А как бабушке
Помирать, помирать, —
Стали голуби
Ворковать, ворковать.
«Что ты, старая,
Так лихуешься?»
А она в ответ:
«Что воркуете?»
— «А воркуем мы
Про твою весну!»
— «А лихуюсь я,
Что идти ко сну,
Что навек засну
Сном закованным —
Я, бессонная,
Я, фартовая!
Что луга мои яицкие не скошены,
Жемчуга мои бурмицкие не сношены,
Что леса мои волынские не срублены,
На Руси не все мальчишки перелюблены!»
А как бабушке
Отходить, отходить, —
Стали голуби
В окно крыльями бить.
«Что уж страшен так,
Бабка, голос твой?»
— «Не хочу отдать
Девкам — молодцев».
— «Нагулялась ты, —
Пора знать и стыд!»
— «Этой малостью
Разве будешь сыт?
Что над тем костром
Я — холодная,
Что за тем столом
Я — голодная».
А как бабушку
Понесли, понесли, —
Все-то голуби
Полегли, полегли:
Книзу — крылышком,
Кверху — лапочкой…
— Помолитесь, внучки юные, за бабушку!
Двойною жизнью я живу,
Одна из них — печаль и радость,
Разгар борьбы, победы сладость
И грезы счастья наяву.
Другая — сон, покой забвенья,
Невозмутимый мирный сон, —
Увы, чем дольше длится он,
Тем тяжелее пробужденье.
Порывы смелые и пыл —
Он все оковывает дремой,
И воли нет и нету сил
Бороться с тяжкою истомой.
Так витязь спит на дне морском,
Над ним шумят, смыкаясь, волны,
Но иногда, тревоги полный,
Он смутно грезит о былом.
Он рвется в бой, он слышит ясно
Полузабытые слова…
Но миг прошел, — и безучастно
Опять поникла голова.
В душе смолкает вещий голос,
Нет воли двинуться вперед,
И все, что смутно в нем боролось —
Навеки может быть заснет.
Вхожу с смущением в забытые палаты,
Блестящий некогда, но ныне сном обятый
Приют державных дум и царственных забав.
Все пусто. Времени губительный устав
Во всем величии здесь блещет: все мертвеет!
В аркадах мраморных молчанье цепенеет;
Вкруг гордых колоннад с старинною резьбой
Ель пышно разрослась, и в зелени густой,
Под сенью древних лип и золотых акаций,
Белеют кое-где статуи нимф и граций.
Гремевший водомет из пасти медных львов
Замолк; широкий лист висит с нагих столбов,
Качаясь по ветру… О, где в аллеях спящих
Красавиц легкий рой, звон колесниц блестящих?
Не слышно уж литавр бряцанья; пирный звук
Умолк, и стих давно оружья бранный стук;
Но мир, волшебный сон в забытые чертоги
Вселились, - новые, неведомые боги!
Ты к мальчику проникнешь вкрадчиво,
Добра, как старшая сестра;
Браня его, как брата младшего,
Ты ласково шепнешь: «Пора!»
В насмешливом, коварном шепоте
Соблазн неутолимый скрыт.
И вот — мечта о жгучем опыте
Сны и бессонницу томит.
Ты девушку, как мать, заботливо,
Под грешный полог проведешь;
В последнем споре изворотливо
Найдешь губительную ложь;
В минуты радости изменчивой
Подскажешь тихо: «Ты права!»
И вынудишь язык застенчивый
Твердить бесстыдные слова.
Ты женщине, как друг испытанный,
Оставшись с ней наедине,
Напомнишь про роман прочитанный,
Про облик, виденный во сне.
И, третья между двух, незримая,
В альковной душной темноте,
Как цель, вовек недостижимая,
Покажешься ее мечте.
Кто, кто из нас тебе, обманчивой,
Не взмолится, без слов, тайком?
Ты нежно скажешь: «Не заканчивай
Томящих грез: я — пред концом…»
И, видя в слабости поверженным
Блаженно-жалкого раба,
Вдруг засмеешься смехом сдержанным,
Царица, воля чья — Судьба!
В разгаре веселий,
Что с дымом печалей, —
В снежистости далей,
Где пляшет бурун, —
Средь пышности елей,
Меж призраков сосен,
В предчувствии весен,
В дрожаниях струн,
Не вешних, не здешних,
Не здешних, не вешних,
В мельканиях струн,
Закрутивших бурун, —
Я мглою был скован,
Тоской зачарован,
Я, нежный, и в нежности — злой,
Я, гений свирелей,
Я, утро апрелей,
Был сжат сребро-льдяною мглой, —
Вдруг кто-то раздвинул,
Меж снежных постелей,
Застывшие пологи льдов,
И ты опрокинул
Мой дом из снегов,
И ты опрокинул
Тот кубок метелей,
И струны запели о счастии снов,
И сны засмеялись в расцветах апрелей,
В расцветах, во взорах,
И в звонах, в которых
Весь мир засверкал, так чарующе нов.
