Заколдованная воля в вещество вошла.
Тяжела людская доля—быть в цепях Добра и Зла.
Зачарованная сила завлеклась собой.
Все, что будет, все, что было, сказка Глуби Голубой.
Мы опять изменим лики, спрятав седину.
Наши замыслы велики, мы должны встречать Весну.
Разрушая изваянья, мы ваяем вновь.
Ты, в которой все—сиянье, брачный день свой приготовь.
Мы опять увидим степи там, где города.
Разрушая наши цепи, мы поем: „Живи, Звезда.“
Мы в степях, где день погашен, возведем шалаш.
Мы опять с безмерных башен возгласим, что праздник—наш.
Тяжела людская доля—камни громоздить.
Нет, легка. Светла неволя, если разум крутит нить.
Чрез столетья пробуждая сам себя в веках,
Вижу я рожденье Мая в первозданных лепестках.
Здесь я помню, хоть неясно, что дышал я—Там.
О, тебя, что так прекрасна, никому я не отдам.
Здесь стою я на пороге, веря в звездный счет.
Говорят, что сказка Боги. Вон, я вижу их полет.
Кое изобилие человеку во всем
труде его, им же трудится
под солнцем; род преходит
и род приходит, а земля вовек
стоит.
Екклезиаста, гл. И, ст. 3 и
4.
С тех пор как мир наш необятный
Из неизвестных нам начал
Образовался непонятно
И бытие свое начал,
Событий зритель величавый,
Как много видел он один
Борьбы добра и зла, и славы,
И разрушения картин!
Как много царств и поколений,
И вдохновенного труда,
И гениальных наблюдений
Похоронил он навсегда!..
И вот теперь, как и тогда,
Природа вечная сияет:
Над нею бури и года,
Как тени легкие, мелькают.
И между тем как человек,
Земли развенчанный владыка,
В цепях страстей кончает век
Без цели ясной и великой, —
Все так же блещут небеса,
И стройно движутся планеты,
И яркой зеленью одеты
Непроходимые леса;
Цветут луга, поля и степи,
Моря глубокие шумят,
И гор заоблачные цепи
В снегах нетающих горят.
Охвачен я житейской тьмой,
И нет пути из тьмы…
Такая жизнь, о боже мой!
Ужаснее тюрьмы.В тюрьму хоть солнца луч порой
В оконце проскользнет
И вольный ветер с мостовой
Шум жизни донесет.Там хоть цепей услышишь звук
И стон в глухих стенах, —
И этот стон напомнит вдруг
О лучших в жизни днях.Там хоть надежды велики,
Чего-то сердце ждет,
И заключенный в час тоски
Хоть песню запоет.И эта песня не замрет
С тюремной тишиной —
Другой страдалец пропоет
Ту песню за стеной.А здесь?.. Не та здесь тишина!..
Здесь все, как гроб, молчит;
Здесь в холод прячется весна
И песня не звучит; Здесь нет цепей, но здесь зато
Есть море тяжких бед:
Не верит сердце ни во что,
В душе надежды нет.Здесь все темно, темно до дна, —
Прозренья ум не ждет;
Запой здесь песню — и она
Без отзыва замрет.Здесь над понурой головой,
Над волосом седым —
И чары ласк, и звук живой
Проносятся, как дым.И все, и все несется прочь,
Как будто от чумы…
И что же в силах превозмочь
Давленье этой тьмы? Исхода нет передо мной…
Но, сердце! лучше верь:
Быть может, смерть из тьмы глухой
Отворит к свету дверь.
Сокол! сокол! не смейся теперь надо мной,
Что в тюрьме я свой жребий нашел.
Был я выше, чем ты, в небесах над землей,
Был я выше, чем ты и орел.
Много видел тебе неизвестных светил,
Много тайн заповедных узнал,
И со звездами часто беседы водил,
И до яркаго солнца взлетал.
Родился я, как ты, непокорным и злым.
Были братья мне ветер и гром.
Быстро день проходил и сменялся другим, —
И сгорел я тревожным огнем.
И нежданно я темною ночью в степи,
В роковую грозу вдруг ослаб…
И теперь я посажен, как вор, на цепи,
Как неверный и пойманный раб.
Сокол! сокол! Я здесь не хочу умереть:
Я еще отомщу за позор.
И когда соберешься ты снова лететь
В безпредельный и гордый простор, —
Не забудь передать облакам мой поклон:
Всем скажи, что я цепь разорву,
Что в тюрьме моя жизнь только сумрачный сон,
Только призрачный сон на яву.
Ты — герой
И в горних сенях
Ты к горе пришел горой…
Сохранив в своих коленях,
Как и в струнах, горный строй… Обессиленный цепями,
Вновь стоишь ты среди нас…
Держишь облако, как знамя,
Щуря выколотый глаз.И когда мы гроб открыли,
Где царили
Тлен и смерть,
Распластав над нами крылья,
Семь орлов вспарили
В твердь… Незадаром ждали песни
Скалы с облачной межи —
Снова,
Как листва, воскреснет
Слово
Певчее Важи… Мелкий щебень, теплый гравий
Растолкает в грудь тебя,
Снова кости ты расправишь
В пене горного ручья.Смертью скованные длани
Схватит дикий можжевель,
И в лице твоем проглянет
Снова розовый апрель.Вон высоко
И далеко
Гор тигриная семья,
И над нею слышен клекот —
Песня трубная твоя.И когда одно лишь слово
С высоты обвал стряхнет,
В камнях тур круглоголовый
Новым рогом прорастет… Это слово, нет, не слово:
Это — крупный частый град!
Это звон
Знамен
Багровых,
Это блеск и водопад! Нас оно, как дождь, взрастило,
Нам скрепило
Костяки,
Дало сердцу радость, силу
Влило
В мускулы руки.Это слово было
Криком,
Этародина — тюрьмой…
Но, сойдя в цепях в могилу,
Ты под знаменем великим
Возвращаешься домой.
Щенок соседский так подрос.
Его зовут Малюткой,
Но он теперь огромный пёс,
С трудом влезает в будку.
Сидит Малютка на цепи.
Что тут поделаешь? Терпи!
Такая уж работа!
Пройдёт ли мимо кто-то,
Откроют ли ворота,
Он глядит по сторонам —
Вы куда идёте? К нам?
Лает как положено
На каждого прохожего.
На кошку тявкает всегда,
Распугивает кур…
Да только вот одна беда —
Спит крепко чересчур.
Пусть во двор въезжает кто-то,
Пусть гремят грузовики,
Пусть врываются в ворота
Посторонние щенки,
Он не вылезет из будки,
Позабудьте о Малютке.
— Ну-ка вылезай-ка! —
Сердится хозяйка.
Говорит: — Тебя продам,
Ты ленив не по годам,
Я возьму щенка другого,
Не такого лодыря!
Нет, совсем не хочет Вова,
Чтоб Малютку продали.
Что тогда с беднягой будет?
Уведут куда-нибудь?..
