Найдено стихов - 855.
На одной странице показано - 35.
Чтобы посмотреть как можно больше стихов из коллекции, переходите по страницам внизу экрана.
Стихи отсортированы так, что в начале Вы будете видеть более короткие стихи.
На последней странице Вы можете найти самые длинные стихи по теме.
Мир на Земле, мир людям доброй воли.
Мир людям воли злой желаю я.
Мир тем, кто ослеплен на бранном поле,
Мир тем, в чьих темных снах живет Змея.
О, слава Солнцу пламенному в вышних,
О, слава Небу, звездам, и Луне.
Но для меня нет в Мире больше лишних,
С высот зову — и тех, кто там, на дне.
Все — в Небесах, все — равны в разной доле,
Я счастлив так, что всех зову с собой.
Идите в Жизнь, мир людям доброй воли,
Идите в Жизнь, мир людям воли злой.
Ты стоишь в стакане передо мной, водичка,
и глядишь на меня сбежавшими из-под крана
глазами, в которых, блестя, двоится
прозрачная тебе под стать охрана.
Ты знаешь, что я — твое будущее: воронка,
одушевленный стояк и сопряжен с потерей
перспективы; что впереди — волокна,
сумрак внутренностей, не говоря — артерий.
Но это тебя не смущает. Вообще, у тюрем
вариантов больше для бесприютной
субстанции, чем у зарешеченной тюлем
свободы, тем паче — у абсолютной.
И ты совершенно права, считая, что обойдешься
без меня. Но чем дольше я существую,
тем позже ты превратишься в дождь за
окном, шлифующий мостовую.
По горам, по горам.
Трубачи.
Чу! поют и кличут нам.
Солнце встало, шлет лучи.
По лугам и по лесам,
По широким небесам,
Словно рдяные мечи,
Словно вытянулись в бой,
По стремнине голубой,
Исполинские мечи.
Над отшедшей тьмой слепой,
С золотой своей трубой
Встали, кличут, трубачи,
Обещают гулко нам
Золотые дать ключи
К тем жемчужным воротам,
За которыми прильнем,
Над рубиновым путем,
Мы к невянущим цветам.
Так вещают трубачи,
По горам, по горам.
Ни алтарей, ни истуканов,
Ни темных капищ. Мир одет
В покровы мрака и туманов:
Боготворите только Свет.
Владыка Света весь в едином —
В борьбе со Тьмой. И потому
Огни зажгите по вершинам:
Возненавидьте только Тьму.
Ночь третью мира властно правит.
Но мудрый жаждет верить Дню:
Он в мире радость солнца славит,
Он поклоняется Огню.
И, возложив костер на камень,
Всю жизнь свою приносит в дар
Тебе, неугасимый Пламень,
Тебе, всевидящий Датар!
Над горою Клементьева
Ветра тревожный рев.
Рядом с легким планером
Тяжелый орел плывет.
Здесь Икаром себя
Вдруг почувствовал Королев,
Полстолетья назад
В безмоторный уйдя полет.Сколько тем, что когда-то
Мальчишками шли сюда,
Тем девчонкам, которых
Взяла высота в полон?..
Ах, не будем педантами,
Что нам считать года?
Возраст сердца —
Единственный времени эталон… Над горою Клементьева
Так же ветра ревут,
Как ревели они
Полстолетья тому назад.
Через гору Клементьева
К солнцу пролег маршрут,
Хоть давно с космодромов
Туда корабли летят.
Я мечтою ловил уходящие тени,
Уходящие тени погасавшего дня,
Я на башню всходил, и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня.
И чем выше я шел, тем ясней рисовались,
Тем ясней рисовались очертанья вдали,
И какие-то звуки вдали раздавались,
Вкруг меня раздавались от Небес и Земли.
Чем я выше всходил, тем светлее сверкали,
Тем светлее сверкали выси дремлющих гор,
И сияньем прощальным как будто ласкали,
Словно нежно ласкали отуманенный взор.
И внизу подо мною уже ночь наступила,
Уже ночь наступила для уснувшей земли,
Для меня же блистало дневное светило,
Огневое светило догорало вдали.
