Твой голос уже относило.
Века
Входили в глухое пространство
меж нами.
Природа
в тебе замолчала,
И только одна строка
На бронзовой вышке волос,
как забытое знамя,
вилась
И упала, как шелк,
в темноту.
Тут
подпись и росчерк.
Всё кончено,
Лишь понемногу
в сознанье въезжает вагон,
идущий, как мальчик,
не в ногу
с пехотой столбов телеграфных,
агония храпа
артистов эстрады,
залегших на полках, случайная фраза:
«Я рада»…
И ряд безобразных
сравнений,
эпитетов
и заготовок стихов.И всё это вроде любви.
Или вроде прощанья навеки.
На веках
лежит ощущенье покоя
(причина сего — неизвестна).
А чинно размеренный голос
в соседнем купе
читает
о черном убийстве колхозника: — Наотмашь хруст топора
и навзничь — четыре ножа,
в мертвую глотку
сыпали горстью зерна.
Хату его
перегрыз пожар,
Там он лежал
пепельно-черный.—Рассудок —
ты первый кричал мне:
«Не лги».
Ты первый
не выполнил
своего обещанья.
Так к чертовой матери
этот психологизм!
Меня обнимает
суровая сила
прощанья.Ты поднял свои кулаки,
побеждающий класс.
Маячат обрезы,
и полночь беседует с бандами.
«Твой пепел
стучит в мое сердце,
Клаас.
Твой пепел
стучит в мое сердце,
Клаас», —
Сказал Уленшпигель —
дух
восстающей Фландрии.
На снежной равнине
идет окончательный
бой.
Зияют глаза,
как двери,
сбитые с петель,
И в сердце мое,
переполненное
судьбой,
Стучит и стучит
человеческий пепел.Путь человека —
простой и тяжелый
путь.
Путь коллектива
еще тяжелее
и проще.
В окна лачугами лезет
столетняя жуть;
Всё отрицая,
качаются мертвые рощи.Но ты зацветаешь,
моя дорогая земля.
Ты зацветешь
(или буду я
трижды
проклят…)
На серых болванках железа,
на пирамидах угля,
На пепле
сожженной
соломенной кровли.Пепел шуршит,
корни волос
шевеля.
Мужество вздрагивает,
просыпаясь,
Мы повернем тебя
в пол-оборота,
земля.
Мы повернем тебя
круговоротом,
земля.
Мы повернем тебя
в три оборота,
земля,
Пеплом и зернами
посыпая.
На злобного человека
Того вы мужа, что приятна зрите
Лицом, что в сладких словах, клянись небом,
Дружбу сулит вам, вы, друзья, бегите! —
Яд под мягким хлебом.
Если бы сердце того видеть можно,
Видно б, сколь злобна мысль, хоть мнятся правы
Того поступки, и сколь осторожно
Свои таит нравы.
Помочи в нуждах от него не ждите:
Одному только он себе радеет;
Обязать службой себе не ищите:
Забывать умеет.
Что у другого в руках ни увидит,
Лишно чрезмерно в руках тех быть чает
И неспокойным сердцем то завидит:
Все себе желает.
Когда вредить той кому лише сможет,
Вредит, никую имея причину;
Сильно в несчастье впадшему поможет
Достичь злу кончину.
Ни седина честна, ни святость сана,
Ни слабость пола язык обуздати
Его возможет; вся суть им попрана,
Всех обыкл пятнати.
Кому свое с ним счастие благое
Не дало знаться, хоть хул убегает.
Божие имя щадит он святое,
Что бога не знает.
О царю небес! иже управляешь
Тварь всю, твоими созданну руками,
Почто в нем наши язвы продолжаешь?
Просим со слезами —
Пусти нань быстры с облак твои стрелы,
Законоломцам скованны в погибель,
И человеческ радостен род целый
Узрит его гибель.
О радость! — Небесной ты гостьей слетела
И мне взволновала уснувшую грудь.
Где ж люди? Придите: я жажду раздела,
Я жажду к вам полной душою прильнуть.
Ты соком из гроздий любви набежала —
О братья! вот нектар: идите на пир!
Мне много, хоть капля в мой кубок упала:
Мне хочется каплей забрызгать весь мир!
Приди ко мне, старец — наперсник могилы!
Минувшего зеркалом став пред тобой,
Я новою жизнью зажгу твои силы,
И ты затрепещешь отрадной мечтой!
Дай руку, друг юный! Пусть милая радость
Проглянет в пылающих братством очах,
И крепко сомкнется со младостью младость
За чашей, в напевах и бурных речах!
Красавица — дева, мой змей черноокой,
Приди: тебе в очи я радость мою,
В уста твои, в перси, глубоко, глубоко,
Мятежным лобзаньем моим перелью! Но ежели горе мне в душу запало —
Прочь, люди! оно нераздельно мое.
Вам брызги не дам я тогда из фиала,
В котором заветное бродит питье!
Как клад, я зарою тяжелое горе
Печального сердца в своих тайниках,
И миру не выдам ни в сумрачном взоре,
Ни в трепетных вздохах, ни в жалких слезах. Нейдите с участьем: вам сердце откажет;
В нем целое море страдания ляжет, —
И скорби волна берегов не найдет!
Пред искренним другом умедлю признаньем:
Мне страшно — он станет меня утешать!
И тайн моих дева не вырвет лобзаньем,
Чтоб после с улыбкой о них лепетать.
Так, чуждые миру, до дня рокового
Я стану беречь мои скорби, — а там
Пошлю все залоги терпенья святого
На сладостный выкуп к эдемским вратам!
IПодвигнутый верой, в пример развращенному веку,
Дервиш вдохновенный пошел в отдаленную Мекку,
Чтоб там поклониться священному гробу пророка
И глубже проникнуть в высокие тайны Востока.IIВзяв посох и кружку, оставя всех посердцу близких,
Пошел и достиг он бесплодных степей аравийских,
Где промыслом свыше, на доблестный подвиг хранимый,
Сносил он и голод, и жажду, и зной нестерпимый.IIIРаз, в полдень, под пальмовой сенью зеленой,
Он видит источник, журчащий волною студеной;
Припав на колено, он жадно пьет чистую влагу,
Впивая с ней вместе и новую жизнь и отвагу…IVНапившись, он кружку наполнил прозрачной водою.
И дальше пустился песчаной дорогой степною,
В душе прославляя великую благость Аллаха
И ключ животворный, рожденный из жгучего праха.VИдет он… но в полдень мучительно-знойный, однажды
Он снова, усталый, томится от пламенной жажды —
И кружку к устам он подносит с отрадой в пустыне!
Но влага прогоркла и стала противней Польши…VIДервиш поневоле и думой и сердцем смутился —
И к кружке своей он с упреком тогда обратился:
«Скажи, отчего ты напиток живой отравила
И едкую горечь студеной воде сообщила?»VIIОтветствует кружка: «Когда-то… спустя целым веком
Была я таким же, дервиш, как и ты, человеком,
И тоже любила, и тою же грустью терзалась,
И так же, как ты, я в себе и в других ошибалась.VIIIЯ верила в счастье и вечную благость пророка,
Но вера и твердость погибли на сердце до срока.
Томясь, я погибла… и сделалась горстию пыли:
Из ней эту кружку смышленые люди слепили.IХИ вот почему я доселе в себе сохраняю
Всю прежнюю горечь и горечью той отравляю
Не только студеный и дышащий жизнью напиток,
Но даже надежду и веры священный избыток».
1.
Я на днеЯ на дне, я печальный обломок,
Надо мной зеленеет вода.
Из тяжелых стеклянных потемок
Нет путей никому, никуда… Помню небо, зигзаги полета,
Белый мрамор, под ним водоем,
Помню дым от струи водомета
Весь изнизанный синим огнем… Если ж верить тем шепотам бреда,
Что томят мой постылый покой,
Там тоскует по мне Андромеда
С искалеченной белой рукой.
2.
