_Не сотвори себе кумира_;
Но, верный сердцу одному,
Я был готов все блага мира
Отдать кумиру моему.
Кумир немой, кумир суровый,
Он мне сиял как божество,
И я клялся его оковы
Влачить до гроба моего.Полубезумен и тревожен,
С печатью скорби на челе,
В цепях я мнил, что рай возможен
Не в небесах, а на земле, —
Так, чем свобода безнадежней,
Чем наши цепи тяжелей,
Тем ярче блеск надежды прежней
Иль идеал грядущих дней.Но я разбил кумир надменный,
Кумир развенчанный — упал,
И я же, раб его смиренный,
Его обломки растоптал.
И без любви, без упованья,
Не призывая тайных сил,
Я глубоко мои страданья
В самом себе похоронил.
О, ночь! Закрой меня, когда — совсем усталый —
Кончаю я свой день. Кругом совсем темно;
И этой темнотой как будто сняты стены:
Тюрьма и мир сливаются в одно.
И я могу уйти! Но не хочу свободы:
Я знаю цену ей, я счастья не хочу!
Боюсь пугать себя знакомым звуком цепи, —
Припав к углу, я, как и цепь, молчу...
Возьми меня, о, ночь! Чтоб ничего ни видеть,
Ни чувствовать, ни знать, ни слышать я не мог,
Чтоб зарожденья чувств и проблеска сознанья
Я как-нибудь в себе не подстерег...
И в наших городах, в этой каменной бойне,
Где взмахи рубля острей томагавка,
Где музыка скорби лишена гармоний,
Где величава лишь смерть, а жизнь — только ставка;
Как и в пышных пустынях баснословных Аравии,
Где царица Савская шла ласкать Соломона, —
О мираже случайностей мы мечтать не вправе;
Все звенья в цепь, по мировым законам.
Нам только кажется, что мы выбираем;
Нет, мы все — листья в бездушном ветре!
Но иногда называем мы минуты — раем,
Так оценим подарок, пусть их всего две-три!
Если с тобой мы встретились зачем-то и как-то,
То потому, что оба увлекаемы вдаль мы;
Жизнь должна быть причудлива, как причудлив кактус;
Жизнь должна быть прекрасна, как прекрасны пальмы.
И если наши губы отравлены в поцелуе,
Хотя и пытаешься ты порой противоречить, —
Это потому, что когда-то у стен Ветилуи
Два ассирийских солдата играли в чет и нечет.
Бесправный, как дитя, и мальчик по летам,
Душою преданный убийственным страстям,
Не ведая стыда, не веря в добродетель,
Обмана бес и лжи сочувственный свидетель,
Искусный лицемер от самых ранних дней,
Изменчивый, как вихрь на вольности полей,
Обманщик скромных дев, друзей неосторожных,
От школьных лет знаток условий света ложных, —
Дамет изведал путь порока до конца
И прежде остальных достиг его венца.
Но страсти, до сих пор терзая сердце, властно
Велят ему вкушать подонки чаши страстной;
Пронизан похотью, он цепь за цепью рвет
И в чаше прежних нег свою погибель пьет.
Постыдно гибнет наше время!..
Наследство дедов и отцов,
Послушно носит наше племя
Оковы тяжкие рабов.
И стоим мы позорной доли!
Мы добровольно терпим зло:
В нас нет ни смелости, ни воли…
На нас проклятие легло!
Мы рабство с молоком всосали,
Сроднились с болью наших ран.
Нет! в нас отцы не воспитали,
Не подготовили граждан.
Не мстить нас матери учили
За цепи сильным палачам —
Увы! бессмысленно водили
За палачей молиться в храм!
Про жизнь свободную не пели
Нам сестры… нет! под гнетом зла
Мысль о свободе с колыбели
Для них неведомой была!
И мы молчим. И гибнет время…
Нас не пугает стыд цепей —
И цепи носит наше племя
И молится за палачей…
Вот он — Христос — в цепях и розах
За решеткой моей тюрьмы.
Вот агнец кроткий в белых ризах
Пришел и смотрит в окно тюрьмы.
В простом окладе синего неба
Его икона смотрит в окно.
Убогий художник создал небо.
Но лик и синее небо — одно.
Единый, светлый, немного грустный —
За ним восходит хлебный злак,
На пригорке лежит огород капустный,
И березки и елки бегут в овраг.
И все так близко и так далеко,
Что, стоя рядом, достичь нельзя,
И не постигнешь синего ока,
Пока не станешь сам как стезя…
Пока такой же нищий не будешь,
Не ляжешь, истоптан, в глухой овраг,
Обо всем не забудешь, и всего не разлюбишь,
И не поблекнешь, как мертвый злак.