Я узнал, как ловить уходящие тени,
Уходящие тени потускневшего дня,
И все выше я шел, и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня.Год написания: без даты
Ты, верно, чей-то муж и ты любовник чей-то,
В шкатулке без тебя еще довольно тем,
И просит целый день божественная флейта
Ей подарить слова, чтоб льнули к звуках тем.
И загляделась я не на тебя совсем,
Но сколько в сентябре прощальных хризантем.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Пусть все сказал Шекспир, милее мне Гораций
Он сладость бытия таинственно постиг…
А ты поймал одну из сотых интонаций,
И все недолжное случилось в тот же миг.
…Плыл туман,
…Плыл туман, за ледяной горою,
И земля осталась
И земля осталась в стороне.
Но лицом
Но лицом доподлинных
Но лицом доподлинных героев
Обернулись
Обернулись путники
Обернулись путники к стране.
В южный зной
В южный зной и в северную
В южный зной и в северную вьюгу,
Вековую
Вековую тьму
Вековую тьму растеребя,
Так вот выглядят
Так вот выглядят на Севере,
Так вот выглядят на Севере, на Юге
Подлинные
Подлинные дети
Подлинные дети Октября!
Когда на ложе сна ко мне луна заглянет,
Я знаю: там, за ширью вод,
Где ты почил от всех невзгод,
Еще горит закат и кладбище румянит.
Средь церкви мраморный блестит твой мавзолей,
А с высоты, где тьма нависла,
Скользит сребристый луч вдоль надписи твоей,
Читая письмена и числа.
Но луч таинственный померк. Меж тем луна
От ложа моего печальный взор отводит,
Тяжелых век моих коснулся отдых сна.
Я сплю, пока во тьме чуть серый луч забродит.
Тогда я знаю: там прозрачный полог свой
Уже вдоль берегов простер туман полночный,
Я вижу темный храм, я вижу мрамор твой,
Он чуть белеется, он ждет зари восточной.
Мой герой ускользает во тьму.
Вслед за ним устремляются трое.
Я придумал его, потому
что поэту не в кайф без героя.Я его сочинил от уста-
лости, что ли, еще от желанья
быть услышанным, что ли, чита-
телю в кайф, грехам в оправданье.Он бездельничал, «Русскую» пил,
он шмонался по паркам туманным.
Я за чтением зренье садил
да коверкал язык иностранным.Мне бы как-нибудь дошкандыбать
до посмертной серебряной ренты,
а ему, дармоеду, плевать
на аплодисменты.Это, — бей его, ребя! Душа
без посредников сможет отныне
кое с кем об ясниться в пустыне
лишь посредством карандаша.Воротник поднимаю пальто,
закурив предварительно: время
твое вышло. Мочи его, ребя,
он — никто.Синий луч с зеленцой по краям
преломляют кирпичные стены.
Слышу рев милицейской сирены,
нарезая по пустырям.
Путь туда—безповоротный,
В безизвестную страну,
Может, к низости болотной,
Может, в вечную Весну,
Может, к радости вольготной,
Может, в омут, вниз, ко дну.
Лютый зверь туда прорыщет,
И навек прощайся с ним,
Путь туда едва кто ищет,
У живых он нелюбим,
Только Ветер, он просвищет,
Но воротится другим.
Ничего он не разскажет,
Только дивно воздохнет,
Тень от трав иною ляжет,
Ниже глянет Неба свод,
Сердце словно кто-то свяжет,
Тьма в нем, тьма в нем запоет.
Над плакучей ивой
Утренняя зорька…
А в душе тоскливо,
И во рту так горько.
Дворик постоялый
На большой дороге…
А в душе усталой
Тайные тревоги.
На озимом поле
Псовая охота…
А на сердце боли
Больше отчего-то.
В синеве небесной
Пятнышка не видно…
Почему ж мне тесно?
Отчего ж мне стыдно?
Вот я снова дома:
Убрано роскошно…
А в груди истома
И как будто тошно!
Свадебные брашна,
Шутка-прибаутка…
Отчего ж мне страшно?
Почему ж мне жутко?
Гремя, прошел экспресс. У светлых окон
Мелькнули шарфы, пледы, пижама;
Там — резкий блеск пенсне, там — черный локон,
Там — нежный женский лик, мечта сама!
