На завитки ресниц
Невинных и наглых,
На золотой загар
И на крупный рот, —
На весь этот страстный,
Мальчишеский, краткий век
Загляделся один человек
Ночью, в трамвае.
Ночь — черна,
И глаза ребенка — черны,
Но глаза человека — черней.
— Ах! — схватить его, крикнуть:
— Идем! Ты мой!
Кровь — моя течет в твоих темных жилах.
Целовать ты будешь и петь,
Как никто на свете!
Насмерть
Женщины залюбят тебя!
И шептать над ним, унося его на руках
по большому лесу,
По большому свету,
Все шептать над ним это странное слово: — Сын!
Люблю я правду, как полдневный свет.
Тот всех смелей, кто духом всех правдивей.
Кто смел, мне дорог. На вопрос стыдливый
Он страстное услышит «да» в ответ.
Но правда страсти в тайне. Страсти нет,
Где взор чужой, печальный и пытливый
Змеёй прокрался в мой приют счастливый,
Нарушив наготы святой запрет.
И я люблю обман, как свет луны,
Сплетённый только под уснувшей чащей.
В глаза мои взгляни: моей вины
Ты не прочтёшь в пучине их молчащей.
Я лгу затем, что правду я люблю,
Но правду тайной страсти, — не твою.
Много звезд во мраке ночи
Мне сияет с вышины;
Много звезд чарует очи
Из подводной глубины.
Высоко на небе чистом
Льется их волшебный свет;
Но к созвездьям золотистым
Для меня дороги нет.
Глубоко в пучине водной
Плещут звезды сквозь туман,
Но, увы, их свет холодный —
Только призрак и обман.
Символ счастия жестоко.
Звезды, вами воплощен:
Все небесное — далеко,
Все земное — тень и сон.
1895 г.
Ты сегодня в свет родился,
Так дарю тебя рублем,
Чтобы ты развеселился
И смотрел не сентябрем.
Хоть не будешь принц Евгений,
Бывши воин отставной;
Но хочу, чтоб счастья гений
Век летал бы над тобой.
Чтобы Людвиги водились,
Катерины и Петры.
В комнату твою набились
Так, как в Волгу осетры.
Для разводу ж в день рожденья
Я несу к тебе чуть свет,
Брат любезный, в приношенье
Людвига сего портрет.
В долинах уснувшие села
Осыпаны липовым цветом.
Иду по дороге веселой,
Шагаю по белому свету.
Шагаю по белому свету,
О жизни пою человечьей,
Встречаемый всюду приветом
На всех языках и наречьях.
На всех языках и наречьях
В родимой стране без изъятья.
Понятны любовь и сердечность,
Как доброе рукопожатье.
Везде я и гость и хозяин,
Любые откроются двери,
И где я умру, я не знаю,
Но места искать не намерен.
Под кустиком первым, под камнем
Копайте, друзья, мне могилу,
Где лягу, там будет легка мне
Земля моей Родины милой.
Бывает встреча мертвых кораблей,
Там далеко, среди Морей Полярных.
Меж льдов они затерты светозарных,
Поток пришел, толкнул богатырей.
Они плывут навстречу. Все скорей.
И силою касаний их ударных
Разорван лик сокрытостей кошмарных,
И тонут тайны в бешенстве зыбей.
Так наше Солнце, ставшее светилом
Для всех содружно-огненных планет,
Прияло Смерть, в себя приявши Свет.
И мы пойдем до грани по могилам,
Припоминая по ночам себя,
Когда звезда сорвется, свет дробя.
(4-сложные рифмы)
Реет река, лиловеющая
В свете зари предвечерней,
Даль, неоглядно темнеющая,
Тянется дивно безмерней.
Радости вечера длительного,
Вас всей душой я впиваю!
Яркость заката слепительного —
Двери к последнему раю!
Нет, не чета новоявленная
Встала здесь, — Ева с Адамом:
Сзади — дорога оставленная,
Ночь — за торжественным храмом.