Он теперь собаку будит,
Стоит только ей заснуть.
Спит собака на цепи,
Он кричит: — Не спи, не спи!
Хочет он помочь собаке,
Он дежурит у ворот,
Подаёт Малютке знаки:
— Появился пешеход,
Показалась кошка,
Ну, полай немножко!
Ну, проснись,
Ты на работе!
Лай скорей —
Идут две тёти!
Ты полай им!
А потом
Помаши скорей хвостом!
Так пристанет он к Малютке, —
Пёс как выскочит из будки,
Как залает! А потом
Машет весело хвостом.
— Я слышу песню, — у ворот
Иль у моста, не знаю:
Взови певца, — пусть пропоет,
Послушать я желаю.
Король сказал — и паж бежит;
Вернулся — и король кричит:
— Позвать скорее старца!
— Приветствую господ и дам
Вкруг царственного трона;
Кто перечтет по именам
Все звезды небосклона?
Ах, как все блещет вкруг меня!..
Закройся, взор: теперь тебя
Мне услаждать не время».
Певец запел — и по лицу
Играл восторга гений.
Все взоры рыцарей — к певцу,
И взоры дам — в колени.
Король доволен песнью той
И старца цепью золотой
Он жалует за пенье.
— Златую цепь мне не дари, —
Не мне удел героя:
Пускай твои богатыри
Ей блещут после боя,
Пусть ей гордиться канцлер твой
И этой цепью золотой
Он старые умножит.
А я пою, как соловей
На ветке винограда,
И песня от души моей
Сама себе награда.
Но просьба у меня одна:
Вели мне лучшаго вина
Подать в златом бокале.
Поднес — и разом осушил:
— О, царственный напиток!
Господь тот дом благословил,
Где благ такой избыток.
Молитесь Вечному Царю
Так, как вас я благодарю
За этот полный кубок.
«Что там за звуки пред крыльцом,
За гласы пред вратами?..
В высоком тереме моем
Раздайся песнь пред нами!..»
Король сказал, и паж бежит,
Вернулся паж, король гласит:
«Скорей впустите старца!..»
«Хвала вам, витязи, и честь,
Вам, дамы, обожанья!..
Как звезды в небе перечесть!
Кто знает их названья!..
Хоть взор манит сей рай чудес,
Закройся взор — не время здесь
Вас праздно тешить, очи!»
Седой певец глаза смежил
И в струны грянул живо —
У смелых взор смелей горит,
У жен — поник стыдливо…
Пленился царь его игрой
И шлет за цепью золотой —
Почтить певца седого!..
«Златой мне цепи не давай,
Награды сей не стою,
Ее ты рыцарям отдай,
Бесстрашным среди бою;
Отдай ее своим дьякам,
Прибавь к их прочим тяготам
Сие златое бремя!..
На Божьей воле я пою,
Как птичка в поднебесье,
Не чая мзды за песнь свою —
Мне песнь сама возмездье!..
Просил бы милости одной,
Вели мне кубок золотой
Вином наполнить светлым!»
Он кубок взял и осушил
И слово молвил с жаром:
«Тот дом Сам Бог благословил,
Где это — скудным даром!..
Свою вам милость Он пошли
И вас утешь на сей земли,
Как я утешен вами!..»
(Посвящаю И. И. Левитану)Меж чернеющих под паром
Плугом поднятых полей
Лентой тянется дорога
Изумруда зеленей…
То Владимирка…
Когда-то
Оглашал ее и стон
Бесконечного страданья
И цепей железных звон.
По бокам ее тянулись
Стройно линии берез,
А трава, что зеленеет,
Рождена потоком слез…
Незабудки голубые —
Это слезы матерей,
В лютом горе провожавших
В даль безвестную детей…
Вот фиалки… Здесь невеста,
Разбивая чары грез,
Попрощавшись с другом милым,
Пролила потоки слез…
Все цветы, где прежде слезы
Прибивали пыль порой,
Где гремели колымаги
По дороге столбовой.
Помню ясно дни былые,
И картин мелькает ряд:
Стройной линией березы
Над канавами стоят…
Вижу торную дорогу
Сажень в тридцать ширины,
Травки нет на той дороге
Нескончаемой длины…
Телеграф гудит высоко,
Полосатая верста,
Да часовенка в сторонке
У ракитова куста.
Пыль клубится предо мною
Ближе… ближе. Стук шагов,
Мерный звон цепей железных
Да тревожный лязг штыков…
«Помогите нам, несчастным,
Помогите, бедным, нам!..»
Так поют под звон железа,
Что приковано к ногам.
Но сквозь пыль штыки сверкают,
Блещут ружья на плечах,
Дальше серые шеренги —
Все закованы в цепях.
Враг и друг соединились,
Всех связал железный прут,
И под строгим караулом
Люди в каторгу бредут!
Но настал конец.
Дорога,
Что за мной и предо мной,
Не услышит звон кандальный
Над зеленой пеленой…
Я спокоен — не увижу
Здесь картин забытых дней,
Не услышу песен стоны,
Лязг штыков и звон цепей…
Я иду вперед спокойный…
Чу!.. свисток. На всех парах
Вдаль к востоку мчится поезд,
Часовые на постах,
На площадках возле двери,
Где один, где двое в ряд…
А в оконца, сквозь решетки,
Шапки серые глядят!
Когда я последний цехин промотал
И мне изменила невеста —
Лукавый далмат мне с усмешкой сказал:
«Пойдем-ка в приморское место.
Там много красавиц в высоких стенах
И более денег, чем камней в горах.Кафтан на солдате из бархата сшит;
Не жизнь там солдату — а чудо:
Поверь мне, товарищ, и весел и сыт
Вернешься ты в горы оттуда…
Долимая на тебе серебром заблестит,
Кинжал на цепи золотой зазвенит.Как только мы в город с тобою войдем,
Нас встретят приветные глазки,
А если под окнами песню споем,
От всех нам посыплются ласки…
Пойдем же скорее, товарищ, пойдем!
Мы с деньгами в горы оттуда придем».И вот за безумцем безумец побрел
Под кров отделенного неба:
Но воздух чужбины для сердца тяжел.
Но вчуже — нет вкусного хлеба;
В толпе незнакомцев я словно в степи —
И плачу и вою, как пес на цепи… Тут не с кем размыкать печали своей
И некому в горе признаться;
Пришельцы из милой отчизны моей
Родимых привычек стыдятся;
И я, как былинка под небом чужим,
То холодом сдавлен, то зноем палим.Ах, любо мне было средь отческих гор,
В кругу моих добрых собратий;
Там всюду встречал я приветливый взор
И дружеский жар рукожатий;
А здесь я как с ветки отпавший листок.
Заброшенный ветром в сердитый поток.
Люблю я цепи синих гор,
Когда, как южный метеор,
Ярка без света и красна
Всплывает из-за них луна,
Царица лучших дум певца
И лучший перл того венца,
Которым свод небес порой
Гордится, будто царь земной.