Бронзовый поэтНа синем куполе белеют облака,
И четко ввысь ушли кудрявые вершины,
Но пыль уж светится, а тени стали длинны,
И к сердцу призраки плывут издалека.Не знаю, повесть ли была так коротка,
Иль я не дочитал последней половины?..
На бледном куполе погасли облака,
И ночь уже идет сквозь черные вершины… И стали — и скамья и человек на ней
В недвижном сумраке тяжЕле и страшней.
Не шевелись — сейчас гвоздики засверкают, Воздушные кусты сольются и растают,
И бронзовый поэт, стряхнув дремоты гнет,
С подставки на траву росистую спрыгнет.
3.
PасеСтатуя мираМеж золоченых бань и обелисков славы
Есть дева белая, а вкруг густые травы.Не тешит тирс ее, она не бьет в тимпан,
И беломраморный ее не любит Пан.Одни туманы к ней холодные ласкались,
И раны черные от влажных губ остались.Но дева красотой по-прежнему горда,
И трав вокруг нее не косят никогда.Не знаю почему — богини изваянье
Над сердцем сладкое имеет обаянье… Люблю обиду в ней, ее ужасный нос,
И ноги сжатые, и грубый узел кос.Особенно, когда холодный дождик сеет,
И нагота ее беспомощно белеет… О, дайте вечность мне, — и вечность я отдам
За равнодушие к обидам и годам.
Не спеши так, солнце красно,
Скрыть за горы светлый взор!
Не тускней ты, небо ясно!
Не темней, высокий бор!
Дайте мне налюбоваться
На весенние цветы.
Ах! не-больно ль с тем расстаться,
В чем Анюты красоты,
В чем ее душа блистает!
Здесь ее со мною нет;
И мое так сердце тает,
Как в волнах весенний лед.
Нет ее, и здесь туманом
Расстилается тоска.
Блекнут кудри василька,
И на розане румяном
Виден туск издалека.
Тень одна ее зараз
В сих цветах мне здесь отрадна.
Ночь! не будь ты так досадна,
Не скрывай ее от глаз.
Здесь со мною милой нет,
Но взгляни, как расцветает
В розах сих ее портрет!
Тот же в них огонь алеет,
Та ж румяность в них видна:
Так, в полнехотя она
Давши поцелуй, краснеет.
Ах! но розы ли одни
С нею сходством поражают?
Все цветы — здесь все они
Мне ее изображают.
На который ни взгляну —
Погляжу ли на лилеи:
Нежной Аннушкиной шеи
Вижу в них я белизну.
Погляжу ли, как гордится
Ровным стебельком тюльпан:
И тотчас вообразится
Мне Анютин стройный стан.
Погляжу ль… Но солнце скрылось,
И свернулись все цветы;
Их сияние затмилось.
Ночь их скрыла красоты.
Аннушка, мой друг любезный!
Тускнет, тускнет свод небесный,
Тускнет, — но в груди моей,
Ангел мой! твой вид прелестный
Разгорается сильней.
Сердце вдвое крепче бьется,
И по жилам холод льется, —
Грудь стесненную мою
В ней замерший вздох подъемлет, —
Хладный пот с чела я лью.—
Пламень вдруг меня объемлет, —
Аннушка! — душа моя!
Умираю — гасну я!
Исполненный всегда единственно тобой,
С какою радостью ступил на брег отчизны!
«Здесь будет, — я сказал, — душе моей покой,
Конец трудам, конец и страннической жизни».
Ах, как обманут я в мечтании моем!
Как снова счастье мне коварно изменило
В любви и дружестве... во всем,
Что сердцу сладко льстило,
Что было тайною надеждою всегда!
Есть странствиям конец — печалям никогда!
В твоем присутствии страдания и муки
Я сердцем новые познал.
Они ужаснее разлуки,
Всего ужаснее! Я видел, я читал
В твоем молчании, в прерывном разговоре
В твоем унылом взоре,
В сей тайной горести потупленных очей,
В улыбке и в самой веселости твоей
Следы сердечного терзанья...
Нет, нет! Мне бремя жизнь! Что в ней без упованья?
Украсить жребий твой
Любви и дружества прочнейшими цветами,
Всем жертвовать тебе, гордиться лишь тобой,
Блаженством дней твоих и милыми очами.
Признательность твою и счастье находить
В речах, в улыбке, в каждом взоре,
Мир, славу, суеты протекшие и горе,
Все, все у ног твоих, как тяжкий сон, забыть!
Что в жизни без тебя? Что в ней без упованья,
Без дружбы, без любви — без идолов моих?..
И муза, сетуя, без них
Светильник гасит дарованья.
1814
На реке вавилонской — и я там сидел,
На разбитую арфу угрюмо глядел.
Надо мной вавилонцы глумились толпой:
«Что-нибудь про Кармель, про Сион нам запой!»
"Про Сион? Про Кармель? Их уж слава в былом,
На Кармеле — пустыня, в Сионе — разгром!
Нет, другую вам песню теперь изберу:
Я родился рабом и рабом я умру.
Появился на свет я под свист батогов,
Вырос в рабской семье, средь отчизны врагов.
С детства я приучался бояться господ
И с улыбкой смотреть, как гнетут мой народ.
Мой учитель был пес, что на лапки встает
И что лижет ту руку, которая бьет.
Я возрос, будто кедр, что венчает Ливан,
Но душа моя — словно ползучий бурьян.
Пусть я пут не носил на руках, на ногах,
Но ношу в своем сердце невольничий страх.
Пусть мечтой о свободе душа пожила б,
Но ведь кровью я — раб! Но ведь мозгом я — раб!
Вавилонские жены! Лицо наклоня,
Проходите скорей, не взглянув на меня.
Чтоб не пало проклятье мое на ваш плод.
Не пришлось бы рабом наделить ваш народ.
Вавилонские девы! Держитесь вдали,
Чтобы тронуться ваши сердца не могли
И чтоб тяжкая вам не судилась судьба
Злобно думать в тиши: «Полюбила раба».
«Надежду!» — тихим повторили эхом
Брега, моря, дубравы… и не прежде
Конрад очнулся. «Где я? — с диким смехом
Воскликнул он. — Здесь слышно о надежде!
Но что же песня?.. Помню без того я
Твое, дитя, счастливое былое…
Три дочери у матери вас было,
Тебе судьба столь многое сулила…
Но горе к вам, цветы долины, близко:
В роскошный сад змея уже проникла,
И все, чего коснулась грудью склизкой,
Трава ль, цветы ль — краса и прелесть сада, —
Все высохло, поблекло и поникло,
И замерло, как от дыханья хлада…
О, да! стремись к минувшему мечтою,
Припоминай те дни, что над тобою
Неслись доселе б весело и ясно,
Когда б… молчишь?.. Запой же песнь проклятья:
Я жду ее, я жду слезы ужасной,
Что и гранит прожечь, упавши, может…
На голову ее готов принять я:
Пусть падает, пускай палит чело мне,
Пусть падает! Пусть червь мне сердце гложет,
И пусть я все минувшее припомню
И все, что ждет в аду меня, узнаю!»
— «Прости, прости! я виновата, милый!
Пришел ты поздно, ждать мне грустно было:
Невольно песнь какая-то былая…
Но прочь ее!.. Тебя ли упрекну я?
С тобой, о мой желанный, прожила я
Одну минуту… но и той одною
Не поменялась бы с людской толпою
На долгий век томлений и покоя…
Сам говорил ты, что судьба людская
Обычная — судьба улиток водных:
На мутном дне печально прозябая,
В часы одних волнений непогодных,
Однажды в год, быть может, даже реже,
Наверх они, на вольный свет проглянут,
Вдохнут в себя однажды воздух свежий,
И вновь на дно своей могилы канут…
Не для такой судьбы сотворена я:
Еще в отчизне, девочкой, играя
С толпой подруг, о чем-то я, бывало,
Вздыхала тайно, смутно тосковала…
Во мне тревожно сердце трепетало!