Путь с его рвами и рытвинами
Пройден: не будет возврата!
Жажду с мечтами молитвенными
Медлить во храме заката!
Длитесь, мгновенья темнеющие!
Даль, разрастайся безмерней!
Струи скользят лиловеющие
В свете зари предвечерней.
191
3.
4 января 1915
Счастье души утомленной —
Только в одном:
Быть как цветок полусонный
В блеске и шуме дневном,
Внутренним светом светиться,
Все позабыть и забыться,
Тихо, но жадно упиться
Тающим сном.Счастье ночной белладонны —
Лаской убить.
Взоры ее полусонны,
Любо ей день позабыть,
Светом луны расцвечаться,
Сердцем с луною встречаться,
Тихо под ветром качаться,
В смерти любить.Друг мой, мы оба устали.
Радость моя!
Радости нет без печали.
Между цветами — змея.
Кто же с душой утомленной
Вспыхнет мечтой полусонной,
Кто расцветет белладонной —
Ты или я?
Сгущался мрак церковного порога
В дни свадеб, в дни рождений, похорон;
А там — вилась широкая дорога,
И путник шел, закатом озарен.
Там не было конца свободной дали,
Но здесь, в тени, не виделось ни зги;
И каждый раз прохожего встречали
Из сумрака ответные шаги.
Церковный свод давал размерным звоном
Всем путникам напутственный ответ,
И в глубине, над сумрачным амвоном,
Остерегающий струился свет.
И, проходя в смеющиеся дали,
Здесь путник ждал, задумчив и смущен,
Чтоб меркнул свет, чтоб звуки замирали…
И дале шел, закатом озарен.4 января 1902
Как морозит! Как морозит!
Вечер, лампы, хруст шагов.
Фонарей далеких россыпь
У гранитных берегов.Что теперь со всеми нами
Сделала, смеясь, зима!
Как бегут, звеня коньками,
Девушки, сводя с ума! Сто машин огни швыряют
На тугой румянец щек.
Легким инеем играет
Над губой твоей пушок.В праздничном, горящем небе
Слышен дальний звон планет.
Может быть, случилась небыль —
Смерть устала, горя нет? Горя много, смерть не дремлет,
Но, слетевши в ночь зимы,
Радость на седую землю
Жадно вырвалась из тьмы.
Проходят дни и сны земные…
Кого их бренность устрашит?
Но плачет сердце от обид —
И далеки сердца родные. И утешенья сердцу нет,
А сердце утешенья просит,
И холоден окружный свет,
И свет — сиянья не приносит! Так медленно идут они,
Как в неживом круговращенье,
Мои нерадостные дни —
В мечтах, в слезах, в уединенье. Пусть ночи мчались бы скорей!
А дни — давно неумолимы…
Ночные сны — темней, темней,
И жалят, жалят нестерпимо — Не жалом низменной змеи,
Но сладостным пчелиным жалом.
Так вьются сны, за снами — дни
Над сердцем слабым и усталым.
В совести искал я долго обвиненья,
Горестное сердце вопрошал довольно —
Чисты мои мысли, чисты побужденья,
А на свете жить мне тяжело и больно.Каждый звук случайный я ловлю пытливо,
Песня ли раздастся на селе далеком,
Ветер ли всколышет золотую ниву —
Каждый звук неясным мне звучит упреком.Залегло глубоко смутное сомненье,
И душа собою вечно недовольна:
Нет ей приговора, нет ей примиренья,
И на свете жить мне тяжело и больно! Согласить я силюсь, что несогласимо,
Но напрасно разум бьется и хлопочет,
Горестная чаша не проходит мимо,
Ни к устам зовущим низойти не хочет!
Не было ветру, вдруг навянуло,
Не было гостей, вдруг нагрянуло:
Полны сараи золотых карет,
Полон двор вороных коней,
Полны сени и князей и бояр;
Подломили сени новыя,
Золоту чару раступили.