На западе вечерний луч
Еще горит на ребрах туч
И уступить все медлит он
Луне — угрюмый небосклон;
Но скоро гаснет луч зари...
Высоко месяц. Две иль три
Младые тучки окружат
Его сейчас... вот весь наряд,
Которым белое чело
Ему убрать позволено́.
Кто не знавал таких ночей
В ущельях гор иль средь степей?
Однажды при такой луне
Я мчался на лихом коне
В пространстве голубых долин,
Как ветер волен и один.
Туманный месяц и меня,
И гриву, и хребет коня
Сребристым блеском осыпал;
Я чувствовал, как конь дышал,
Как он, ударивши ногой,
Отбрасываем был землей,
И я в чудесном забытьи
Движенья сковывал свои,
И с ним себя желал я слить,
Чтоб этим бег наш ускори́ть.
И долго так мой конь летел...
И вкруг себя я поглядел:
Все та же степь, все та ж луна...
Свой взор ко мне склонив, она,
Казалось, упрекала в том,
Что человек с своим конем
Хотел владычество степей
В ту ночь оспоривать у ней!
Декабристы,
Это первый ветер свободы,
Что нежданно сладко повеял
Над Россией в цепях и язвах.
Аракчеев, доносы, плети
И глухие, темные слухи,
И слепые, страшные вести,
И военные поселенья.
Жутко было и слово молвить,
Жутко было и в очи глянуть.
Суд продажный творил расправу.
Вдруг повеял ветер свободы,
Вдруг запели вольную песню
Декабристы! День морозный
Был нерадостным солнцем залит.
Заиграли трубы в казармах,
Заблестели холодом ружья,
И полки на улицу вышли.
«Ну, товарищи, Бог нас видит,
Постоим за правое дело,
Разобьем постылые цепи,
Есть присяга вернее царской,
То присяга родины милой,
Умереть за нее — клянемся!»
Обнимали друг друга, плача,
И сияло зимнее солнце
Так тревожно, темно, печально,
Точно знало… Точно знало:
Близок час — и серые пушки
Задымятся вдоль по Галерной,
И мятежники в страхе дрогнут
Пред железною царской силой…
«Все погибло — прощай свобода —
Чья судьба — тосковать в Сибири,
Чья судьба — умереть на плахе.
Все погибло — прощай, свобода».
Грохотали царские пушки.
И туманилось дымное солнце,
И неправда торжествовала
На Сенатской площади мертвой.
Вольный ветер свободы милой,
Где ты, где ты! Декабристы!
Умирая на черной плахе,
Задыхаясь в цепях в Сибири,
Вы не знали, какою славой
Имена засияют ваши.
Слава мученикам свободы,
Слава первым поднявшим знамя,
Знамя то, что широко веет
Над Россией освобожденной:
Светло-алое знамя чести.
Пропоем же вечную память
Тем, кто нашу свободу начал,
Кто своею горячей кровью .
Оросил снега вековые —
Декабристам!
при Димитрии Донском, прежде знаменитого сражения при Непрядве (Посвящено А. А. Воейковой)Стоит за олтари святые,
За богом венчанных царей,
За гробы праотцов родные,
За жен, за отцов и детей.
ЛобановО бранный витязь! ты печален,
Один, с поникшею главой,
Ты бродишь, мрачный и немой,
Среди могил, среди развалин;
Ты видишь в родине своей
Следы пожаров и мечей.И неужель трава забвенья
Успеет вырость на гробах,
Пока не вспыхнет в сих полях
Война решительного мщенья?
Или замолкла навсегда
Твоя за родину вражда? Твои отцы славяне были,
Железом страшные врагам;
Чужие руки их рукам
He цепи — злато приносили.
И не свобода ль им дала
Их знаменитые дела? Когда с толпой отважных братий
Ты грозно кинешься на бой, -
Кто сильный сдержит пред тобой
Врагов тьмочисленные рати?
Кто сгонит бледность с их лица
При виде гневного бойца? Рука свободного сильнее
Руки измученной ярмом:
Так с неба падающий гром
Подземных грохотов звучнее;
Так песнь победная громчей
Глухого скрежета цепей! Не гордый дух завоеваний
Зовет булат твой из ножон:
За честь, за веру грянет он
В твоей опомнившейся длани —
И перед челами татар
Не промахнется твой удар! На бой, на бой! — И жар баянов
С народной славой оживет,
И арфа смелых пропоет:
«Конец владычеству тиранов:
Ужасен хан татарский был,
Но русской меч его убил!»
Зубцы, ремни, колеса, цепи,
Свист поршней, взмахи рычага;
Вне — замыслы, наружу — цели,
Но тайна где-то спит, строга.
Взмах! Взлет! Челнок, снуй! Вал, вертись вкруг!
Привод, вихрь дли! не опоздай!
Чтоб двинуть косность, влить в смерть искру,
Ткать ткань, свет лить, мчать поезда!
Машины! Строй ваш вырос бредом,
Земля гудит под ваш распев;
Мир в ваши скрепы веком предан,
В вас ждет царей, оторопев.
Вы — всюду: некий призрак вещий,
Что встарь вставал из лунных мшин!
На всех путях, на каждой вещи —
Клеймо познанья, след машин.
Нам жизнь творят цилиндры, оси,
Эксцентрики, катки… Ждем дня —
Корабль в простор планетный бросить,
Миры в связь мира единя!
Сеть проволок, рельс перевивы,
Незримый ток в лучи антенн:
Мы в них сильны, в их вере живы,
И нет пределов! и нет стен!
Вертись, вал! Поршень, бей! вей цепи!
Лети творить, незримый ток!
Вне — замыслы! наружу — цели!
Но в чьей руке святой моток?
Здесь что? Мысль роль мечты играла,
Металл ей дал пустой рельеф;
Смысл — там, где змеи интеграла
Меж цифр и букв, меж d и f!
Там — власть, там творческие горны!
Пред волей числ мы все — рабы.
И солнца путь вершат, покорны
Немым речам их ворожбы.
«Все миновалось
Мимо промчалось
Время любви.
Страсти мученья!
В мраке забвенья
Скрылися вы.
Так я премены
Сладость вкусил;
Гордой Елены
Цепи забыл.
Сердце, ты в воле!
Все позабудь;
В новой сей доле
Счастливо будь.
Только весною
Зефир младою
Розой пленен;
В юности страстной
Был я прекрасной
В сеть увлечен.
Нет, я не буду
Впредь воздыхать,
Страсть позабуду;
Полно страдать!
Скоро печали
Встречу конец.
Ах! для тебя ли,
Юный певец,
Прелесть Елены
Розой цветет?..
Пусть весь народ,
Ею прельщенный,
Вслед за мечтой
Мчится толпой;
В мирном жилище,
На пепелище,
В чаще простой
Стану в смиренье
Черпать забвенье
И — для друзей
Резвой рукою
Двигать струною
Арфы моей».
