Язык оригинала: французский. Название в оригинале: L’Иdéal.—Из цикла «Жизнь души», сб. «Стансы и поэмы». Источник: Век Перевода
Сюлли-Прюдом
Идеал
Бледна луна в равнине неба ясной,
Сияют звезды, спит земля в тиши,
И реет мира дух, и в глубине души
Мне виден лучший свет иной звезды прекрасной.
Звезды невидимой, чей блеск в стране иной
Сердцам другим златые сны вещает
И в чудном мире грез незримо обитает
И нам когда-нибудь пришлет свой свет живой.
О вы, счастливые, которым та звезда
Зажжется некогда в иных веках далеких,
Скажите, что ее я сердцем ждал всегда,
По ней грустил в скитаньях одиноких.
Ангел бледный, синеглазый,
Ты идешь во мгле аллеи.
Звезд вечерние алмазы
Над тобой горят светлее.
Ангел бледный, озаренный
Бледным светом фонаря,
Ты стоишь в тени зеленой,
Грезой с ночью говоря.Ангел бледный, легкокрылый,
К нам отпущенный на землю!
Грез твоих я шепот милый
Чутким слухом чутко внемлю.
Ангел бледный, утомленный
Слишком ярким светом дня,
Ты стоишь в тени зеленой,
Ты не знаешь про меня.Звезды ярки, как алмаза
Грани, в тверди слишком синей.
Скалы старого Кавказа
Дремлют в царственной пустыне.
Здесь, где Демон камень темный
Огневой слезой прожег, -
Ангел бледный! — гимн нескромный
Я тебе не спеть не смог!
Жертвенник. Чаша на нем и звездица.
Свет, острие копия.
Духом я вижу пресветлые лица, —
Край, и бескрайность моя.
В этом златом и узорном потире
Кровь превратилась в вино.
Свет копия не напрасен был в мире,
Таинство дней свершено.
Был Вифлеем. Золотая страница.
Кончилась — там, на Кресте.
В мире же светит и светит звездица,
Манит, дрожит в высоте.
Вот, копие просфору пронизало,
Жертвенник ждет в алтаре.
К Солнцу — что было здесь бело и ало,
В вечной восходит заре.
Летит паровоз, клубится дым.
Под ним снег, небо над ним.По сторонам — лишь сосны в ряд,
Одна за другой в снегу стоят.В вагоне полутемно и тепло.
Запах эфира донесло.Два слабых голоса, два лица.
Воспоминаньям нет конца!«Милый, куда ты, в такую рань?»
Поезд останавливается. Любань.«Ты ждал три года, остался час,
она на вокзале и встретит нас».Два слабых голоса, два лица,
Нет на свете надеждам конца… Но вдруг на вздрагивающее полотно
Настежь дверь и настежь окно.«Нет, не доеду я никуда,
нет, не увижу ее никогда! О, как мне холодно! Прощай, прощай!
Надо мной вечный свет, надо мной вечный рай».
Меня крестить несли весной,
Весной, нет, ранним летом,
И дождь пролился надо мной,
И гром гремел при этом.
Пред самой церковкой моей,
Святыней деревенской,
Цвели цветы, бежал ручей,
И смех струился женский.
И прежде чем меня внесли
В притихший мрак церковный,
Крутилась молния вдали,
И град плясал неровный.
И прежде чем меня в купель
С молитвой опустили,
Пастушья пела мне свирель,
Над снегом водных лилий.
Я раньше был крещен дождем,
И освящен грозою,
Уже священником потом,
Свечою и слезою.
Я в детстве дважды был крещен,
Крестом и громным летом,
Я буду вечно видеть сон,
На век с громовым светом.
Склон гор, сады и минарет.
К звездам стремятся кипарисы,
Спит море. Теплый лунный свет
Позолотил холмы и мысы.
И кроток этот свет: настал
Час мертвой тишины — уж клонит
Луна свой лик, уж между скал
Протяжно полуночник стонет.
И замер аромат садов.
Узорный блеск под их ветвями
Стал угасать среди цветов,
Сплетаясь с длинными тенями.
