Завел комарик свой органчик.
Я из былинки сделал шестик,
Взошел на желтый одуванчик,
И пью, нашел медвяный пестик.
Всю осушив бутылку меду,
Зеленый жук, рожденный чудом,
Свечу весеннему я году
Своим напевным изумрудом.
Искры малой, но горящей
Ты не угашай: —
Может, вспыхнет свет блестящий,
Разгорится целый Рай.
Весь ведь Мир наш создан, звездный,
Просто так, из Ничего.
Так смотри, не будь морозной,
Свет хорош, люби его.
Она была из сказок света,
Из сказок сумрака в лучах.
И как зима вступает в лето,
Вступила в вальс, кружилась в снах.
Вся в кружевах, как лебедь черный,
С его узорностью крыла.
А в тот же час, за мир надгорный,
Звезда Вечерняя зашла.
Свет чудесный, свет прелестный светит нам с Небес,
Он в другом краю засветит, раз в одном исчез.
Он в одних очах кончает, а в очах других
Чуть заметно начинает, как запетый стих.
И одни темнеют очи, чтоб в ночи уснуть,
Чтоб другим, в угрозу Ночи, вместо них блеснуть.
А заснувшие сияют — где шатер Небес,
Чтоб не думали, что будто ночью свет исчез.
Свете тихий пречистыя славы негасимых сияний Отца,
Свете тихий, сияй нам, сияй нам, Свете тихий, сияй без конца.
Мы пришли до закатнаго Солнца, свет вечерний увидели мы,
Свете тихий, сияй нам, сияй нам, над великим разлитием тьмы,
Свет вечерний увидев, поем мы—Мать и Сына и Духа-Отца,
Свете тихий, ты жизнь даровал нам, Свете тихий, сияй без конца.
Ты во все времена есть достоин в преподобных хвалениях быть,
Свете тихий, сияй нам, сияй нам, научи нас в сияньях любить.
Свете тихий, весь мир тебя славит, ты, сияя, нисходишь в псалмы,
Ты спокойная радуга мира, над великим разлитием тьмы.
Свете тихий, закатное Солнце, свет вечерний дневного Отца,
Свете тихий, сияй нам чрез ночи, Свете тихий, сияй без конца.
Свете тихий пречистые славы негасимых сияний Отца,
Свете тихий, сияй нам, сияй нам, Свете тихий, сияй без конца.
Мы пришли до закатного Солнца, свет вечерний увидели мы,
Свете тихий, сияй нам, сияй нам, над великим разлитием тьмы,
Свет вечерний увидев, поем мы — Мать и Сына и Духа-Отца,
Свете тихий, ты жизнь даровал нам, Свете тихий, сияй без конца.
Ты во все времена есть достоин в преподобных хвалениях быть,
Свете тихий, сияй нам, сияй нам, научи нас в сияньях любить.
Свете тихий, весь мир тебя славит, ты, сияя, нисходишь в псалмы,
Ты спокойная радуга мира, над великим разлитием тьмы.
Свете тихий, закатное Солнце, свет вечерний дневного Отца,
Свете тихий, сияй нам чрез ночи, Свете тихий, сияй без конца.
Мы вносимы
В светы, в дымы,
Мы крутимы
Без конца.
В светозарный
Гром ударный,
В мрак сердец и в свет лица.
Но покуда
Есть Иуда,
Есть и чудо
Для людей.
Светлый мститель,
Искупитель
Омрачающих страстей.
И покуда
Нам отсюда
Изумруда
Светит свет,
Мчит нас белый
Бог — в пределы
Красных солнц и всех планет.
Выше, ниже, Херувимы, образующие тайно
Свет и крылья, свет и дымы, лик возникший не случайно,
Жизнь творящей, нисходящей, восходящей ввысь огнем,
Трисвятую, Трисвятейшей, трисвятую песнь поем.
Да Царя, чей голос — громы в вихрях огненного дыма,
Чье величие — на копьях свитой Ангельской носимо,
Мы подымем, света примем триединого Лица,
Аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя без конца.
Длинныя линии света
Ласковой дальней Луны.
Дымкою Море одето.
Дымка—рожденье волны.
Волны, лелея, сплетают
Светлыя пряди руна.
