Пододвинь перо, бумагу, книги!
Милый друг! Легенду я слыхал:
Пали с плеч подвижника вериги,
И подвижник мертвый пал! Помогай же мне трудиться, Зина!
Труд всегда меня животворил.
Вот еще красивая картина —
Запиши, пока я не забыл! Да не плачь украдкой! Верь надежде,
Смейся, пой, как пела ты весной,
Повторяй друзьям моим, как прежде,
Каждый стих, записанный тобой.Говори, что ты довольна другом:
Тяжелый, сверкающий кубок
Я выпил: земля убежала —
Все рухнуло вниз: под ногами
Пространство холодное, воздух.
Остался в старинном пространстве
Мой кубок сверкающий — Солнце.
Гляжу: под ногами моими
Ручьи, и леса, и долины
Уходят далеко, глубоко,
А облако в очи туманом
Смерть нас в дивное заветрие зовет,
Там плывет видений светлых хоровод.
Там в заоблачном слагаются хвалы
Перед Тем, Кто видит дальше, чем орлы.
Здесь мы вихрями носимы, нет их там,
Здесь мятели нам свирели по степям.
Там заветрие в цветы завьет снега,
Море синее не точит берега.
Тяжелые тучи сибирское небо одели;
Порывистый ветер меж сосен угрюмых шумел;
Венчанные пеной, иртышские воды кипели;
Дождь лился рекою, и гром полуночный гремел.Спокойно казаки на бреге высоком сидели,
И шум непогоды дремоту на очи навел.
Бестрепетный вождь их под сенью ветвистый ели,
Опершись на саблю, на смелых казаков смотрел.И злая кручина на сердце героя лежала,
Главу тяготила, горячую кровь волновала.
И ужас невольный дух бодрый вождя оковал.Вдруг дикие крики… Казацкая кровь заструилась…
Булат Ермака засверкал — толпа расступилась —
Сколь пронзительная, столь же
Сглаживающая даль.
Дольше — дольше — дольше — дольше!
Это — правая педаль.После жизненных радуший
В смерть — заведомо не жаль.
Глуше — глуше — глуше — глуше:
Это — левая педаль.Памяти гудящий Китеж —
Правая! Летейских вод
Левую бери: глушитель
Длителя перепоет.От участковых, от касто —
Выступая в великой борьбе,
О былом сожаленья умерьте,
Будьте стойки, — и в жизни и в смерти
Оставайтеся верны себе,
Вы, носители света и знанья,
Вы, искатели тайн мировых —
Очищайтесь в горниле страданья,
От своих заблуждений былых.
Еще печаль! Опять утрата!
Опять вопрос в душе заныл
Над прахом бедного собрата:
Куда ж он шел? Зачем он жил?
Ужель затем, чтоб сердца муки
На песни нам перевести,
Нам дать в забаву эти звуки
И неразгаданным уйти?..
Мы спешим, мы плывем
На могучей волне,
Незнакомы со сном,
Но всегда в полусне.
Слезы жен и детей
Не заметит наш глаз,
И где смерть для людей,
Там отрада для нас.
Нашей властью звучат
Панихиды в церквах,
О друг, я не думала, что тишина
Страшнее всего, что оставит война.Так тихо, так тихо, что мысль о войне
Как вопль, как рыдание в тишине.Здесь люди, рыча, извиваясь, ползли,
Здесь пенилась кровь на вершок от земли…
Здесь тихо, так тихо, что мнится — вовек
Сюда не придет ни один человек,
Ни пахарь, ни плотник и ни садовод —
никто, никогда, никогда не придет.Так тихо, так немо — не смерть и не жизнь.
О, это суровее всех укоризн.
Не смерть и не жизнь — немота, немота —
В ее руке платочек-слезовик,
В ее душе — о дальнем боль…
О, как ненужен подберезовик!
О, как несладок гоноболь!
И лес, не давший исцеления,
Она меняет на экспресс,
На мимолетность и движение
Она меняет тихий лес.
Как раздражают эти станции!
Олюденные поезда!
Виделось мне; кабы тая
В моих прекрасная дева
Умре руках вся нагая,
Не чиня ни мала зева.Но смерть так гибель напрасну
Видя, ту в мир возвратила
В тысячу раз паче красну;
А за плач меня журила.Я видел, что ясны очи
Ее на меня глядели,
Хотя и в темноту ночи,
И нимало не смертвели.«Ах! — вскричал я велегласно,
Постели, нежные от ласки аромата,
Как жадные гроба, раскроются для нас,
И странные цветы, дышавшие когда-то
Под блеском лучших дней, вздохнут в последний раз.