Она меня так баловала,
Следя из-за гроба за мной.
Предчувствие в сердце обвала
Сближало меня с неземной.
Как нежно шептала мне строфы,
Ночами спускаясь ко мне,
И близость моей катастрофы
Она открывала во сне.
Покорные ей колокольцы,
Питомцы раздольных полей,
Звонили мне рифмы и в кольца
Сплетали мечтанья аллей.
Сегодня же в книжной лавчонке,
Когда я купил ее том,
Узнал я, как ясны, как тонки
Глубокие мысли о том,
Что связаны с нею мы тесно,
Что ведом ей каждый мой шаг:
На первой странице небесно
Святился руки ее знак.
Два-три посвященные слова
Кому-то далекому— мне!
Вы дали блаженство мне снова,
Я стану вас видеть во сне.
Руки ее милой узоры,
Вы любы душе и близки,
Как морю — безмолвные горы,
Как пылкой пустыне — пески.
Как счастлив бывал я бывало,
Так буду — опять и опять.
Она меня так баловала,
Как только сумела бы мать.
Зачем к тебе скользнула змейка?
Без яда этой мысли ход,
Шестиугольная ячейка,
Пчелиный, полный неги, мед.
Я только вижу сновиденья,
И говорю тебе о них,
Ты вся — расцветшее растенье,
Я весь — тебя хотящий стих.
Как не желать, хотя б в напеве,
Лишь в светлых брызгах быстрых слов,
Шепнуть влюбленно юной деве,
Что я готовлю ей альков.
Подушки вышиты шелками,
А полотно сплела Луна,
И только мысль там правит нами,
Что целомудренно нежна.
Тебя усыпав жемчугами,
С тобой я рядом — только сном.
Моя любовь — в Пасхальном храме,
Мое хотение — псалом.
Не будь же лебедью уклонной,
К тебе здесь лебедь снов плывет.
Расслышь напев души стозвонный,
Вдохни мой свежий светлый мед.
Не могу на родине томиться,
Прочь отсель, туда, в кровавый бой.
Там, быть может, перестанет биться
Это сердце, полное тобой.
Нет, я не прошу твоей любови,
Нет, не знай губительных страстей;
Видеть смерть мне надо, надо крови,
Чтоб залить огонь в груди моей.
Пусть паду, как ратник, в бранном поле.
Не оплакан светом буду я,
Никому не будет в тягость боле
Буря чувств моих и жизнь моя.
Юных лет святые обещанья
Прекратит судьба на месте том,
Где без дум, без вопля, без роптанья
Я усну давно желанным сном.
Так, но если я не позабуду
В этом сне любви печальный сон,
Если образ твой всегда повсюду
Я носить с собою осужден;
Если там в пределах отдаленных,
Где душа должна блаженство пить,
Тяжких язв, на ней напечатленных,
Невозможно будет излечить;
О, взгляни приветно в час разлуки
На того, кто с гордою душой
Не боится ни людей, ни муки,
Кто умрет за честь страны родной;
Кто, бывало, в тайном упоенье,
На тебя вперив свой влажный взгляд,
Возбуждал людское сожаленье
И твоей улыбке был так рад.Посвящено Н.Ф. Ивановой.
И в нашей жизни повседневной
Бывают радужные сны,
В край незнакомый, в край волшебный,
И чуждый нам и задушевный,
Мы ими вдруг увлечены.
Мы видим: с голубого своду
Нездешним светом веет нам,
Другую видим мы природу,
И без заката, без восходу
Другое солнце светит там…
Все лучше там, светлее, шире,
Так от земного далеко…
Так равно с тем, что̀ в нашем мире,
И в чистом пламенном эѳире
Душе так радостно, легко.
Проснулись мы,—конец виденью,
Его ничем не удержать,
И тусклой, неподвижной тенью,
Вновь обреченных заключенью,
Жизнь обхватила нас опять.
Но долго звук неуловимый
Звучит над нами в вышине,
И пред душой, тоской томимой,
Все тот же взор неотразимый,
Все та ж улыбка, что̀ во сне.
Ветер летит и стенает.
Только ветер. Слышишь — пора.
Отрекаюсь, трижды отрекаюсь
От всего, чем я жил вчера.
От того, кто мнился в земной пустыне,
В легких сквозил облаках,
От того, чье одно только имя
Врачевало сны и века.
Это не трепет воскрылий архангела,
Не господь Саваоф гремит —
Это плачет земля многопамятная
Над своими лихими детьми.