Хлопья плывут—и растают,
Новая встанет волна.
Новую линию блеска
Вытянет ласка Луны.
Сказка сверканий и плеска
Зыбью дойдет с глубины.
Влажная пропасть сольется
С бездной эѳирных высот.
Таинство Небом дается,
Слитность—зеркальностью вод.
Есть полногласность ответа,
Только желай и зови.
Длинныя линии света
Тянутся к нам от Любви.
Я свет зажгу, я свет зажгу,
На этом берегу.
Иди тихонько.
Следи, на камне есть вода,
Иди со мной, с огнем, туда,
На белом камне есть вода.
Иди тихонько.
Рука с рукой, рука с рукой,
Здесь кто-то есть другой.
Иди тихонько.
Тот кто-то, может, слышит нас.
Следи, чтоб свет наш не погас,
Чтобы вода не пролилась.
Иди тихонько.
Мы свет несем, мы свет несем.
Рабы нам Ночь со Днем.
Иди тихонько.
Следи, рука с рукой тверда,
На белом камне есть вода,
Свети, идем с огнем туда.
Иди тихонько.
Пчела летит на красные цветы,
Отсюда мед и воск и свечи.
Пчела летит на желтые цветы,
На темно-синие. А ты, мечта, а ты,
Какой желаешь с миром встречи?
Пчела звенит и строит улей свой,
Пчела принесена с Венеры,
Свет Солнца в ней с Вечернею Звездой.
Мечта, отяжелей, но пылью цветовой,
Ты свет зажжешь нам, свечи веры.
Где же я?
Где же я?
Веет, сеет Небо снег.
Где же я?
Если б плыть.
Если б плыть!
Можно б встретить тихий брег,
Если б плыть!
Я в цепях.
Я в цепях!
Тело бело, мысли лед.
Я в цепях.
Не привстать.
Не привстать!
Не стряхнуть мертвящий гнет.
Не привстать!
Время нет.
Время нет!
Время было и прошло!
Время нет.
Белый свет.
Белый свет.
Где же я? Дрожит крыло!
Белый свет!
Как быть в Боге? — Свет найти,
Не в дороге, а в пути.
А дорога-путь одна: —
Пить любовь, и пить до дна:
Выйди к травам, посмотри! —
От зари и до зари
Пчелы вьются меж цветов,
К ночи светлый мед готов.
Выйди ночью, и взгляни: —
Птичий Путь. Горят огни.
Белый свет. Люби, цвети.
Будь звездою во плоти.
Радуга-дуга, не пей нашу воду.Детская игра.
Всецветный свет, невидимый для глаза,
Когда пройдет через хрустальный клин,
Ломается. В безцветном он един,
В дроблении—игранье он алмаза.
В нем семь мгновений связнаго разсказа:—
Кровь, уголь, злато, стебель, лен долин,
Колодец неба, синеалый сплин,
Семи цветов густеющая связа.
Дуга небес—громовому коню—
Остановиться в беге назначенье,
Ворота в кротость, сказка примиренья.
В фиалку—розу я не изменю.
Раздельность в цельном я всегда ценю.
Бросаю клин. Мне чуждо раздробленье.
Всецветный свет, невидимый для глаза,
Когда пройдет через хрустальный клин,
Ломается. В бесцветном он един,
В дроблении — игранье он алмаза.
В нем семь мгновений связного рассказа:
Кровь, уголь, злато, стебель, лен долин,
Колодец неба, синеалый сплин,
Семи цветов густеющая связа.
Дуга небес — громовому коню —
Остановиться в беге назначенье,
Ворота в кротость, сказка примиренья.
В фиалку — розу я не изменю.
Раздельность в цельном я всегда ценю.
Бросаю клин. Мне чуждо раздробленье.
Воздух и Свет создают панорамы,
Замки из туч, минареты, и храмы,
Роскошь невиданных нами столиц,
Взоры мгновением созданных лиц.
Все, что непрочно, что зыбко, мгновенно,
Что красотою своей незабвенно,
Слово без слова, признания глаз
Чарами Воздуха вложены в нас.
Чарами Воздуха буйствуют громы
После удушливо-знойной истомы,
Радуга свой воздвигает дворец,
Арка завета и сказка сердец.