Ек. Ал. БальмонтВозлюби просторы мгновенья,
Всколоси их звонкую степь,
Чтобы мигов легкие звенья
Не спаялись в трудную цепь.
Ах, как тяжко бремя свободы,
Как темны просторы степей!
Кто вернет темничные своды
И запястья милых цепей? Что рук не свяжете?
Ног не подкосите?
На темной пажити
Меня не бросите?
Не веют крылия
Живых вестей
Здесь, на развилии
Слепых путей.Не зови того, кто уходит,
Не жалей о том, что прошло:
Дарит смерть, а жизнь лишь уводит…
Позабудь и знак, и число.
Ах, как дики эти излоги!
Как грустна вечерняя муть!..
Но иди: в полях без дороги
Пусть неверен будет твой путь.Край одиночества,
Земля молчания…
Сбылись пророчества,
Свершились чаянья.
Под синей схимою
Простерла даль
Неотвратимую
Печаль.
Должен был Герострат сжечь храм Артемиды в Эфесе,
Дабы явить идеал жаждущих славы — векам.
Так же Иуда был должен предать Христа на распятье:
Образ предателя тем был завершен навсегда.
Был Фердинанд принужден оковать цепями Колумба:
Ибо те цепи — пример неблагодарных владык.
А Бонапарте? он мог ли остаться в убежище Эльбы?
Был бы Елены гранит лишним тогда на земле!
Пушкин был должен явить нам, русским, облик Татьяны,
Тютчев был должен сказать: «Мысль изреченная —
ложь!»
Так и я не могу не слагать иных, радостных, песен,
Ибо однажды они были должны прозвучать!
4 апреля 1915
Варшава
Ах, уста, целованные столькими,
Столькими другими устами,
Вы пронзаете стрелами горькими,
Горькими стрелами, стами.
Расцветете улыбками бойкими
Светлыми весенними кустами,
Будто ласка перстами легкими,
Легкими милыми перстами.
Пилигрим, разбойник ли дерзостный —
Каждый поцелуй к вам доходит.
Антиной, Ферсит ли мерзостный —
Каждый свое счастье находит.
Поцелуй, что к вам прикасается,
Крепкою печатью ложится,
Кто устам любимым причащается,
С прошлыми со всеми роднится.
Взгляд мольбы, на иконе оставленный,
Крепкими цепями там ляжет;
Древний лик, мольбами прославленный,
Цепью той молящихся вяжет.
Так идешь местами ты скользкими,
Скользкими, святыми местами. —
Ах, уста, целованные столькими,
Столькими другими устами.
Спускается солнце за степи,
Вдали золотится ковыль,—
Колодников звонкие цепи
Взметают дорожную пыль.
Идут они с бритыми лбами,
Шагают вперед тяжело,
Угрюмые сдвинули брови,
На сердце раздумье легло.
Идут с ними длинные тени,
Две клячи телегу везут,
Лениво сгибая колени,
Конвойные с ними идут.
«Что, братцы, затянемте песню,
Забудем лихую беду!
Уж, видно, такая невзгода
Написана нам на роду!»
И вот повели, затянули,
Поют, заливаясь, они
Про Волги широкой раздолье,
Про даром минувшие дни,
Поют про свободные степи,
Про дикую волю поют,
День меркнет все боле,— а цепи
Дорогу метут да метут…
<Первая половина 1850-х гг.>
В.П. ПоливановуМного, брат, перенесли
На веку с тобою бурь мы.
Помнишь — в город нас свезли.
Под конвоем гнали в тюрьмы.
Била ливнем нас гроза:
И одежда перемокла.
Шел ты, в даль вперив глаза,
Неподвижные, как стекла.
Заковали ноги нам
В цепи.
Вспоминали по утрам
Степи.
За решеткой в голубом
Быстро ласточки скользили.
Коротал я время сном
В желтых клубах душной пыли.
Ты не раз меня будил.
Приносил нам сторож водки.
Тихий вечер золотил
Окон ржавые решетки.
Как с убийцей, с босяком,
С вором
Распева та вечерком
Хором.
Здесь, на во те, мел степей
Вспомним душные палаты,
Неумолчный лязг цепей,
Наши серые халаты.
Не кручинься, брат, о том,
Что морщины лоб изрыли.
Всё забудем: отдохнем —
Здесь, в волнах седой ковыли.
Усмехнулся черемухе, всхлипнул, смочил
Лак экипажей, деревьев трепет.