Сон отснился. Взыграло жестокое утро,
Души пустыри оголя.
О, как небо чуждо и пусто,
Как черна родная земля!
Вот мы сами паства и пастырь,
Только земля нам осталась —
На ней ведь любить, рожать, умирать.
Трудным плугом, а после могильным заступом
Ее черную грудь взрезать.
Золотые взломаны двери,
С тайны снята печать,
Принимаю твой крест, безверье,
Чтобы снова и снова алкать.
Припадаю, лобзаю черную землю.
О, как кратки часы бытия!
Мать моя, светлая, бренная!
Ты моя, ты моя, ты моя!
Краса нас счастия на самый верх возносит,
И сами боги чтят в созданье красоту.
О жизнь! когда ты сон, продли сию мечту,
Продлись, о сладкий сон, пока нас смерть не скосит,
И насладиться дай приятностьми ее,
Пока не обратит их смерть в небытие.
Иль только понимать свои несчастья ясно
Всесильны небеса нас в свет произвели,
И утешенья нет для смертных на земли?
Престанем размышлять о том, что нам ужасно,
Изыщем способы ко облегченью бед,
Оставим по себе мы сладкой жизни след.
Когда мы целый век не можем наслаждаться,
Потщимся хоть продлить приятность сих минут,
Без возвращения которы протекут,
И чтоб раскаяньем впоследок не терзаться,
Пусть наших радостей кратчайшие часы
Составят сладку жизнь, пока цветут красы.
Я молод был. Я чужд был лени.
Хлеб молотил я на гумне.
Я их упрашивал:
— Олени!
Олени, помогите мне! Они послушались. И славна
работали мы дотемна.
О, как смеялись мы, как сладка
дышали запахом зерна! Нас солнце красное касалось
и отражалось в их рогах.
Рога я трогал — и казалась,
что солнце я держу в руках.Дома виднелись. Их фасаду
закат заглядывал в лицо.
И вдруг, подобная фазану,
невеста вышла на крыльцо.Я ей сказал:
— О, совпаденье!
Ты тоже здесь? Ты — наяву?
Но будь со мной, как сновиденье,
когда засну, упав в траву.Ты мне привидишься босая,
босая, на краю гумна.
Но, косы за плечи бросая,
ты выйдешь за пределы сна.И я скажу тебе:
«Оденем
оленям на рога цветы.
Напьемся молоком оленьим
иль буйвольим — как хочешь ты».Меж тем смеркается, и вилы
крестьянин прислонил к стене, и возникает запах винный,
и пар клубится на столе.Присесть за столик земледельца
и, в сладком предвкушенье сна,
в глаза оленьи заглядеться
и выпить доброго вина…
Быстрей, чем светлый праздник мая,
Быстрей, чем радость молодая,
Быстрей, чем ночь, от ласк немая,
Ты промелькнула тенью сна:
Как сад без листьев, обнаженный,
Как мрак ночной с тоской бессонной,
Как ум, печалью пораженный,
Моя душа одна, одна.
Пусть Лето ласточкой вернется,
Пусть Ночь совою обернется,
Но лебедь Молодость несется
Скорей, скорее прочь, как ты.
Твержу я «завтра» ежечасно,
Мой сон — как осень, мгла — ненастна,
И взором я ищу напрасно:
Где ж есть зеленые листы?
Невесте — лилии немые,
Матроне — розы огневые,
На гроб фиалки голубые, —
Веселых глазок дайте мне:
Я их на гроб живой роняю,
Но их слезами не меняю,
О, нет, не плачьте, умоляю,
Пусть я тоскую в тишине.
Вечерний звон… не жди разсвета;
Но и в туманах декабря,
Порой мне шлет улыбку лета
Похолодевшая заря…
На все призывы без ответа
Уходишь ты, мой серый день!
Один закат не без привета…
И не без смысла — эта тень…
Вечерний звон… — душа поэта,
Благослови ты этот звон, —
Он не похож на крики света,
Спугнувшаго мой лучший сон.
Вечерний звон, и в отдаленьи,
Сквозь гул тревоги городской,
Ты мне пророчишь вдохновенье,
Или — могилу и покой.
Но жизнь и смерти призрак — миру
О чем-то вечном говорят.
И как ни громко пой ты, — лиру
Колокола перезвонят.
Без них, быть-может, даже гений
Людьми забудется, как сон, —
И будет мир иных явлений,
Иных торжеств и похорон.