Растужилася, расплакалася
Параша душа:
„Свет вы, мои сени новыя,
Свет ты, моя золота чара!“
Тешит ее Иван государь:
— Ты не плачь, Параша душа,
Сени новы переставить велю,
А золоту чару перелить велю,
Место соловья я тебя сам разбужу.
На теле нашем, на нашем теле
Одежды разны — одна черна,
Потом серее, потом зардели —
Красней, бледнее, как снег бледна.
Не будем медлить в одежде черной,
И сбросим серый слепой покров,
И с красной лентой, с одной узорной,
Мы явим свежесть и свет снегов.
И будем в вихрях, и будем в светах,
И будем ночью светлей, чем днем,
В телах воспетых и в снег одетых
Живое счастье горит огнем.
Ах ты, горе, горе,
Горе горькое!
Где ты сеяно,
Да где выросло?
Во сыпучих ли
Песках,
Во дремучих ли
Лесах Муромских?
Кто тебя вспоил,
Да кто выкормил,
Да кто в свет пустил
Тебя, горюшко
Горемышное,
Ко чужим людям
Горе мыкати?
И зачем ты к нам
В гости, горюшко,
Появляешься,
Нежеланное
И не званное?
Отравишь стопу
Пировую всю
И уйдёшь опять,
Как ночная тать,
Невидимкою,
И весь пир — не в пир,
И вся жизнь — не в жизнь…
Пропадало б ты,
Горе горькое,
Где родилося
Да где выросло;
Зачем по свету
Бродить целому
И быть гостьею
Всем нерадостной?
Бушевали ночные метели,
Заметали лесные пути,
И гудели мохнатые ели,
И у ангелов не было силы
Звездный свет до земли донести.
Но полночные силы устали
В небе черные тучи клубить,
И деревья стонать перестали,
И у ангелов силы хватило
Звездным светом леса озарить.
И деревья торжественным строем
Перед ясным лицом тишины
Убеляются снежным покоем,
Исполняются светлою силой
Ледяной и немой белизны.
Чье там брежжит лазурное око?
Как поляна из звезд — небеса.
В тишине голубой и глубокой
С дивной ратью своей многокрылой
Бог идет сквозь ночные леса.
В вечерней ясности молчанья
Какое тайное влиянье
Влечет мой дух в иной предел?
То час прощанья и свиданья,
То ангел звуков пролетел.
Весь гул оконченного пира
Отобразила арфа — лира
Преображенных облаков.
В душе существ и в безднах Мира
Качнулись сонмы тайных слов.
И свет со тьмой, и тьма со светом
Слились, как слита осень с летом,
Как слита с воздухом вода.
И в высоте, немым приветом,
Зажглась Вечерняя Звезда.
Петербургские сумерки снежные.
Взгляд на улице, розы в дому…
Мысли — точно у девушки нежные,
А о чем — и сама не пойму.
Всё гляжусь в мое зеркало сонное…
(Он, должно быть, глядится в окно…)
Вон лицо мое — злое, влюбленное!
Ах, как мне надоело оно!
Запевания низкого голоса,
Снежно-белые руки мои,
Мои тонкие рыжие волосы, —
Как давно они стали ничьи!
Муж ушел. Свет такой безобразный…
Всё же кровь розовеет… на свет…
Посмотрю-ка, он там или нет?
Так и есть… ах, какой неотвязный! 15 марта 1914
В ее глаза зеленые
Взглянул я в первый раз,
В ее глаза зеленые,
Когда наш свет погас.
Два спутника случайные,
В молчаньи, без огней,
Два спутника случайные,
Мы стали близки с ней.
Дрожал вагон размеренно,
Летел своим путем,
Дрожал вагон размеренно,
Качая нас вдвоем.
И было здесь влияние
Качания и тьмы,
И было здесь влияние,
В котором никли мы.
И чьи-то губы близились
Во тьме к другим губам,
И чьи-то губы близились…
Иль это снилось нам?