В скучной разлуке
Так я мечтал,
В горести, в муке
Себя услаждал;
В сердце возжженый
Образ Елены
Мнил истребить.
Прошлой весною
Юную Хлою
Вздумал любить.
Как ветерочек
Ранней порой
Гонит листочек
С резвой волной,
Так непрестанно
Непостоянный
Страстью играл,
Лилу, Темиру,
Всех обожал,
Сердце и лиру
Всем посвящал.
Что же? — напрасно
С груди прекрасной
Шаль я срывал.
Тщетны измены!
Образ Елены
В сердце пылал!
Ах! возвратися,
Радость очей,
Хладна, тронися
Грустью моей.
Тщетно взывает
Бедный певец!
Нет! не встречает
Мукам конец…
Так! до могилы
Грустен, унылый,
Крова ищи!
Всеми забытый,
Терном увитый,
Цепи влачи…
Я думал, что любовь погасла навсегда,
Что в сердце злых страстей умолкнул глас мятежный,
Что дружбы наконец отрадная звезда
Страдальца довела до пристани надежной.
Я мнил покоиться близ верных берегов,
Уж издали смотреть, указывать рукою
На парус бедственный пловцов,
Носимых яростной грозою.
И я сказал: «Стократ блажен,
Чей век, свободный и прекрасный,
Как век весны промчался ясной
И страстью не был омрачен,
Кто не страдал в любви напрасной,
Кому неведом грустный плен.
Блажен! но я блаженней боле.
Я цепь мученья разорвал,
Опять я дружбе… я на воле —
И жизни сумрачное поле
Веселый блеск очаровал!»
Но что я говорил… несчастный!
Минуту я заснул в неверной тишине,
Но мрачная любовь таилася во мне,
Не угасал мой пламень страстный.
Весельем позванный в толпу друзей моих,
Хотел на прежний лад настроить резву лиру,
Хотел еще воспеть прелестниц молодых,
Веселье, Вакха и Дельфиру.
Напрасно!.. я молчал; усталая рука
Лежала, томная, на лире непослушной,
Я все еще горел — и в грусти равнодушной
На игры младости взирал издалека.
Любовь, отрава наших дней,
Беги с толпой обманчивых мечтаний.
Не сожигай души моей,
Огонь мучительных желаний.
Летите, призраки… Амур, уж я не твой,
Отдай мне радости, отдай мне мой покой…
Брось одного меня в бесчувственной природе
Иль дай еще летать надежды на крылах,
Позволь еще заснуть и в тягостных цепях
Мечтать о сладостной свободе.
За цепи гор перенесу я взоры:
Здесь—лишь снега встречает жадный взгляд
Да стройных сосен темный, ровный ряд.
Туда, туда, за эти горы
Желал бы смело я перешагнуть.
Когда ж решусь пуститься в дальний путь?
Блестят на солнце снежные уборы
Далеких гор: их недоступна высь;
Но царь-орел—он может вознестись
Туда, туда, за эти горы,
И тешиться охотой в небесах
И отдыхать на чуждых берегах!
На яблоне веселых пташек хоры
Ей про далекий, чудный край поют:
Но все ж, ее мечтанья не зовут
Туда, туда, за эти горы!
Она лишь ждет, пока придет весна,
Счастливая! Спокойна, холодна!…
Но кто всю жизнь твердит себе укоры,
Что он не в силах бросить край родной,
Кто так стремится пламенной душой
Туда, туда, за эти горы,—
Тому и песни птичек говорят
Лишь об одном и льют на сердце яд!
Зачем, зачем, веселых пташек хоры,
Вы прилетели песнею своей
Манить меня все больше, все сильней
Туда, туда, за эти горы?
Зачем не крылья принесла мне ты,
Певунья пташка, а одни мечты?
Ужели эти снежные затворы
Стеной предстанут на моем пути
И никогда уж мне не перейти
Туда, туда, за эти горы?
Меня задушит каменной стеной
И будет мне могилой край родной?
Хочу я прочь отсюда! Манит взоры
Туда, туда—умчаться далеко,
Где дышится так чудно и легко,
Туда, туда, за эти горы!
Ужели ж, заперт и стеснен вокруг,
О камни разобьется гордый дух?
О нет! Блистают снежные уборы
Далеких гор: я верю, я хочу,
Когда-нибудь и я перелечу
Туда, туда, за эти горы!
О, Боже сил! Твой чудный край велик,
Так сделай же, чтоб я в него проник,
И этой страшной каменной стеною
Не замыкай его передо мною!
Т. К.
…Сегодня — день Ольги… Сегодня — за далью
По прежнему где-то сверкает река —
И где-то березы, с любовной печалью
Склоняются к водам… Бегут облака…
И где-то — крестя благодатную землю
Уходят дороги в родные концы —
И сосны, и ели смолистыя дремлют —
И весело-просто звенят бубенцы…
И где-то за днями, за цепью их длинной
Мне видится милая, чистая даль —
И слышу я чутко, как в старой гостинной
Под чьими-то пальцами стонет рояль…
И звуки надежды, и юности тайна —
И все, что вернуться не может назад, —
И сад при усадьбе, и кто-то, случайно —
Как будто случайно — спустившийся в сад…
. . . . . . . . . . . . . . . .
А в доме с колоннами — пир именинный
И запах клубники, и смех, и хрусталь
И песни Чайковскаго в старой гостинной
Его "баркаролла", его "Пастораль" —
И так, уходящий, хотел-бы поймать я
Все то, что вернуться не может назад —
День Ольги, и юность, и белое платье
Как будто случайно сходящее в сад…
где-то за днями, за цепью их длинной.
Я шел под скалами,
Мглой ночи одет,
Я нес темным людям
Божественный свет —
Любовь и свободу
От страха и чар,
И жажду познанья,
И творческий дар.
Вдруг, разорвалася
Ночи занавеса,—
Брызнули в пространство
Молнии Зевеса,
И проснулись боги,
И богини с ложа
Поднялись, пугливым
Криком мир встревожа.
И посланный ими,
В багровом дыму
Мелькнул черный ворон
И ринулся в тьму,—
Он близко… Он ищет
Меж скал и лесов
Того, кто похитил
Огонь у богов…
Я иду — и свет мой
Светит по дороге;
Я уж знаю тайну,
Что не вечны боги…
Мир земной, я знаю,
Пересоздан снова,—
И уста роняют
Пламенное слово.
Не мог утаить я
Святого огня…—
И ворон из мрака
Завидел меня:
Когтями и клювом
Он рвет мою грудь,—
И кровью обрызгав
Тяжелый мой путь.
Пусть в борьбе паду я!
Пусть в цепях неволи
Буду я метаться
И кричать от боли!—
Ярче будет скорбный
Образ мой светиться,
С криком дальше будет
Мысль моя носиться…
И что тогда, боги!
Что сделает гром
С бессмертием духа,
С небесным огнем?
Ведь то, что я создал
Любовью моей,
Сильнее железных
Когтей и цепей!!.