Опять я на большой дороге,
Стихии вольной — гражданин,
Опять в кочующей берлоге
Я думу думаю один.Мне нужны: это развлеченье,
Усталость тела, и тоска,
И неподвижное движенье,
Которым зыблюсь я слегка.В них возбудительная сила,
В них магнетический прилив,
И жизни потаенной жила
Забилась вдруг на их призыв.Мир внешний, мир разнообразный
Не существует для меня:
Его явлений зритель праздный,
Не различаю тьмы от дня.Мне всё одно: улыбкой счастья
День обогреет ли поля,
Иль мрачной ризою ненастья
Оделись небо и земля.Сменяясь панорамой чудной,
Леса ли, горы ль в стороне,
Иль степью хладной, беспробудной
Лежит окрестность в мертвом сне; Встают ли села предо мною,
Святыни скорби и труда,
Или с роскошной нищетою
В глазах пестреют города! Мне всё одно: обратным оком
В себя я тайно погружен,
И в этом мире одиноком
Я заперся со всех сторон.Мне любо это заточенье,
Я жизнью странной в нем живу:
Действительность в нем — сновиденье,
А сны — я вижу наяву!
Во сне летал, а наяву
Играл с детьми в серсо:
На ядовитую траву
Садилось колесо.Оса летала за осой,
Слыла за розу ось,
И падал навзничь сад косой
Под солнцем вкривь и вкось.И вкривь и вкось Сантос Дюмон
Над тыщей человек –
Почти что падал, как домой,
На полосатый трек.Во сне летал, а наяву
(Не как в серсо — всерьез!)
Уже садился на траву
Близ Дувра Блерьо.Ла-Манш знобило от эскадр,
Смещался в фильме план,
И было трудно отыскать
Мелькнувший моноплан.Там шлем пилота пулей стал,
Там пулей стал полет –
И в честь бумажного хвоста
Включил мотор пилот.Во сне летал, а наяву,
У эллинга, смеясь,
Пилот бидон кидал в траву
И трос крепил и тряс.И рота стриженых солдат
Не отпускала хвост,
Пока пилот смотрел назад
Во весь пилотский рост.Касторкой в крылья фыркал гном,
Касторку крыла пыль,
И сотрясал аэродром
Окружность в десять миль.Во сне летал… И наяву –
Летал. Парил Икар,
Роняя крылья на траву
Трефовой тенью карт.Топографический чертеж
Коробился сквозь пар,
И был на кукольный похож
Артиллерийский парк.Но карты боя точный ромб
Подсчитывал масштаб,
Пуская вкось пилюли бомб
На черепичный штаб.Во сне летал, а наяву
Со старта рвал любой
Рекорд, исколесив траву,
Торпедо-китобой, Оса летала за осой,
Слыла за розу ось,
И падал навзничь сад косой
Под солнцем вкривь и вкось.Летело солнце — детский мяч,
Звенел мотор струной, –
И время брил безумный матч
Над взмыленной страной.
Во сне я был опять и юн, и весел.
Вот сельский домик наш в долине горной;
И вот с горы, смеясь, рука с рукой
С Отилией сбегаем мы проворно.
Блестят ея зелененькие глазки,
Как море, точно у русалки-крошки!
Нежна она, но крепко это тельце,
Ступают твердо маленькия ножки.
Звук голоса — правдивый, задушевный;
И за сердце хватает с странной силой,
И говорит она все так разумно;
Как розовая почка, ротик милый.
И не любовь меня при ней волнует,
Не мучусь я — нет, в полном я разсудке;
Но так смягчаюсь я, когда спокойно
Целую ручки милыя малютки!
Вот лилию сорвал я ей и отдал,
И вдруг сказал: — «Вовеки не забуду!
Отилия! будь ты моей женою,
И я тогда с тобою счастлив буду!»
Но что̀ она ответила — не знаю:
Я вдруг проснулся… Я ведь тот несчастный,
Что̀ долгие, томительные годы
Живет вдвоем с болезнию ужасной…
Подкопы взорваны — и башни вековые
С их дерзкою луной погибель облегла;
Пресекла в ужасе удары боевые
Осенней ночи мгла.
И в поле тишина меж русскими полками;
У ружей сомкнутых дымилися костры,
Во тме бросая блеск багровыми струями
На белые шатры.
В раздумье я смотрел на пламень красноватый;
Мне раненых вдали был слышен тяжкий стон;
Но, битвой утомясь, под буркою косматой
Уснул — и вижу сон.
Мне снилось, что, простясь с военного тревогой,
От тех кровавых мест, где буйство протекло,
Поспешно я иду знакомою дорогой
В родимое село.
Мне церковь сельская видна с горы высокой
И Клязьмы светлый ток в тени ракит густых;
И слышу песнь жнецов, и в стаде лай далекой
Собак сторожевых.
Я к хижине сходил холмов с крутого ската,
Разлуки тайный страх надеждой веселя, —
И дряхлый мой отец, тотчас узнав солдата,
Вскочил без костыля.
В слезах моя жена мне кинулась на шею.
