Ты сказала: «Пойдем мы с тобою туда,
Где впервые увиделись мы».
И пошли мы с тобой. И вела нас мечта
К лету знойному, вдаль от зимы.
Все твердил, что люблю. То же слышал в ответ.
Ручку нежно целуя твою,
Я тебе говорил, мое сердце, мой свет,
Что к тебе в своем сердце таю.
— Нам дорогой одной никогда не идти, —
Ты со вздохом сказала, грустя.
— Отчего же двум розам вблизи не цвести,
Лепестками — «люблю» шелестя?
Дорогая: скажи, что разлучит с тобой?
Я бороться хочу: силы есть.
— Позабудь поскорей, как холодной зимой
Повстречались… Разлучница-честь.
Что я сделать могу, чтобы честь сокрушить?
Да и стану ль ее сокрушать?..
Но тебя буду вечно и нежно любить,
И надеяться тщетно, и ждать.
Но тебя позабыть… Что за тяжесть труда!
Да и зря! — не могу позабыть.
Будь моей! будешь? да? — «Никогда! Никогда!
Не могу никогда твоей быть!»
— Почему? но послушай: мне больно… пойми:
Я страдаю… скажи, почему?
Отвечай поскорей, мне души не томи. —
«Хорошо, я отвечу: к чему?»
— Как к чему?.. я люблю тебя страстно, хочу
Обладать тобой. Молви же: да —
Но напрасно в мечтах я высоко лечу —
Мне в ответ: «Никогда, никогда!»
О, скажи: отчего холодна ты со мной?
Ты призналась, что любишь меня…
Так обнимемся ж крепко и жарко с тобой,
Поцелуемся жарче огня.
В поцелуях найдем мы усладу. Скорей!
Ну, не будь холодна и тверда…
Приласкай понежней, поцелуй горячей,
Будь моей! — «Никогда, никогда!»…
Ах будет ли бедам конец, в которых должно мучиться,
Престаньте мысли сердце рвать,
Судьба, ах дай сон вечно спать,
В лесу одной в страданьях жить, рассудит всяк что скучится;
Один лишь слышан голос твой.
И тот клянущ судьбы гнев злой.
Куды как зло разит любовь,
Иссохла с жару в жилах кровь,
Вздыханья духу нет,
В глазах весь меркнет свет.
Не трудноб было то терпеть, драгой лишь толькоб был в глазах,
Хоть труден был к свиданью час,
Довольно и один в день раз.
Но вдруг удар разлуки злой, оставил вечно быть в слезах,
Без помощи в слезах рыдать,
Пришло, пришло знать век страдать,
Когда прости пришло сказать,
То стало сердце замирать,
Что нет надежды зреть,
Тут пуще стало тлеть.
Разлука та утеху злым, а мне сугубу скорбь дала;
Окончь судьба предел тот злой,
Прерви наполнен век бедой,
Спасенью уж надежды нет, я сколько раз и смерть звала,
Коль должно так весь век изжить,
Престану больше слезы лить,
Тончай, тончай злой жизни нить;
Ты злость потщись в конец згубить,
Драгова когда нет,
Вон дух, немил стал свет.
Давно над равниною русской, как ветер печальный и буйный,
Кружил он взволнованной мыслью, искал, и томился, и звал.
Не верил проклятому быту и, словно поток многоструйный,
Срываясь с утесов страданья, и хрипло, и дико рыдал.
С бессонною жаждой и гневом стучался он в вечные двери,
И сталкивал смерчи безверья, и мучил себя и других…
Прекрасную «Синюю Птицу» терзают косматые звери,
Жизнь — черная смрадная яма, костер из слепых и глухих.
Мы знали «пугает — не страшно», но грянуло грозное эхо.
И, словно по слову пророка, безумный надвинулся шквал:
Как буря, взметнулись раскаты кровавого «Красного Смеха»,
Костлявый и жуткий «Царь-Голод» с «Анатэмой» начал свой бал.
С распятым замученным сердцем одно только слово «Россия»,
Одно только слово «спасите» кричал он в свой рупор тоски,
Кричал он в пространство, метался, смотрел, содрогаясь, на Вия,
И сильное, чуткое сердце, устав, разорвалось в куски…
Под сенью финляндского бора лежит он печально и тихо,
Чужой и холодной землею забиты немые уста.
Хохочет, и воет, и свищет безглазое русское Лихо,
Молчит безответное небо, — и даль безнадежно пуста.
Долго шёл между горами
И с раската на раскат…
Горы! тесно между вами;
Между вами смертный сжат; Тесно, сердце воли просит,
И от гор, от их цепей,
Лёгкий конь меня уносит
В необъятный мир степей.
Зеленеет бархат дерна —
Чисто; гладко; ровен путь;
Вдоволь воздуха; просторно:
Есть, где мчаться, чем дохнуть.
Грудь свободна — сердце шире!
Есть, где горе разнести!