В ее глаза зеленые
Взглянул я в первый раз,
В ее глаза зеленые,
Когда в них свет погас.
Есть много мелких, безымянных
Созвездий в горней вышине,
Для наших слабых глаз, туманных,
Недосягаемы оне…
И как они бы ни светили,
Не нам о блеске их судить,
Лишь телескопа дивной силе
Они доступны, может быть.
Но есть созвездия иные,
От них иные и лучи:
Как солнца пламенно-живые,
Они сияют нам в ночи.
Их бодрый, радующий души,
Свет путеводный, свет благой
Везде, и в море и на суше,
Везде мы видим пред собой.
Для мира дольнего отрада,
Они — краса небес родных,
Для этих звезд очков не надо,
И близорукий видит их…
При свете лампады над черным сукном
Монах седовласый сидит
И рукопись держит в иссохших руках
И в рукопись молча глядит.
И красное пламя, вставая, дрожит
На умном лице старика;
Старик неподвижен, — и только порой
Листы отгибает рука.
И верит он барда певучим словам,
Хоть дней тех давно не видать;
Они перед ним, в его келье немой, —
Про них ему сладко читать.
И сладко, и горько!.. Ведь жили ж они
И верили тайной звезде!..
И взор на распятье… И тихо слеза
Бежит по густой бороде...
Свечи горели. Яркое пламя трепетным
Светом все обливало. Казалось: потухни оне —
Темнота словно пологом плотно закроет глаза,
Бесконечной, страшной завесой затянет.
Напрасно взоры скользнут, в пустоту утопая.
Полно! Один ли света источник
Дрожащие, мрачные тени бросает вокруг?
Робко, украдкой сине-лиловый рассвет
Тихонько в окошко струится,
Гордым блеском свечей затуманен.
Никому не приметны, ненужный
Серый отсвет бросает.
Свечи горели. В холоде блеска утра
Новый тон заиграл, тепловатый, манящий…
Хочется штору поднять, да и сам он дорогу
Скоро пробьет. Ласковый свет разливается,
Первый угол туманом затянут.
Ярче светлый… Вечный, могучий
Светоч сияет. Все сияет… А свечи?..
Не краской, не кистью!
Свет — царство его, ибо сед.
Ложь — красные листья:
Здесь свет, попирающий цвет.Цвет, попранный светом.
Свет — цвету пятою на грудь.
Не в этом, не в этом
ли: тайна, и сила и сутьОсеннего леса?
Над тихою заводью дней
Как будто завеса
Рванулась — и грозно за ней… Как будто бы сына
Провидишь сквозь ризу разлук —
Слова: Палестина
Встают, и Элизиум вдруг… Струенье… Сквоженье…
Сквозь трепетов мелкую вязь —
Свет, смерти блаженнее
И — обрывается связь.* * *Осенняя седость.
Ты, Гётевский апофеоз!
Здесь многое спелось,
А больше еще — расплелось.Так светят седины:
Так древние главы семьи —
Последнего сына,
Последнейшего из семи —В последние двери —
Простертым свечением рук…
(Я краске не верю!
Здесь пурпур — последний из слуг!)…Уже и не светом:
Каким-то свеченьем светясь…
Не в этом, не в этом
ли — и обрывается связь.* * *Так светят пустыни.
И — больше сказав, чем могла:
Пески Палестины,
Элизиума купола…8 — 9 октября
Да, знаю я: пронзили ночь ответа
Незримые лучи.
Но меры нет страданью человека,
Ослепшего в ночи!
Да, знаю я, что в тайне — мир прекрасен
(Я знал Тебя, Любовь!),
Но этот шар над льдом жесток и красен,
Как гнев, как месть, как кровь!