Мила, как в день венца, и сердцу и очам;
Малютки резвые бегут ко мне за нею;
Сосед пришел к друзьям.
«Клянусь, — я говорил, склонен на то родными, —
Теперь я к вам пришел на долгое житье!»
И дети обвили цветками полевыми
И штык мой и ружье.
Я милых обнимал… но пушка вестовая
Сон тихий прервала, и — в сечу мне лететь!
И к Варне понеслась дружина удалая…
Иль там мне умереть?
Ветер выл, гроза ревела,
Месяц крылся в облаках,
И река, клубясь, шумела
В омраченных берегах.
И, встревожена тоскою,
Эвелина слезы льет:
«Ах, теперь грозой ночною
Милый по морю плывет!»Долго бедная молилась
Пред иконою святой;
Робкой думою носилась
Над пучиною морской.
Бьет на башне час полночи,
И внезапно тайный сон
Ей смежил печальны очи,
И замолк тяжелый стон.Спит она — но дух унылый
И во сне тревожит страх:
Всё корабль ей снится милый
На бунтующих волнах;
И казалось, что летает
Тань знакомая над ней
И как будто бы вещает:
«О невеста, слез не лей!»Голос друга незабвенный…
Сердце верное дрожит;
Смотрит тихо: обрученный
Перед ней жених стоит;
В лике бледность гробовая,
Мутен блеск его очей,
И бежит струя морская
Из развившихся кудрей.«О невеста, в край родимый
Я летел к тебе с мечтой
И бесценной, и любимой,
И с пылающей душой;
Но взревела надо мною
Смертоносная волна:
С нашей радостью земною
Ты навек разлучена! Друг, страданье пронесется,
Грозный мрак не навсегда,
И над бездною зажжется
Лучезарная звезда!
О, не сетуй, что прекрасный
Жизни цвет увял в слезах!
Мы любили не напрасно:
Будем вместе в небесах! Но — прости… уже алеет
Вам румяная заря,
Ветерок уж ранний веет,
Веет он не для меня!»
И со вздохом улетает
Тень младая от очей,
И с высот ей повторяет:
«О невеста, слез не лей!»
Ах, мало мне другой заботы,
обременяющей чело, —
мне маленькие самолеты
все снятся, не пойму с чего.Им все равно, как сниться мне:
то, как птенцы, с моей ладони
они зерно берут, то в доме
живут, словно сверчки в стене.Иль тычутся в меня они
носами глупыми: рыбешка
так ходит возле ног ребенка,
щекочет и смешит ступни.Порой вкруг моего огня
они толкаются и слепнут,
читать мне не дают, и лепет
их крыльев трогает меня.Еще придумали: детьми
ко мне пришли, и со слезами,
едва с моих колен слезали,
кричали: «На руки возьми!»Прогонишь — снова тут как тут:
из темноты, из блеска ваксы.
кося белком, как будто таксы,
тела их долгие плывут.Что ж, он навек дарован мне —
сон жалостный, сон современный,
и в нем — ручной, несоразмерный
тот самолетик в глубине? И все же, отрезвев от сна,
иду я на аэродромы-
следить огромные те громы,
озвучившие времена.Когда в преддверье высоты
всесильный действует пропеллер,
я думаю — ты все проверил,
мой маленький? Не вырос ты.Ты здесь огромным серебром
всех обманул — на самом деле
ты крошка, ты дитя, ты еле
заметен там, на голубом.И вот мерцаем мы с тобой
на разных полюсах пространства.
Наверно боязно расстаться
тебе со мной — такой большой? Но там, куда ты вознесен,
во тьме всех позывных мелодий,
пускай мой добрый, странный сон
хранит тебя, о самолетик!
Втихомолку гостьей дожданной,
Гостьей нежданной да незваной
К мужику нужда подкралася,
Подкралася, привязалася.
С сумой нищенской оставила,
Снимать шапку всем заставила…
Ах! головушка поклонная!
У тебя ли ночь бессонная,
Щеки бледные да впалые,
Да без хлеба дети малые,
На беду изба раскрытая,
Что пустырь — гумно забытое!
Пожалел богач голодного,
Бесприютного, холодного,
Не казной помог, так ласкою.
Не советами, так сказкою.
Ты забудь, дескать, и сон и лень,
Работай-трудись и ночь и день:
За трудом ты не измучишься,
Уму-разуму научишься…
Уж спасибо ж тебе за слово,
Что сказал красно да ласково!
Только в горе да при бедности
Не до сна и не до лености.
Не дари ж ты бедных золотом
Да не бей речьми, как молотом.
Я нашел в листках забытых
Эти строки — Страшный срок —
Символ дней давно отжитых,
Жизней, мыслей, снов разбитых. —
Есмь, как был я, одинок.