И неподвижно Ночь сидит
Над тихим морем: на колено
Облокотилася, — глядит
На валуны, где тает пена.
Передрассветный лунный свет
Чуть золотит холмы и мысы.
Свечой желтеет минарет,
Чернеют маги-кипарисы,
Блестя, ушел в морской простор
Залив зеркальными луками,
Таинственно вершины гор
Мерцают вечными снегами.
Вы, носители дивнаго света,
Вы, искатели новых миров,
Где не знают над мыслью запрета,
Где не знали цепей и костров,
Огибайте подводныя мели,
Зорко стойте во тьме у руля.
Не холмы ли вдали забелели,
Не видна ли во мраке земля?
Пусть лежит на безбрежном просторе
Лишь затишья унылаго гнет,
Не напрасно с надеждой во взоре
Пред собой вы глядите вперед.
Нет конца и предела исканью,
За приливом приходит отлив,
Но за этой туманною гранью
Вам не слышится ль вечный призыв?
И когда, в жгучей муке сгорая,
Истомясь, вы падете в тоске—
Берега заповеднаго края
Не откроются ль вам вдалеке?
Справилась и с этой трудной ношей
воля непонятная моя.
Вот опять о том, что ты —
хороший,
дочери рассказываю я. Дочка рада!
Дочка смотрит в оба.
Ловит слово каждое моё.
Видно, ей давно хотелось, чтобы
был отец
хороший у неё. Только вдруг, как могут только дети,
говорит без страха и стыда:
— Если папа лучше всех на свете,
почему ты грустная всегда?.. То ли больно, то ли горько стало.
Что я дальше ей сказать должна?
Я сказала: — Просто я устала,
потому что я всегда одна. Дочка брови сдвинула упрямо,
на косичках дрогнули банты.
Подошла ко мне.
Прижалась.
— Мама!
Лучше всех на свете
только ты.
Предутреннего города виденья,
Встающие, как призраки, с угла.
В пустынном сквере мерные движенья
Солдат; огромные рога вола,
Влекущего на рынок иждивенья
Для завтрашнего барского стола;
Двух пьяниц распростертых отупенье;
Свет фонарей; свет неба; полумгла;
Во храме огоньки богослуженья,
Которым вторят вдруг колокола…
И вот, у низкой двери, с возвышенья
Ступеньки, подозрительно ала,
Ребенок-девушка, как приглашенье
Войти, кивает головой, — мила,
Как ангел в луже… Чувство сожаленья
Толкает прочь. И вслед летит хула,
Брань гнусная; а окна заведенья
Горят за шторами, как два жерла.
Там — смех, там — музыка, там — взвизги пенья…
И вторят в высоте колокола.
С каждым днём всё ближе дальний путь.
Дай-ка, милая, присядем отдохнуть.Небеса прозрачны и тихи,
Видно, Лермонтов читает им стихи.Пусть читает… Я хочу тебе сказать:
Начал я как будто уставать.Взгляд не тот, да нет того огня,
И товарищи сторонятся меня.Да, по правде, коль пошло на то, скажу —
Не печалюсь я об этом, — не тужу.Верь, усталости не знает только тот,
Кто не любит, не жалеет и не ждёт.Ну и нам — не раз с тобой в пути
И любить, и вянуть, и цвести.Не устанешь — и на свете скучно жить, —
А устанешь — стоит ли тужить? Что ж, смелей! Прижмись к моей груди,
Видишь — небо размечталось впереди.Скоро свет его застанет нас вдвоём.
Отдохнём ещё немного — и пойдём.
Отчего боятся дети,
И чего?
Эти сети им на свете
Ничего.
Вот, усталые бояться,
Знаем мы,
Что уж близкие грозятся
Очи тьмы.
Мурава, и в ней цветочки,
Жёлт, синь, ал, —
То не чёрт ли огонёчки
Зажигал?
Волны белой пеной плещут
На песок.
Рыбки зыбкие трепещут
Здесь у ног.
Кто-то манит, тянет в море.
Кто же он?
Там, где волны, на просторе
Чей же стон?