Ты ведаешь, что некий свет струится,
Объемля всё до дна,
Что ищет нас, что в свисте ветра длится
Иная тишина…
Но страннику, кто снежной ночью полон,
Кто загляделся в тьму,
Приснится, что не в вечный свет вошел он,
А луч сошел к нему.23 марта 1912
Пылает за окном звезда,
Мигает огоньком лампада;
Так, значит, суждено и надо,
Чтоб стала горечью отрада,
Невесть ушедшая куда.Над колыбелью — тихий свет
И как не твой — припев баюнный…
И снег… и звёзды — лисий след…
И месяц золотой и юный,
Ни дней не знающий, ни лет.И жаль и больно мне спугнуть
С бровей знакомую излуку
И взять, как прежде, в руки — руку:
Прости ты мне земную муку,
Земную ж радость — не забудь! Звезда — в окне, в углу — лампада,
И в колыбели — синий свет.
Поутру — стол и табурет.
Так, значит, суждено, и — нет
Иного счастья и не надо!..
Любо мне в комнате ночью стоять у окошка в потемках,
Если луна с высоты прямо глядит на меня
И, проникая стекло, нарисует квадраты лучами
По полу, комнату всю дымом прозрачным поя,
А за окошком в саду, между листьев сирени и липы,
Черные группы деля, зыбким проходит лучом
Между ветвями — и вниз ее золоченые стрелы
Ярким стремятся дождем, иль одинокий листок
Лунному свету мешает рассыпаться по земи, сам же,
Светом осыпанный весь, черен дрожит на тени.
Я восклицаю: блажен, трижды блажен, о Диана,
Кто всемогущей судьбой в тайны твои посвящен!
С антресолей достану «ТТ»,
покручу-поверчу —
я ещё поживу и т. д.,
а пока не хочу
этот свет покидать, этот свет,
этот город и дом.
Хорошо, если есть пистолет,
остальное — потом.
Из окошка взгляну на газон
и обрубок куста.
Домофон загудит, телефон
зазвонит — суета.Надо дачу сначала купить,
чтобы лес и река
в сентябре начинали грустить
для меня дурака.
Чтоб летели кругом облака.
Я о чём? Да о том:
облака для меня дурака.
А ещё, а потом,
чтобы лес золотой, голубой
блеск реки и небес.
Не прохладно проститься с собой
чтоб — в слезах, а не без.
Он прав, наш Вяземский! Я думал, что он льстец!
Я в истине его катреня сомневался!
Но в свой последний час вчера я сам признался,
Что он тебя хвалил, спросясь у всех сердец!
И чтоб его стихи не оправдать собою,
Чтоб подле мудрости свой ум не погубить,
Чтобы хоть умереть со здравою душою —
Себя я поскорей решился уморить!..
Самоубийство мне, увы! не пособило!
Я уморил себя... но то уж поздно было!
Пускай поэта обвиняет
Насмешливый, безумный свет,
Никто ему не помешает,
Он не услышит мой ответ,
Я сам собою жил доныне,
Свободно мчится песнь моя,
Как птица дикая в пустыне,
Как вдаль по озеру ладья.
И что за дело мне до света,
Когда сидишь ты предо мной,
Когда рука моя согрета
Твоей волшебною рукой;
Когда с тобой, о дева рая,
Я провожу небесный час,
Не беспокоясь, не страдая,
Не отворачивая глаз.
Свой мозг пронзил я солнечным лучом.
Гляжу на Мир. Не помню ни о чем.
Я вижу свет, и цветовой туман.
Мой дух влюблен. Он упоен. Он пьян.
Как луч горит на пальцах у меня!
Как сладко мне присутствие огня!
Смешалось все. Людское я забыл.
Я в мировом. Я в центре вечных сил.
Как радостно быть жарким и сверкать!
Как весело мгновения сжигать!
Со светлыми я светом говорю.
Я царствую. Блаженствую. Горю.
ВОРОЖБА
Я ложусь, благословясь,
Встану я, перекрестясь,
Из избы пойду дверями,
Из сеней я воротами
Против недруга иду.