Остаток жизни их, почуяв смертный час,
Два факела зажжет, огромные светила,
Сердца созвучные, заплакав, сблизят нас,
Два братских зеркала, где прошлое почило.
Еще не высох дождь вчерашний —
В траве зеленая вода!
Тоскуют брошенные пашни,
И вянет, вянет лебеда.
Брожу по улицам и лужам,
Осенний день пуглив и дик.
И в каждом встретившемся муже
Хочу постичь твой милый лик.
Как это так могло случиться,
Что мог он в мае умереть,
Когда все жаждет возродиться,
И соком жизненным кипеть?!.. Певец весны, певец сирени
И майских фей, и соловьев,
Чьей лиры струны так весенни,
Чей стих журчливее ручьев.Как мог он, этот вешнепевец,
Как он сумел, как он посмел
Уйти от пляшущих деревьев
И от кипящих маем тел? На скорбь обрек живых умерший,
Постели, нежныя от ласки аромата,
Как жадные гроба, раскроются для нас,
И странные цветы, дышавшие когда-то
Под блеском лучших дней, вздохнут в последний раз.
Остаток жизни их, почуяв смертный час,
Два факела зажжет, огромныя светила,
Сердца созвучныя, заплакав, сблизят нас,
Два братских зеркала, где прошлое почило.
Ты, родная, кругом посмотри,
Сколько горя враги принесли.
Голод, смерть и могилы везде,
Где прошли по советской земле.
Где прошел людоед немчура,
Там залита вся кровью земля,
Там сожгли, уничтожили все
Дорогое, родное твое.
Нежной, бледной, в пепельной одежде
Ты явилась с ласкою очей.
Не такой тебя встречал я прежде
В трубном вое, в лязганьи мечей.
Ты казалась золотисто-пьяной,
Обнажив сверкающую грудь.
Ты среди кровавого тумана
К небесам прорезывала путь.
Сил самых мерзостных подручный,
Шагает Гитлер-людоед.
С ним рядом спутник неразлучный
Свой оставляет мертвый след.
Они пройдут по ниве тучной,
И нивы тучной больше нет.
Сады лишаются в мгновенье
Своей красы, своих плодов.
Зловещей пары появленье
Быстро, быстро пролетает
Время наш подлунный свет,
Все разит и сокрушает,
И ему препятствий нет.
Ах, давно ль весна златая
Расцветала на полях?
Час пробил — зима седая
Мчится в вихрях и снегах!
Лишь возникла юна роза,
Развернула стебельки —
Часто снится мне собор старинный,
Черный купол в дымных облаках,
Вход закрытый колоннадой длинной,
Серый мох и плесень на стенах…
Тишина… Спят дряхлыя знамена…
Потускнели царския врата.
У подножья золотого трона
Кровь струею алой разлита…
Хотя бы все — рыданья, стоны, пени,
Что слышит век, печалями богатый,
Слились в одно, — для тягостной утраты
Не знали б мы достойных выражений,
Достойных слез о том британском принце,
Чья смерть и Честь и Славу поразила,
О ком весь мир еще грустит уныло,
Забыв пиры и полный черной скорби.
Твердят певцы томительные пени,
Между льдов затерты, спят в тиши морей
О́стовы немые мертвых кораблей.
Ветер быстролетный, тронув паруса,
Прочь спешит в испуге, мчится в небеса.
Мчится — и не смеет бить дыханьем твердь,
Всюду видя только — бледность, холод, смерть.
Точно саркофаги, глыбистые льды
Длинною толпою встали из воды.
Белый снег ложится, вьется над волной,
Воздух заполняя мертвой белизной.
Закат горит огнистой полосою,
Любуюсь им безмолвно под окном,
Быть может, завтра он заблещет надо мною,
Безжизненным, холодным мертвецом;
Одна лишь дума в сердце опустелом,
То мысль об ней. — О, далеко она;
И над моим недвижным, бледным телом
Не упадет слеза ее одна.
Ни друг, ни брат прощальными устами
Не поцелуют здесь моих ланит;
С темной башни колокол уныло
возвещает, что закат угас.