Вы, читающие много
Мудрых книг,
Испытайте точно, строго
Каждый миг,
Ах, узнайте, проследите
Всё, что есть,
И желанную несите
Сердцу весть!
Нет, и слыша вести эти,
Не поймёшь,
Где же правда в нашем свете,
Где же ложь!
Ты выдумал меня. Такой на свете нет,
Такой на свете быть не может.
Ни врач не исцелит, не утолит поэт, —
Тень призрака тебя и день, и ночь тревожит.
Мы встретились с тобой в невероятный год,
Когда уже иссякли мира силы,
Все было в трауре, все никло от невзгод,
И были свежи лишь могилы.
Без фонарей, как смоль был черен невский вал,
Глухая ночь вокруг стеной стояла…
Так вот когда тебя мой голос вызывал!
Что делала — сама еще не понимала.
И ты пришел ко мне, как бы звездой ведом,
По осени трагической ступая,
В тот навсегда опустошенный дом,
Откуда унеслась стихов сожженных стая.
Сороковые, роковые,
Военные и фронтовые,
Где извещенья похоронные
И перестуки эшелонные.
Гудят накатанные рельсы.
Просторно. Холодно. Высоко.
И погорельцы, погорельцы
Кочуют с запада к востоку…
А это я на полустанке
В своей замурзанной ушанке,
Где звездочка не уставная,
А вырезанная из банки.
Да, это я на белом свете,
Худой, веселый и задорный.
И у меня табак в кисете,
И у меня мундштук наборный.
И я с девчонкой балагурю,
И больше нужного хромаю,
И пайку надвое ломаю,
И все на свете понимаю.
Как это было! Как совпало —
Война, беда, мечта и юность!
И это все в меня запало
И лишь потом во мне очнулось!..
Сороковые, роковые,
Свинцовые, пороховые…
Война гуляет по России,
А мы такие молодые!
Нынче год цветенья сосен:
Все покрылись сединой,
И побеги, будто свечи,
Щеголяют прямизной;
Что ни ветка — проступает
Воска бледного свеча...
Вот бы их зажечь! Любая
Засветила б — горяча!
Сколько, сколько их по лесу;
Цве́тень пылью порошит!
Только кто, чуть ночь настанет,
Эти свечи запалит?
Низлетят ли гости с неба
Час молитвы озарить?
Иль колдуньи вздуют пламя
В дикой оргии светить...
Все равно! Но только б света,
Света мне — со всех ветвей!
Только б что-нибудь поярче,
Что-нибудь — повеселей!
Творец великих вдохновений!
Я сохраню в душе моей
Очарование мгновений,
Столь счастливых в близи твоей! Твое вечернее сиянье
Не о закате говорит!
Ты юноша среди созданья!
Твой гений, как творил, творит.Я в сердце уношу надежду
Еще здесь встретиться с тобой:
Земле знакомую одежду
Не скоро скинет гений твой.В далеком полуночном свете
Твоею музою я жил.
И для меня мой гений Гете
Животворитель жизни был! Почто судьба мне запретила
Тебя узреть в моей весне?
Тогда душа бы воспалила
Свой пламень на твоем огне.Тогда б вокруг меня создался
Иной, чудесно-пышный свет;
Тогда б и обо мне остался
В потомстве слух: он был поэт!
Не вини мой свет меня,
Что я вздыхаю,
Но жалей о мне пленя,
Я тобой страдаю.
Ты в сию меня напасть,
Дав почувствовать злу страсть,
Привела драгая;
Как тебя я не видал,
Я зараз любви не знал,
Был всегда спокоен.
На тебя лишь я взглянул,
Мысль моя смутилась,
Как смутилась, я вздохнул,
Вольность отдалилась,
С тех я дней иной весь стал,
Век покойной миновал,
С тех я дней нещастлив,
Прежни мысли истребя,
Где мой свет не зрел тебя,
Я грустил всечасно.
Ныне чувствую в себе,
Ты мила мне стала,
В наказанье, знать, ты мне
Пред глаза предстала.
Как я сам тебе стал мил,
Взор твой больше мя пленил,
Я стал больше мучим.