Не раз, от них отставши, я далеко
На холм один взбегала на высокой
И, стоя там, просила со слезами,
Чтоб божьи пташки по перу мне дали
Из крыл своих — и, размахнув крылами,
Порхнула б я к небесной синей дали…
С горы бы я один цветок с собою,
Цвет незабудки унесла, высоко
За тучи, с их пернатою толпою
Помчалася — и в вышине далекой
Исчезла!.. Ты, паря над облаками,
Услышал сердца пылкое желанье
И, обхватив орлиными крылами,
Унес на небо слабое созданье!
И пташек не завидую я доле…
Куда лететь? исполнено не все ли,
Чего просили сердца упованья?
Я божье небо в сердце ощутила,
Я человека на земле любила!»
В гареме брань и плач… но — входит падишах,
И одалиска еле дышит,—
Мутит ей душу гнев, отчаянье и страх…—
Но разве не сверкнет восторг у ней в очах,
Когда ей ласка грудь всколышет!..
Холодный Север наш печален и суров,—
Но разве он весны не примет,
Когда владычица в предел его снегов
Внесет и ландыши, и трели соловьев,
И горячо его обнимет!
И небо, и земля, и жизнь моя в цепях,
На жизнь я тщетно негодую,
Сжимает душу мне отчаянье и страх…—
Но разве не сквозит любовь в моих речах,
Когда я Бога сердцем чую…
В гареме брань и плач… но — входит падишах,
И одалиска еле дышит,—
Мутит ей душу гнев, отчаянье и страх…—
Но разве не сверкнет восторг у ней в очах,
Когда ей ласка грудь всколышет!..
Холодный Север наш печален и суров,—
Но разве он весны не примет,
Когда владычица в предел его снегов
Внесет и ландыши, и трели соловьев,
И горячо его обнимет!
И небо, и земля, и жизнь моя в цепях,
На жизнь я тщетно негодую,
Сжимает душу мне отчаянье и страх…—
Но разве не сквозит любовь в моих речах,
Когда я Бога сердцем чую…
Итак, с тобой я буду снова.
Мне уступить на этот раз
Судьба суровая готова
Еще один блаженный час.
Еще прекрасное мгновенье
Я в жизни скучной и пустой,
Как дар святого провиденья,
Отмечу резкою чертой;
И на страницах дней печальных,
Где много горестей святых,
Где много песен погребальных,
Где много пробелов пустых,
Где много пятен, сожалений,
Которых выскоблить нельзя,
И где так мало наслаждений
Еще успел отметить я, -
Я припишу, с душою ясной,
С благодареньем к небесам,
Еще строку любви прекрасной
К немногим радости строкам.
Скорей, ямщик, до назначенья!
Скорей гони своих коней,
Я весь горю от нетерпенья,
Мне миг свиданья дорог с ней.
Скажи; с тобой случалось, верно —
Ну, вот когда ты молод был, —
Расстаться с той, что ты безмерно
Душой и сердцем полюбил?
Ты помнишь, что тогда бывало
В груди истерзанной твоей?..
Итак, спеши ж во что б ни стало,
Гони, гони своих коней.
Вот хлопнул бич — и снег мятется,
И в брызгах пал на стороне —
Вот близко, близко — сердце бьется,
Мой друг, спеши навстречу мне…
О! с умиленною слезою,
Я на коленях пред тобой
За миг свиданья всей душою
Благодарю, создатель мой!..
Неистово буря бушует,
И бьет она волны,
И волны, вздымаясь и бешено пенясь,
Взлезают одна на другую, — и будто живые, гуляют
Белые горы воды.
Усталый кораблик
Взобраться все хочет на них,
И вдруг, опрокинутый, мчится
В широко открытую черную бездну.
О, море!
Мать красоты, появившейся в пене,
Праматерь любви, надо мною ты сжалься!
Вьется уж, чуя добычу,
Белая чайка, как призрак зловещий,
Точит о мачту свой клюв
И, полная хищных желаний, летает над сердцем,
Славою дочери моря звучащим,
Сердцем, что внук твой, малютка-шалун прихотливый,
Взял для забавы себе…
Напрасны моленья и стоны мои!
Мой зов замирает в бушующем голосе бури
И в шуме сердитого ветра;
Ревет он, и свищет, и воет, и стонет,
Как звуки в жилище безумных…
И внятно меж ними я слышу
Аккорды призывные арфы,
Тоскливое, дикое пенье,
Томящее душу и рвущее душу —
И я узнаю этот голос.
Далеко, на шотландском утесе,
Где серый и маленький замок
Из ревущего моря выходит —
У окошка со сводом высоким
Больная, прекрасная дева стоит,
Нежна и бледна будто мрамор.
Поет и играет на арфе она…
Развевает ей длинные волосы ветер
И разносит он мрачную песню ее
По широкому, бурному морю.
Чудесный дар богов!
О пламенных сердец веселье и любовь,
О прелесть тихая, души очарованье —
Поэзия! С тобой
И скорбь, и нищета, и мрачное изгнанье —
Теряют ужас свой!
В тени дубравы, над потоком,
Друг Феба, с ясною душей,
В убогой хижине своей,
Забывший рок, забвенный роком, —
Поет, мечтает и — блажен!
И кто, и кто не оживлен
Твоим божественным влияньем?
Цевницы грубыя задумчивым бряцаньем
Лапландец, дикий сын снегов,
Свою туманную отчизну прославляет
И неискусственной гармонией стихов,
Смотря на бурные валы, изображает
И дымный свой шалаш, и хлад, и шум морей,
И быстрый бег саней,
Летящих по снегам с еленем быстроногим.
Счастливый жребием убогим,
Оратай, наклонясь на плуг,
Влекомый медленно усталыми волами, —
Поет свой лес, свой мирный луг,
Возы, скрипящи под снопами,
И сладость зимних вечеров,
Когда, при шуме вьюг, пред очагом блестящим,
В кругу своих сынов,
С напитком пенным и кипящим,
Он радость в сердце льет
И мирно в полночь засыпает,
Забыв на дикие бразды пролитый пот…
Но вы, которых луч небесный оживляет,
Певцы, друзья души моей!
В печальном странствии минутной жизни сей
Тернистую стезю цветами усыпайте
И в пылкие сердца свой пламень изливайте!
Да звуком ваших громких лир
Герой, ко славе пробужденный,
Дивит и потрясает мир!
Да юноша воспламененный
От них в восторге слезы льет,
Алтарь отечества лобзает
И смерти за него, как блага, ожидает!
Да бедный труженик душою расцветет
От ваших песней благодатных!
Но да обрушится ваш гром
На сих жестоких и развратных,
Которые, в стыде, с возвышенным челом,
Невинность, доблести и честь поправ ногами,
Дерзают величать себя полубогами! —
Друзья небесных муз! пленимся ль суетой?
Презрев минутные успехи —
Ничтожный глас похвал, кимвальный звон пустой, —
Презревши роскоши утехи,
Пойдем великих по следам! —
Стезя к бессмертию судьбой открыта нам!
Не остыдим себя хвалою
Высоких жребием, презрительных душою, —
Дерзнем достойных увенчать!
Любимцу ль Фебову за призраком гоняться?
Любимцу ль Фебову во прахе пресмыкаться
И унижением Фортуну обольщать?
Потомство раздает венцы и посрамленье:
Дерзнем свой мавзолей в алтарь преобратить!
О слава, сердца восхищенье!
О жребий сладостный — в любви потомства жить!
IМладой францисканец безмолвно сидит,
Объятый бесовским волненьем.
Он книгу читает, он в книге чертит,
И ум его полон сомненьем.И кажется тесная келья ему
Унылей, угрюмее гроба,
И скучно, и страшно ему одному,
В груди подымается злоба.Он мало прожил, мало знает он свет,
Но чудные знает преданья
О страшных влияньях могучих планет,
О тайнах всего мирозданья.Но все опостылело в жизни ему
Без горя и радостей света.
