А я лежал на краю корабля и смотрел
Дремотным оком
В зеркально-прозрачную воду,
Все глубже и глубже
Взглядом в нее проникая…
И вот в глубине, на самом дне моря,
Сначала как будто в тумане,
Потом все ясней и ясней,
Показались церковные главы и башни,
И наконец, весь в сиянии солнца,
О ты, которая была
В глазах моих всегда прелестна,
Душе моей всегда мила
И сердцу с юности известна!
Вхожу в святилище твое;
Объемлю, чувством вдохновенный,
Твой жертвенник уединенный!
Одно усердие мое
Дает мне право не чуждаться
Твоих священных алтарей
Не бряцай, печальна лира,
Громкой песни ты в сей час:
Благодетельница мира
Удалилася от нас.
Муз богиня удалилась;
Из Петрополя сокрылась
Матерь от своих детей:
Солнцу красному подобно,
Счастье, кажется, народно
Укатилося за ней.
Подруга милая моей судьбы смиренной,
Которою меня бог щедро наградил!
Ты хочешь, чтобы я, спокойством усыпленный
Для света и для муз, талант мой пробудил
И людям о себе напомнил бы стихами.
О чем же мне писать? В душе моей одна,
Одна живая мысль; я разными словами
Могу сказать одно: душа моя полна
Любовию святой, блаженством и тобою, —
Другое кажется мне скучной суетою.
1.
ПрелюдияЯ жизни не боюсь. Своим бодрящим шумом
Она дает гореть, дает светиться думам.
Тревога, а не мысль растет в безлюдной мгле,
И холодно цветам ночами в хрустале.
Но в праздности моей рассеяны мгновенья,
Когда мучительно душе прикосновенье,
И я дрожу средь вас, дрожу за свой покой,
Как спичку на ветру загородив рукой…
Пусть только этот миг… В тот миг меня не трогай,
Наполним бокалы, — я жаждой такой
Досель никогда не томился, —
О, выпьем же! Кто не пивал под луной,
За чашей с людьми не мирился?
Все в пестрой сей жизни коварный обман;
Лишь ты без обмана, шипучий стакан!
Всего на пиру я у жизни вкусил;
Душою пред черными таял очами, —
Наш Арго!
Андрей Белый
1.
«Сторожим у входа в терем…»
Сторожим у входа в терем,
Верные рабы.
Страстно верим, выси мерил!
Вечно ждем трубы
Вечно — завтра. У решотки
Каждый день и час
‘Вход воспрещается’ — как часто надпись эту
Встречаешь на вратах, где хочешь ты войти,
Где входят многие, тебе ж, посмотришь, нету
Свободного пути! Там — кабинет чудес, там — редкостей палата!
Хотел бы посмотреть! Туда навезено
Диковин множество и мрамора, и злата, —
Пойдешь — воспрещено! Там, смотришь, голова! Прекрасной мысли, знанья
Ты пробуешь ввести в нее отрадный свет —
Напрасно! Тут на лбу, как на фронтоне зданья,
Отметка: ‘Впуска нет’. А там — храм счастия, кругом толпы народа,
Ужель свирепства все ты, рок, на мя пустил?
Ужель ты злобу всю с несчастным совершил?
Престанешь ли меня теперь уж ты терзати?
Чем грудь мою тебе осталось поражати?
Лишил уж ты меня именья моего,
Лишил уж ты меня и счастия всего,
Лишил, я говорю, и — что всего дороже —
(Какая может быть сей злобы злоба строже?)
Невинность разрушил! Я в роскошах забав
Испортил уже мой и непорочный нрав,
Как живы в памяти моей
Мои младенческие лета,
Когда вдали от шума света
Я возрастал среди полей,
Среди лесов и гор высоких
И рек широких и глубоких,
Когда в невинной простоте
На лоне матери природы,
Среди младенческой свободы,
Вослед играющей мечты,
О век могучий, век суровый
Железа, денег и машин,
Твой дух промышленно-торговый
Царит, как полный властелин.
Ты начертал рукой кровавой
На всех знаменах: «_В силе — право_!»
И скорбь пророков и певцов,
Святую жажду новой веры
Ты осмеял, как бред глупцов,
О век наш будничный и серый!