Нет на свете муки зляй,
С тем не быть, кто всех миляй,
Иль хоть быть, да мало.
Жил на свете таракашка —
Таракан, как таракан:
Вицмундир потертый, шпажка,
Восприимчивый карман,
Вечно — грязная рубашка,
Галстук черный вечно рван.
Жил на свете таракашка —
Таракан, как таракан.
Милый, добрый таракашка
Жил на свете много лет,
Не одна пошла бумажка
От него на Божий свет…
Bдpyr случилась с ним промашка:
Цапнул радужный билет.
Глупый, добрый таракашка
Жил на свете много лет.
Где знакомства? Где поблажка?
Где заслуги, честь и труд?
Не прошла его замашка,
Упекли его noд суд,
И открыла каталажка
Перед ним свой злой уют.
Где знакомства? Где поблажка?
Где заслуги, честь и труд?
Бедный, глупый таракашка!
Ты был жаден, ты был мал,
Обломала зуб фисташка,—
Не по чину милый взял…
Обвила кадык подтяжка
И язык зеленым стал…
Бедный, глупый таракашка!
Tы погиб — зане был мал.
Вы, носители дивного света,
Вы, искатели новых миров,
Где не знают над мыслью запрета,
Где не знали цепей и костров,
Огибайте подводные мели,
Зорко стойте во тьме у руля.
Не холмы ли вдали забелели,
Не видна ли во мраке земля?
Пусть лежит на безбрежном просторе
Лишь затишья унылого гнет,
Не напрасно с надеждой во взоре
Пред собой вы глядите вперед.
Нет конца и предела исканью,
За приливом приходит отлив,
Но за этой туманною гранью
Вам не слышится ль вечный призыв?
И когда, в жгучей муке сгорая,
Истомясь, вы падете в тоске —
Берега заповедного края
Не откроются ль вам вдалеке?
Приплыла к нам на берег собака
Из-за полночного моря,
Из-за холодна океяна.
Прилетел оттоль и соловейка.
Спрашивали гостью приезжу,
За морем какие обряды.
Гостья приезжа отвечала:
«Многое хулы там достойно.
Я бы рассказати то умела,
Если бы сатиры петь я смела,
А теперь я пети не желаю,
Только на пороки я полаю».
Соловей, давай и ты оброки,
Просвищи заморские пороки.
За морем, хам, хам, хам, хам, хам, хам.
Хам, хам, хам, хам, за морем, хам, хам, хам.
За морем, хам, хам, хам, хам, хам, хам.
Хам, хам, хам, хам, за морем, хам, хам, хам.
За морем, хам, хам, хам, хам, хам, хам.
Гнев, шорох листьев древесных,
он нашептывает, он рукоплещет,
он сочетает, единит.
Майя
Широки и глубоки
Рудо-желтые пески.
В мире — жертвенно, всегда —
Льется, льется кровь-руда.
В медном небе света нет.
Все же вспыхнет молний свет —
И железная броня
Примет бой, в грозе звеня.
Бой за вольное житье
Грянул. Сломано копье.
И кольчуга сожжена.
А свобода — где она?
Дверь дубовая крепка.
Кто раскроет зев замка?
Сжаты челюсти змеи,
Свиты звенья чешуи.
И пустынно-широки
Рудо-желтые пески.
И безмерно, как вода,
Льется, льется кровь-руда.
Короли, и валеты, и тройки!
Вы так ласково тешите ум:
От уверенно-зыбкой постройки
До тоскливо замедленных дум
Вы так ласково тешите ум,
Короли, и валеты, и тройки! В вашей смене, дразнящей сердца,
В вашем быстро мелькающем крапе
Счастье дочери, имя отца,
Слово чести, поставленной на-пе,
В вашем быстро мелькающем крапе,
В вашей смене, дразнящей сердца… Золотые сулили вы дали
За узором двойных королей,
Когда вами невестам гадали
Там, в глуши, за снегами полей,
За узором двойных королей
Золотые сулили вы дали… А теперь, из потемок на свет
Безнадежно ложася рядами,
Равнодушное да или нет
Повторять суждено вам годами,
Безнадежно ложася рядами
Из зеленых потемок на свет.