Я предвидел, знал наверно
Все, что будет — быть должно.
Дни уходят равномерно,
Я один упал на дно.
Да, я знал, но я с бойцами
Братским словом говорил,
Верил я, что их делами
Будет спугнут мрак могил,
Так хотелось жить мне снами,
Думать, будто их глазами,
Их живыми голосами
Опровергнут буду я.
Нет, сбылась тоска моя.
Те, которые твердили,
Что врагов почти что нет,
Уступили грубой силе,
И ушли… «Прощай, поэт.»
Что ж, прощайте. Я прощаюсь.
Я один упал на дно.
Но свершить я обещаюсь
То, что мне, лишь мне дано.
Пустынен берег тусклаго Аверна,
Дрожат кругом священные леса,
Уступы гор отражены неверно
И, как завеса, мутны небеса.
Здесь, в тишине, в пещере сокровенной,
Внимая вечно чьи-то голоса,
Живет сибилла. Судьбы всей вселенной
Пред ней проходят, — лица, имена
Сменяются, как сны, в игре мгновенной.
И этой сменой снов потрясена,
Сама не постигая их значенья,
На свитках записать спешит она
И звуки слов и вещия виденья,
Пророчества и тайны божества.
И пишет и дрожит от изступленья,
И в ужасе читает те слова…
Но кончен свиток, и со смехом, злобно
Она его бросает, и едва
Успев взглянуть, берет другой подобный
И пишет вновь в тревоге, чуть дыша.
А ветер скал лепечет стих надгробный,
Взвивает свитки и влечет, шурша.
Тихо пело время... В мире ночь была
Бледной лунной сказкой ласкова, светла...
В небе было много ярких мотыльков,
Быстрых, золотистых, майских огоньков...
Искрами струился месяц в водоем,
И в безмолвном парке были мы вдвоем...
Ты и я, и полночь, звездный свет и тьма
Были как созвучья вечного псалма...
И земля и небо были, как венец,
Радостно замкнувший счастье двух сердец...
Онемело время... В мире вновь легла
Поздняя ночная тишь и полумгла...
Искрились пустынно звезды в тишине,
И пустынно сердце плакало во мне...
Был, как сон могильный, скорбен сон долин,
И в заглохшем парке плелся я один.
На глухих дорогах мертвенно белел
Пылью гробовою бледный лунный мел...
В небе было много белых мотыльков,
Медленных, холодных, мертвых огоньков...
Ужасный в сердце ад,
Любовь меня терзает;
Твой взгляд
Для сердца лютый яд,
Веселье исчезает,
Надежда погасает,
Твой взгляд,
Ах, лютый яд.
Несчастный, позабудь….
Ах, если только можно,
Забудь,
Что ты когда-нибудь
Любил ее неложно;
И сердцу коль возможно,
Забудь
Когда-нибудь.
Нет, я ее люблю,
Любить вовеки буду;
Люблю,
Терзанья все стерплю
Ее не позабуду
И верен ей пребуду;
Терплю,
А все люблю.
Ах, может быть, пройдет
Терзанье и мученье;
Пройдет,
Когда любви предмет,
Узнав мое терпенье,
Скончав мое мученье,
Придет
Любви предмет.
Любви моей венец
Хоть будет лишь презренье,
Венец
Сей жизни будь конец;
Скончаю я терпенье,
Прерву мое мученье;
Конец
Мой будь венец.
Ах, как я счастлив был,
Как счастлив я казался;
Я мнил,
В твоей душе я жил,
Любовью наслаждался,
Я ею величался
И мнил,
Что счастлив был.
Все было как во сне,
Мечта уж миновалась,
Ты мне,
То вижу не во сне,
Жестокая, смеялась,
В любови притворяла
Ко мне,
Как бы во сне.
Моей кончиной злой
Не будешь веселиться,
Рукой
Моей, перед тобой,
Меч остр во грудь вонзится.
Моей кровь претворится
Рукой
Тебе в яд злой.
Я дважды пробуждался этой ночью
и брел к окну, и фонари в окне,
обрывок фразы, сказанной во сне,
сводя на нет, подобно многоточью,
не приносили утешенья мне.
Ты снилась мне беременной, и вот,
проживши столько лет с тобой в разлуке,
я чувствовал вину свою, и руки,
ощупывая с радостью живот,
на практике нашаривали брюки
и выключатель. И бредя к окну,
я знал, что оставлял тебя одну
там, в темноте, во сне, где терпеливо
ждала ты, и не ставила в вину,
когда я возвращался, перерыва
умышленного. Ибо в темноте —
там длится то, что сорвалось при свете.
Мы там женаты, венчаны, мы те
двуспинные чудовища, и дети
лишь оправданье нашей наготе.
