там клянется Приамид!…
Ропот струй, любви отрада,
Море, полное красот!
Эта светлая Эллада
Хоть кого с ума сведет!
Сами боги, помогая
Наслаждаться и любить,
Поспешили Менелая
Из отчизны удалить!
Здесь законы лишь для вида…
О, царица, погляди:
Вон красавица Киприда
Спит у Марса на груди!…
Виновата ли Елена,
Что пример с богинь берет!
Эта сладкая измена
Хоть кого с ума сведет!
Королеве Эллинов Ольге Константиновне
Давно ли, кажется, больной, нетерпеливый,
Тревожно так, с томлением, с тоской,
В мучительном бреду, то грустный, то счастливый,
Я ожидал свидания с тобой?
И наконец настал желанный час свиданья,
И всей душой отдавшися ему,
Не находил я слов и, притаив дыханье,
Прислушивался к счастью своему.
В избытке радости уста мои немели,
Мутился ум, кружилась голова, —
Я так блаженствовал! Но не прошло недели,
Как раздались прощальные слова.
И мне не верится, что наяву то было:
Нет, то был радужный, волшебный сон,
И как во тьме ночной померкшее светило,
Мгновенно пролетел и сгинул он!
То лихорадочный был бред ума больного, —
Нет призраков, уж смолкли голоса.
И на действительность я раскрываю снова
Слезами обожженные глаза…
Не бойся духа моего.
Здесь только череп пред тобой,
В нем нет дурного ничего,
Не так, как в голове живой.
Как ты, я мог любить и пить, —
Не думай о костях моих,
Тебе меня не осквернить:
Червяк противней губ твоих.
Приятней искриться вином,
Чем земляных питать червей,
И в виде кубка несть кругом
Питье богов, чем корм слизней.
Где, может быть, мой ум блестел,
Я блеск придам других уму,
Когда, увы, наш мозг истлел —
Что лучше вин взамен ему!
Коль можешь — пей; умрешь — и вот
Ты будешь выкопан другим,
Другой пить будет в свой черед,
Пируя с черепом твоим.
Что ж! Жалкой голове иной,
Лишь годной пошло жизнь прожить,
Удачей было бы большой,
Хоть умерев, полезной быть.
Мы любим шумные пиры,
Вино и радости мы любим
И пылкой вольности дары
Заботой светскою не губим.
Мы любим шумные пиры,
Вино и радости мы любим.Наш Август смотрит сентябрем —
Нам до него какое дело!
Мы пьем, пируем и поем
Беспечно, радостно и смело.
Наш Август смотрит сентябрем —
Нам до него какое дело! Здесь нет ни скиптра, ни оков,
Мы все равны, мы все свободны,
Наш ум — не раб чужих умов,
И чувства наши благородны.
Здесь нет ни скиптра, ни оков,
Мы все равны, мы все свободны.Приди сюда хоть русской царь,
Мы от покалов не привстанем.
Хоть громом бог в наш стол ударь,
Мы пировать не перестанем.
Приди сюда хоть русской Царь,
Мы от покалов не привстанем.Друзья! покалы к небесам
Обет правителю природы:
«Печаль и радость — пополам,
Сердца — на жертвенник свободы!»
Друзья! покалы к небесам
Обет правителю природы.Да будут наши божества
Вино, свобода и веселье!
Им наши мысли и слова!
Им и занятье и безделье!
Да будут наши божества
Вино, свобода и веселье!
Еt moи, jе vиеns aussи pronorиcеr d’unе
voиx foиblе quеlquеs mots aux pиеds!
dе la statuе.—Thom.
Друзья ума, таланта, славы!
Несите слезы и сердца,
На след и в гробе величавый,
Пред тень безсмертнаго Певца,
Который лирою златою
Всегда, как бог искусств, владел,
Хвалу гремел Царю-Герою (1),
И славил блеск народных дел (2);
Который с ней и в бурях света
Себе убежище творил;
В прекрасной участи Поэта
Для славы пел, для мира жил;
И свыше вдохновеаным даром
Как в цвете лет своих блистал,
И в поздных делах с сердечным жаром
Еще во струны огнь бросал;
Еще взыграл для нас на лире
Красу земли, красу небес (3),
Взыграл—и се гимном громким ве мире,
Под сенью вечности, изчез. . . . .