Здесь не то, что в душном мире:
Есть, чем вздох перевести! Бездна пажитей пространных
Мелким стелется ковром;
Море трав благоуханных
Блещет радужно кругом.
Удалой бурно — крылатый
Вер летит: куда лететь?
Вольный носит ароматы:
Не найдёт, куда их деть.
Вот он. Вот он — полн веселья —
Прах взвивает и бурлит
И, кочуя, . от безделья
Свадьбу чёртову крутит. Не жалеет конской мочи
Добрый конь мой: исполать!
О, как весело скакать
Вдаль, куда смотрят очи,
И пространство поглощать! Ветер вольный! брат! — поспорим!
Кто достойнее венка?
Полетим безводным морем!
Нам арена широка.
Виден холм из — за тумана,
На безхолмьи великан;
Видишь ветер — вон курган —
И орёл летит с кургана:
Там ристалищу конец;
Там узнаем, чей венец:
Конь иль ветр — кто обгонит? Мчимся: степь дрожит и стонет;
Тот и этот, как огонь,
И лишь ветр у кургана
Зашумел в листах бурьяна —
У кургана фыркнул конь.
Вновь ушел, и вновь пришел.
Чей же это произвол
Гонит внутрь, и прочь, во вне,
И велит кружиться мне?
Там в клети — ручной медведь,
Здесь в юрте — ручной пингвин.
Что же, песню им пропеть:
Сжальтесь, звери, я один?
Тут еще — ручной тюлень.
Что ли, с ним поговорить?
Я, мол, видывал сирень,
Я умею нектар пить.
Тоже был, мол, кое-где,
Тоже я не кто-нибудь,
Обратя свой взор — к звезде,
Начинал свой дальний пугь.
А не выгорело, — что ж,
Приходи сюда другой.
Посмотрю я, как пойдешь
По безбрежности морской.
Посмотрю я, как дойдешь
До величья белых льдин,
Как мечта увидит ложь
Ею тканых паутин.
Это Полюс? Может, да.
А быть может, что и нет.
Полюс наш в душе всегда,
В первозданности примет.
Вот примета: Поцелуй.
Вот примета: Вздох — люблю.
Вот примета: Взрывность струй.
Зов русалки: Утоплю.
Вот примета: Долгий взгляд.
Сердце к сердцу. Полюс — здесь.
Ты же шел — всегда назад,
Проходя простор свой весь.
Ты лишь думал, что вперед
Уходил и уходил.
И ушел. В бесцельном. Вот.
В безглагольности светил.
Влюбится чиновник, изгрызанный молью входящих и старый
В какую-то молоденькую худощавую дрянь,
И натвердит ей, бренча гитарой,
Слова простые и запыленные, как герань.
Влюбится профессор, в очках, плешеватый,
Отвыкший от жизни, от сердец, от стихов,
И любовь в старинном переплете цитаты
Поднесет растерявшейся с букетом цветов.
Влюбится поэт и хвастает: выграню
Ваше имя солнцами по лазури я!
— Ну, а если все слова любви заиграны,
Будто вальс «На сопках Манджурии»?
Хочется придумать для любви не слова, а вздох малый,
Нежный, как пушок у лебедя под крылом,
А дураки назовут декадентом, пожалуй.
И футуристом — написавший критический том!
Им ли поверить, что в синий, синий
Дымный день у озера, роняя перья, как белые капли,
Лебедь не по-лебяжьи твердит о любви лебедине,
А на чужом языке (стрекозы или капли).
Когда в петлицу облаков вставлена луна чайная,
Как расскажу словами людскими
Про твои поцелуи необычайные
И про твое невозможное имя?
Вылупляется бабочка июня из зеленого кокона мая,
Через май за полдень любовь не устанет расти,
И вместо прискучившего: Я люблю тебя, дорогая! —
Прокричу: пинь-пинь-пинь-ти-ти-ти!
Это демон, крестя меня миру на муки,
Человечьему сердцу дал лишь людские слова,
Не поймет даже та, которой губ тяну я руки
Мое простое: лз-сз-фиорррр-эй-ва!
Осталось придумывать небывалые созвучья,
Малярной кистью вычерчивать профиль тонкий лица,
И душу, хотящую крика, измучить
Невозможностью крикнуть о любви до конца!
Я как бы под дамокловым мечом.
Тяжелый меч.
Готовый оборваться со слабой нитки
И пронзить насквозь,
Лежи под ним.
Уж грудь обнажена.
Душа обнажена, чтобы одежды,
Чтобы иная крепкая броня
Не помешали острию вонзиться
Туда, где сердце бьется,
Только кожей
Да крепостью ребра защищено.Висит дамоклов меч,
Незримый, непонятный,
Но знаю, что висит.
А я читаю книги, хожу в кино
(О, детская наивность!),
Купаюсь в речке, бегаю на лыжах,
Люблю цветы. И пчел. И звезды в небе.
Люблю…
О, безответственность моя! Висит дамоклов меч.