Так в небе, внезапно прорезавши тьму,
Мелькает златая кометаИ, после себя не оставив следа,
В пространстве небес исчезает,
Так полная сил молодая душа
Бесплодно в стенах изнывает.Младой францисканец безмолвно сидит,
Главу уронивши на руки.
Он книгу отбросил и в ней не чертит,
Исполнен отчаянной муки.«Нет, полно, — вскричал он, — начну жить и я,
Без радостей жизнь да не вянет.
Пускай замолчит моей грусти змея
И сердце мне грызть перестанет.Бегу из монашеских душных я стен,
Как вор, проберуся на волю,
И больше, о нет, не сменяю на плен
Свободную, новую долю».IIСуров инквизитор великий сидит,
Теснятся кругом кардиналы,
И юный преступник пред ними стоит,
Свершивший проступок немалый.Он бегство затеял из монастыря
И пойман был с явной уликой,
Но с сердцем свободным, отвагой горя,
Стоит он бесстрашный, великий.Вот он пред собраньем ведет свою речь,
И судьи, смутяся, робеют,
И стража хватается гневно за меч,
И сам инквизитор бледнеет.«Судить меня смеют, и кто же — рабы!
Прислужники римского папы
Надменно и дерзко решают судьбы
Того, кто попался им в лапы.Ну что ж! Осудите меня на костер,
Хвалитеся мощью своею!
Но знайте, что мой не померкнется взор,
Что я не склоню свою шею! И смерть моя новых бойцов привлечет,
Сообщников дерзких, могучих;
Настанет и вашим несчастьям черед!
Над вами сбираются тучи! Я слышал: в далеких германских лесах,
Где все еще глухо и дико,
Поднялся один благородный монах,
Правдивою злобой великий.Любовию к жизни в нем сердце горит!
Он юности ведает цену!
Блаженство небес он людям не сулит
Земному блаженству в замену! А вы! Ваше время давно отошло!
Любви не вернете народа.
Да здравствует свет, разгоняющий зло!
Да здравствует наша свобода! Прощайте! Бесстрашно на казнь я иду,
Над жизнью моею вы вольны,
Но речи от сердца сдержать не могу,
Пускай ею вы недовольны».
Из ГётеС коршуном сходно,
Что, на тяжелых утренних тучах
Тихим крылом почивая,
Ищет добычи, пари,
Песня моя.Ибо бог
Каждому путь его
Предначертал,
Коим счастливец
К радостной цели
Быстро бежит;
Тот же, чье сердце
Сжато несчастьем,
Тщетно противится
Тесным пределам
Кованой нити,
Что всё ж горькие ножницы
Только однажды прервут.В чаще суровой
Прячется дикий зверь,
И с воробьями
Давно богачи
В топи свои опустились.За колесницей легко
Следовать пышной Фортуны,
Как безмятежным придворным
По дороге исправленной
Вслед за въездом владыки.Но кто там в стороне?
Путь его тонет в кустах,
Сзади его
Ветви смыкаются вновь,
Снова трава восстает,
Пустыня его поглощает.Кто ж уврачует того,
Ядом кому стал бальзам,
Кто из избытка любви
Выпил ненависть к ближним?
Презренный, став презирающим,
Тайно достоинство он
Только изводит свое
В самолюбивом стремленьи.Коль на псалтири твоей
Есть, отец милосердья,
Звук, его уху доступный,
Сердце его утоли!
Взор раскрой отуманенный
На миллионы ключей
Рядом с томящимся жаждой
Тут же в пустыне.Ты, посылающий радости
Каждому полною мерой,
Благослови и ловцов,
Братьев на поиск зверей;
Со своеволием юным,
Жаждой убийства,
Поздних мстителей буйства,
Тщетно с которым уж годы
Бьется с дубиной крестьянин.Но увей одинокого
Тучей своей золотой,
Зеленью зимней венчай ты
До возрождения роз
Влажные кудри певца,
О любовь, твоего же! Ты мерцающим факелом
Светишь ему
Ночью через броды,
По бездонным дорогам,
По пустынным полям;
Тысячецветной зарей
В сердце смеешься ему;
Едкою бурей своей
Ты возносишь его;
Зимние прядают воды
С гор в песнопенья к нему;
И алтарем благодарности нежной
Грозной вершины встает перед ним
Снегом покрытое темя,
Что хороводами духов
Чутко венчали народы.Ты с неприступною грудью
Смотришь таинственно явно
Над изумленной землей
И взираешь из облак
На страны и богатства,
Что из жил твоих братий
Рядом с собою ты льешь.
Странный сон мне снился: я кремнистой кручей
Медленно влачился. Длился яркий зной.
Мне привет весёлый тихий цвет пахучий
Кинул из пещеры тёмной и сырой.
И цветочный стебель начал колыхаться,
Тихо наливаться в жилки стала кровь, —
Из цветочной чаши стала подыматься
С грустными очами девушка, любовь.
На губах прекрасной стали ясны речи, —
Я услышал звуки, лёгкие, как сон,
Тихие, как шёпот потаённой встречи,
Как далёкой тройки серебристый звон.
«На плечах усталых вечное страданье, —
Говорила дева, — тяжело носить.
Зреет в тёмном сердце горькое желанье
Сбросить бремя жизни, душу погасить.
Страстною мечтою рвёшься в жизнь иную,
Хочешь ты проникнуть в даль иных времён.
Я твои мечтанья сладко зачарую.
Ты уснёшь, и долог будет чудный сон,
И, когда в народах правда воцарится
И с бессильным звоном рухнет злой кумир,
В этот миг прекрасный сон твой прекратится,
Ты увидишь ясный, обновлённый мир».
Девушка замолкла, лёгкой тенью скрылась,
И внезапно тихо стало всё вокруг.
Голова безвольно на землю склонилась,
И не мог я двинуть онемелых рук.
Омрачался ль дух мой сладостным забвеньем,
И слетали грёзы лишь по временам,
Неустанно ль сердце трепетным биеньем
Жизнь мою будило, — я не знаю сам.
Бурно закипали прежние страданья,
Вновь меня томила жадная тоска,
Но, пока пылал я муками желанья,
Над землёй промчались многие века.
«Донеси от жизни только звук случайный,
Ветер перелётный, гость везде родной!
Только раз весною, с радостью и тайной,
Донеси случайно запах луговой!» —
Так молило сердце и в тревоге жадной
В грудь мою стучало; но холодных губ
Разомкнуть не мог я для мольбы отрадной
И лежал в пещере, как тяжёлый труп.
Снилось мне: столетья мчатся над землёю,
Правда всё страдает, Зло ещё царит,
Я один во мраке, мёртвой тишиною
Скован, тишиною мёртвою обвит.
(На мотив из С. Прюдома)
В часы уныния, когда порой так страстно
Ты жаждешь теплого пожатия руки,
Меж тем как все в толпе знакомых безучастной,
Все кажутся тебе так страшно далеки, —
И одиночество больное сердце гложет
Средь окружающих, чужих тебе людей —
Поверь, что дар певца уж приобрел, быть может,
Тебе неведомых, но искренних друзей.
Поверь, не замерли бесследно эти звуки,
Но отклик встретили в сочувственных сердцах,
Затем, что их борьбу, их радости, их муки
Сумел ты передать, излить в своих стихах.
Порою стих один, одно живое слово,
На раны старые пролившись, как бальзам —
От равнодушия спасает напускного,
И волю вновь дает мечтаниям былого
И облегчающим слезам.
Порой те образы, что смутно и туманно
Являлись им — ты в плоть и кровь сумел облечь,
И к цели, многими давно уже избра́нной
Была проводником твоя живая речь!
Вот к этим-то друзьям — неведомым, далеким,
Которым все же ты и близкий и родной,
Ты, чувствуя себя порою одиноким,
На миг перенесись отрадною мечтой.
И верь, что если ты, смертельно пораженный,
Падешь когда-нибудь в предпринятой борьбе —
Не здесь, но там, в глуши безвестной, отдаленной
С любовью вспомнят о тебе!