Ho ум его не мог затмиться;
Поэт в небесных гимнах жив,
В потомство эхо прокатится:
Сей глас в веках красноречив.
Как ударил нас рок злой,
И растался я с тобой,
Я не знал, что мне зачать,
Только должен был стенать,
День и ночь себя крушил,
Часто горьки слезы лил,
И в напасти жизнь губя,
Часто был я вне себя;
Но прошли уж те часы,
Зрю опять твои красы,
Таж видна мне красота,
Только ты уже не та:
Ныне твой дражайшей взгляд
От меня бежит назад,
Только встретится со мной,
Чем я винен пред тобой,
Разве тем тебя гневил,
Что как жизнь свою любил,
Ах! и где б ты ни была,
Все в уме моем жила,
Зрю суровости одни.
Приведи на мысль те дни,
Как любила ты меня,
И расталася стеня:
Вспомни злой разлуки час,
Как ты унеслась из глаз,
Я остался вне ума,
Ты то видела сама.
У людей-то в дому — чистота, лепота,
А у нас-то в дому — теснота, духота.
У людей-то для щей — с солонинкою чан,
А у нас-то во щах — таракан, таракан!
У людей кумовья — ребятишек дарят,
А у нас кумовья — наш же хлеб приедят!
У людей на уме — погуторить с кумой,
А у нас на уме — не пойти бы с сумой?
Кабы так нам зажить, чтобы свет удивить:
Чтобы деньги в мошне, чтобы рожь на гумне;
Чтоб шлея в бубенцах, расписная дуга,
Чтоб сукно на плечах, не посконь-дерюга;
Чтоб не хуже других нам почет от людей,
Поп в гостях у больших, у детей — грамотей;
Чтобы дети в дому — словно пчелы в меду,
А хозяйка в дому — как малинка в саду!
Славу Божию вещают
Неизмерны небеса,
И всеместно восхищают
Бренный ум и очеса.
Там бесчисленны планеты,
В лучезарный свет одеты,
В высоте небес горя,
Образуют всем царя.
Но спусти, о смертный, взоры
От небес пространных в дол!
Там горам вещают горы,
День и нощь дают глагол;
Тамо твари удивленны
От конца в конец вселенны
Произносят общий клик:
Коль создатель их велик!
О прекрасное светило,
Коим блещет естество!
Не в тебе ли начертило
Высшу благость Божество?
Ты, вселенну обтекая,
От краев земли до края,
Сыплешь в хлад и темноту
Живоносну теплоту.
Бога видеть неудобно;
Ум смиряется пред Ним;
Но Закон Его подобно
С солнцем блещет ко земным.
Гонит мрак греховной ночи,
Просвещает умны очи
И живит весельем дух,
Кто к нему приклонит слух.
Но всегда ли ум постигнет,
Коль закон сей прав и благ?
Боже! если в зло подвигнет
Мысль мою коварный враг, —
Ты святым своим Законом
Пред твоим блестящим троном,
Зря смятение души,
Путь мой свято соверши.
Цветы с их с ума сводящим принципом очертаний,
придающие воздуху за стеклом помятый
вид, с воспаленным «А», выглядящим то гортанней,
то шепелявей, то просто выкрашенным помадой,
— цветы, что хватают вас за душу то жадно и откровенно,
то как блеклые губы, шепчущие «наверно».
Чем ближе тело к земле, тем ему интересней,
как сделаны эти вещи, где из потусторонней
ткани они осторожно выкроены без лезвий
— чем бестелесней, тем, видно, одушевленней,
как вариант лица, свободного от гримасы
искренности, или звезды, отделавшейся от массы.
Они стоят перед нами выходцами оттуда,
где нет ничего, опричь возможности воплотиться
безразлично во что — в каплю на дне сосуда,
в спички, в сигнал радиста, в клочок батиста,
в цветы; еще поглощенные памятью о «сезаме»,
смотрят они на нас невидящими глазами.
Цветы! Наконец вы дома. В вашем лишенном фальши
будущем, в пресном стекле пузатых
ваз, где в пору краснеть, потому что дальше
только распад молекул, по кличке запах,
или — белеть, шепча «пестик, тычинка, стебель»,
сводя с ума штукатурку, опережая мебель.