Ты не считай секунды
(Не трать на это золотых секунд),
Но говори.
Но говори, что знаешь,
Что накопить успел в уме и сердце.
И свет во тьме.
И права не дано
Бездельничать, пока дамоклов меч
Твой огонек, сорвавшись, не погасит.Сорвется меч.
Ведь нитка так тонка.
Сорвется меч.
Но пусть он не во сне
И не в объятьях женщины, не в неге,
Не под веселым праздничным хмельком
Найдет тебя, в живую ткань вонзаясь.Полслова ты успел уже сказать,
И меч летит.
Но все же есть надежда,
Что, если ты уже успел сказать полслова,
Вторая половина не умрет
И люди догадаются о том,
Какой была вторая половина
Последнего,
Неконченного слова,
Разрубленного тягостным мечом.Висит дамоклов меч.
Он каждую секунду
Велит тебе лишь то произносить,
Что нужно обязательно успеть.
Хотя б не все,
Хотя б до половины.
Вот меч летит.
Но из-под острия
Выпархивает легкий огонек
Живого недосказанного слова.И не успеть железному мечу
За ним угнаться.
На кладбище старом пустынном, где я схоронил все надежды,
Где их до меня схоронили мой дед, мой отец, мой брат,
Я стоял под Луной, и далеко серебрились, белели одежды,
Это вышли из гроба надежды, чтобы бросить последний свой взгляд.
На кладбище старом пустынном, качались высокие травы,
Немые, густые, седые, и сердце дрожало в ответ.
О, надежды, надежды, надежды, неужели мертвы навсегда вы?
Неужели теперь вы мне шлете замогильный, прощальный привет?
На кладбище старом пустынном, — услышал ответ я безмолвный, —
Ты сам схоронил нас глубоко, ты сам закопал нас навек.
Мы любили тебя, мы дышали, мы скользили, как легкие волны,
Но твое охладевшее сердце отошло от сияющих рек.
На кладбище старом пустынном, в безвременье ночи осенней,
За нами приходишь ты поздно, отсюда закрыта стезя.
Посмотри, все короче минуты, посмотри, все мгновенней, мгновенней
В истечении Времени брызги, — и продлить нам свиданье нельзя.
На кладбище старом пустынном, с сознанием, полным отравы,
Под мертвой Луною, сияньем, как саваном, был я одет.
И мгновенья ниспали в столетья, и качались высокие травы,
И отчаянье бледно струило свой холодный безжизненный свет.
Портрет Василия Андреевича Жуковского (О. А. Кипренский, 1815)
В этот день дал Бог нам друга
И нам праздник этот день!
Пусть кругом снега и вьюга
И январской ночи тень —
Ты, Вьельгорский, влагой юга
Кубок северный напень!
Все мы выпьем, все мы вскроем
Дно сердец и кубков дно
В честь того, кого запоем
Полюбили мы давно!
Будь наш тост ему отраден,
И от города Петра
Пусть отгрянет в Баден-Баден
Наше русское ура!
Он чудесный дар имеет
Всех нас спаивать кругом:
Душу он душою греет,
Ум чарует он умом
И волшебно слух лелеет
Упоительным стихом.
И под старость, духом юный,
Он все тот же чародей!
Сладкой песнью дышат струны,
И душа полна лучей.
Будь наш тост ему отраден,
И от города Петра
Пусть отгрянет в Баден-Баден
Наше русское ура!
Нас судьбы размежевали,
Брошен он в чужой конец,
Но нас чувства с ним связали,
Но он сердцем нам близнец;
Ни разлуки нет, ни дали
Для сочувственных сердец.
Нежной дружбы тайной силой
И судьбе наперелом
В нас заочно — друг наш милый,
И мы жизнью сердца — в нем.
Будь наш тост ему отраден,
И от города Петра
Пусть отгрянет в Баден-Баден
Наше русское ура!
Тихо-радостной тоскою
В этот час обятый сам,
Может статься, он мечтою
К нам прильнул и внемлет нам
И улыбкой и слезою
Откликается друзьям!
Радость в нем с печалью спорит,
Он и счастлив и грустит,
Нашим песням молча вторит
И друзей благодарит.
Будь наш тост ему отраден,
И от города Петра
Пусть отгрянет в Баден-Баден
Наше русское ура!
Жизнь на празднике природы,
Цвет и зелень на полях,
Неба радужные своды
Рдеют в солнечных лучах,
И текут, красуясь, воды.
Все цветет, благоухает,
Всюду радость разлита;
В сердце пламень проницает,
И волшебная мечта
Дух невольно увлекает.
Вновь родятся упованья,
Вновь душа отворена
Обольстительным желаньям,
И, как легкий призрак сна, —
Проявились вспоминанья.
Где же все, что сердцу льстило?
Чем питалася мечта?
То, что к жизни приманило?
Без чего она пуста,
Как безмолвная могила?