Еще младенцу в колыбели
Мечты мне тихо песни пели,
И с ними свыклася душа,
Они, чудесной жизни полны,
Ко мне нахлынули как волны,
Напевом слух обворожа.
Вскипело сердце дивным даром,
Заклокотал огонь в груди,
И дух, согретый чистым жаром,
Преград не ведал на пути.
Земля! не покрывай кровь мою;
да не заглушатся мои стенания
в недрах твоих.
Иов
Земного бытия здесь нет;
Не тишина здесь гробовая —
Здесь хлад души, здесь сердца бред;
Здесь жизнь, покинув милый свет,
Жива, всечасно умирая!
Пристанем здесь, в катящемся прибое,
Средь водорослей бурых и густых.
Дымится степь в сухом шафранном зное,
В песке следы горячих ног босых.
Вдоль черепичных домиков селенья,
В холмах, по виноградникам сухим,
Закатные пересекая тени,
Пойдем крутой тропинкой в Старый Крым!
(У ГРОБА И. С. ТУРГЕНЕВА).
Он не нуждается ни в лаврах, ни в цветах,
И фимиам земли недужной и растленной
Не долетит к тому, кто в страшных глубинах
Вселенной ищет путь к Источнику вселенной.
Нет, бюсты и венки, и этот фимиам
Не вам и не его благословенной тени,
А родине — за то, что подарила нам
Истолкователя трех наших поколений.—
Поэта русских дум, — за то тепло и свет,
Лето красное! проходи скорей,
Ты наскучило мне без милого.
Я гуляю ли в зеленом саду,
Брать ли в лес хожу спелы ягоды,
Отдыхаю ли подле реченьки —
Пуще тошно мне, вспомяну тотчас,
Что со мною нет друга милого,
Что мне некому слова вымолвить,
Что я долго с ним не увижуся.
В ней есть что-то лебединое,
Лебединое, змеиное,
И поет мечта несмелая: —
Ты ужалишь, лебедь белая? Б. ***
1
Мне нравятся нежные лепеты сказки,
И юность, и флейты, и ласки, и пляски,
И чуть на тебя я взгляну, — я ликую,
Как будто с тобой я мазурку танцую.
2
Но минули детские годы,
Иного хотела мечта.
Хоть все же я в царстве Природы
Любил и цветы и цвета.
Блаженно, всегда и повсюду,
Мне чудились рокоты струн.
Я шел к неизвестному чуду,
Мечтателен, нежен, и юн.
На сером камени, пустынном и высоком,
Вершина коего касалася небес,
Цирцея бледная в отчаянье глубоком
Лила потоки горьких слез.
Оттуда по волнам глаза ее блуждали;
Казалось, что они Улисса там искали.
Еще ей мнится зреть героя своего:
Сия мечта в ней грудь стесненну облегчает,
Она зовет к себе его,
И глас ее стократ рыданье прерывает:
Блажен, кто, богами еще до рожденья любимый,
На сладостном лоне Киприды взлелеян младенцем;
Кто очи от Феба, от Гермеса дар убеждения принял,
А силы печать на чело — от руки громовержца.
Великий, божественный жребий счастливца постигнул;
Еще до начала сраженья победой увенчан;
Любимец Хариты, пленяет, труда не приемля.
Великим да будет, кто собственной силы созданье,
Душою превыше и тайныя Парки и Рока;
Но счастье и Граций улыбка не силе подвластны.
Моя веселость улетела!
О, кто беглянку возвратит
Моей душе осиротелой —
Господь того благословит!
Старик, неверною забытый,
Сижу в пустынном уголке
Один — и дверь моя открыта
Бродящей по свету тоске…
Зовите беглую домой,
Зовите песни петь со мной!
Я у тебя в гостях, Языков!
Я в княжестве твоих стихов,
Где эхо не забыло кликов
Твоих восторгов и пиров.
Я в Дерпте, павшем пред тобою!
Его твой стих завоевал:
Ты рифмоносною рукою
Дерпт за собою записал.
Ты русским духом, русской речью
В нем православья поднял тень
Зачем так рано изменила?
С мечтами, радостью, тоской,
Куда полет свой устремила?
Неумолимая, постой!