Лишь дым — за поездом; в снега увлек он
Огни и образы; вкруг — снова тьма…
Блестя в морозной мгле, уже далек он,
А здесь — безлюдье, холод, ночь — нема.
Лишь тень одна стоит на полустанке
Под фонарем; вперен, должно быть, взгляд
Во тьму, но грусть — в безжизненной осанке!
Жить? Для чего? — Встречать товарных ряд,
Читать роман, где действует Агнесса,
Да снова ждать живых огней экспресса!
Как — пыли —
— Вьет!
Как —
— Тени
Пали
В пропасти!..
Как —
— Ветер —
— Из ковыли —
— В дали —
— Рвет —
— Платана —
— Лопасти!
Как —
— Из тумана —
— Пены
Нижут —
— Взмои —
— Перегонных
— Вод!
Так —
— Смены
Поколений —
— Слижут
Мглой
Плененный
Род…
Круги —
— Миров —
— Нарушены…
Беги!
И — верть!
И — смерть!
Дома —
Разрушены…
Сама —
— Не держит —
— Твердь…
Дым —
На полях.
Сухие
Мяты,
Тьмы…
Бежим —
— Куда-то, —
— Тьмой —
— Об яты, —
— Мы!
Лежу во тьме, сраженный злою силой.
Лежу и жду, недвижный и немой:
Идут, поют над вырытой могилой,
Несут огни, — вещают жребий мой.
Звенят в щиты, зовут меня домой,
В стоустый вопль сливают плач унылый.
Но мне легко: ты, Агни светлокрылый,
Спасешь меня, разединишь со тьмой.
Смотрите, братья, недруги и други,
Как бог, гудя, охватит мой костер,
Отсвечивая золотом в кольчуге!
Смирите скорбь рыдающих сестер:
Бог взял меня и жертвою простер,
Чтоб возродить на светозарном Юге!
Освещаясь гаснущей зарей,
Проступая в пламени зарницы,
На холме темнеет под сосной
Остов каменный языческой божницы.
Сам божок валяется при ней;
Он без ног, а все ему живется!
Старый баловень неведомых людей
Лег в траву и из травы смеется.
И к нему, в забытый уголок,
Ходят женщины на нежные свиданья...
Там языческий, покинутый божок
Совершает тайные венчанья...
Всем обычаям наперекор чудит,
Ограничений не ведая в свободе,
Бог свалившийся тем силен, что забыт,
Тем, что служит матушке-природе...
Мне жаль тебя, потомок предков славных:
Их светом ты так ярко озарен,
Что от лучей победных их имен
Твоих лучей, по блеску с ними равных,
Не отличить тому, кто ослеплен
Сиянием великого светила,
Кого оно собою обольстило,
Кто светом тем как бы обворожен.
Но счастлив ты, потомок одинокий
В безвестности затерянных людей,
Когда из тьмы забвения глубокой
Их имя вдруг блеснет средь наших дней,
Когда их род навеки ты прославишь
И, как звезду, его блистать заставишь.
Там — в улице стоял какой-то дом,
И лестница крутая в тьму водила.
Там открывалась дверь, звеня стеклом,
Свет выбегал, — и снова тьма бродила.
Там в сумерках белел дверной навес
Под вывеской «Цветы», прикреплен болтом.
Там гул шагов терялся и исчез
На лестнице — при свете лампы жолтом.
Там наверху окно смотрело вниз,
Завешанное неподвижной шторой,
И, словно лоб наморщенный, карниз
Гримасу придавал стене — и взоры…
Там, в сумерках, дрожал в окошках свет,
И было пенье, музыка и танцы.
А с улицы — ни слов, ни звуков нет, —
И только стекол выступали глянцы.
По лестнице над сумрачным двором
Мелькала тень, и лампа чуть светила.
Вдруг открывалась дверь, звеня стеклом,
Свет выбегал, и снова тьма бродила.1 мая 1902
Я предаюсь мечтам, подняв к лазури очи,
В отрадно тихие вечерние часы,
Когда среди лугов рукою бледной ночи
Разбросаны везде жемчужины росы.
Откуда же, на них, дрожа, они упали?
Прозрачный свод небес блистает синевой.
Не там ли, в вышине сейчас они сверкали
Пред тем, как снизойти серебряной росой?