Короткие, как пословицы,
И длинные от бессонницы
Приходят ночи-покойницы
Ко мне, когда гасят свет.
[Мне белый стих чей-то вторится
Про то, что воздастся сторицей,
Что сам посмеюсь над исторьицей,
Обычной, как белый свет.Когда ж это превозмогается —
Ничто уже не надругается,
Но там, где-то там отлагается
Благим и отлогим холмом
И спит незаметней старания,
Старения и умирания,
Стокра<т>ней и старше <предания> —
Как недозвучавший псалом.Не быть больше поползновениям,
Ни пениям, ни вдохновениям,
И только в душе исступлением,
Иступленным свинским ножом, —
Что были и громы небесные,
Что жили и гномы чудесные,
Что жили да были телесны<е>…
Да вот и отжили потом.
Пусть живет на свете
Долгие годы
Всем врагам на гибель,
На счастье народа —
Вячеслав Михайлович,
Наш неутомимый,
Всей страной избранный,
Всей страной любимый! Собрались мы вместе
Да под этой кровлей,
Чтобы дружно выпить
За его здоровье —
Поднимайте чарки
И до дна выпивайте,
А кто уже выпил —
Снова наливайте! Мы пришли, чтоб вспомнить
Годы боевые,
И пожать с ним честно
Руки дорогие,
Чтоб сказать спасибо
За его работу,
За его работу,
За его заботу! Пусть живет на свете
Он долгие годы
Всем врагам на гибель,
На счастье народа —
Вячеслав Михайлович,
Всей страны избранник,
Гений, самого
Сталина боевой соратник!
То ли буря, то ли вьюга
снегу в косы намела…
— Ну, подруга!
— Что, подруга?
Вся ли молодость ушла? Вся ли в поле рожь поспела?
Ежевика отцвела?
Все ли песни перепела?
Все ли слёзы пролила? …То ли просто помолчала,
то ль чего подождала.
Кабы мне начать сначала,
я бы так же начала. Так же до свету вставала,
те же делала дела,
то же пела, что певала,
тех же деток родила. Наша песня — наши дети.
Им — и петь, и видеть вновь:
сколько песен есть на свете,
и все песни —
про любовь! От неё себя не спрячешь,
не уйдёшь в густую рожь.
…А всех слёз не переплачешь.
И всех песен не споёшь.
Вспомни:
На этих дюнах, под этим небом,
Наша — давным-давно — началась судьба.
С пылью дорог изгнанья и с горьким хлебом,
Впрочем, за это тоже:
— Тода раба!
Только
Ногой ты ступишь на дюны эти,
Болью — как будто пулей — прошьет висок,
Словно из всех песочных часов на свете
Кто-то — сюда веками — свозил песок!
Видишь —
Уже светает над краем моря,
Ветер — далекий благовест — к нам донес,
Волны подходят к дюнам, смывая горе,
Сколько — уже намыто — утрат и слез?!
Сколько
Утрат, пожаров и лихолетий?
Скоро ль сумеем им подвести итог?!
Помни —
Из всех песочных часов на свете
Кто-то — сюда веками — свозил песок!
Дым от костра струею сизой
Струится в сумрак, в сумрак дня.
Лишь бархат алый алой ризой,
Лишь свет зари — покрыл меня.
Всё, всё обман, седым туманом
Ползет печаль угрюмых мест.
И ель крестом, крестом багряным
Кладет на даль воздушный крест…
Подруга, на вечернем пире,
Помедли здесь, побудь со мной.
Забудь, забудь о страшном мире,
Вздохни небесной глубиной.
Смотри с печальною усладой,
Как в свет зари вползает дым.
Я огражу тебя оградой —
Кольцом из рук, кольцом стальным.
Я огражу тебя оградой —
Кольцом живым, кольцом из рук.
И нам, как дым, струиться надо
Седым туманом — в алый круг.
Окно мое высоко над землею,
Высоко над землею.