Ровесница векам первовременным,
Твое чело дерзал я попирать!
Как весело питомцам жизни бренным
Из-под небес отважный взгляд бросать:
Внизу, как ад, во мгле овраг зияет,
В венце лучей стоит над ним скала
След вечности! здесь время отдыхает,
Его коса здесь жертвы не нашла.
О жизнь певцов, святое вдохновенье,
Я вижу твой незыблемый алтарь!
Как змей без сил, под ним шипит забвенье.
Земных страстей неодолимый царь.
О сколь блажен, кто с пламенной душою
На сей алтарь свой звучный дар принес:
Он цепь земли отбросил за собою,
И чувствовал присутствие небес!..
В. Григорьев.
Ровесница векам первовременным,
Твое чело дерзал я попирать!
Как весело питомцам жизни бренным
Из-под небес отважный взгляд бросать:
Внизу, как ад, во мгле овраг зияет,
В венце лучей стоит над ним скала
След вечности! здесь время отдыхает,
Его коса здесь жертвы не нашла.
О жизнь певцов, святое вдохновенье,
Я вижу твой незыблемый алтарь!
Как змей без сил, под ним шипит забвенье.
Земных страстей неодолимый царь.
О сколь блажен, кто с пламенной душою
На сей алтарь свой звучный дар принес:
Он цепь земли отбросил за собою,
И чувствовал присутствие небес!..
В. Григорьев.
Все утратил наш век, кроме смеха,—свободной стихии,
Над которой не властны ни скорби, ни силы земныя…
Можно мысль оковать, задержать своевольныя грезы,
Могут выплакать очи последния теплыя слезы
И отчаянья вопли сдавиться в груди человека;
Лишь не ведает смех ни цепей, ни препятствий от века!
И когда царство мрака и лжи своей маской холодной
Мысль упорно гнетет, душит голос свободный,
Из окованной груди, как будто на грех,
Вырывается гордо несдержанный смех,
И от смеха раскатов спадает холодная маска,
Бьет в лицо фарисеев стыда позабытая краска.
Нет сильней на земле и свободней владыки,
Чем властительный смех- вопли, грозные клики,
И угрозы земныя, гордыню и скрежет зубовный,
Своенравную мысль и проклятья, и шепот любовный, —
Все в ничто обращают могучаго смеха раскаты:,
Перед смехом трепещут властителей гордых палаты,
Перед смехом смолкают и хитрость людская, и злоба,
И страшится его все как хладнаго, мрачнаго гроба;
Перед смехом побед торжество разлетается в прах,
И смеются, воспрянув душою в цепях,
Те, что миг лишь один перед тем трепетали
И главою склонялись покорной в тоске и печали.
Смейтесь, други! не ведает смех ни цепей, ни препоны!
Если грудь не дерзает извергнуть проклятья и стоны,
Если гложет вам душу отчаянье долгие годы, —
Смейтесь, други, сильнее в сознаньи духовной свободы!
Смейтесь, други, над мглою, что грозно на бой выступает!
Смейтесь, други, над ложью, что с правдой бороться дерзает!
Пусть властительны скорби и душу борьба утомила,
Смейтесь, други! есть в смехе волшебная, чудная сила!
Смехом вашим, как стройными звуками лир,
От неправды и зла исцеляется мир;
И ведет этот смех вас к победе добра и святыни,
Словно огненный столб, что Израиля вел по пустыне.
ПЕРЕД ШЛАГБАУМОМ.
Я помню, в старые года —
Свободной жизни враг заклятый —
Везде, при везде в города,
Торчал шлагбаум полосатый.
И каждый раз, когда к нему
Кто подезжал в те дни бывало,
Все—цепи, палку и тюрьму
Его глазам напоминало.
Весь город мрачно, как острог,
Смотрел навстречу сквозь затворы:
Гремела цепь, звенел звонок,
Визжали ржавые запоры.
Сердит, угрюм, и пьян всегда
На звон являлся страж дорожный,
Нахально спрашивал: «куда?»
И грубо лез за «подорожной»!
Томил, прописывая вид…
И счастлив, счастлив был проезжий,
Чей паспорт не был позабыт, —
Кто не знакомился со сезжей!…
То были скверные года!
Теперь не то и,—слава Богу!
Теперь, везжая в города,
Иную чувствуешь тревогу.
В санях спокойно развалясь,
Летишь веселый и свободный,
Глядишь, как на бок наклонясь,
Шлагбаум старфй и негодный
Гниет, грустя о старине,
Забытый новыми властями;
Глядмшь, как будка в стороне
Стоит, забитая досками.
Глядишь и—грезишь… И мечта
О веке новом, веке бурном,
Светла, прекрасна и чиста,
Встает в экстазе нецензурном.
И песни рвутся с языка…
A ветер свищет, завывает
И, как живой, под гул звонка
Мне в уши мрачно напеваеть:
"Не горячись, мой фантазер!
Пускай дорожные уставы
Поизменились, пусть и вор,
И плут не ждут теперь заставы,
«Пусть и тебе скакать вольней, —
Все ж будь, как прежде, осторожен,
Пока шлагбаум для идей
Еще нигде не уничтожен».
Муза! прочь от меня!
Я с тобой разрываю все узы.
Право честного слова ценя,
В мир хочу я явиться без музы.
Прочь, развратница!.. Твой Геликон
Шарлатанам стал местом базара,
Лучезарный твой бог Аполлон
Нарядился в ливрею швейцара;
Опозоренный, дряхлый старик
Мелкой лестью сменил вдохновенье
И в прихожих в грязи униженья
От речей неподкупных отвык.
Муза, прочь!.. Не нужна
Мне опора твоя ненавистная;
Ты, порой как весталка скромна,
То нагла, как блудница корыстная.
Перед юным и честным певцом
Ты свой умысел гнусный скрывала:
Подходила с невинным лицом,
Как невеста, пред брачным венцом,
Целомудренно взор опускала.
Ты водила поэта в поля
В наши грустные, русския степи:
Ты рыдала, кляня —
Крепостничества ржавые цепи,
Ты на вопли народные воплем своим отвечала
И могучая песня стонала,
Как стонала родная земля.
Время шло. На сатиры избитые мода
Обратилась в плохое фиглярство,
Спали цепи с народа.
На глазах изумленного барства.
На старинные темы напев,
Что ни шаг представлял неудобства
И свободная муза свой гнев
Променяла на лиру холопства...
А ты, поэт спокойный путь избрав,
Не постыдился нового юродства:
За чечевичную похлебку, как Исав,
Ты на обедах продал первородство.
Нет, муза, прочь!..
В гареме брань и плач… но — входит падишах,
И одалиска еле дышит,—
Мутит ей душу гнев, отчаянье и страх…—
Но разве не сверкнет восторг у ней в очах,
Когда ей ласка грудь всколышет!..
Холодный Север наш печален и суров,—
Но разве он весны не примет,
Когда владычица в предел его снегов
Внесет и ландыши, и трели соловьев,
И горячо его обнимет!