К славе гордое стремленье,
Упованья юных дней,
Жар священный вдохновенья,
Вера полная в людей
И восторгов упоенья? —
Погубил все ранний опыт,
Рано пал на сердце хлад!
Зависти презренный шепот,
Добродетель без наград... —
Но, — откинем тщетный ропот!
Все бессильны укоризны,
Победить судьбу — кто мог?
Утешенье в бурной жизни
Мне да будет — вера, Бог
И любовь к святой отчизне!
Прочь же, грешные роптанья:
Бог — властитель над душой,
Погребу мои страданья —
И, быть может, вновь со мной
Примирятся упованья.
Не погибнет в бурях младость,
Западет во глубь души
Вновь — потерянная радость —
И в нерушимой тиши
Я признаю рока благость.
Прилетай же, наслажденье!
Тяжкий мрак души рассей,
Посели мне в грудь терпенье
И отвагу юных дней!
Начинай перерожденье!
Жизнь на празднике природы,
Цвет и зелень на полях,
Неба радужные своды
Блещут в солнечных лучах
И текут, красуясь, воды.
ПРОХОДЯ ПО ЛАБИРИНТУ
Позабыв о блеске Солнца, в свете призрачных огней,
Проходя по лабиринту бесконечных ступеней,
С каждым шагом холодею, с каждым днем темнее грусть,
Все, что было, все, что будет, знаю, знаю наизусть.
Было много… Сны, надежды, свежесть чувства, чистота,
А теперь душа измята, извращенна и пуста.
Я устал. Весна побле́кла. С Небом порван мой завет.
Тридцать лет моих я прожил. Больше молодости нет.
Я в бесцельности блуждаю, в беспредельности грущу,
И, утратив счет ошибкам, больше Бога не ищу.
Я хотел от сердца к Небу перебросить светлый мост, —
Сердце прокляло созвездья, сердце хочет лучших звезд.
Что же мне еще осталось? С каждым шагом холодеть?
И на все, что просит счастья, с безучастием глядеть?
О, последняя надежда, свет измученной души,
Смерть, услада всех страданий, Смерть, я жду тебя, спеши!
ОНА ПРИДЕТ
Она придет ко мне безмолвная,
Она придет ко мне бесстрастная,
Непостижимой неги полная,
Успокоительно прекрасная.
Она придет как сон таинственный,
Как звук родной во мгле изгнания,
И сладок будет миг единственный
На грани мрака и сознания.
Я буду тихим, буду радостным,
Изведав счастье примирения,
Я буду полон чувством сладостным,
Неизяснимостью забвения.
Безгласно буду я беседовать
С моей душою улетающей,
Безгласно буду проповедовать
О силе жизни созидающей, —
О силе Правды, не скудеющей
За невозбранными пределами,
И над умершим тихо веющей
В последний раз крылами белыми.
Где вы, источники вечной любви, —
Жажда всех видеть счастливыми, —
Клад дорогой, скрытый в нервах, в крови,
В пламенном сердце с порывами?
Где та великая вера в людей,—
В славу всего человечества?
Или хоть в смелую правду друзей,
Шедших страдать за отечество?..
Где та заря, что вставала?— скажи,
Где та душа, что проснулася?..
Или земля,— это скопище лжи, —
В грозные тучи замкнулася?..
Или опять племенная вражда
В каждый народ протеснилася
И, как осенняя с грязью вода,
В сердце мое проточилася…
Или в умы замешался хаос,— Или опять первобытная
Дичь разрастается,— крови и слез
Требует власть ненасытная!?—
Если погаснет священный огонь,—
Что впереди?— тьма бездонная…
Милая! в эту минуту не тронь
Сердце мое омраченное…
Может быть, эта минута пройдет,
Может быть, завтра ж попутная
Звездочка луч свой уронит,— сойдет
В душу хоть радость минутная.
Рад буду встретить я гостью мечту
И принести ей раскаянье
За ненавистную мне слепоту
И за минуту отчаянья…
Где вы, источники вечной любви, —
Жажда всех видеть счастливыми, —
Клад дорогой, скрытый в нервах, в крови,
В пламенном сердце с порывами?
Где та великая вера в людей,—
В славу всего человечества?
Или хоть в смелую правду друзей,
Шедших страдать за отечество?..
Где та заря, что вставала?— скажи,
Где та душа, что проснулася?..
Или земля,— это скопище лжи, —
В грозные тучи замкнулася?..
Или опять племенная вражда
В каждый народ протеснилася
И, как осенняя с грязью вода,
В сердце мое проточилася…
Или в умы замешался хаос,—
Или опять первобытная
Дичь разрастается,— крови и слез
Требует власть ненасытная!?—
Если погаснет священный огонь,—
Что впереди?— тьма бездонная…
Милая! в эту минуту не тронь
Сердце мое омраченное…
Может быть, эта минута пройдет,
Может быть, завтра ж попутная
Звездочка луч свой уронит,— сойдет
В душу хоть радость минутная.