Я вижу только небо с вечернею зарею,
С вечернею зарею.И небо кажется пустым и бледным,
Таким пустым и бледным…
Оно не сжалится над сердцем бедным,
Над моим сердцем бедным.Увы, в печали безумной я умираю,
Я умираю,
Стремлюсь к тому, чего я не знаю,
Не знаю… И это желание не знаю откуда,
Пришло откуда,
Но сердце хочет и просит чуда,
Чуда! О, пусть будет то, чего не бывает,
Никогда не бывает:
Мне бледное небо чудес обещает,
Оно обещает, Но плачу без слез о неверном обете,
О неверном обете…
Мне нужно то, чего нет на свете,
Чего нет на свете.
Мы по глобусу ползаем —
Полная блажь.
Что нам Новый Свет?
Что нам Старый Свет?
Всё давно подсчитано
Баш на баш.
И ставок больше нет.
А ставок больше нет как нет,
А ставок больше нет,
И нам не светит Новый Свет,
И нам не светит Старый Свет.
А сколько нам осталось лет?
А ставок больше нет.Там шумят чужие города
И чужое плещется вино…
Всё равно мы едем в никуда,
Так не всё ль равно?
Ничего — это гурнышт, и здесь и там,
И пора идти покупать билет.
Я бы отдал всё… Только что я отдам,
Если ставок больше нет?
А ставок больше нет как нет,
А ставок больше нет,
И нам не светит Новый Свет,
И нам не светит Старый Свет.
А сколько нам осталось лет?
А ставок больше нет.
Тишина сомкнётся, как вода,
Только ветер постучит в окно.
Всё равно мы едем в никуда,
Так не всё ль равно?
Вот шарик запрыгал, вертлявый бес.
Угадать бы — какой он выберет цвет?
Только мы не играем на интерес,
Ибо ставок больше нет.
А ставок больше нет как нет,
А ставок больше нет,
И нам не светит Новый Свет,
И нам не светит Старый Свет.
А сколько нам осталось лет?
А ставок больше нет.Понесут, как лошади, года.
Кто предскажет, что нам суждено?
Всё равно мы едем в никуда,
Так не всё ль равно?
Lumen coeli, sancta rosa! *
Иерихонская роза цветет только раз,
Но не все ее видят цветенье:
Ее чудо открыто для набожных глаз,
Для сердец, перешедших сомненье.
Когда сделал Господь человека земли
Сопричастником жизни всемирной,
Эту розу волхвы в Вифлеем принесли
Вместе с ладаном, златом и смирной.
С той поры в декабре, когда ночь зажжена
Немерцающим светом Христовым,
Распускается пламенным цветом она,
Но молитвенным цветом — лиловым…
И с утра неотступная радость во мне:
Если б чудо свершилось сегодня!
Если б сердце сгорело в нетленном огне
До конца, словно роза Господня!
* Lumen coeli, sancta rosa! — Свет небес, святая роза! (лат.)
Вечереющий сумрак, поверь,
Мне напомнил неясный ответ.
Жду — внезапно отворится дверь,
Набежит исчезающий свет.
Словно бледные в прошлом мечты,
Мне лица сохранились черты
И отрывки неведомых слов,
Словно отклики прежних миров,
Где жила ты и, бледная, шла,
Под ресницами сумрак тая,
За тобою — живая ладья,
Словно белая лебедь, плыла,
За ладьей — огневые струи —
Беспокойные песни мои…
Им внимала задумчиво ты,
И лица сохранились черты,
И запомнилась бледная высь,
Где последние сны пронеслись.
В этой выси живу я, поверь,
Смутной памятью сумрачных лет,
Смутно помню — отворится дверь,
Набежит исчезающий свет.20 декабря 1901
Пьет воздух, свет хамелеон;
Славу и любовь — поэт.
Если б находил их он
В сем обширном мире бед,
Не была ли б всякий час
Краска у него не та, —
Как хамелеон цвета
Сменит, свету напоказ,
В сутки двадцать раз?
Скрыт поэт с рожденья дней
Средь земных холодных сфер,
Как хамелеон в своей
Глубочайшей из пещер.
Свет блеснет — сменен и цвет;
Нет любви, поэт — иной.