1887 г.
Ну что ты не спишь и все ждешь упрямо?
Не надо. Тревоги свои забудь.
Мне ведь уже не шестнадцать, мама!
Мне больше! И в этом, пожалуй, суть.
Я знаю, уж так повелось на свете,
И даже предчувствую твой ответ,
Что дети всегда для матери дети,
Пускай им хоть двадцать, хоть тридцать лет
И все же с годами былые средства
Как-то меняться уже должны.
И прежний надзор и контроль, как в детстве,
Уже обидны и не нужны.
Ведь есть же, ну, личное очень что-то!
Когда ж заставляют: скажи да скажи! —
То этим нередко помимо охоты
Тебя вынуждают прибегнуть к лжи.
Родная моя, не смотри устало!
Любовь наша крепче еще теперь.
Ну разве ты плохо меня воспитала?
Верь мне, пожалуйста, очень верь!
И в страхе пусть сердце твое не бьется,
Ведь я по-глупому не влюблюсь,
Не выйду навстречу кому придется,
С дурной компанией не свяжусь.
И не полезу куда-то в яму,
Коль повстречаю в пути беду,
Я тотчас приду за советом, мама,
Сразу почувствую и приду.
Когда-то же надо ведь быть смелее,
А если порой поступлю не так,
Ну что ж, значит буду потом умнее,
И лучше синяк, чем стеклянный колпак.
Дай твои руки расцеловать,
Самые добрые в целом свете.
Не надо, мама, меня ревновать,
Дети, они же не вечно дети!
И ты не сиди у окна упрямо,
Готовя в душе за вопросом вопрос.
Мне ведь уже не шестнадцать, мама.
Пойми. И взгляни на меня всерьез.
Прошу тебя: выбрось из сердца грусть,
И пусть тревога тебя не точит.
Не бойся, родная. Я скоро вернусь!
Спи, мама. Спи крепко. Спокойной ночи!
Над гаснущим в томительном бреду
Не надо слов — их гул нестроен;
Немного музыки — и тихо я уйду
Туда — где человек спокоен.Все чары музыки, вся нега оттого,
Что цепи для нее лишь нити;
Баюкайте печаль, но ничего
Печали вы не говорите.Довольно слов — я им устал внимать,
Распытывать, их чисты ль цели:
Я не хочу того, что надо понимать,
Мне надо, чтобы звуки пели… Мелодии, чтоб из одной волны
Лились и пенились другие…
Чтоб в агонию убегали сны,
Несла в могилу агония… Над гаснущим в томительном плену
Не надо слов, — их гул нестроен,
Но если я под музыку усну,
Я знаю: будет сон спокоен.Найдите няню старую мою:
У ней пасти стада еще есть силы;
Вы передайте ей каприз мой на краю
Моей зияющей могилы.Пускай она меня потешит, спев
Ту песню, что давно певала;
Мне сердце трогает простой ее напев,
Хоть там и пенья мало.О, вы ее отыщете — живуч
Тот род людей, что жнет и сеет,
А я из тех, кого и солнца луч
Уж к сорока годам не греет.Вы нас оставите… Былое оживет,
Презрев туманную разлуку,
Дрожащим голосом она мне запоет,
На влажный лоб положит тихо руку… Ведь может быть: из всех она одна
Меня действительно любила…
И будет вновь душа унесена
К брегам, что утро золотило.Чтоб, как лампаде, сердцу догореть,
Иль, как часам, остановиться,
Чтобы я мог так просто умереть,
Как человек на свет родится.Над гаснущим в томительном бреду
Не надо слов — их гул нестроен;
Немного музыки — и я уйду
Туда — где человек спокоен.
Перевод Якова Козловского
Я солнце пил, как люди воду,
Ступая по нагорьям лет
Навстречу красному восходу,
Закату красному вослед.
В краю вершин крутых и гордых,
Где у сердец особый пыл,
Я звезды пил из речек горных,
Из родников студеных пил.
Из голубой небесной чаши
В зеленых чащах и лугах
Я жадно воздух пил сладчайший,
Настоянный на облаках.
Я пил снежинки, где тропинки
Переплелись над крутизной.
И помню:
таяли снежинки,
В пути пригубленные мной.
Я весны пил,
когда о севе
В горах пекутся там и тут.
Где крепок градусами Север,
Я пил мороз, как водку пьют.
Когда я грозы пил, бывало,
Чья слава землям дорога,
Как будто верхний край бокала,
Сверкала радуга-дуга.
И вновь шиповник цвел колючий,
Сочился хмель из темных скал.
Я, поднимавшийся на кручи,
Хмельные запахи вдыхал.
Земной красой я упивался,
Благословлял ее удел.
Не раз влюблялся, убивался
И песни пил, как песни пел.
Людской души сложна природа, —
Я пил с друзьями заодно
В час радости — бузу из меда,
В час горя — горькое вино.
И если сердцем пил,
то не пил
Забавы ради и утех.
Я Хиросимы видел пепел,
Я фестивалей слышал смех.
И, резко дунув, как на пиво,
Чтобы пустую пену сдуть,
Пил жизни суть:
она не лжива,
Она правдива — жизни суть.
Люблю, и радуюсь, и стражду,
И день свой каждый пью до дна,
И снова ощущаю жажду,
И в том повинна жизнь одна.
Пускай покину мир однажды
Я, жажды в нем не утоля,
Но людям жаждать этой жажды,
Покуда вертится Земля.
От грусти-злодейки, от черного горя
В волненье бежал я до Черного моря
И воздух в пути рассекал как стрела,
Злодейка догнать беглеца не могла.
Домчался я, стали у берега кони,
Зачуяло сердце опасность погони…
Вот, кажется, близко, настигнет, найдет
И грудь мою снова змеей перевьет. Где скроюсь я? Нет здесь дубов-великанов,
И тени негусты олив и каштанов.
Где скроюсь, когда после яркого дня
Так ярко луна озаряет меня;
Когда, очарованный ночи картиной,
Бессонный, в тиши, над прибрежной стремниной
Влачу я мечтой упоенную лень
И, малый, бросаю огромную тень?
Где скроюсь? Томленьем полуденным полный,
Уйду ль погрузиться в соленые волны?
Тоска меня сыщет, и в море она
Поднимется мутью с песчаного дна.
Пущусь ли чрез море? — На бреге Тавриды
Она меня встретит, узнает, займет
И больно в глубоких объятьях сожмет. Страшусь… Но доселе ехидны сердечной
Не чувствуя жала, свободный, беспечный,
Смотрю я на южный лазоревый свод,
На лоно широко раскинутых вод
И, в очи небес устремив свои очи,
Пью сладостный воздух серебряной ночи . Зачем тебе гнаться, злодейка, за мной?
Помедли, беглец возвратится домой.
Постой, пред тобою минутный изменник,
Приду к тебе сам я -и снова твой пленник,
В груди моей светлого юга красу
Как новую пищу тебе принесу
И с новою в сердце скопившейся силой
Проснусь для страданья, для песни унылой. А ныне, забывший и песни и грусть,
Стою, беззаботный, на бреге Эвксина,
Смотрю на волнистую грудь исполина
И волн его говор твержу наизусть.
Сам себя я ненавижу,
Не страшуся ничего;
Окончания не вижу
Я страданья моего.
Сердце стонет,
Взор мой тонет
Во слезах и день и ночь.
Дух томится,
Солнце тьмится,
В полдень убегая прочь.Скройся, солнце, ты навеки,
Скройся, солнце, от меня!
Проливайтеся, слез реки,
Горький ток из глаз гоня!
Я несчастен,
Всем причастен
Мукам, кои в свете есть!
Все имею;
Не умею
Более терзанья несть.Разрываются все члены,
И теснится грудь моя.
Я не зрю бедам премены
И не жду уже ея.