Рад буду встретить я гостью мечту
И принести ей раскаянье
За ненавистную мне слепоту
И за минуту отчаянья…
Будет вечер — тихо и сурово
О военной юности своей
Ты расскажешь комсомольцам новым —
Сыновьям и детям сыновей.
С жадностью засмотрятся ребята
На твое солдатское лицо,
Так же, как и ты смотрел когда-то
На седых буденновских бойцов.
И с прекрасной завистью, с порывом
Тем, которым юные живут,
Назовут они тебя счастливым,
Сотни раз героем назовут.
И, окинув памятью ревнивой
Не часы, а весь поток борьбы,
Ты ответишь:
— Да, я был счастливым.
Я героем в молодости был.
Наша молодость была не длинной,
Покрывалась ранней сединой.
Нашу молодость рвало на минах,
Заливало таллинской водой.
Наша молодость неслась тараном —
Сокрушить германский самолет.
Чтоб огонь ослабить ураганный —
Падала на вражий пулемет.
Прямо сердцем дуло прикрывая,
Падала, чтоб Армия прошла…
Страшная, неистовая, злая —
Вот какая молодость была.
А любовь — любовь зимою адской,
Той зимой, в осаде, на Неве,
Где невесты наши ленинградские
Были не похожи на невест—
Лица их — темней свинцовой пыли,
Руки — тоньше, суше тростника…
Как мы их жалели,
как любили.
Как молились им издалека.
Это их сердца неугасимые
Нам светили в холоде, во мгле.
Не было невест еще любимее,
Не было красивей на земле.
…И под старость, юность вспоминая,
— Возвратись ко мне, — проговорю.—
Возвратись ко мне опять такая,
Я такую трижды повторю.
Повторю со всем страданьем нашим,
С той любовью, с тою сединой,
Яростную, горькую, бесстрашную
Молодость, крещенную войной.
Что могу тебе, Лозовский,
Подарить для именин?
Я, по милости бесовской,
Очень бедный господин!
В стоицизме самом строгом,
Я живу без серебра,
И в шатре моем убогом
Нет богатства и добра,
Кроме сабли и пера.
Жалко споря с гневной службой,
Я ни гений, ни солдат.
И одной твоею дружбой
В доле пагубной богат!
Дружба — неба дар священный,
Рай земного бытия!
Чем же, друг неоцененный,
Заплачу за дружбу я?
Дружбой чистой, неизменной,
Дружбой сердца на обмен:
Плен торжественный за плен!..
Посмотри: невольник страждет
В неприятельских цепях
И напрасно воли жаждет,
Как источника в степях.
Так и я, могучей силой
Предназначенный тебе,
Не могу уже, мой милый,
Перекорствовать судьбе…
Не могу сказать я вольно:
«Ты чужой мне, я не твой!»
Было время - и довольно…
Голос пылкий и живой
Излетел, как бури вой,
Из груди моей суровой…
Ты услышал дивный звук,
Громкий отзыв жизни новой —
И уста и пламень рук,
Будто с детской колыбели,
Навсегда запечатлели
В нас святое имя: друг!
В чем же, в чем теперь желанье
Имениннику души:
Это верное признанье
Глубже в сердце запиши!..
О Киев-град, где с верою святою
Зажглася жизнь в краю у нас родном,
Где светлый крест с Печерскою главою
Горит звездой на небе голубом,
Где стелются зеленой пеленою
Поля твои в раздолье золотом
И Днепр-река, под древними стенами,
Кипит, шумит пенистыми волнами!
Как часто я душой к тебе летаю,
О светлый град, по сердцу мне родной!
Как часто я в мечтах мой взор пленяю
Священною твоею красотой!
У Лаврских стен земное забываю
И над Днепром брожу во тьме ночной:
В очах моих всё русское прямое —
Прекрасное, великое, святое.
Уж месяц встал; Печерская сияет;
Главы ее в волнах реки горят;
Она душе века напоминает;
Небесные там в подземелье спят;
Над нею тень Владимира летает;
Зубцы ее о славе говорят.
Смотрю ли вдаль — везде мечта со мною,
И милою всё дышит стариною.
Там витязи сражались удалые,
Могучие, за родину в полях;
Красою здесь цвели княжны младые,
Стыдливые, в высоких теремах,
И пел Баян им битвы роковые,
И тайный жар таился в их сердцах.
Но полночь бьет, звук меди умирает;
К минувшим дням еще день улетает.
Где ж смелые, которые сражались,
Чей острый меч как молния сверкал?
Где та краса, которой все пленялись,
Чей милый взгляд свободу отнимал?
Где тот певец, чьим пеньем восхищались?
Ах, вещий бог на всё мне отвечал!
И ты один под башнями святыми
Шумишь, о Днепр, волнами вековыми!
Есть страшные ночи, их бог посылает
Карать недостойных и гордых сынов,
В них дух человека скорбит, изнывает,
В цепи́ несловимых, томительных снов.