Под луною на выкате гуськом скрипачи
Пробираются к театру. Граждане, в цепи! Лужи на камне. Как полное слез
Горло — глубокие розы, в жгучих,
Влажных алмазах. Мокрый нахлест
Счастья — на них, на ресницах, на тучах.Впервые луна эти цепи и трепет
Платьев и власть восхищенных уст
Гипсовою эпопеею лепит,
Лепит никем не лепленный бюст.В чьем это сердце вся кровь его быстро
Хлынула к славе, схлынув со щек?
Вон она бьется: руки министра
Рты и аорты сжали в пучок.Это не ночь, не дождь и не хором
Рвущееся: «Керенский, ура!»,
Это слепящий выход на форум
Из катакомб, безысходных вчера.Это не розы, не рты, не ропот
Толп, это здесь, пред театром — прибой
Заколебавшейся ночи Европы,
Гордой на наших асфальтах собой.
На припеке цветик алый
Обезлиствел и поблек —
Свет-детина разудалый
От зазнобушки далек.Он взвился бы буйной птицей
Цепи-вороги крепки,
Из темницы до светлицы
Перевалы далеки.Призапала к милой стежка,
Буреломом залегла.
За окованным окошком —
Колокольная игла.Всё дозоры да запоры,
Каземат — глухой капкан…
Где вы, косы — темны боры,
Заряница — сарафан? В белоструганой светелке
Кто призарился на вас,
На фату хрущата шелка,
На узорный канифас? Заручился кто от любы
Скатным клятвенным кольцом:
Волос — зарь, малина — губы,
В цвет черемухи лицом?.. Захолонула утроба,
Кровь, как цепи, тяжела…
Помяни, душа-зазноба,
Друга — сизого орла! Без ножа ему неволя
Кольца срезала кудрей,
Чтоб раздольней стало поле,
Песня-вихорь удалей.Чтоб напева ветровова
Не забыл крещеный край…
Не шуми ты, мать-дуброва,
Думу думать не мешай!
Ты рвешься в родимыя степи,
Простор и свободу любя,
Но ты забываешь, что цепи
К земле приковали тебя.
Вернее железа и стали
Незримыя цепи забот
Собою победно сковали
Твой мощный орлиный полет.
Порою о них забывая,
Ты снова паришь высоко,
Но цепь тяжела роковая
И с нею летать не легко.
И тщетно могучия силы
В борьбе недостойной губя,
Ты видишь во мраке могилы
Желанный исход для себя.
Цветок, распустившийся пышно
Под тенью зеленых ветвей—
Жестокие рои червей
В ночи подточили неслышно.
Могучий утес—великан
Царил над пучиной морскою,
Он грудью встречал ураган,—
И рухнул, подточен волною.
Неслышно змея подползла,
И выпустив острое жало,
Ужалила в сердце орла
И снова во мраке пропала.
Среди наступающей мглы
Он гибнет, и меркнущим оком
Следит он, как в небе высоком
Свободно кружатся орлы.
А снег повалится, повалится…
и я прочту в его канве,
что моя молодость повадится
опять заглядывать ко мне.И поведет куда-то за руку,
на чьи-то тени и шаги,
и вовлечет в старинный заговор
огней, деревьев и пурги.И мне покажется, покажется
по Сретенкам и Моховым,
что молод не был я пока еще,
а только буду молодым.И ночь завертится, завертится
и, как в воронку, втянет в грех,
и моя молодость завесится
со мною снегом ото всех.Но, сразу ставшая накрашенной
при беспристрастном свете дня,
цыганкой, мною наигравшейся,
оставит молодость меня.Начну я жизнь переиначивать,
свою наивность застыжу
и сам себя, как пса бродячего,
на цепь угрюмо посажу.Но снег повалится, повалится,
закружит все веретеном,
и моя молодость появится
опять цыганкой под окном.А снег повалится, повалится,
и цепи я перегрызу,
и жизнь, как снежный ком, покатится
к сапожкам чьим-то там, внизу.
Порою к узнику, в холодный мрак темницы,
Ворвется, словно друг, из синевы небес
Веселый голосок порхнувшей мимо птицы…
И вдруг мелькнут пред ним: над речкой темный лес,
Немая даль полей в картине прихотливой,
И чешуя реки на зелени лугов,
И за семьею хат парча безбрежной нивы
С лазурью свежею стыдливых васильков…
Мелькнет… и, поражен родным воспоминаньем,
К решетке роковой прижался он лицом…
Но сон и мрак вокруг, и, чужд его страданьям,
Бесстрашный часовой проходит под окном.
Так и теперь: ко мне, как голос пташки вольной,
С задором юности, с росой правдивых слез,
Из терема мечты, живой, самодовольной,
Ворвался твой привет, питомец пылких грез…
Благодарю тебя!.. Волшебные страницы
Я в сердце сохраню… Но цепи долгих лет?..