И такою
Злой тоскою
Во отчаянье введен,
Что я люту
Ту минуту
Проклинаю, как рожден.Во стенании и плаче
Я еще тужу о том,
И тужу всего я паче,
Что родился не скотом;
Кроме славы,
Все б забавы
Были в области моей.
Гнанный псами,
Я б лесами
Сокрывался от людей.Ах, а ныне где сокрыться
От злодеев я могу?
Разве в землю мне зарыться,
Коль от них не убегу?
Иль, о горе!
В бурно море
Мне низвергнуться к водам
И в пучине,
В сей кручине,
Обрести конец бедам! Что во славе, коль покою
Я не вижу никогда,
И несносною тоскою
Я терзаюся всегда?
Что в отраду,
Мне в награду,
Вечной славы ожидать
Тьмы в утробе,
Мне во гробе,
Коей вечно не видать? Поспешай, драгая вечность,
Узы ты мои претерть!
И в покойну бесконечность
Воведи меня ты, смерть!
Сердцу больно,
Так довольно
Злому счастию служить.
Если в скуке
Жить и в муке,
Так на что на свете жить? О тебе одной болею,
Дорогая, тя любя,
И тебя одной жалею.
Я жалею лишь тебя.
Я крушуся,
Что лишуся
Я любезной навсегда,
И судьбою
Я с тобою
Не увижусь никогда.
Дитя, — вопросами своими,
Молю, мне сердце не пытай!..
Боюсь, что соблазнившись ими,
Проговорюсь я невзначай...
Боюсь, что для тебя нарушу
Я тайну грустную свою, —
Как в-старину, — больную душу
Перед тобой в слезах пролью…
Нет! Нет! Я гордого молчанья
На век дала благой обет…
Не лучше ль утаить страданья,
Которым исцеленья нет?..
Не лучше ль смело любопытных
И посторонних обмануть,
Тоску и боль мучений скрытных
Запрятать в ноющую грудь?..
Не лучше ли предстать на бале
С улыбкой, в полном торжестве,
Чем жертвою прослыть печали,
И на зубок попасть молве?..
Увидя раннее крушенье
Своей надежды и мечты,
Теперь, — умно искать забвенья
В чаду и шуме суеты!..
Для женщины с умом и сердцем
Он не опасен, свет большой!
Она ль откроет иноверцам
Святилище души младой?..
Она ль найдет в толпе холодной
Призыву страстному ответ?
Или меж молодежью модной
Для тайных дум своих предмет?..
Меж старцев, в обществе пристойном,
Удастся ль ей хоть помечтать,
И снам о счастье беспокойным
Пытливый ум свой открывать?..
Венок душистый, бал, уборы,
О разных вздорах болтовня,
Да скучных Чичизбеев взоры, —
Знак их нечистого огня, —
Все это ей не искушенье!..
Но вот что гибель для нее, —
В дому пустом уединенье, —
И безотрадное житье!..
Вот что опасно ей: ……
…………………………………………
Да нескончаемая битва
С мечтой и с сердцем молодым…
Да откровенное шептанье
С подругой детства, милой ей,
О жизни робкое гаданье,
И память девичьих затей!..
Так дай же, дай мне позабыться,
В замкнутом сердце не читай!
Хочу кружиться, веселиться, —
О горе мне не вспоминай!..
Под хитрым словом у мужчины
Мысль часто в речи не видна,
Чтоб скрыть немой тоски причины,
Улыбка женщине дана!..
Проходят годы длинной полосою,
Однообразной цепью ежедневных
Забот, и нужд, и тягостных вопросов;
От них желаний жажда замирает,
И гуще кровь становится, и сердце,
Больное сердце, привыкает к боли;
Грубеет сердце: многое, что прежде
В нем чуткое страданье пробуждало,
Теперь проходит мимо незаметно;
И то, что грудь давило прежде сильно
И что стряхнуть она приподнималась,
Теперь легло на дно тяжелым камнем;
И то, что было ропотом надежды,
Нетерпеливым ропотом, то стало
Одною злобой гордой и суровой,
Одним лишь мятежом упорным, грустным,
Одной борьбой без мысли о победе;
И злобный ум безжалостно смеется
Над прежними, над светлыми мечтами,
Зане вполне, глубоко понимает,
Как были те мечты несообразны
С течением вещей обыкновенным.Но между тем с одним лишь не могу я
Как с истиной разумной примириться,
Тем примиреньем ненависти вечной,
В груди замкнутой ненависти…— Это
Потеря без надежды, без возврата,
Потеря, от которой стон невольный
Из сердца вырывается и трепет
Объемлет тело, — судорожный трепет!.. Есть призрак… В ночь бессонную ль, во сне ли
Мучительно-тревожном он предстанет,
Он — будто свет зловещей, но прекрасной
Кометы — сердце тягостно сжимает
И между тем влечет неотразимо,
Как будто есть меж ним и этим сердцем
Неведомая связь, как будто было
Возможно им когда соединенье.Еще вчера явился мне тот призрак,
Страдающий, болезненный… Его я
Не назову по имени; бывают
Мгновения, когда зову я этим
Любимым именем все муки жизни,
Всю жизнь… Готов поверить я, что демон,
Мой демон внутренний, то имя принял
И образ тот… Его вчера я видел… Она была бледна, желта, печальна,
И на ланитах впалых лихорадка
Румянцем жарким разыгралась; очи
Сияли блеском ярким, но холодным,
Безжизненным и неподвижным блеском…
Она была страшна… была прекрасна…
«О, вы ли это?», — я сказал ей. Тихо
Ее уста зашевелились, речи
Я не слыхал, — то было лишь движенье
Без звука, то не жизнь была, то было
Иной и внешней силе подчиненье —
Не жизнь, но смерть, подъятая из праха
Могущественной волей чуждой силы.Мне было бесконечно грустно… Стоны
Из груди вырвались, — то были стоны
Проклятья и хулы безумно-страшной,
Хулы на жизнь… Хотел я смерти бледной
Свое дыханье передать, и страстно
Слились мои уста с ее устами…
И мне казалось, что мое дыханье
Ее насквозь проникло, — очи в очи
У нас гляделись, зажигались жизнью
Ее глаза, я видел…
Смертный холод
Я чувствовал…
И целый день тоскою
Терзался я, и тягостный вопрос
Запал мне в душу: для чего болезнен
Сопутник мой, неотразимый призрак?
Иль для чего в душе он возникает
Не иначе… Иль для чего люблю я
Не светлое, воздушное виденье,
Но тот больной, печальный, бледный призрак.Август 1845
Где вы, товарищи-друзья?
Кто разлучил соединенных
Душой, руками соплетенных?
Один, без сердцу драгоценных,
Один теперь тоскую я!
И, может быть, сей сердца стон
Вотще по воздуху несется,
Вотще средь ночи раздается;
До вас он, может, не коснется,
Не будет вами слышен он!
И, может быть, в сей самый час,
Как ночи сон тревожит вьюга,
Один из вас в борьбах недуга
Угасшим гласом имя друга
В последний произносит раз!
Почий, счастливец, кротким сном!
Стремлюсь надежой за тобою…
От бури ты идешь к покою.
Пловец, томившийся грозою,
Усни на берегу родном!
Но долго ль вас, друзья, мне ждать?
Когда просветит день свиданья?
Иль — жертвы вечного изгнанья —
Не будем чаши ликованья
Друг другу мы передавать?
Иль суждено, чтоб сердца хлад
Уже во мне не согревался,
Как ветр в пустыне, стон терялся,
И с взглядом друга не встречался
Бродящий мой во мраке взгляд?
Давно ль, с любовью пополам,
Плели нам резвые хариты
Венки, из свежих роз увиты,
И пели юные пииты
Гимн благодарности богам?
Давно ль? — и сладкий сон исчез!
И гимны наши — голос муки,
И дни восторгов — дни разлуки!
Вотще возносим к небу руки:
Пощады нет нам от небес!
А вы, товарищи-друзья,
Явитесь мне хоть в сновиденье,
И, оживя в воображенье
Часов протекших наслажденье,
Обманом счастлив буду я!