Воздух прекрасен как гул урагана,
Рокот небесно-военного стана,
Воздух прекрасен в шуршаньи листка,
В ряби чуть видимой струи ручейка.
САССОФЕРРАТО, В МУЗЕЕ БРЕРА, В МИЛАНЕ.
Сонмом духов окруженная,
В ярком свете чистоты,
Тихим вихрем вознесенная
За пределы высоты,
Над уснувшим полусонная,
Матерь Бога, это Ты!
В безгреховности зачавшая,
Вечно-девственная Мать,
Сына светлаго пославшая
Смертью новый свет создать,
Всей душою пострадавшая,
Как могла лишь мать страдать!
Неразсказанная гением,
Неисчерпанность мечты,
Сон, зовущий к сновидениям,
Просветленныя черты,
Вечный луч над вечным тлением,
Матерь Бога, это Ты!
САССОФЕРРАТО, В МУЗЕЕ БРЕРА, В МИЛАНЕ.
Сонмом духов окруженная,
В ярком свете чистоты,
Тихим вихрем вознесенная
За пределы высоты,
Над уснувшим полусонная,
Матерь Бога, это Ты!
В безгреховности зачавшая,
Вечно девственная Мать,
Сына светлого пославшая
Смертью новый свет создать,
Всей душою пострадавшая,
Как могла лишь мать страдать!
Нерассказанная гением,
Неисчерпанность мечты,
Сон, зовущий к сновидениям,
Просветленные черты,
Вечный луч над вечным тлением,
Матерь Бога, это Ты!
Широки и глубоки
Рудо-желтые пески.
В мире, жертвенно, всегда,
Льется, льется кровь-руда.
В медном небе света нет.
Все же вспыхнет молний свет,
И железная броня
Примет бой, в грозе звеня.
Бой за вольное житье
Грянул. Сломано копье.
И кольчуга сожжена.
А Свобода, где она?
Дверь дубовая крепка.
Кто раскроет зев замка?
Сжаты челюсти Змеи,
Свиты звенья чешуи.
И пустынно-широки
Рудо-желтые пески.
И безмерно, как вода,
Льется, льется кровь-руда.
Бывает встреча мертвых кораблей,
Там далеко, среди Морей Полярных.
Меж льдов они затерты светозарных,
Поток пришел, толкнул богатырей.
Они плывут навстречу. Все скорей.
И силою касаний их ударных
Разорван лик сокрытостей кошмарных,
И тонут тайны в бешенстве зыбей.
Так наше Солнце, ставшее светилом
Для всех содружно-огненных планет,
Прияло Смерть, в себя приявши Свет.
И мы пойдем до грани по могилам,
Припоминая по ночам себя,
Когда звезда сорвется, свет дробя.
На теле нашем, на нашем теле
Одежды разны — одна черна,
Потом серее, потом зардели —
Красней, бледнее, как снег бледна.
Не будем медлить в одежде черной,
И сбросим серый слепой покров,
И с красной лентой, с одной узорной,
Мы явим свежесть и свет снегов.
И будем в вихрях, и будем в светах,
И будем ночью светлей, чем днем,
В телах воспетых и в снег одетых
Живое счастье горит огнем.
В вечерней ясности молчанья
Какое тайное влиянье
Влечет мой дух в иной предел?
То час прощанья и свиданья,
То ангел звуков пролетел.
Весь гул оконченного пира
Отобразила арфа — лира
Преображенных облаков.
В душе существ и в безднах Мира
Качнулись сонмы тайных слов.
И свет со тьмой, и тьма со светом
Слились, как слита осень с летом,
Как слита с воздухом вода.
И в высоте, немым приветом,
Зажглась Вечерняя Звезда.
Свой мозг пронзил я солнечным лучом.
Гляжу на Мир. Не помню ни о чем.
Я вижу свет, и цветовой туман.
Мой дух влюблен. Он упоен. Он пьян.
Как луч горит на пальцах у меня!
Как сладко мне присутствие огня!
Смешалось все. Людское я забыл.
Я в мировом. Я в центре вечных сил.
Как радостно быть жарким и сверкать!