Загадочней смерти, душнее темницы,
Они надавляют бессильную грудь,
Их очерки бледны, их длинны страницы —
Страшимся понять их, к ним в смысл заглянуть.
А сил не хватает покончить мученья,
Ворочает душу жестокая ночь,
Толпой разбегаются, вьются виденья,
Хохочут и дразнят, и прыгают прочь.
Затронут на сердце все струны живые,
Насилу проснешься, — все тихо во мгле,
И видишь в окошке, как тени ночные
Дозором гуляют по спящей земле.
Стена над кроватью луной серебрится,
И слышишь, как бьется горячая кровь,
Попробую спать я, авось не приснится,
Чудовищный сон тот не выглянет вновь.
Но тщетны надежды, плетутся мученья,
Ворочает душу жестокая ночь,
Толпой разбегаются, вьются виденья,
Хохочут и дразнят, и прыгают прочь.
Но ночь пролетела, восток рассветает,
Рассеялись тени, мрак ночи исчез,
Заря заалела и быстро сметает
Звезду за звездой с просветлевших небес.
Проснешься ты бледный, с померкнувшим взором,
С души расползутся страшилища прочь;
Но будешь ты помнить, как ходят дозором
Виденья по сердцу в жестокую ночь.
Подходит сумрак, в мире все сливая,
Великое и малое, в одно...
И лишь тебе, моя душа живая,
С безмерным миром слиться не дано...
Единая в проклятии дробленья,
Ты в полдень — тень, а в полночь — как звезда,
И вся в огне отдельного томленья
Не ведаешь покоя никогда...
Нам божий мир — как чуждая обитель,
Угрюмый храм из древних мшистых плит,
Где человек, как некий праздный зритель,
На ток вещей тоскующе глядит...
Вечернее зарево меркнет, скудеет,
Ложится туман на поля...
И бедное сердце дрожит, холодеет,
И глухо безмолвна земля...
Ни вздоха о счастье, ни плача о хлебе,
Ни шелеста в темном кусте...
Лишь светлые звезды в синеющем небе
Мерцают, дрожат в высоте...
Меж сердцем усталым и миром безмерным
Распалось дневное звено...
Лишь в памяти, светом случайным, неверным,
С минувшим оно сплетено...
Что было, что будет — все та же дорога,
И пепел и пыль впереди —
Молитва о жизни, алкание Бога
И сумрачный холод в груди...
Вдоль серой дороги, на темных откосах,
Все глухо почило, молчит...
О камень дорожный один лишь мой посох
В безмолвии мира стучит...
Протопи ты мне баньку, хозяюшка,
Раскалю я себя, распалю,
На полоке, у самого краюшка,
Я сомненья в себе истреблю.
Разомлею я до неприличности,
Ковш холодный — и все позади.
И наколка времен культа личности
Засинеет на левой груди.
Протопи ты мне баньку по-белому -
Я от белого свету отвык.
Угорю я, и мне, угорелому,
Пар горячий развяжет язык.
Сколько веры и лесу повалено,
Сколь изведано горя и трасс,
А на левой груди — профиль Сталина,
А на правой — Маринка анфас.
Эх, за веру мою беззаветную
Сколько лет отдыхал я в раю!
Променял я на жизнь беспросветную
Несусветную глупость мою.
Протопи ты мне баньку по-белому -
Я от белого свету отвык.
Угорю я, и мне, угорелому,
Пар горячий развяжет язык.
Вспоминаю, как утречком раненько
Брату крикнуть успел: "Пособи!"
И меня два красивых охранника
Повезли из Сибири в Сибирь.
А потом на карьере ли, в топи ли,
Наглотавшись слезы и сырца,
Ближе к сердцу кололи мы профили
Чтоб он слышал, как рвутся сердца.
Протопи ты мне баньку по-белому -
Я от белого свету отвык.
Угорю я, и мне, угорелому,
Пар горячий развяжет язык.
Ох, знобит от рассказа дотошного,
Пар мне мысли прогнал от ума.
Из тумана холодного прошлого
Окунаюсь в горячий туман.
Застучали мне мысли под темечком,
Получилось — я зря им клеймен,
И хлещу я березовым веничком
По наследию мрачных времен.
Протопи ты мне баньку по-белому -
Я от белого свету отвык.
Угорю я, и мне, угорелому,
Пар горячий развяжет язык.
Естьлиб мог ты видеть, как мучусь я,
Кем наполнен дух мой и мысль моя,
Тыб досады больше не стал терпеть,
О нещастной стал бы ты сам жалеть,
Вечно ах твоей нельзя мне быть,
А время велит любовь открыть;
Злое время минет,
Горести покинет;
Настанет только мне стыд навек,
Взор мой ах напрасно тебя привлек.