Те цепи не разбить мечтами вольной птицы!..
Оставь меня, оставь! И мрак моей темницы
Напрасно не тревожь и позабудь, поэт!..
Ты рвешься в родимые степи,
Простор и свободу любя,
Но ты забываешь, что цепи
К земле приковали тебя.
Вернее железа и стали
Незримые цепи забот
Собою победно сковали
Твой мощный орлиный полет.
Порою о них забывая,
Ты снова паришь высоко,
Но цепь тяжела роковая
И с нею летать нелегко.
И тщетно могучие силы
В борьбе недостойной губя,
Ты видишь во мраке могилы
Желанный исход для себя.
Цветок, распустившийся пышно
Под тенью зеленых ветвей —
Жестокие рои червей
В ночи подточили неслышно.
Могучий утес — великан
Царил над пучиной морскою,
Он грудью встречал ураган, —
И рухнул, подточен волною.
Неслышно змея подползла,
И выпустив острое жало,
Ужалила в сердце орла
И снова во мраке пропала.
Среди наступающей мглы
Он гибнет, и меркнущим оком
Следит он, как в небе высоком
Свободно кружатся орлы.
Меня тяжелый давит свод,
Большая цепь на мне гремит.
Меня то ветром опахнет,
То все вокруг меня горит!
И, головой припав к стене,
Я слышу, как больной во сне,
Когда он спит, раскрыв глаза, —
Что по земле идет гроза.
Налетный ветер за окном,
Листы крапивы шевеля,
Густое облако с дождем
Несет на сонные поля.
И божьи звезды не хотят
В мою темницу бросить взгляд;
Одна, играя по стене,
Сверкает молния в окне.
И мне отраден этот луч,
Когда стремительным огнем
Он вырывается из туч…
Я так и жду, что божий гром
Мои оковы разобьет,
Все двери настежь распахнет
И опрокинет сторожей
Тюрьмы безвыходной моей.
И я пойду, пойду опять,
Пойду бродить в густых лесах,
Степной дорогою блуждать,
Толкаться в шумных городах…
Пойду, среди живых людей,
Вновь полный жизни и страстей,
Забыть позор моих цепей.
Не плачь о неземной отчизне
И помни, — более того,
Что есть в твоей мгновенной жизни,
Не будет в смерти ничего.
И жизнь, как смерть, необычайна…
Есть в мире здешнем — мир иной.
Есть ужас тот же, та же тайна —
И в свете дня, как в тьме ночной.
И смерть и жизнь — родные бездны:
Они подобны и равны,
Друг другу чужды и любезны,
Одна в другой отражены.
Одна другую углубляет,
Как зеркало, а человек
Их съединяет, разделяет
Своею волею навек.
И зло, и благо, — тайна гроба
И тайна жизни — два пути —
Ведут к единой цели оба.
И всё равно, куда идти.
Будь мудр, — иного нет исхода.
Кто цепь последнюю расторг,
Тот знает, что в цепях свобода
И что в мучении — восторг.
Ты сам — свой Бог, ты сам свой ближний,
О, будь же собственным Творцом,
Будь бездной верхней, бездной нижней,
Своим началом и концом.
Расступись, гора, развались, гора,
Покажи мне, что в недрах твоих!
Что сокрыто в тебе, что таится в тебе —
Не богатство ли руд золотых?
Ты скажи мне, гора, ты поведай, гора,
Под тобою не клад ли лежит?
Иль не злато в тебе, не богатство в тебе,
А разросся гранит, да гранит? Ты раскройся, судьба, развернися, судьба!
Покажи, что в твоей глубине!
Что грядущие дни — отдалённые дни —
В них назначены ль радости мне?
Мне отрады ли ждать? Мне восторгов ли ждать?
Совершатся ль желанья мои?
Иль мой жребий в тоске, в неизменной тоске Пить лишь горечь, не сладость любви?
Неподвижна гора, непреклонна судьба;
Что в них скрыто — неведомо нам.
Заступ гору сечёт, но судьбы не пробьёт,
Вечной тайны не вскроет очам.
Это цепи души — жить незнанья в глуши
И смиренно ждать лучшей поры;
Как же цепь мне сорвать, как судьбу разгадать,
Вскрыть утробу сей страшной горы?
Наплывала тень… Догорал камин,
Руки на груди, он стоял один,
Неподвижный взор устремляя вдаль,
Горько говоря про свою печаль:
«Я пробрался вглубь неизвестных стран,
Восемьдесят дней шёл мой караван;
Цепи грозных гор, лес, а иногда
Странные вдали чьи-то города,
И не раз из них в тишине ночной
В лагерь долетал непонятный вой.