Как весело мгновения сжигать!
Со светлыми я светом говорю.
Я царствую. Блаженствую. Горю.
ВОРОЖБА
Я ложусь, благословясь,
Встану я, перекрестясь,
Из избы пойду дверями,
Из сеней я воротами
Против недруга иду.
Позабывши о неволе,
Там, далече, в чистом поле,
Раноутренней росою
Освежусь, утрусь зарею,
И зову на бой беду!
Белым светом обнадежен,
Красным светом опригожен,
Я подтычуся звезда́ми,
Солнце красное над нами,
И в сияющей красе,
Как у Господа у Бога,
Из небесного чертога,
Алый день встает, ликуя,
Ненавистника сражу я,
Да возрадуются все!
Когда перед тобою глубина,
Себя ты видишь странно отраженным,
Воздушным, теневым, преображенным.
В воде душа. Смотри, твоя она.
Не потому ли нас пьянит Луна,
И делает весь мир завороженным,
Когда она, по пропастям бездонным,
Нам недоступным, вся озарена.
«Я темная, но дальний свет приемлю», —
Она безгласно в мире говорит.
Луна приемлет Солнце и горит.
Отображенный свет струит на Землю.
В Луне загадка, жемчуг, хризолит.
В ней сонм зеркал волшебный сон творит.
Тик-так,
Тики-так,
Свет да Мрак, и День да Ночь.
Тик-так,
Свет да Мрак,
День да Ночь, и Сутки прочь.
Тик-так,
Ты — слепень,
Ты есть Ночь, а я есть День.
Тик-так,
Не пророчь,
Я всезрячая, я Ночь.
Тик-так,
Мертвый мрак,
Гроб и заступ, вот твой знак.
Тик-так,
Темнота —
Путь для цвета и листа.
Тик-так,
Все же я,
Значит, я для бытия.
Тик-так,
Свет хорош,
Все же ты во мне уснешь.
Тик-так,
Мы качель,
Вправо, влево колыбель.
Тик-так,
Тики-так,
Неужель могила цель?
Тик-так,
Не пойму,
В свет идем мы или в тьму?
Тик-так,
Тики-так,
Свет и тьму я обниму.
Тик-так,
Тики-так,
Сейте лен и сейте мак.
Тик-так,
День да Ночь,
День да Ночь, и Сутки прочь.
Страстное тело, звездное тело, звездное тело,
астральное,
Где же ты было? Чем ты горело? Что ж ты такое
печальное.
Звездное тело, с кем целовалось? Где лепестки
сладострастные?
Море шумело, Солнце смеялось, искристы полосы
властные.
Чудо-дороги. К свету от света. Звезды в ночах
караванами.
Очи и очи. Губы с губами, пьяными, жадно-
румяными.
Гроздья сияний, дрожи и смеха. Слиты все выси с
низинами.
Сердце у сердца. Светлое эхо. Дальше, путями
змеиными.
К свету от света. Радость одета мглою — игрой
многопенною,
Песни поются, и песня пропета, век ли ей быть
неизменною?
Час предрассветный. Мы у предела. Ночь так кротка
в непреклонности.
Страстное тело, звездное тело, мирно потонем в
бездонности.
Высокая и стройная, с глазами
Раскольницы, что выросла в лесах,
В зрачках отображен не Божий страх,
А истовость, что подобает в храме.
Ты хочешь окружить ее словами?
Пленяй. Но только, если нет в словах
Велений сердца, в них увидит прах.
Цветок же вмиг заметит меж листками.
И подойдет. Неспешною рукой
Сорвет его и любоваться станет.
Быть может, тот цветок тебе протянет.
Несмущена колдующей тоской,
Свет примет и улыбкой не обманет.
Но в этом сердце светит свет — другой.
Летучия мыши снуют,
Свет факелов их испугал.
Расторгнут их душный приют,
Трепещет их цепкий кагал.
Отвратен бесовский их вид,
Шуршит нависающий рой.
Сорвется одна, полетит,
Качнутся незрячей гурьбой.
Очертят неверным крылом
Два круга—и в плесень опять.
Весь мир им сошелся углом,
Им дальше угла не видать.
Трусливо сплетается рой,
За мышь прицепляется мышь.