Для чего пред очи ты мне предстал,
Для чего любви ты моей искал;
Для чего тогда ты стал быть смущен,
Что тогда ты думал, как стал прельщен;
Безнадежно таешь, забавы нет,
Бесполезный пламень приносит вред,
Ослепленной в страсти;
Ты искал напасти,
В грудь свою, и в сердце вонзивши нож,
Бедную заставишь терпети тож.
Ты бы жил в веселье, других любя,
Яб жила в покое, не знав тебя,
Тыб тогда не слышал слов моих,
Я бы не смущала очей своих,
Ныне бед не видим своих конца,
Хоть и согласим навек сердца;
Что любовью вредно,
Сделала днесь бедно.
Что ты сей любовью себе нашел,
Вечную обоим ты грусть навел?
Коль былаб надежда любить престать,
Яб того дня стала с утехой ждать:
Но и знать сей пламень злосердной рок,
При последнем вздохе назначил срок;
Рви мое ты сердце пленив меня,
Рвися, где ни будешь, и сам стеня,
Очи вы нам дали
Радость и печали,
За игры и смехи всегдашний стон,
Я страдаю смертно равно как и он.
Все кончено! я понял безнадежность
Меня издавна мучившей мечты…
«Все напевы»
Я безнадежность воспевал когда-то,
Мечту любви я пел в последний раз.
Опять душа мучительством объята,
В душе опять свет радости погас.
Что славить мне в предчувствии заката,
В вечеровой, предвозвещенный час?
Ложится тень в предвозвещенный час;
Кровь льется по наклонам, где когда-то
Лазурь сияла. В зареве заката
Мятежная душа, как столько раз,
Горит огнем, который не погас
Под пеплом лет, и трепетом объята.
Пусть тенью синей вся земля объята,
Пусть близок мглы непобедимый час,
Но в сердце свет священный не погас:
Он так же ярко светит, как когда-то,
Когда я, робкий мальчик, в первый раз,
Склонил уста к устам, в лучах заката.
Священны чары рдяного заката,
Священна даль, что пламенем объята.
Я вам молился много, много раз,
Но лишь опять приходит жданный час,
Молюсь я на коленях, как когда-то,
Чтоб нынче луч в миг счастия погас!
Безвестная Царица! Не погас
В душе огонь священный. В час заката
Душа старинным пламенем объята,
Твержу молитву, что сложил когда-то:
«Приди ко мне, хоть и в предсмертный час,
Дай видеть лик твой, хоть единый раз!»
Любви я сердце отдавал не раз,
Но знал, что Ты — в грядущем, и не гас
В душе огонь надежды ни на час.
Теперь, в пыланьи моего заката,
Когда окрестность сумраком объята,
Всё жду Твоей улыбки, как когда-то!
Не разлучай меня с горючей болью,
Не покидай меня, о дума-мука
Над братским горем, над людским бездольем!
Рви сердце мне, о призрак бледнорукий!
Не дай заснуть в убийственном бесстрастьи —
Не отпускай меня, змея-гадюка!
Еще туман моих очей не застит —
Не дай забыться хоть на миг единый
Мечтой о собственном, презренном счастьи,
Пока вокруг рабы сгибают спины
И валятся, ка стебли под косою,
И с колыбели вплоть до домовины
Живут с бедою, точно брат с сестрою.
Покамест жизнь победной колесницей
Проносится, смеясь над нищетою,
Покамест золотая небылица
Для миллионов — топленая хата,
Покамест слезы бороздят нам лица,
Покамест тружеников казематы
Глотают, и отчаявшимся стадом
Мрут с голоду бездомные ребята,
Покамест небо оскорбляет смрадом
Вместилища разврата и обмана,
Покамест идолы с бесстрастным взглядом
Тлетворным ядом отравляют раны
Народные, и на костях народных
Победу торжествуют Тамерланы, —
Не отпускай меня, о ртах голодных
Глухая дума! Лютыми клещами
Сжимай мне сердце, коли лечь на отдых
Задумано! И днями и ночами
Тверди над ухом: «Ты им брат! Люби их!
Трудись для них словами и руками
Без сладких грез, без дум себялюбивых!»
Ответ
Чтоб очаровывать сердца,
Чтоб возбуждать рукоплесканья,
Я слышал, будто для певца
Всего нужнее дарованья.
Путей к Парнасу много есть:
Зевоту можно произвесть
Поэмой длинной, громкой одой,
И в век того не приобресть,
Чего нам не дано природой.
Когда старик Анакреон,
Сын верный неги и прохлады,
Веселый пел амфоров звон
И сердцу памятные взгляды:
Вслед за толпой младых забав,
Богини песней, миновав
Певцов усерднейших Эллады,
Ему внимать исподтишка
С вершины Пинда поспешали
И балагура старика
Венком бессмертья увенчали.
Так своенравно Аполлон
Нам раздает свои награды;
Другому богу Геликон
Отдать хотелось бы с досады!
Напрасно до поту лица
О славе Фофанов хлопочет:
Ему отказан дар певца,
Трудится он, а Феб хохочет.