Мы рубили лес, мы копали рвы,
Вечерами к нам подходили львы.
Но трусливых душ не было меж нас,
Мы стреляли в них, целясь между глаз.
Древний я отрыл храм из-под песка,
Именем моим названа река,
И в стране озёр пять больших племён
Слушались меня, чтили мой закон.
Но теперь я слаб, как во власти сна,
И больна душа, тягостно больна;
Я узнал, узнал, что такое страх,
Погребённый здесь в четырёх стенах;
Даже блеск ружья, даже плеск волны
Эту цепь порвать ныне не вольны…»
И, тая в глазах злое торжество,
Женщина в углу слушала его.
Где вы, вспышки вдохновений?
Где вы, страстные мечты?
Где ты, праздник песнопений
В честь верховной красоты?
Все исчезло: нет царицы,
Для кого в ночной тиши
Стройный глаз моей цевницы
Разливался от души.
Тщетно жадный взор мой бродит
Между прелестей: на зов
К сердцу снова не приходит
Своенравная любовь,
А когда — то в неге праздной
Забывая целый мир,
Я покорно, безотказно
К ней летел на званый пир!
Пил — пил много — пил, не споря, —
Подавала ль мне она
Чашу гибели и горя,
Шире неба, глубже моря —
Выпивал я все до дна! Незабвенные мученья!
Вас давно ль я выносил
И у неба охлажденья
Будто милости просил,
И в томленьях стал проклятья
На тяжелый свой удел,
И от сердца оторвать я
Цепи жгучие хотел?
Что ж? — Я снова той же доли
У судьбы прошу моей;
Я опять прошу неволи,
Я опять ищу цепей;
И, быть может, их найду я,
Ими сердце обверну,
Их к душе моей прижму я —
И опять их прокляну!
Качаясь на цепях из золотых светил,
Сиянье льет свое небесная лампада
На дальнюю страну, где протекает Нил,
На синеву морей и бездну водопада.
Когда царит в полях вечерняя прохлада,
Качаясь на цепях из золотых светил,
Сиянье льет свое небесная лампада.
И что такое ты, волшебница — луна, —
Не солнце ли для тех, что сном заснули вечным?
Не та ли чудная, блаженная страна,
Где грезят души их блаженством бесконечным,
Где пробужденья нет от сладостного сна?
И что такое ты, волшебница — луна, —
Не солнце ли для тех, что сном заснули вечным?
О, если б эта ночь с собою принесла
Забвенье навсегда, бесчувствие нирваны!
Все позабыть; любовь, которая лгала,
И ненависти яд, и разума обманы,
Гнет вековечного насилия и зла!
О, если б эта ночь с собою принесла
Забвенье навсегда, бесчувствие нирваны!
Качаясь на цепях из золотых светил,
Зачем сияешь ты небесная лампада?
Померкни навсегда, чтоб вечный мрак покрыл
И синеву морей и бездну водопада,
И дальнюю страну, где протекает Нил.
Качаясь на цепях из золотых светил,
Зачем сияешь ты, небесная лампада?
1894 г.
О если б жить, как вы живете, волны,
Свободные, бесстрастие храня,
И холодом, и вечным блеском полны!..
Не правда ль, вы — счастливее меня!
Не знаете, что счастье — ненадолго…
На вольную, холодную красу
Гляжу с тоской: всю жизнь любви и долга
Святую цепь покорно я несу.
Зачем ваш смех так радостен и молод?
Зачем я цепь тяжелую несу?
О, дайте мне невозмутимый холод
И вольный смех, и вечную красу!..
Смирение!.. Как трудно жить под игом,
Уйти бы к вам и с вами отдохнуть,
И лишь одним, одним упиться мигом,
Потом навек безропотно уснуть!..
Ни женщине, ни Богу, ни отчизне,
О, никому отчета не давать
И только жить для радости, для жизни
И в пене брызг на солнце умирать!..
Но нет во мне глубокого бесстрастья:
И родину, и Бога я люблю,
Люблю мою любовь, во имя счастья
Все горькое покорно я терплю.
Мне страшен долг, любовь моя тревожна.
Чтоб вольно жить — увы! я слишком слаб…
О, неужель свобода невозможна,
И человек до самой смерти — раб?
В степи привольной без дороги
Брожу один порой ночной.
Вдали днепровские пороги,
Полны неведомой тревоги,
Грохочут громкою волной.
Унылый явор чутко дремлет;
Курганов сумрачную цепь
Глубокий, мирный сон обемлет,
И шуму волн днепровских внемлет
Кругом темнеющая степь.
Но чу! над старою могилой
Мелькнула искра в мгле ночной...