Но вот уж мрак сошел с полей
И вьюга с ночью удалилась,
А вас душа не допросилась;
Зарей окрестность озлатилась…
Прийти ль когда заре моей?
Угрюмеет, несутся тучи,
Шумит, пылит дождем зол,
Несется быстрый с дола в дол
И мчит тоску мою - могучий;
Нисходят облака к полям;
Висят моря под небесами.
Невзгода, ты мила сердцам,
Увитым смутными мечтами.
Люблю тебя, твой холод, мгла
И ветра яростная сила,
Как безнадежному могила,
Раздумье горькое внушила
И пищу сердцу в нем дала.
Я к грустному привык душою;
И под разливом смутных вод,
Под свистом бурь над головою
Мне веселей; уж я не тот,
В ком прежде волновалась радость
Благих надежд; горька их сладость:
Печален мир; печален я,
И любит грусть душа моя.
Клубись же, океан, в просторе
Воздушных необятных стран!
Бей в волны, быстрый ураган!
Я в брызгах их омою горе,
Поверю вздох твоим ветрам,
Как другу, я простру обятья
Твоим увлажненным крылам.
Как ужас грозного проклятья,
Твой холоден ко мне привет; -
Но что ропщу? Таков весь свет,
И в людях нет любви привета,
И я люблю, себя любя,
И все тепло лишь для себя.
Увы, такая доля света!..
Клубись же в высях, океан;
Клубись в торжественном просторе
Воздушных необятных стран,
Бей в волны, быстрый ураган:
Я в брызгах их омою горе,
Поверю вздох твоим ветрам.
Ты меня единым взором полонила,
Так за что ж свирепой хочешь быть,
Ты сперва себя мне зреть не запретила,
Я был принужден тебя любить.
Иль хочешь свирепством,
Все мои напасти,
Мне по вся минуты вспоминать,
Я и так в печалях и в моем несчастье,
Слез не успеваю проливать.
Зла твоя несклонность дух во мне терзает,
Пуще всех печалей бед моих,
За толь мое сердце мучишь, что желает,
Жить и умереть в руках твоих.
Рад ли я, подумай,
Всякой час вздыхати,
И лишась покою слезы лить,
Нету моей мочи от тебя бежати
Без тебя нельзя мне в свете жить.
Все места немилы, где тебя не вижу;
В грусти и ничто не веселит,
От любви несчастной я все ненавижу,
Что без пользы страсть меня крушит.
В тоске злой стараюсь,
Но, ах! все напрасно,
Чтоб на час красы твоей забыть,
В мыслях ты едина,
Со мной повсечасно,
Мне тебя не можно не любить.
Дорогие мысли хоть вы веселите,
Когда я несчастлив полюбя,
И надеждой в грусти меня ободрите,
Счастливу премену мне суля,
Вижу дарагая в тебе сердце твердо,
Знать нельзя мне жалобой смягчить,
Так скажу в последни,
Мучь немилосердо,
А я тебя век буду любить.
Ах ты страсть роковая, бесплодная,
Отвяжись, не тумань головы!
Осмеет нас красавица модная,
Вкруг нее увиваются львы: Поступь гордая, голос уверенный,
Что ни скажут — их речь хороша,
А вот я-то войду, как потерянный, -
И ударится в пятки душа! На ногах словно гири железные,
Как свинцом налита голова,
Странно руки торчат бесполезные,
На губах замирают слова.Улыбнусь — непроворная, жесткая,
Не в улыбку улыбка моя,
Пошутить захочу — шутка плоская:
Покраснею мучительно я! Помещусь, молчаливо досадуя,
В дальний угол… уныло смотрю
И сижу неподвижен, как статуя,
И судьбу потихоньку корю: «Для чего-де меня, горемычного,
Дураком ты на свет создала?
Ни умишка, ни виду приличного,
Ни довольства собой не дала?..»Ах! судьба ль меня, полно, обидела?
Отчего ж, как домой ворочусь
(Удивилась бы, если б увидела),
И умен и пригож становлюсь? Все припомню, что было ей сказано,
Вижу: сам бы сказал не глупей…
Нет! мне в божьих дарах не отказано,
И лицом я не хуже людей! Малодушье пустое и детское,
Не хочу тебя знать с этих пор!
Я пойду в ее общество светское,
Я там буду умен и остёр! Пусть поймет, что свободно и молодо
В этом сердце волнуется кровь,
Что под маской наружного холода
Бесконечная скрыта любовь… Полно роль-то играть сумасшедшего,
В сердце искру надежды беречь!
Не стряхнуть рокового прошедшего
Мне с моих невыносливых плеч! Придавила меня бедность грозная,
Запугал меня с детства отец.
Бесталанная долюшка слёзная
Извела, доконала вконец! Знаю я: сожаленье постыдное,
Что как червь копошится в груди,
Да сознанье бессилья обидное
Мне осталось одно впереди…
«Мчись, мой конь, мчись, мой конь, молодой, огневой!
Жизни вялой мы сбросили цепи.
Ты от дев городских друга к деве степной
Выноси чрез родимые степи!»
Конь кипучий бежит; бег и ровен и скор;
Быстрина седоку неприметна!
Тщетно хочет его опереться там взор:
Степь нагая кругом беспредметна.
Там над шапкой его только солнце горит —
Небо душной лежит пеленою;
А вокруг — полный круг горизонта открыт
И целуется небо с землею! —
И из круга туда, поцелуи любя,
Он торопит летучего друга…
Друг летит, он летит; — а все видит себя
Посредине заветного круга.
Краткий миг — ему час, длинный час — ему миг:
Нечем всаднику время заметить;
Из груди у него дикий вырвался клик, —
Но и эхо не может ответить.
«Ты несешься ль, мой конь, иль на месте стоишь?»
Конь молчит — и летит в бесконечность!
Безграничная даль, безответная тишь
Отражают, как в зеркале, вечность.
«Там она ждет меня! Там очей моих свет!»
Пламя чувства в груди пробежало;
Он у сердца спросил: «я несусь или нет?»
«Ты несешься!» — оно отвечало.
Но и в сердце обман. «Я лечу, как огонь,
Обниму тебя скоро, невеста».
Юный всадник мечтал, а измученный конь
Уж стоял — и не трогался с места.
… Май и ко мне зашел. Он постучался
Три раза в дверь мою, взывая громко:
«Мечтатель бледный! Выдь — я поцелую!»
Не отпер двери я, ответив гостю:
«Злой гость, напрасно ты зовешь и кличешь —
Тебя проник давно я, тайны мира
Постиг я, многое постиг глубоко —
Томится в муках пламенное сердце…
Проник мой взор и каменныя стены
Жилищь людских, и сердце человека —
И в ужасе везде, везде увидел
Обман да ложь, да вечныя страданья…
На лицах я читаю помышленья
Преступныя… Трепещущую похоть
Я вижу в ярко-вспыхнувшем румянце
Стыдливости девичьей; погремушки,
Колпак смешной у юноши я вижу
На вдохновенной, гордой голове…
Лишь чахлыя, болезненныя тени,
Смешныя тени на земле я вижу
И мир — дом сумасшедших иль больница
Не знаю, право!.. Ужасы истленья
Сквозь древнюю кору земную вижу —
Их тщетно кроет май ковром цветущих,
Зеленым, ярким… Вижу, вижу мертвых!
Они лежат глубоко в гробах тесных —
Сложены руки на-крест, и открыты
Глаза их смотрят страшно-неподвижны…
Их лица бледны, их одежды белы,
Меж синих губ роясь желтеют черви…
А сын, смеясь, на холм отца могильный
С любовницей садится… Соловьи
Кругом поют насмешливыя песни
И луговые, кроткие цветочки
Смеются злобно. В муках содрогаясь,
В земле сырой лежит отец умерший…
Ты к звездам обратися в горе:
Они с тобой в святой связи
Сияют издали в просторе,
А людям чужд ты и вблизи.