Позабывши о неволе,
Там, далече, в чистом поле,
Раноутренней росою
Освежусь, утрусь зарею,
И зову на бой беду!
Белым светом обнадежен,
Красным светом опригожен,
Я подтычуся звезда́ми,
Солнце красное над нами,
И в сияющей красе,
Как у Господа у Бога,
Из небесного чертога,
Алый день встает, ликуя,
Ненавистника сражу я,
Да возрадуются все!
Сюда с мандатом из Москвы
приехали без проездных
в казенных кожанках волхвы
и в гимнастерках фронтовых.А в сундучках у них лежат
пять топоров и пять лопат.Тут без угара угоришь
и всласть напаришься без дров.
Пять топоров без топорищ
и пять лопат без черенков.Но в эти годы сущий клад
пять топоров и пять лопат.Так утверждался новый рай,
а начинался он с того,
что люди ставили сарай
для инструмента своего.И в нем работники хранят
пять топоров и пять лопат.Когда Ильич в больших снегах —
ушел туда, где света нет,
и свет померк в его очах —
отсюда хлынул общий свет.Я слышу, как они стучат, -
пять топоров и пять лопат.
Когда друг другу лжём,
(Ночь, прикрываясь днём)
Когда друг друга ловим,
(Суть, прикрываясь словом)
Когда друг к другу льнём
В распластанности мнимой,
(Смоль, прикрываясь льном,
Огнь, прикрываясь дымом…)
Взойди ко мне в ночи
Так: майского жучка
Ложь — полунощным летом.
Так: чёрного зрачка
Ночь — прикрываясь веком…
Ты думаешь, робка
Ночь — и ушла с рассветом?
Так: чёрного зрачка
Ночь — прикрываясь веком…
Свет — это только плоть!
Столпником на распутье:
Свет: некая мило́ть,
Наброшенная сутью.
Подземная река —
Бог — так ночь под светом…
Так: чёрного зрачка
Ночь — прикрываясь веком…
Ты думаешь — исчез
Взгляд? — Подыми! — Течёт!
Свет, — это только вес,
Свет, — это только счёт…
Свет — это только веко
Над хаосом…
Ты думаешь — робка
Ночь? —
Подземная река —
Ночь, — глубока под днём!
— Брось! Отпусти
В ночь в огневую реку.
Свет — это только веко
Над хаосом…
Когда друг другу льстим,
(Занавес слов над глубью!)
Когда друг друга чтим,
Когда друг друга любим…
Твой вечер настанет, и вместо всемирности вольного света,
За Солнцем погасшим, затеплишь ты в тесном покое свечу.
Твой вечер настанет. Кончается лето.
За летом? За осенью? Что там? Молчу.
Мы любим, хотя нам и жутко от тени,
Мы любим законченность комнат знакомых с узором немых половиц.
Крыльцо на запоре. Не хрустнут ступени.
Немые!
Дрожат на стене, как живые,
Отраженья движений.
И в странном, в каком-то церковном сближеньи сочетаются бледности лиц.
Без звука веселий,
Глаза утопают в глазах.
Что скрыто в их безднах? В них духи сейчас пролетели?
В них омут печали? В них сказка свидания? Страх?
Никто не придет к вам. На версты кругом закрутились завей метели.
Не плачь и не бойся. В затеях-завеях мы тонем, но светим, как звезды в ночах.
Огни небес, тот серебристый свет,
Что мы зовем мерцаньем звезд небесных, —
Порою только неугасший свет
Уже давно померкнувших планет,
Светил, давно забытых и безвестных.
Та красота, что мир стремит вперед,
Есть тоже след былого. Без возврата
Сгорим и мы, свершая в свой черед
Обычный путь, но долго не умрет
Жизнь, что горела в нас когда-то.
И много в мире избранных, чей свет,
Теперь еще незримый для незрящих,
Дойдет к земле чрез много, много лет…
В безвестном сонме мудрых и творящих
Кто знает их? Быть может, лишь поэт.