В кустах пронесся шум унылый...
Певца Украйны образ милый
Проходит тихо предо мной:
Глубокий, скорбный взор, мерцая,
Скользит задумчиво по мне;
Струна бандуры, замирая,
Как на заре струя речная,
Дрожит и стонет в тишине.
Звенит струна, дрожит, рыдает,
И звонкий, острый, жгучий стих
Из волн созвучий выплывает
И знойным блеском наполняет
Холодный сумрак дум моих.
Звучит бандура... В мраке тонет
Курганов сумрачная цепь;
К могилам вербы ветки клонят,
И — мнится — тихо, тихо стонет
Кругом темнеющая степь...
У лукоморья дуб зелёный;
Златая цепь на дубе том:
И днём и ночью кот учёный
Всё ходит по цепи кругом;
Идёт направо — песнь заводит,
Налево — сказку говорит.
Там чудеса: там леший бродит,
Русалка на ветвях сидит;
Там на неведомых дорожках
Следы невиданных зверей;
Избушка там на курьих ножках
Стоит без окон, без дверей;
Там лес и дол видений полны;
Там о заре прихлынут волны
На брег песчаный и пустой,
И тридцать витязей прекрасных
Чредой из вод выходят ясных,
И с ними дядька их морской;
Там королевич мимоходом
Пленяет грозного царя;
Там в облаках перед народом
Через леса, через моря
Колдун несёт богатыря;
В темнице там царевна тужит,
А бурый волк ей верно служит;
Там ступа с Бабою Ягой
Идёт, бредёт сама собой,
Там царь Кащей над златом чахнет;
Там русский дух… там Русью пахнет!
И там я был, и мёд я пил;
У моря видел дуб зелёный;
Под ним сидел, и кот учёный
Свои мне сказки говорил.
.
Настанет час ужасной брани,
И заструится кровь рекой,
Когда порок среди стенаний
Восторжествует над землей.
Брат кровью брата обагрится,
Исчезнет с дружеством любовь,
И жизни огнь в отце затмится
Рукой неистовой сынов.
Вослед, метелями повита,
Зима с бореями придет
Из мрачных пропастей Коцита
И на вселенную падет.
Три лета не увидит смертный
В полях ни роз, ни васильков,
И тихий ветерок вечерний
Не будет колебать кустов.
Чудовища с цепей сорвутся
И полетят на мир толпой.
Моря драконом потрясутся,
Земля покроется водой.
Дуб твердый и ветвисты ивы
Со треском на луга падут.
Утесы мшисты, горделивы
Друг друга в океан сотрут.
Свои разрушит Фенрис цепи
И до небес разверзнет пасть,
И вой поднимется свирепый,
И огнь посыпется из глаз.
Светильник дня животворящий,
Который обтекает свет,
Во всем величии горящий,
В его ужасный зев падет.
Облегчилось сердце, цепь моя распалась,
В море непогода буйно разыгралась,
И, как вихрь свободный, узам непокорный,
Я в ладье умчался из страны позорной.
Лес укрыл скитальца зеленью душистой,
Я уснул в обятьях ночи серебристой;
Но зачем былое, полное страданья,
Унеслось со мною в чудный край изгнанья?
Грезится мне сумрак, цепь тюрьмы зловонной;
Слышу: мчится ветер с песней похоронной;
Вижу край, где в муке молодые годы
Я провел, не зная счастья и свободы.
Отчего мне снится сторона родная,
Дышет так тревожно грудь моя больная?
И зачем порою до лучей денницы
У окна сижу я сумрачной темницы?
И когда проснется в море непогода,
Тяжело мне станет, не мила свобода, —
И опять я рвуся в край нужды и горя,
И один я плачу над пучиной моря!
Глухо шепчут волны; от скалы прибрежной
Рвет ладью пустую вихрь, мой друг мятежный…
В путь! Я твой, отчизна! Мчи меня, ветрило!
Не снесу свободы,—сердце все изныло!
И. Трофимовский
Когда престарелый
Святой наш Отец
Рукою небрежной
Из тучи грохочущей
Сеет на землю
Палящие молнии,
К последнему краю
Одежд улетающих
Я льну, их лобзаю,
С младенческим трепетом
В верной груди.
Ибо с богами
Не должен равняться
Никто из людей.
Когда ж дерзновенный
До неба воспрянет,
Головою коснется
Отдаленнейших звезд,
Не найдет он опоры
Для неверной стопы,
И начнет колебаться,
И тучи с ветрами
Им будут играть.
Если ж стоит он
Стопою упорной,
Как на прочной твердыне,
На могучей земле,
В стремлении к небу
Он только сравнится
С виноградной лозою
Или с дубом немым.