Откуда у меня явились эти слезы?
Лазурь безоблачна и даже ветер стих.
Не в сердце ли моем росли они, как грезы,
Пред тем, как заблистать во взоре глаз моих?
Безлюдье. Глушь. Зеленоватый
Свет. Но в тиши есть голоса, —
Те, чем живут, те, чем чреваты
В июльски жаркий день леса.
Писк птицы; стрекот насекомых;
Скрип двух стволов; да вдалеке,
Меж звуков чуждых, но знакомых,
Моторной лодки треск в реке.
Нет! чу! еще! сквозь мириады
Зеленых листьев — плащ земной —
Шум, что не ведали дриады;
Гудит пропеллер надо мной.
Не знаю, здесь, где полюс близко,
Блуждал ли древле старый Пан, —
Но хищным шипом василиска
Его встревожил бы биплан.
Гуд оживленного металла
Прорезал дали; власть ума
Богов Эллады разметала,
И светит вдруг лесная тьма.
Шум листьев в сумрачном хорале
Притих; идут, смелей, грозней,
Электроплуг, электротраллер,
Чудовища грядущих дней.
Январь, старик в державном сане,
Садится в ветровые сани, —
И устремляется олень,
Воздушней вальсовых касаний
И упоительней, чем лень.
Его разбег направлен к дебрям,
Где режет он дорогу вепрям,
Где глухо бродит пегий лось,
Где быть поэту довелось…
Чем выше кнут, — тем бег проворней,
Тем бег резвее; все узорней
Пушистых кружев серебро.
А сколько визга, сколько скрипа!
То дуб повалится, то липа —
Как обнаженное ребро.
Он любит, этот царь-гуляка,
С душой надменного поляка,
Разгульно-дикую езду…
Пусть душу грех влечет к продаже:
Всех разжигает старец, — даже
Небес полярную звезду!
Ветры тихие безмолвны.
Отчего же плещут волны,
И несутся в перебой?
Им бы нужно в час вечерний
Биться, литься равномерней,
А меж тем растет прибой.
Отчего же? — Там далеко,
В безднах бледного Востока,
Светит пышная Луна.
А направо, точно лава,
Солнце светит величаво,
И под ним кипит волна.
В миг предсмертный, в час заката,
Солнце красное богато
Поразительным огнем.
Но волна в волну плеснула,
И, признав Луну, шепнула:
«Мы теперь сильней, чем днем».
И меж тем как факел красный,
В отдаленности неясной,
Будет тлеть и догорать,
Лик Луны, во мгле безбрежной,
Будет, властный, будет, нежный,
Над волнами колдовать.
Мы поклонялися Владыкам
И в блеске дня и в тьме божниц,
И перед каждым грозным ликом
Мы робко повергались ниц.
Владыки гневные грозили,
И расточали гром и зло,
Порой же милость возносили
Так величаво и светло.
Но их неправедная милость,
Как их карающая месть,
Могли к престолам лишь унылость,
Тоской венчанную, возвесть.
Мерцал венец её жемчужный,
Но свет его был тусклый блеск,
И вся она была — ненужный
И непонятный арабеск.
Владык встречая льстивым кликом, —
И клик наш соткан был из тьмы, —
В смятеньи тёмном и великом
Чертог её ковали мы.
Свивались пламенные лица,
Клубилась огненная мгла,
И только тихая Денница
Не поражала и не жгла.
Я знаю, — томлюсь я напрасно,
Я знаю, — люблю я бесплодно,
Ее равнодушье мне ясно,
Ей сердце мое — неугодно.Я нежные песни слагаю,
А ей и внимать недосужно,
Ей, всеми любимой, я знаю,
Мое поклоненье не нужно.Решенье судьбы неизбежно.
Не так же ль средь жизненной битвы
Мы молимся небу смиренно, —
А нужны ли небу молитвы? Над нашею бренностью гибкой,
Клонящейся долу послушно,
Стоит оно с вечной улыбкой
И смотрит на нас равнодушно, —И, видя, как смертный склоняет
Главу свою, трепетный, бледный,
Оно неподвижно сияет,
И смотрит, и думает: «Бедный!»И мыслю я, пронят глубоко
Сознаньем, что небо бесстрастно:
Не тем ли оно и высоко?