И небо, и земля, и жизнь моя в цепях,
На жизнь я тщетно негодую,
Сжимает душу мне отчаянье и страх…—
Но разве не сквозит любовь в моих речах,
Когда я Бога сердцем чую…
В гареме брань и плач… но — входит падишах,
И одалиска еле дышит,—
Мутит ей душу гнев, отчаянье и страх…—
Но разве не сверкнет восторг у ней в очах,
Когда ей ласка грудь всколышет!..
Холодный Север наш печален и суров,—
Но разве он весны не примет,
Когда владычица в предел его снегов
Внесет и ландыши, и трели соловьев,
И горячо его обнимет!
И небо, и земля, и жизнь моя в цепях,
На жизнь я тщетно негодую,
Сжимает душу мне отчаянье и страх…—
Но разве не сквозит любовь в моих речах,
Когда я Бога сердцем чую…
(Из Гете)
«Что там за звуки пред крыльцом,
За гласы пред вратами?..
В высоком тереме моем
Раздайся песнь пред нами!..»
Король сказал, и паж бежит,
Вернулся паж, король гласит:
«Скорей впустите старца!..»
«Хвала вам, витязи, и честь,
Вам, дамы, обожанья!..
Как звезды в небе перечесть!
Кто знает их названья!..
Хоть взор манит сей рай чудес,
Закройся взор — не время здесь
Вас праздно тешить, очи!»
Седой певец глаза смежил
И в струны грянул живо —
У смелых взор смелей горит,
У жен — поник стыдливо…
Пленился царь его игрой
И шлет за цепью золотой —
Почтить певца седого!..
«Златой мне цепи не давай,
Награды сей не стою,
Ее ты рыцарям отдай,
Бесстрашным среди бою;
Отдай ее своим дьякам,
Прибавь к их прочим тяготам
Сие златое бремя!..
На Божьей воле я пою,
Как птичка в поднебесье,
Не чая мзды за песнь свою —
Мне песнь сама возмездье!..
Просил бы милости одной,
Вели мне кубок золотой
Вином наполнить светлым!»
Он кубок взял и осушил
И слово молвил с жаром:
«Тот дом Сам Бог благословил,
Где это — скудным даром!..
Свою вам милость Он пошли
И вас утешь на сей земли,
Как я утешен вами!..»
Печальны наши дни, вся жизнь полна мученья,
И нет покоя нам, нет радости вокруг…
Тоскливо ноет грудь—и нет душе забвенья
От скорби, от тоски, от безконечных мук!
Над нами—сумрак туч, и светлой нет лазури,
И гибель впереди, и гнет лихой судьбы;
И нам кругом грозят и ураган, и бури,
И цепи мы влачим, как жалкие рабы.
Нет сил… Душа скорбит, и горько льются слезы,
В душе у нас темно, и мрачно впереди,—
В душе надежды все, желания и грезы
Подавленныя спят в измученной груди!..
Печальны наши дни,—вся жизнь полна мученья,
Цепями, как рабы, мы связаны судьбой…
Проснись, певец, воспрянь и, полон вдохновенья,
Нам песнь могучую восторженно ты спой!
И славу дней былых, и блеск поведай миру,
Чтоб смело прозвучал могучий гимн певца,
Струнами звучными своей свободной лиры
Всесильно пробуждай заснувшия сердца!..
Да прозвучит опять та песня вековая,
Заветный, мощный гимн и дедов, и отцов,
Что в буре битв звучал, сердца одушевляя,
И лаврами венчал отважных храбрецов!..
О, пой, певец, и песнь восторгом вдохновенья
Разсеет прежний мрак из дремлющих сердец,
Вернет надежды нам и светлыя стремленья,—
Святой, могучий гимн о пой нам, пой, певец!..
Пусть песни смелыя страну мою, как море,
Волнуют бурею и хоть на миг дадут
Забыть тернистый путь страдания и горя,
И к возрождению, и к жизни нас ведут!..
Печальны наши дни, вся жизнь полна мученья;
Цепями, как рабы, мы связаны судьбой…
Проснись, певец, воспрянь и, полон вдохновенья,
Нам песнь могучую восторженно ты спой!..
Британцы, зачем вы волочите плуг
Для лордов, что в тесный замкнули вас круг?
Зачем вы готовите пышные платья
Тиранам, которые шлют вам проклятья?
Зачем бережете вы, жалко стеня,
От первого дня до последнего дня
Шершней беззастенчивых, пот ваш сосущих,
Не пот ваш сосущих, а кровь вашу пьющих?
Зачем вы, о, Пчелы родимой страны,
Оружье и цепи готовить должны,
Чтоб шершни без жала, презревши заботы,
У вас отнимали добычу работы?
У вас есть достаток, досуг и покой,
Уют и слиянье с душой дорогой?
Что ж вы покупаете этой ценою,
Томленьем, и страхом, и мукой тройною?
Хлеба вы взрастили, — другой их пожнет;
Богатства нашли вы, — другой их возьмет;
Вы платья соткали — кому? — для чужого;
Оружье сковали — для власти другого.
Растите хлеба, — но не наглым глупцам;
Ищите богатства, — не дерзким лжецам;
И тките одежду, — но смерть паразиту,
И куйте оружье, — себе на защиту.
Ну, прячьтесь в подвалы, отверженный род.
Вы строили замки, другой в них живет.
Вы цепи трясете, что сами сковали,
Дрожите пред силою вашей же стали.
Берите-ка заступ, ну-ну, не робей,
Наметьте могилы, копайте скорей.
И, в саван одевшись толпой бледнолицей,
Умрите, вам Англия будет гробницей.
В дни юности, — ее клеврет и новобрачный,
В медовом месяце заманчивых страстей,
Когда еще не знал я роскоши цепей,
Ни кандалов нужды суровой и невзрачной,
Когда повсюду я мог находить друзей,
Иль сладко мучиться любовью неудачной,—
Впервые увидал я житницу степей,—
Дешевый город ваш — в грязи, в пыли, но — злачный…
С тех пор прошло немало зол и бед…
С тех пор кого из нас житейский тайный холод
Не сжал в свои тиски, и кто из нас не сед!?
Подешевело все, чем дорожил поэт!
Одряхло все, что было в цвете лет,—
И дорог стал помолодевший город.
В дни юности, — ее клеврет и новобрачный,
В медовом месяце заманчивых страстей,
Когда еще не знал я роскоши цепей,
Ни кандалов нужды суровой и невзрачной,
Когда повсюду я мог находить друзей,
Иль сладко мучиться любовью неудачной,—
Впервые увидал я житницу степей,—
Дешевый город ваш — в грязи, в пыли, но — злачный…
С тех пор прошло немало зол и бед…
С тех пор кого из нас житейский тайный холод
Не сжал в свои тиски, и кто из нас не сед!?
Подешевело все, чем дорожил поэт!