О дней моих весна златая,
Постой… тебе возврата нет…
Летит, молитве не внимая;
И все за ней помчалось вслед,
О! где ты, луч, путеводитель
Москва-река дремотною волной
Катилась тихо меж брегами;
В нее, гордясь, гляделся Кремль стеной
И златоверхими главами.
Умолк по улицам и вдоль брегов
Кипящего народа гул шумящий.
Все в тихом сне: один лишь Годунов
На ложе бодрствует стенящий.
Пред образом Спасителя, в углу,
С сердцем грустным, с сердцем полным,
Дувр оставивши, в Кале
Я по ярым, гордым волнам
Полетел на корабле.
То был плаватель могучий,
Крутобедрый гений вод,
Трехмачтовый град плавучий,
Стосаженный скороход.
Он, как конь донской породы,
Давыдов! где ты? что ты? сроду
Таких проказ я не видал;
Год канул вслед другому году…
Или, перенимая моду
Певцов конфект и опахал
И причесав для них в угоду
Жеманной музе мадригал,
Скажу: май два раза природу
Зеленым бархатом постлал,
И разогрел дыханьем воду,
О мучениках слова,
И честныя слова
Пусть повторятся снова.
Москва.
Типография Вильде, Малая Кисловка, собственный дом.
За морем далеким, в стране благодатной,
Там рыцарский замок роскошный стоял,
И рыцарь с семьею, богатый и знатный,
В том замке прекрасном подолгу живал.
Взаимственно любовь пастушка ощущала,
И некогда она любовнику вещала:
Любезный мой Астратъ! Парѳении ты милъ;
Однако моея ты мысли не затьмиль:
Владеешь мною ты, владею я тобою;
Однако я при том владею и собою;
Так дерзкой девушки во мне не находи,
И впредки в сумерки ко мне не приходи:
О том Парѳения Астрата ныне просит:
Во время темноты и волк овец уносит:
М. А. БакунинуВновь крестовые походы,
Вновь волнуется земля,
И торопятся народы
Бросить родины поля.
И, снедаемый, томимый
Непонятною мечтой,
Покидает край родимый
Крестоносен молодой.Бьется сердце молодое;
Перед ним вдали, как сон,
Всё небесное, святое,
Отмщенье, государь, отмщенье!
Паду к ногам твоим:
Будь справедлив и накажи убийцу,
Чтоб казнь его в позднейшие века
Твой правый суд потомству возвестила,
Чтоб видели злодеи в ней пример.
Погиб поэт! — невольник чести —
Пал, оклеветанный молвой,
С свинцом в груди и жаждой мести,
Когда придешь в мою ты хату,
Где бедность в простоте живет?
Когда поклонишься пенату,
Который дни мои блюдет?
Приди, разделим снедь убогу,
Сердца вином воспламеним,
И вместе — песнопенья Богу
Часы досуга посвятим;
Как на бульваре тихо, ясно, сонно!
Подхвачен ветром, побежал песок
И на траву плеснул сыпучим гребнем…
Теперь мне любо приходить сюда
И долго так сидеть, полузабывшись.
Мне нравится, почти не глядя, слушать
То смех, то плач детей, то по дорожке
За обручем их бег отчетливый. Прекрасно!
Вот шум, такой же вечный и правдивый,
Как шум дождя, прибоя или ветра.
Бывают события:
случатся раз,
из сердца
высекут фразу.
И годы
не выдумать
лучших фраз,
чем сказанная
сразу.
Таков
(К «Василию Шуйскому»)Явилась мне божественная дева;
Зеленый лавр вился в ее власах;
Слова любви, и жалости, и гнева
У ней дрожали на устах: «Я вам чужда; меня вы позабыли,
Отвыкли вы от красоты моей,
Но в сердце вы навек ли потушили
Святое пламя древних дней? О русские! Я вам была родная:
Дышала я в отечестве славян,
И за меня стояла Русь святая,
И юный пел меня Боян.Прошли века. Россия задремала,
(При получении от его сиятельства
трех первых томов полного собрания
его творений)
Итак — мне новая награда
От музы доблестной твоей,
Младых поэтов Петрограда
Серебровласый корифей!
Ее с поклоном принимаю,
Умею чувствовать ее;