Слава — грим любви; и той
И другой стремясь вослед,
Мечется поэт.
Не смейте вольный ум поэта
Богатством, властью принижать!
Если б что-нибудь, кроме света,
Мог хамелеон глотать, —
Он бы в ящерицы род
Перешел — сестры земной.
Дух залунный, сын иной
Солнечной звезды высот,
О, беги щедрот!
Прости, моя любезная, мой свет, прости,
Мне сказано назавтрее в поход ийти;
Не ведомо мне то, увижусь ли с тобой,
Ин ты хотя в последний раз побудь со мной.Покинь тоску, иль смертный рок меня унес?
Не плачь о мне, прекрасная, не трать ты слез.
Имей на мысли то к отраде ты себе,
Что я оттоль с победою приду к тебе.Когда умру, умру я там с ружьем в руках,
Разя и защищаяся, не знав, что страх;
Услышишь ты, что я не робок в поле был,
Дрался с такой горячностью, с какой любил.Вот трубка, пусть достанется тебе она!
Вот мой стакан, наполненный еще вина;
Для всех своих красот ты выпей из него,
И будь ко мне наследницей лишь ты его.А если алебарду заслужу я там,
С какой явлюся радостью к твоим глазам!
В подарок принесу я шиты башмаки,
Манжеты, опахало, щегольски чулки.
Пусть рвутся связи, меркнет свет,
Но подрастают в семьях дети…
Есть в мире Бог иль Бога нет,
А им придётся жить на свете.Есть в мире Бог иль нет Его,
Но час пробьет. И станет нужно
С людьми почувствовать родство,
Заполнить дни враждой и дружбой.Но древний смысл того родства
В них будет брезжить слишком глухо —
Ведь мы бессвязные слова
Им оставляем вместо духа.Слова трусливой суеты,
Нас утешавшие когда-то,
Недостоверность пустоты,
Где зыбки все координаты……Им всё равно придётся жить:
Ведь не уйти обратно в детство,
Ведь жизнь нельзя остановить,
Чтоб в ней спокойно оглядеться.И будет участь их тяжка,
Времён прервется связь живая,
И одиночества тоска
Обступит их, не отставая.Мы не придем на помощь к ним
В борьбе с бессмыслицей и грязью.
И будет трудно им одним
Найти потерянные связи.Так будь самим собой, поэт,
Твой дар и подвиг — воплощенье.
Ведь даже горечь — это свет,
И связь вещей, и их значенье.Держись призванья своего!
Ты загнан сам, но ты в ответе:
Есть в мире Бог иль нет Его —
Но подрастают в семьях дети.
Реет река, лиловеющая
В свете зари предвечерней,
Даль, неоглядно темнеющая,
Тянется дивно безмерней.
Радости вечера длительного,
Вас всей душой я впиваю!
Яркость заката слепительного —
Двери к последнему раю!
Нет, не чета новоявленная
Встала здесь, — Ева с Адамом:
Сзади — дорога оставленная,
Ночь — за торжественным храмом.
Путь с его рвами и рытвинами
Пройден: не будет возврата!
Жажду с мечтами молитвенными
Медлить во храме заката!
Длитесь, мгновенья темнеющие!
Даль, разрастайся безмерней!
Струи скользят лиловеющие
В свете зари предвечерней.
1913, 4 января 1915
Придёшь ли ты ко мне, далёкий, тайный друг?
Зову тебя давно. Бессонными ночами
Давно замкнулся я в недостижимый круг, —
И только ты один, легчайшими руками
Ты разорвёшь его, мой тайный, дальний друг.
Я жду, и жизнь моя темна, как смутный бред,
Толпятся чудища перед заветным кругом,
И мне грозят они и затмевают свет,
И веют холодом, печалью да испугом.
Мне тяжко без тебя, вся жизнь моя, как бред.
Сгорает день за днём, за ночью тлеет ночь, —
Мерцает впереди непостижимым светом
Гора, куда взойти давно уж мне невмочь.
О, милый, тайный друг, поверь моим обетам
И посети меня в тоскующую ночь.