Одряхло все, что было в цвете лет,—
И дорог стал помолодевший город.
Распахнитесь, орлиные крылья,
Бей, набат, и гремите, грома, —
Оборвалися цепи насилья,
И разрушена жизни тюрьма!
Широки черноморские степи,
Буйна Волга, Урал златоруд, —
Сгинь, кровавая плаха и цепи,
Каземат и неправедный суд!
За Землю, за Волю, за Хлеб трудовой
Идем мы на битву с врагами, —
Довольно им властвовать нами!
На бой, на бой!
Пролетела над Русью жар-птица,
Ярый гнев зажигая в груди…
Богородица наша Землица, —
Вольный хлеб мужику уроди!
Сбылись думы и давние слухи, —
Пробудился народ-Святогор;
Будет мед на домашней краюхе,
И на скатерти ярок узор.
За Землю, за Волю, за Хлеб трудовой
Идем мы на битву с врагами, —
Довольно им властвовать нами!
На бой, на бой!
Хлеб да соль, Костромич и Волынец,
Олончанин, Москвич, Сибиряк!
Наша Волюшка — божий гостинец —
Человечеству светлый маяк!
От Байкала до теплого Крыма
Расплеснется ржаной океан…
Ослепительней риз серафима
Заревой Святогоров кафтан.
За Землю, за Волю, за Хлеб трудовой
Идем мы на битву с врагами, —
Довольно им властвовать нами!
На бой, на бой!
Ставьте ж свечи мужицкому Спасу!
Знанье — брат и Наука — сестра,
Лик пшеничный, с брадой солнцевласой —
Воплощенье любви и добра!
Оку Спасову сумрак несносен,
Ненавистен телец золотой;
Китеж-град, ладан Саровских сосен —
Вот наш рай вожделенный, родной.
За Землю, за Волю, за Хлеб трудовой
Идем мы на битву с врагами, —
Довольно им властвовать нами!
На бой, на бой!
Верьте ж, братья, за черным ненастьем
Блещет солнце — господне окно;
Чашу с кровью — всемирным причастьем
Нам испить до конца суждено.
За Землю, за Волю, за Хлеб трудовой
Идем мы на битву с врагами, —
Довольно им властвовать нами!
На бой, на бой!
Трескучей дробью барабанят ружья
По лиственницам сизым и по соснам.
Случайный дрозд, подраненный, на землю
Валится с криком, трепеща крылом.
Холодный лес, и снег, и ветер колкий…
И мы стоим рассыпанною цепью, —
В руках двустволки, и визжат протяжно
Мордашки на отпущенных ремнях…
Друзья, молчите! Он залег упорно, —
И только пар повиснул над берлогой,
И только слышен храп его тяжелый
Да низкая и злая воркотня…
Друзья, молчите! Пусть, к стволу прижавшись,
Прицелится охотник терпеливый!
И гром ударит между глаз звериных,
И туша, вздыбленная, затрепещет
И рухнет в мерзлые кусты и снег!
Так мы теперь раскинулись облавой —
Поэты, рыбаки и птицеловы,
Ремесленники, кузнецы — широ̀ко
В лесу холодном, где колючий ветер
Нам в лица дует. Мы стоим вокруг
Берлоги, где засел в кустах замерзших
Мир, матерой и тяжкий на подем…
Эй, отпускайте псов, пускай потреплют!
Пускай вопьются меткими зубами
В затылок крепкий! И по снегу быстро,
По листьям полым, по морозной хвое,
Через кусты катясь шаром визжащим,
Летят собаки. И уже встает
Из темноты берлоги заповедной
Тяжелый мир, огромный и косматый, —
И под его опущенною лапой
Тяжелодышащий скребется пес.
И мы стоим рассыпанною цепью —
Поэты, рыбаки и птицеловы.
И, вздыбленный, идет на нас, качаясь,
Мир матерой. И вот один из нас —
Широкоплечий, русый и упорный —
Вытаскивает нож из сапога
И, широко расставив ноги, ждет
Хрипящего и бешеного зверя.
И зверь идет. Кусты трещат и гнутся,
Испуганный перелетает дрозд.
И мы стоим рассыпанною цепью, —
И руки онемели, и не можем
Прицелиться медведю между глаз…
А зверь идет… И сумрачный рабочий
Стоит в снегу и нож в руке сжимает,
И шею вытянул, и осторожно
Глядит в звериные глаза… Друзья,
Облава близится к концу! Ударит
Рука рабочья в сердце роковое,
И захрипит, и упадет тяжелый
Свирепый мир — в промерзшие кусты…
А мы, поэты, что̀ во время боя
Стояли молча, — мы сбежимся дружно,
И над огромным и косматым трупом
Мы славу победителю споем!
для выпуска благородных девиц
Смольного монастыря
Один голос
Прости, гостеприимный кров,
Жилище юности беспечной!
Где время средь забав, веселий и трудов
Как сон промчалось скоротечной.
Хор
Прости, гостеприимный кров,
Жилище юности беспечной!
Подруги! сердце в первый раз
Здесь чувства сладкие познало;
Здесь дружество навек златою цепью нас,
Подруги милые, связало.
Так! сердце наше в первый раз
Здесь чувства сладкие познало.
Виновница счастливых дней!
Прими сердец благодаренья:
К тебе летят сердца усердные детей
И тайные благословенья.
Виновница счастливых дней!
Прими сердец благодаренья!
Наш царь, подруги, посещал
Сие жилище безмятежно:
Он сам в глазах детей признательность читал
К его родительнице нежной.
Монарх великий посещал
Жилище наше безмятежно!
Простой, усердной глас детей
Прими, о боже, покровитель!
Источник новый благ и радости пролей
На мирную сию обитель.
И ты, о боже, глас детей
Прими, всесильный покровитель!
Мы чтили здесь от юных лет
Закон твой, благости зерцало;
Под сенью олтарей, тобой хранимый цвет,
Здесь юность наша расцветала.
Мы чтили здесь от юных лет
Закон твой, благости зерцало.
Финал
Прости же ты, священный кров,
Обитель юности беспечной.
Где время средь забав, веселий и трудов
Как сон промчалось скоротечной!
Где сердце в жизни в первый раз
От чувств веселья трепетало,
И дружество навек златою цепью нас,
Подруги милые, связало!
Мой дед, — не знали вы его? —
Он был нездешних мест.
Теперь за тихою травой
Стоит горбатый крест.
Хоть всем по-разному любить,
Никто любви не чужд.
Мой дед хотел актёром быть
И трагиком к тому ж.
Он был горбат — мой бедный дед.
Но тем, кого увлёк
Высокой рампы нежный свет,
Не знать других дорог.
Ведь если сердце на цепи —
Ту цепь не будешь рвать.
И дед суфлёром поступил —
Слова других шептать.
Лилось мольеровских острот
Крепчайшее вино,
И датский принц горел костром,
Велик и одинок.
И каждый вечер зал кипел,
Смеялся и рыдал,
И лишь суфлёр своих цепей
Всю жизнь не разорвал.