Что отличает
Людей от богов?
Пред богами проходят
Многократные волны,
Бесконечный поток: —
Нас волна поднимает,
Нас волна поглощает,
И мы тонем в волне.
Узкою цепью
Вкруг нашей жизни
Вьется кольцо.
Поколенья приходят,
Поколенья уходят,
Постепенно сплетаясь
Бесконечною цепью
По кольцу Бытия.
По беломраморным ступеням
Царевна сходит в тихий сад —
Понежить грудь огнем осенним,
Сквозной листвой понежить взгляд.
Она аллеей к степи сходит,
С ней эфиопские рабы.
И солнце острый луч наводит
На их лоснящиеся лбы.
Где у границ безводной степи,
Замкнув предел цветов и влаг,
Стоят столбы и дремлют цепи, —
Царевна задержала шаг.
Лепечут пальмы; шум фонтанный
Так радостен издалека,
И ветер, весь благоуханный,
Летит в пустыню с цветника.
Царевна смотрит в детской дрожи,
В ее больших глазах — слеза.
Красивый юноша-прохожий
Простерся там, закрыв глаза.
На нем хитон простой и грубый,
У ног дорожная клюка.
Его запекшиеся губы
Скривила жажда и тоска.
Зовет царевна: «Брат безвестный,
Приди ко мне, сюда, сюда!
Вот здесь плоды в корзине тесной,
Вино и горная вода.
Я уведу тебя к фонтанам,
Рабыни умастят тебя.
В моем покое златотканом
К тебе я припаду, любя».
И путник, взор подняв неспешно,
Глядит, как царь, на дочь царя.
Она — прекрасна и безгрешна,
Она — как юная заря.
Но он в ответ: «Сойди за цепи,
И кубок мне сама подай!»
Закрыл глаза бедняк из степи.
Фонтаны бьют. Лепечет рай.
Бледнеет и дрожит царевна.
Лежат невольники у ног.
Она растерянно и гневно
Бросает кубок на песок.
Идет к дворцу аллеей сада,
С ней эфиопские рабы…
И смех чуть слышен за оградой,
Где степь, и цепи, и столбы.
Как темно сегодня в море,
Как печально темно!
Словно все земное горе
Опустилось на дно…
Но не может вздох свободный
Разомкнуть моих губ —
Я недвижный, я холодный,
Неоплаканный труп.
Мхом и тиной пестро вышит
Мой подводный утес,
Влага дышит и колышет
Пряди длинных волос…
Странной грезою волнуя,
Впился в грудь и припал,
Словно знак от поцелуя,
Темно-алый коралл.
Ты не думай, что могила
Нашу цепь разорвет!
То, что будет, то, что было,
В вечном вечно живет!
И когда над тусклой бездной
Тихо ляжет волна,
Заиграет трепет звездный,
Залучится луна,
Я приду к тебе, я знаю,
Не могу не прийти,
К моему живому раю
Нет другого пути!
Я войду в твой сон полночный,
И жива, и тепла —
Эту силу в час урочный
Моя смерть мне дала!
На груди твоей найду я
(Ты забыл? Ты не знал?)
Алый знак от поцелуя,
Словно темный коралл.
Отдадимся тайной силе
В сне безумном твоем…
Мы все те же! Мы как были
В вечном вечно живем!
Не согнут ни смерть, ни горе
Страшной цепи звено…
Как темно сегодня в море!
Как печально темно!
«Что там я слышу за стеной?
Что с моста раздается?
Пусть эта песнь передо мной
В чертогах пропоется».
Король сказал — и паж бежит.
Приходит паж. Король кричит:
«Сюда спустите старца!» — «Привет вам, рыцари, привет…
Привет и вам, прекрасным!..
Как ярок звезд несчетных свет
На этом небе ясном!
Пусть в зале блещет всё вокруг,
Закрой глаза: не время, друг,
Восторгам предаваться!»Певец закрыл глаза; гремят
Напевы, полны силы:
Взор рыцарей смелей, и взгляд
Прекрасные склонили.
Король доволен был игрой
И тут же цепью золотой
Велел украсить старца.«Не надо цепи мне златой —
То рыцарей награда:
Враги твои бегут толпой
От гордого их взгляда.
Дай канцлеру ее: пусть там
Прибавит к тяжким он трудам
И бремя золотое.Пою, как птица волен я,
Что по ветвям порхает,
И песнь свободная меня
Богато награждает! —
Но просьба у меня одна:
Вели мне лучшего вина
Подать в златом бокале!»И взял бокал, и выпил он.
«О сладостный напиток!
О, будь благословен тот дом,
Где этот дар — избыток!