И вновь разорвался их строй.
Ну, дьявол, куда полетишь?
Свет факелов, как ты хорош.
Смотри: одурели враги.
Сильней и сильней их тревожь,
Вспугни их—и вовсе сожги!
От незабудок шел чуть слышный звон.
Цветочный гуд лелея над крутыми
Холмами, васильки, как в синем дыме,
В далекий уходили небосклон.
Качался в легком ветре ломкий лен.
Вьюнок лазурил змейками витыми
Стволы дерев с цветами молодыми.
И каждый ствол был светом обрамлен.
И свет был синь. Кипела в перебое
Волна с волной. Лазурь текла в лазурь.
Павлины спали в царственном покое.
Весь мир в пространство перешел морское.
И в этом сне, не знавшем больше бурь,
По небу плыло Солнце голубое.
Жертвенник. Чаша на нем и звездица.
Свет, острие копия.
Духом я вижу пресветлые лица, —
Край, и бескрайность моя.
В этом златом и узорном потире
Кровь превратилась в вино.
Свет копия не напрасен был в мире,
Таинство дней свершено.
Был Вифлеем. Золотая страница.
Кончилась — там, на Кресте.
В мире же светит и светит звездица,
Манит, дрожит в высоте.
Вот, копие просфору пронизало,
Жертвенник ждет в алтаре.
К Солнцу — что было здесь бело и ало,
В вечной восходит заре.
Меня крестить несли весной,
Весной, нет, ранним летом,
И дождь пролился надо мной,
И гром гремел при этом.
Пред самой церковкой моей,
Святыней деревенской,
Цвели цветы, бежал ручей,
И смех струился женский.
И прежде чем меня внесли
В притихший мрак церковный,
Крутилась молния вдали,
И град плясал неровный.
И прежде чем меня в купель
С молитвой опустили,
Пастушья пела мне свирель,
Над снегом водных лилий.
Я раньше был крещен дождем,
И освящен грозою,
Уже священником потом,
Свечою и слезою.
Я в детстве дважды был крещен,
Крестом и громным летом,
Я буду вечно видеть сон,
На век с громовым светом.
Гнев, шорох листьев древесных,
он нашептывает, он рукоплещет,
он сочетает, единит.
Майя
Широки и глубоки
Рудо-желтые пески.
В мире — жертвенно, всегда —
Льется, льется кровь-руда.
В медном небе света нет.
Все же вспыхнет молний свет —
И железная броня
Примет бой, в грозе звеня.
Бой за вольное житье
Грянул. Сломано копье.
И кольчуга сожжена.
А свобода — где она?
Дверь дубовая крепка.
Кто раскроет зев замка?
Сжаты челюсти змеи,
Свиты звенья чешуи.
И пустынно-широки
Рудо-желтые пески.
И безмерно, как вода,
Льется, льется кровь-руда.
Летучие мыши снуют,
Свет факелов их испугал.
Расторгнут их душный приют,
Трепещет их цепкий кагал.
Отвратен бесовский их вид,
Шуршит нависающий рой.
Сорвется одна, полетит,
Качнутся незрячей гурьбой.
Очертят неверным крылом
Два круга — и в плесень опять.
Весь мир им сошелся углом,
Им дальше угла не видать.
Трусливо сплетается рой,
За мышь прицепляется мышь.
И вновь разорвался их строй.
Ну, дьявол, куда полетишь?
Свет факелов, как ты хорош.
Смотри: одурели враги.
Сильней и сильней их тревожь,
Вспугни их — и вовсе сожги!
Внимательны ли мы к великим славам,
В которых из миров нездешних свет?
Кольцов, Некрасов, Тютчев, звонкий Фет,
За Пушкиным явились величавым.
Но раньше их, в сиянии кровавом,
В гореньи зорь, в сверканьи лучших лет,
Людьми был загнан пламенный поэт,
Не захотевший медлить в мире ржавом.
Внимательны ли мы хотя теперь,
Когда с тех пор прошло почти столетье,
И радость или горе должен петь я?
А если мы открыли к свету дверь,
Да будет дух наш солнечен и целен,
Чтоб не был мертвый вновь и вновь застрелен.