Вино! — Ты избавитель
От тяжести судьбы.
Мой бедный дед, простите,
Он пьяницею был.
И в рваной кацавейке
Ходил, и пел, и пел:
«Судьба моя индейка,
Нерадостный удел.
Ей незнакома жалость.
Держись,
держись,
держись!»
Да!
Трагику досталась
Комическая жизнь.
И вечером, под градусом,
Он шёл, золы серей…
Цвела кудрявой радостью
Весенняя сирень.
И бодрый жук летал в саду,
Питаясь мёдом рос.
И дед искал свою звезду
Средь многих сотен звёзд.
— Звезда моя! Звезда моя!
Изменница! Согрей! —
Но над тоскою пьяною
Смеялася сирень.
И ночь по-прежнему цвела,
Красива и горда.
И кто же знает, где была
Коварная звезда?
А дед шагал в свою тюрьму,
В суфлёрский уголок,
И снились, может быть, ему
И Гамлет, и Шейлок.
Но пробил час, последний час,
В ночную глубину.
Костёр заброшенный погас,
Насмешливо мигнув.
И там, где тихая трава, —
Крест
С надписью такою:
«Раб божий Дмитриев Иван
Скончался от запоя».
Весна моя, весна моя,
Непрожитой мой день!
Цветёт всё та же самая
Кудрявая сирень.
И мы рядами на борьбу
Идём, забыв про страх,
И покорённую судьбу
Несём в своих руках.
Проходят дни, бегут года,
Как отблески зари,
И надо мной моя звезда
Приветливо горит.
Она любых огней сильней,
И пять у ней концов,
И умирает рядом с ней
Звезда моих отцов.
О любимец бога брани,
Мой товарищ на войне!
Я платил с тобою дани
Богу славы — не одне:
Ты на кивере почтенном
Лавры с миртом сочетал;
Я в углу уединенном
Незабудки собирал.
Помнишь ли, питомец славы,
Индесальми? Страшну ночь? —
Не люблю такой забавы,
Молвил я, — и с музой прочь!
Между тем как ты штыками
Шведов за лес провожал,
Я геройскими руками…
Ужин вам приготовлял.
Счастлив ты, шалун любезный,
И в Цитерской стороне:
Я же — всюду бесполезный,
И в любви, и на войне;
Время жизни в скуке трачу
(За крилатый счастья миг!)
Ночь зеваю… утром плачу
Об утрате снов моих.
Тщетны слезы! Мне готова
Цепь, сотканна из сует;
От родительского крова
Я опять на море бед.
Мой челнок Любовь слепая
Правит детскою рукой;
Между тем как Лень, зевая,
На корме сидит со мной.
Может быть, как быстра младость
Убежит от нас бегом,
Я возьмусь за ум… да радость
Уживется ли с умом?
Ах! почто же мне заране,
Друг любезный, унывать?
Вся судьба моя в стакане!
Станем пить и воспевать:
«Счастлив! счастлив, кто цветами
Дни любови украшал;
Пел с беспечными друзьями,
А о счастии… мечтал!
Счастлив он, и втрое боле,
Всех вельможей и царей!
Так давай в безвестной доле,
Чужды рабства и цепей,
Кое-как тянуть жизнь нашу,
Часто с горем пополам;
Наливать полнее чашу
И смеяться дуракам!»
Зри, как быстро четы волною игривой кружатся,
Чуть досязая земли резвой, крылатой стопой!
Тени ли зрю я эѳирныя, свергшия тела оковы?
Эльфы ль в сияньи луны светлою цепью плывут?
Как, зефиром колеблемый, дым струится летучий,
Словно в сребристых зыбях легкий колышется челн:
Скачет, топочет стопа под сладостный лад переливов;
Рокот, бряцание струн живость вливает в тела:
Вот, как будто стремясь разторгнуть цепь хоровода,
Там, в стеснившийся ряд мчится отважно чета.
Быстро пред ней разступается ход, исчезая за нею;
Словно волшебным жезлом вдруг заграждается путь.
Мигом от взоров она потерялась; в смятении диком
Гибнет пленительный строй, двигаясь рушится мир.
Нет, там ликуя несется она; развивается узел;
Лишь в измененнной красе снова раждается чин,
Вечно рушася, зиждется вечно, вращаясь, творенье;
Тайный закон естества правит игрой перемен.
Но от чего же, вещай, непрестанно вратятся предметы
И в движеньи существ царствуеш вечный покой?
Всяк владыка, свободен, лишь сердца внушенью подвластен
И скоротечно спешит общей, известной стезей?
Хочешь ли знать? То устав гармонии, мощной богини:
Дружною пляской она буйный смиряет скачок;
Как Немезида, златой сладкозвучья уздой укрощает
Дикую радость души, пылкий, кипящий восторг.
Или вотще для тебя рокочет музыка вселенной?
Иль не чарует тебя стройнаго пенья поток,
Ни восхитительный лад, согласие чудное тварей,
Ни круговой хоровод, плавно в пространствах небес
Движущий светлыя солнцы на поприщах, смело извитых?
Меры, хранимой в игре, в действиях ты не блюдешь.
В стольном Киеве великом
Князь Владимир пировал;
Окружен блестящим ликом,
В светлой гридне заседал.
Всех бояр своих премудрых,
Всех красавиц лепокудрых,
Сильных всех богатырей
Звал он к трапезе своей.
За дубовый стол сахарных
Сорок яств принесены;
Меду сладкого янтарных
Сорок чаш опразднены —
Всех живит веселье ново;
Изронил златое слово
Князь к гостям: «Пошлем гонца,—
Грустен пир, где нет певца».
Молвил князь; гонец поспешный
Скоро в путь, скорей — назад,
И, певец на пир утешный,
Вдохновенный с ним Услад.
Вещий перст живые струны
Всколебал; гремят перуны:
Зверем рыщет он в леса,
Вьется птицей в небеса.
Бодры юноши внимали,
Быстрый взор в певца вперя;
Девы красные вздыхали,
Робким оком долу зря.
Князь, чудясь искусству дивну,
Повелел златую гривну
С цепью бисерной принесть —
Песней сладких в мзду и честь.
«Не дари меня ты златом,
Цепью редкой не дари.
Пусть в наряде сем богатом
В брань текут богатыри;
Им бояр укрась почтенных,
Власти бременем стягченных:
Воин — меч, а судия —
Щит державы твоея.
Я пою, как птица в поле,
Оживленная весной;
Я пою: чего мне боле?
Песнь от сердца — дар драгой.
Если ж хочешь, князь, награду
По желанью дать Усладу, —
Пусть почтит меня княжна
Кубком светлого вина».
Налит кубок: «Будьте здравы,
Гости честные, всегда;
Обо мне во дни забавы
Вспомяните иногда.
Дом ваш полон всем, и сами
Вы любимы небесами:
Благодарны ж будьте им,
Сколько гость ваш вам самим».