Вот и снова город ночь сокрыла
в мягкий сумрак от усталых глаз.
И нисходит кроткий час покоя
на дела людские. В вышине
грустно светят звезды. Все земное
смерть, как страж, обходит в тишине.
Amis! un dernier mot!
V. HugоСтократ блажен, когда я мог стяжать
Стихом хотя одну слезу участья,
Когда я мог хотя мгновенье счастья
Страдальцу-брату в горе даровать! Умру, — мой холм исчезнет под пятой
Могучего, младого поколенья, —
Но, может быть, оно мои волненья
Поймет, почтив меня своей слезой.За смертью смерть, за веком век пройдет,
Оплачет каждый жизненное горе, —
И, может быть, мне каждый в слезном море
Те же — росы, откосы, туманы…
Над бурьянами —
Рдяный
Восход;
Холодеющий шелест поляны,
Голодающий бедный народ.
И в раздолье, на воле — неволя;
И суровый,
Свинцовый
Наш край —
После скорости молнии в недвижном покое
Он лежал в воронке в обломках мотора, -
Человеческого мяса дымящееся жаркое,
Лазурь обугленный стержень метеора.Шипела кровь и пенилась пузырьками
На головне головы, облитой бензином.
От ужаса в испуге бедрами и боками
Женщины жались, повиснув, к мужчинам.Что ж, падем, если нужно пасть!
Но не больные иль дряхлые мощи —
Каннибалам стихиям бросим в пасть
Тело, полное алой мощи!
Пасть борцом на поле битвы —
Лишь избранникам дано,
Им — народные молитвы,
Им бессмертье суждено.
Пасть геройски под ударом,
Пасть с оружием в руках,
Знать, что отдал жизнь недаром.
И не знать, что значит страх.
Я в себе, от себя, не боюсь ничего,
Ни забвенья, ни страсти.
Не боюсь ни унынья, ни сна моего —
Ибо всё в моей власти.Не боюсь ничего и в других, от других;
К ним нейду за наградой;
Ибо в людях люблю не себя… И от них
Ничего мне не надо.И за правду мою не боюсь никогда,
Ибо верю в хотенье.
И греха не боюсь, ни обид, ни труда…
Для греха — есть прощенье.Лишь одно, перед чем я навеки без сил, —
НА СМЕРТЬ ВОРОБЬЯ ЛЕЗБИИ.
Плачьте грации со мною.
С поколением людей
Одаренных красотою:
Умер бедный воробей
Милой девушки моей,
Воробей, утеха милой,
Радость друга моего,
Тот, кого она хранила
Пуще глаза своего!
О, какая рука у ней маленькая, какая белая!
Словно водная расцветность, что склонилась онемелая…
Она спит, она в успокоении,
Смерть коснулась ея.
Нет в ней чувства, она легка в своем успении,
На земле она совершила свое.
Можешь взять ее теперь, Господь, она
Переулок. Снег скрипит. Идут обнявшись.
Стреляют. А им всё равно.
Целуются, и два облачка у губ дрожащих
Сливаются в одно.
Смерть ходит разгневанная,
Вот она! за углом! близко! рядом!
А бедный человек обнимает любимую девушку
И говорит ей такие странные слова:
«Милая! ненаглядная!»
Стреляют. Прижимаются друг к другу еще теснее.
О, какая рука у нее маленькая, какая белая!
Словно водная расцветность, что склонилась онемелая…
Она спит, она в успокоении,
Смерть коснулась ее.
Нет в ней чувства, она легка в своем успении,
На земле она совершила свое.
Можешь взять ее теперь, Господь, она
В сей день скончалася, и нет ея теперь,
Прекрасна женщина и Мельпомены дщерь,
И охладели уж ея младые члены,
И Троепольской нет, сей новыя Ильмены.
Элиза да живет на свете больше лет,
Она осталася, но Троепольской нет.
Живущие игрой к увеселенью света,
Ей память вечная, Элизе многи лета!
Да веселит она игрою наш народ;
И чтобы мир изрек: «Элизе сотый год!»
Имел я лютню в юных днях.
На золотых ее струнах
Бряцал я радость, упованье,
Бряцал любовь, очарованье,
Бряцал веселье и печаль.
Моей мне часто лютни жаль:
Теперь, в минуты вдохновенья,
В часы душевного томленья
Еще бы побряцал на ней
Я песнь моих счастливых дней,