Не тем ли оно и прекрасно?
Топилась печь. Огонь дрожал во тьме.
Древесные угли чуть-чуть искрились.
Но мысли о зиме, о всей зиме,
каким-то странным образом роились.
Какой печалью нужно обладать,
чтоб вместо парка, что за три квартала,
пейзаж неясный долго вспоминать,
но знать, что больше нет его; не стало.
Да, понимать, что все пришло к концу
тому назад едва ль не за два века, —
но мыслями блуждать в ночном лесу
и все не слышать стука дровосека.
Стоят стволы, стоят кусты в ночи.
Вдали холмы лежат во тьме угрюмо.
Луна горит, как весь огонь в печи,
и жжет стволы. Но только нет в ней шума.
И призвал тогда Князь света — Князя тьмы,
И держал он Князю тьмы — такую речь:
— Оба княжим мы с тобою. День и ночь
Поделили поровну с тобой.
Так чего ж за нею белым днем
Ходишь-бродишь, речь заводишь под окном?
Отвечает Князю света — Темный князь:
— То не я хожу-брожу, Пресветлый — нет!
То сама она в твой белый Божий день
По пятам моим гоняет, словно тень.
То сама она мне вздоху не дает,
Днем и ночью обо мне поет.
И сказал тогда Князь света — Князю тьмы:
— Ох, великий ты обманщик, Темный князь!
Ходит-бродит, речь заводит, песнь поет?
Ну, посмотрим, Князь темнейший, чья возьмет?
И пошел тогда промеж князьями — спор.
О сю пору он не кончен, княжий спор.
4 июля 1917
По самой средине бездонной пучины,
Откуда исходит зловещая тьма,
Сидел Ариман, притаясь, как убийца,
Свирепый, как лев, ядовитый, как змей.
Однажды с натугой он двинулся с места
И, страшною тьмою дохнувши кругом,
Пополз в темноте, как паук, пробираясь,
Туда, где сияет божественный свет.
И вот, на границе меж светом и тьмою,
Он встал, озираясь, и поднял глаза.—
И вдруг, в середине небеснаго свода,
В источнике светлом самой чистоты,
Увидел Ормузда, что в мире сияет,
Как солнце меж звезд, как отец меж сынов.
Тогда, созерцая предвечное солнце,
О вечном блаженстве подумал злой дух,
Великой той мысли громадная сила
Так тяжко на темя его налегла,
Что вдруг ослабел он и вниз покатился,
И вновь утвердился на веки веков
По самой средине бездонной пучины,
Откуда исходит зловещая тьма.
Перев. М.А.Бекетовой.
Он тем хорош, что он совсем не то,
Что думает о нем толпа пустая,
Стихов принципиально не читая,
Раз нет в них ананасов и авто,
Фокстротт, кинематограф и лото —
Вот, вот куда людская мчится стая!
А между тем душа его простая,
Как день весны. Но это знает кто?
Благословляя мир, проклятье войнам
Он шлет в стихе, признания достойном,
Слегка скорбя, подчас слегка шутя
Над вечно первенствующей планетой…
Он — в каждой песне, им от сердца спетой, —
Иронизирующее дитя.
В ту ночь, когда кровавый месяц светит,
Уснуть боится дряхлая земля:
Слепой туман выходит на поля,
И там во тьме безмолвье смерти встретит.
В саду, беззвучно листья шевеля,
Внезапно ветер ужас тьмы заметить,
На зов души отчаяньем ответит,
О запоздалой помощи моля...
Пустынный край и мертвая дорога…
Тоска без грез… Ты, нищий дух, молчи!
Но, как молитвы, думы горячи,
И в сердце слез, безумных слез так много.
И страшно мне, — я слышу голос Бога:
«Раб! тверже будь, — надейся и ищи».
Вы вот, Валя, меня упрекали
Я увлекся, а Вы… никогда.
Почему ж Вы меня презирали
И меня довели до суда? До суда довели, до могилы,
До различных каких-то забот.
Между тем как любовь Неонилы
Мне была бы вернейший оплот.Да, оплот. И, наверное,
Я теперь бы еще проживал,
И на этой планете неверное
Счастье я бы, наверно, узнал.Между тем — поглядите — я нищий,
Я больной, и слепой, и хромой.