В какую-нибудь будущую ночь
ты вновь придешь усталая, худая,
и я увижу сына или дочь,
еще никак не названных, — тогда я
не дернусь к выключателю и прочь
руки не протяну уже, не вправе
оставить вас в том царствии теней,
безмолвных, перед изгородью дней,
впадающих в зависимость от яви,
с моей недосягаемостью в ней.
Вспоённая солёной морскою глубиной,
Вся дышащая влагой, мечтой, и тишиной, —
О, Ночь, побудь со мной,
О, Ночь, побудь моей,
Дай мне побыть во сне,
В бездонной глубине,
Где скрыты зёрна дней.
Окутанная дымом сожжённых вечеров,
Дочь Хаоса немая, любимица веков, —
О, Ночь, пошли мне снов,
Мою печаль развей,
О, Ночь, люби меня,
Я так устал от Дня,
Хотя я жажду дней.
Ты, капище видений, свобода всех рабов,
Колдунья преступлений и самых нежных слов, —
О, Ночь, сгусти покров
Своих густых теней,
Чтоб мне забыть себя,
Чтоб снова жить любя
Рожденье новых дней.
В одежде из созвездий, где каждая звезда
Живёт тысячелетья, и вечно молода, —
О, Ночь, живи всегда,
О, Ночь, свой мрак лелей,
Чтоб в блеске красоты
Ещё цвели цветы
Не мне цветущих дней.
Радушно рабствует поэту
Животворящая мечта;
Его любовному привету
Не веруй, дева-красота! —
Раздумье лени или скуки,
Пустую смесь обычных снов
Он рядит в сладостные звуки, -
В музыку мыслей и стихов; —
А ты, мой чистый ангел рая,
Ты примешь, очи потупляя,
Их гармоническую ложь;
Поверишь слепо чувствам ясным,
И сердца трепетом прекрасным
Сердечный голос ты поймешь.
Как мило взор его смиренный
Дичится взора твоего;
Кипят, тобою вдохновенны,
Восторги нежные его! Уже давно под небесами
Ночная тень и тишина.
Не спишь, красавица! — Мечтами
Ты беспокойными полна:
Чуть видны блестки огневые
Твоих лазоревых очей,
Блуждают кудри золотые
По скатам девственных грудей,
Ланиты рдеют пурпуровы,
Упали жаркие покровы
С младого стана и колен…
Вот день — и бледная ты встала…
Ты не спала, ты все мечтала…
А он, таинственник Камен?
Им не играли грезы ночи
И бодр и свеж проснулся он,
И про любовь и черны очи
Уже выдумывает сон.
«20% предприятий уже перешло
на 7-часовой рабочий день».
«Восемь часов для труда,
шестнадцать —
для сна
и свободных!» —
гремел
лозунговый удар
в странах,
буржуям отданных.
Не только
старую нудь
с бессменной
рабочей порчею —
сумели
перешагнуть
мы
и мечту рабочую.
Парень
ум свой
развивает
до самых я́тей,
введен
семичасовой
день
у него
в предприятии.
Не скрутит
усталая лень —
беседу
с газетой водим.
Семичасовой день
у нас
заведен
на заводе.
Станок
улучшаю свой.
Разызобретался весь я.
Труд
семичасовой —
можно
улучшить профессию!
Время
девать куда?
Нам —
не цвести ж акацией.
После
часов труда
подымем
квалификации.
Не надо
лишних слов,
не слушаю
шепот злючий.
Семь
рабочих часов —
понятно каждому —
лучше.
Заводы
гудком гудут,
пошли
времена
меняться.
Семь часов — труду,
культуре и сну —
семнадцать.
1
Белая гвардия, путь твой высок:
Чёрному дулу — грудь и висок.
Божье да белое твоё дело:
Белое тело твоё — в песок.
Не лебедей это в небе стая:
Белогвардейская рать святая
Белым видением тает, тает…
Старого мира — последний сон:
Молодость — Доблесть — Вандея — Дон.
2
Кто уцелел — умрёт, кто мёртв — воспрянет.
И вот потомки, вспомнив старину:
— Где были вы? — Вопрос как громом грянет,
Ответ как громом грянет: — На Дону!
— Что делали? — Да принимали муки,
Потом устали и легли на сон.
И в словаре задумчивые внуки
За словом: долг напишут слово: Дон.
3
Волны и молодость — вне закона!
Тронулся Дон. — Погибаем. — Тонем.
Ветру веков доверяем снесть
Внукам — лихую весть:
Да! Проломилась донская глыба!
Белая гвардия — да! — погибла.
Но покидая детей и жён,
Но уходя на Дон,
Белою стаей летя на плаху,
Мы за одно умирали: хаты!