Простите, помните меня,
Хвалите бога так, как я,
За этот кубок полный!»
В сонном воздухе скошенной пахло травой,
И был воздух прозрачней воды ключевой;
При мерцании звезд засыпала земля;
Но, щекою к щеке и с устами в уста,
Все прощалась в саду молодая чета —
Это были принц Бурис с сестрой короля.
Им прощаться б хотелось всю ночь напролет:
Дрозд в ветвях им любовную песню поет;
Им на ум не придет на терновник взглянуть,
На росу, что слеза́ми усыпала путь.
Была ночь. Весь дворец был как храм освещен;
А принц Бурис был схвачен в ту ночь, ослеплен,
И закованный в цепи, низвержен в тюрьму.
Но гремели литавры по залам дворца,
И сестра Вальдемара, бледней мертвеца,
Выступая с ним в пляске, внимала ему:
«Зарумянишься снова ты розою той,
Что принц Бурис сорвал дерзновенной рукой.
Я сотру на меня навлеченный позор»!
И он с ней танцевал, танцевал до тех пор,
Пока мертвой упала она на ковер.
Где темница в свободное море глядит,
Прах Кирстины в холодную землю зарыт;
Терн ее окружает могилу.
Каждый день, на цепи, из тюремных ворот
К той могиле слепец одинокий идет —
Он влачит свою цепь через силу;
На лице его бледном терзанье и боль.
Даровал ему велию милость король:
Его ржавая цепь небывало длинна —
До бесценной могилы доходит она.
— Ты куда, удалая ты башка?
Уходи ты к лесу темному пока:
Не сегодня-завтра свяжут молодца.
Не ушел ли ты от матери-отца?
Не гулял ли ты за Волгой в степи?
Не сидел ли ты в остроге на цепи?
«Я сидел и в остроге на цепи,
Я гулял и за Волгой в степи,
Да наскучила мне волюшка моя,
Воля буйная, чужая, не своя.
С горя, братцы, изловить себя я дал —
Из острога, братцы, с радости бежал.
Как в остроге-то послышалося нам,
Что про волю-то читают по церквам, —
Уж откуда сила-силушка взялась:
Цепь железная, и та, вишь, порвалась!
И задумал я на родину бежать;
Божья ночка обещалась покрывать.
Я бежал — ног не чуял под собой…
Очутился на сторонушке родной,
Тут за речкой моя матушка живет,
Не разбойничка, а сына в гости ждет.
Я сначала постучуся у окна —
Выходи, скажу, на улицу, жена!
Ты не спрашивай, в лицо мне не гляди,
От меня, жена, гостинчика не жди.
Много всяких я подарков тебе нёс,
Да, вишь, как-то по дороге все растрёс;
Я вина не пил — с воды был пьян,
Были деньги — не зашил карман.
Как нам волю-то объявят господа,
Я с воды хмелен не буду никогда;
Как мне землю-то отмерят на миру —
Я в кармане-то зашью себе дыру.
Буду в праздники царев указ читать…
Кто же, братцы, меня может забижать?»
— Ты куда, удалая ты башка?
Уходи ты к лесу темному пока.
Хоть родное-то гнездо недалеко, —
Ночь-то месячна: признать тебя легко.
Знать, тебе в дому хозяином не быть,
По дорогам, значит, велено ловить.
1.
Спи, владыка, без боязни,
Нашей верностью храним!
Львы могучие, мы оба
Мирный сон твой сторожим.
2.
Я—Арслан—боец пустыни
И со мною царь зверей;
И никто сказать не смог бы,
Кто из нас двоих верней.
3.
Грозный твой, но справедливый
Острый меч—случилось раз—
От змеи в песках пустыни
Зверя царственного спас.
4.
Благодарный царь пустыни
Пред тобой покорно лег
И твои лизал он руки,
У твоих простершись ног.
5.
И слуга он твой доныне,
И усталой головой
На его волнистой гриве
Отдыхаешь ты порой…
6.
А меня—бойца Арслана—
Еще крепче, чем его.
Приковал ты цепью мощной,
Цепью сердца своего.
7.
Я к тебе был послан тайно,
Я убить тебя желал,
Но когда я взор твой встретил
Пал из рук моих кинжал…
8.
Я к ногам твоим повергся
И сознался в цели злой.
И погибнуть был бы должен,
Осужден на казнь тобой;
9.
Ты ж взглянул в глаза мне прямо
И сказал мне: «Будь моим!
Будь мой лев хранитель верный
Вместе с львом моим другим!..»
1
0.
Спи ж, владыка, без боязни,
Нашей верностью храним!
Львы могучие—мы оба
Мирный сон твой сторожим!