И зимы подступает и свищет
Замогильный и жалобный войЧто же, Валя, рассудим спокойно
И спокойно друг другу простим
Ты, конечно, вела себя недостойно
И убила во мне ты мой стимул.Да, убила, и я убивался
И не раз погибал, погибал.
Умирая, я вновь нарождался…
Но напрасно, друзья, я страдал!
Не спится мне. Окно отворено,
Давно горят небесные светила,
Сияет пруд, в густом саду темно,
Ночь ясная безмолвна, как могила…
Но там — в гробах — наверно, есть покой;
Здесь жизни пир; во тьме кипят желанья,
Во тьме порок идет своей тропой,
Во тьме не спят ни страсти, ни страданья!
И больно мне и страшно за людей,
В ночной тиши мне чудятся их стоны,
И вижу я, как в пламени страстей
И мучатся и плачут миллионы…
И плачу я… Мне думать тяжело,
Что день и ночь, минута и мгновенье
Родят на свет невидимое зло
И новое, тяжелое мученье.
Сегодня вновь растрачено души на сотни лет,
на тьмы и тьмы ничтожеств…
Хотя бы часть ее в ночной тиши,
как пепел в горсть, собрать в стихи…
И что же?
Уже не вспомнить и не повторить
высоких дум, стремительных и чистых,
которыми посмела одарить
лжецов неверующих и речистых.
И щедрой доброте не просиять,
не озарить души потайным светом;
я умудрилась всю ее отдать
жестоким, не нуждающимся в этом.Всё роздано: влачащимся — полет,
трусливым и безгласным — дерзновенье,
и тем, кто всех глумливей осмеет, -
глубинный жемчуг сердца — умиленье.
Как нищенка, перед столом стою.
Как мать, дитя родившая до срока.
А завтра вновь иду и отдаю
всё, что осталось, не приняв урока.
А может быть — мечты заветней нет, -
вдруг чье-то сердце просто и открыто
такую искру высечет в ответ,
что будут все утраты позабыты?
За моим окном опять светит
солнце. В радугу оделись все
былинки. По стенам развеваются
блестящие знамена света. От радости
трепещет бодрый воздух. Отчего
ты неспокоен, дух мой? Устрашился
тем — чего не знаешь. Для тебя
закрылось солнце тьмою. И поникли
танцы радостных былинок.
Но вчера ты знал, мой дух,
так мало. Так же точно велико
твое незнанье. Но от вьюги было
все так бедно, что себя ты
посчитал богатым. Но ведь солнце
вышло для тебя сегодня. Для тебя
знамена света развернулись.
Принесли тебе былинки радость.
Ты богат, мой дух. К тебе
приходит знанье. Знамя света
над тобою блещет!
Веселися!
Вот он —владыка неизбежных стрел.
Вот жизни бог, бог дня и песнопенья!
Я солнце воплощенное узрел;
Торжественный, он вышел из сраженья,
Слетело с лука неземное мщенье,
И светлые глаза его блестят.
И ноздри дышут гордостью презренья:
Стоит могуч, величествен и свят,
И бога проявил его единый взгляд.
И если же похитил Прометей
Огонь небес, горящий в нас душою,
Тем выплачен тот долг, кем мрамор сей
Был славою увенчан вековою,
Хот и земной возсоздан он рукою,
Но мыслью неземной,—и власть времен
Благоговела пред его красою,
И невредим доселе дышит он
Тем пламенем святым, которым сотворен.
Февраль — любовь и гнев погоды.
И, странно воссияв окрест,
великим севером природы
очнулась скудость дачных мест.И улица в четыре дома,
открыв длину и ширину,
берет себе непринужденно
весь снег вселенной, всю луну.Как сильно вьюжит! Не иначе —
метель посвящена тому,
кто эти дерева и дачи
так близко принимал к уму.Ручья невзрачное теченье,
сосну, понурившую ствол,
в иное он вовлек значенье
и в драгоценность перевел.Не потому ль, в красе и тайне,
пространство, загрустив о нем,
той речи бред и бормотанье
имеет в голосе своем.И в снегопаде, долго бывшем,
вдруг, на мгновенье, прервалась
меж домом тем и тем кладбищем
печали пристальная связь.