Перекрестясь на последний храм,
Белогвардейская рать — векам.
Она была в кого-то влюблена.
Дышал Апрель. И зелень молодая
Была светло-девически-нежна.
Узорность облачков, воздушно тая,
В лазури утопала, как мечты,
Сирень пьянила воздух, расцветая.
И девушка, в расцвете красоты,
На утре дней, смотря прозрачным взором,
Преображала все свои черты.
Душа светилась свадебным убором,
И нежная все делалась нежней,
Влюбленность облекала легким флером.
О, девушка, ты в светлой зыби дней,
Средь вод, где волны только закипают,
Баюкают мельканием огней.
И пусть мечты с другим тебя сливают,
Пусть я тебе далекий и чужой,
Мои слова твой сон не прерывают.
К твоей душе я льну своей душой,
С тобой я слит, как луч с лучом, согласный,
Как свет в волне, я нежно, вольно твой.
Люблю тебя, люблю, мой сон прекрасный!
За то, что ты еще не научилось
Покою озаряющей любви,
О, погружайся, сердце-Наутилус,
К таинственному острову плыви!
Ни возгласов, ни музыки, ни чаек.
Лишь крест окна, лишь, точная всегда,
Секунду погруженья отмечает
Серебряно-лучистая звезда.
И тонет мир… Светящийся, туманный,
Как облако, всплывает надо мной.
Последний всплеск, последняя команда —
Я в вашей власти, капитан Немо!
Как сладко жить блужданьями ночными,
Как сладко знать, что есть бесценный клад
Ночных путей, что утро не отнимет,
Не опрокинет выплаканных клятв!
Что даже если сердце отреклось бы —
Назавтра, в те же самые часы,
Как рыбий глаз, засветит папироса
И двигателем застучат часы.
К окну прихлынет сумрак синеглазый,
Заплещет шторы пробужденный ласт,
И капитан в скафандре водолаза
Приблизится и руку мне подаст!
Чу, соловьи!.. Звезды им улыбаются,
Тени им шепчут привет,
Радужным роем в душе просыпаются
Грезы утраченных лет.
Дышит теплом эта ночка весенняя,
Вкрадчиво пахнет сирень…
Спи, брат! чтоб мог ты во сне откровеннее
Бредить, чем в суетный день,—
Суетный день был врагом поздней нежности,
Поздней надежды и слез…
Спи, милый друг, чтоб не знать безнадежности
И не осмеивать грез!..
Чу, соловьи!.. Звезды им улыбаются,
Тени им шепчут привет,
Радужным роем в душе просыпаются
Грезы утраченных лет.
Дышит теплом эта ночка весенняя,
Вкрадчиво пахнет сирень…
Спи, брат! чтоб мог ты во сне откровеннее
Бредить, чем в суетный день,—
Суетный день был врагом поздней нежности,
Поздней надежды и слез…
Спи, милый друг, чтоб не знать безнадежности
И не осмеивать грез!..
(Крым)
У старой мечети гробницы стоят, —
Что́ сестры родные, столпились;
Тут ханские жены рядами лежат
И сном непробудным забылись...
И, кажется, точно ревнивая мать,
Над ними природа хлопочет, —
Какую-то думу с них хочет согнать,
Прощенья от них себе хочет.
Растит кипарисы, их сон сторожить,
Плющом, что́ плащом, одевает,
Велит соловьям здесь на родине быть,
Медвяной росой окропляет.
И времени много с тех пор протекло,
Как ханское царство распалось!
И, кажется, все бы забыться могло,
Все... если бы все забывалось!..
Их хитростью брали; их силой влекли,
Их стражам гаремов вручали
И тешить властителей ханской земли,
Ласкать, не любя, заставляли...
И помнят могилы!.. Задумчив их вид
Великая месть не простится!
Разрушила ханство, остатки крушит
И спящим покойницам снится!
Мой старый клен с могучею листвою,
Еще ты густ, и зе́лен, и тенист,
А между тем чуть видной желтизною
Уже слегка озолочен твой лист.
Еще и птиц напевы голосисты,
Ты ими полн, как плеском бег реки;
Еще висят вдоль плеч твоих монисты —
Твоих семян созревших мотыльки.
В них бывший цвет — твои воспоминанья,
Остатки чувств, испытанных тобой;
Но ты сказал им только: «До свиданья!»
Ты будешь жить и будущей весной.
Глубокий сон зимы обледенелой
Додремлешь ты и, покидая сны,
Весь обновлен, листвой своей всецело
Отдашься ласкам будущей весны.
Для нас — не то. Хотя живут стремленья,
И в сердце песнь, и грез душа полна,
Но, старый друг, нет людям обновленья,
И жизнь идет, как нить с веретена.