Заплачь в обятиях природы,
Слезами душу утоми;
Но, как не ведая невзгоды,
Потом являйся пред людьми.
Когда их злобы бестолковой
Тебя преследует укор,
Ищи себе ты силы новой
В глуши лесов, на высях гор.
В борьбе с собою долг свой честный,
Свое призванье вновь пойми,
В борьбе немой, в борьбе безвестной
И не разгаданной людьми.
Ты совершил ли труд счастливый, —
Готовься бодро к делу вновь;
С тобой в толпе той суетливой
Сошлась ли верная любовь, —
Предайся ей душою всею,
Всем сердцем благодать прими;
Но чистой радостью своею
Нейди делиться ты с людьми.
Встречай гоненья и напасти
И бедствий мира будь сильней;
Гляди в лицо державной власти,
Не содрогаясь перед ней.
Шлет долю бог; тяжка ли доля —
Во прахе мысль к нему стреми,
Молись: «Твоя да будет воля!»
Но не склоняйся пред людьми.
И если ты творцом вселенной
Для пытки избран роковой, —
Да будет тайною священной
Она меж богом и тобой.
И если пасть тебе придется
Под ношей мук, —свой вопль уйми:
В груди пусть сердце разорвется,
Но не застонет пред людьми.
Стихнул грозный вихорь брани;
Опустился меч в ножны;
Смыта кровь с геройской длани
Влагой неманской волны.
Слава храбрым! падшим тризна!
Воин, шлем с чела сорви!
Посмотри — тебе отчизна
Заплела венок любви!
Девы с ясными очами
Ждут героя: приходи!
Изукрасится цветами
Царский орден на груди;
К сердцу радость вновь привьется
У родимых невских струй,
И вся жизнь твоя сольется
В бесконечйый поцелуй.
Нет числа красам вселенной,
Сердцу милая — одна!
У тебя в стране бесценной
Есть заветная — о н a —
Легче вольного напева,
Быстрой ласточки живей,
Ясный ангел, радость — дева,
Ненаглядный свет очей.
Воин, помнишь ли, бывало,
В шуме игор и затей
Дева резвая играла
Саблей девственной твоей;
А теперь — у этой грани,
Где рука ее вилась.
Блещут крест и надпись брани —
Сабля славы нанилась!
О, как сладко к ножке милой
Положить знакомый меч
И штурмующею силой
Все преграды пересечь!
Hе отымут злые люди,
Что нам свыше суждено!
Hе напрасно в наши груди
Неба падает зерно!
Уж близка страна родная,
Сослуживец добрый мой;
Там, гирляндами блистая,
Закипит твой мир златой.
Стукнут чаши, брызнет пена,
И потонет в неге грудь,
И на жаркий пух Гимена
Воин ляжет отдохнуть!
Печальны наши дни, вся жизнь полна мученья,
И нет покоя нам, нет радости вокруг…
Тоскливо ноет грудь—и нет душе забвенья
От скорби, от тоски, от безконечных мук!
Над нами—сумрак туч, и светлой нет лазури,
И гибель впереди, и гнет лихой судьбы;
И нам кругом грозят и ураган, и бури,
И цепи мы влачим, как жалкие рабы.
Нет сил… Душа скорбит, и горько льются слезы,
В душе у нас темно, и мрачно впереди,—
В душе надежды все, желания и грезы
Подавленныя спят в измученной груди!..
Печальны наши дни,—вся жизнь полна мученья,
Цепями, как рабы, мы связаны судьбой…
Проснись, певец, воспрянь и, полон вдохновенья,
Нам песнь могучую восторженно ты спой!
И славу дней былых, и блеск поведай миру,
Чтоб смело прозвучал могучий гимн певца,
Струнами звучными своей свободной лиры
Всесильно пробуждай заснувшия сердца!..
Да прозвучит опять та песня вековая,
Заветный, мощный гимн и дедов, и отцов,
Что в буре битв звучал, сердца одушевляя,
И лаврами венчал отважных храбрецов!..
О, пой, певец, и песнь восторгом вдохновенья
Разсеет прежний мрак из дремлющих сердец,
Вернет надежды нам и светлыя стремленья,—
Святой, могучий гимн о пой нам, пой, певец!..
Пусть песни смелыя страну мою, как море,
Волнуют бурею и хоть на миг дадут
Забыть тернистый путь страдания и горя,
И к возрождению, и к жизни нас ведут!..
Печальны наши дни, вся жизнь полна мученья;
Цепями, как рабы, мы связаны судьбой…
Проснись, певец, воспрянь и, полон вдохновенья,
Нам песнь могучую восторженно ты спой!..
МОЕ ЗАВЕЩАНИЕ
Я с вами жил, страдал и плакал вместе с вами.
Кто честен был, тот никогда мне не был дальным.
Теперь иду от вас я к духам, жить с тенями
И, точно счастье было здесь, иду печальным.
Наследников себе моя не видит лира,
Я имени здесь никому не оставляю.
Как молния, оно мелькнуло среди мира,
Как звук пустой, прокатится оно по краю.
Но вы, кто знал меня, скажите людям новым,
Что юность отдал всю отчизне я и чести,
Что корабля не кинул в жребии суровом.
Он потонул—ко дну и я пошел с ним вместе.
Придет, я верю, час, и в думах над судьбою
Моей отчизны бедной скажут люди сами,
Что духа плащ не с улицы был поднят мною.
Моих он давних предков светит жемчугами.
Друзей моих семья пусть ночью соберется
И сердце бедное мое сожжет над урной.
Пусть той оно, что мне дала его, вернется,
Подарок матери, прах бедный жизни бурной.
Друзей моих семья за поминальной чашей
Пусть выпьет надо мной и собственной бедою,
И, если духом буду я, к беседе вашей
Явлюсь, а если нет, поплачьте надо мною.
Но заклинаю вас! Надежды луч храните!
Кто жив, свет знанья пусть несет перед народом,
А если нужно, нa смерть все чредой идите
Бессмертных мучеников Божиих походом.
Немногие мне здесь дарили радость дружбы
И сердце гордое немногие любили.
Я жил, неся всю тягость строгой Божьей службы.
Я знал, что лягу в неоплаканной могиле.
И кто ж иной решился б, славу презирая,
Пройти по жизни, к жизни скорбно равнодушный,
Быть рулевым в ладье, всех духом управляя,
И тихо отлететь, как дух, стезей воздушной?
Но оставляю я вам силу роковую.
При жизни счастья не дала мне эта сила.
По смерти сердце пусть вам жжет незримо. Жду я,
Чтоб в ангелов она вас, черви, претворила.
Оригинал здесь
Как о Германии придут
Мне ночью мысли - слезы льют,
Очам усталым не закрыться,
И сладким сном мне не забыться.
Года проносятся, друзья:
С тех пор, как мать не видел я,
Прошло уже двенадцать лет -
Тоска растет, свиданья нет.
Растет тоска, томит страданье -
В старушке той очарованье,
О ней молюсь я всякий раз,
Чтоб Бог ее сберег и спас.
Старушка часто письма шлет -
Дрожащий почерк выдает
В строках, слезинками залитых,
Как сердце матери разбито.
О ней я думаю всегда.
За годом год идут года -
Со дня, как мать я обнимал,
Двенадцатый уж миновал.
Ну, а Германия - она
Такая прочная страна,
Дубов и липовых аллей
Ничуть не стало меньше в ней.
Да что Германия? Туда
Я б и не рвался никогда,
Большой беды с ней не бывать.
Но - матерь может смерть забрать.
Сколь много умерло с тех пор,
Как я родной покинул двор,
Любимых мной - затею счет
И сердце кровью истечет.
А я считаю - цифры выше,
И грудь моя едва уж дышит,
Как будто толпы мертвяков
Меня теснят со всех боков.
Но, слава Богу, утра свет,
Жены-красавицы привет -
Ее улыбка мне сияет,
Заботы немца разгоняет.