Меж тем даря веселью дни,
Едва ли Батюшков, Парни
О прихотливой вспоминали,
И что ж? нечаянно они
Ее в Цитере повстречали.
Пленен ли Хлоей, Дафной ты,
Возьми Тибуллову цевницу,
Воспой победы красоты,
Воспой души своей царицу;
Когда же любишь стук мечей,
С высокой музою Омира
Пускай поет вражды царей
Твоя воинственная лира.
Равны все музы красотой,
Несходства их в одной одежде,
Старайся нравиться любой,
Но помолися Фебу прежде.
После тщетных похождений
И бесплодных бранных дел
Храбрый рыцарь к мирной сени
Возвратиться захотел. И пришел он невеселый
На домашнее житье,
Бросил в угол меч тяжелый,
Щит свой, латы и копье. ‘Что? ’ — друзья его спросили.
‘Всё пропало, — говорит, —
Не щадил трудов, усилий
И — увы! — стыдом покрыт, Уподоблен Дон-Кихоту,
А в сраженьях был велик,
Наезжал, рубил с налету —
Только цели не достиг’. ‘За какую ж Дульцинею
Ты сражался? ’ — был вопрос.
‘Всё на свете — прах пред нею, —
Рыцарь гордо произнес. — Свет красавицу такую
Должен чтить. Из дам его
Взял я истину святую
В дамы сердца моего. Чистый вензель этой дамы
На щите моем горел.
Я из боя в бой, упрямый,
За нее стремглав летел. Дело истины — не шутка!
На меня подъяв мечи,
Шли гиганты предрассудка,
Заблужденья силачи, Шли толпой, стеной восстали,
Пред числом — я изнемог,
И безумцы хохотали,
Слыша мой в паденье вздох. Но меня не то смущает,
Что потеряна борьба, —
Нет, мне сердце сокрушает
Человечества судьба’. Рыцарь! Выслушай спокойно:
Сам себя ты осудил.
Острый меч твой непристойно
Делу истины вредил. Ты, герой, в движенье скором
Наступательных шагов,
Сам назойливым напором
Раздражал ее врагов. Меч булатный ей не нужен,
Не нужна ей кровь врага,
Терпеливо безоружен,
Кроток, тих ее слуга. Он не колет, он не рубит, —
Мирно шествуя вперед,
Побеждает тем, что любит,
И смиреньем верх берет.
Стыдись! Ведь от роду тебе уже полвека:
Тебе ли тешиться влюбленною мечтой
И пожилого человека
Достоинство ронять пред гордой красотой?
Ты жалок, ты смешон, отчаянный вздыхатель, —
И — знаешь, что еще? — уж не сердись, приятель:
Ты вор; у юности ты крадешь сердца жар.
Ты — старый арлекин, проказник седовласый,
В лоскутьях нежности дряхлеющий фигляр,
Ты дразнишь молодость предсмертною гримасой. Тогда как в стороне родной
Хлопочут все об истребленье взяток
И всё отрадною блеснуло новизной —
Ты хочешь представлять минувшего остаток,
И там, где общество суровых просит дум
И дел, направленных к гражданскому порядку,
Ты ловишь призраки; сорвавши с сердца взятку,
Молчит подкупленный твой ум.
Когда и юноши, при всем разгаре крови,
В расчеты углубясь, так важно хмурят брови,
Тебе ль свой тусклый взор на милых обращать,
И, селадонствуя среди сердечных вспышек,
С позором поступать в разряд седых мальчишек,
И мадригалами красавиц угощать,
И, в жизни возводя ошибку на ошибку,
Весь век бродить, блуждать, и при его конце
То пресную слезу, то кислую улыбку
Уродливо носить на съеженном лице? Опомнись наконец и силою открытой
Восстань на бред своей любви!
Сам опрокинь его насмешкой ядовитой
И твердою пятой рассудка раздави!
Взглянув прозревшими глазами,
Смой грех с своей души кровавыми слезами
И пред избранницей своей
Предстань не с сладеньким любовных песен томом,
Но всеоружный стань, грянь молнией и громом
И оправдайся перед ней!
‘Я осудил себя, — скажи ей, — пред зерцалом
Суровой истины себя я осудил.
Тебя я чувством запоздалым,
Нелепым чувством оскорбил.
Прости меня! Я сам собой наказан,
Я сам себе пощады не давал!
Узлом, которым я был связан,
Себе я грудь избичевал —
И сердце рву теперь, как ветхий лист бумаги
С кривою жалобой подьячего-сутяги’.
Нежнее и проще
Над нивами дым,
Бьет осень по рощам
Крылом золотым.
Последнее лето
Листву по лугам
Последней монетой
Кидает к ногам.
С полуночи воздух
Кружит звездопад,
И я через звезды
Иду наугад.
Дорога мне прямо
Идти мне вперед,
И заперт упрямо
До срока мой рот.
О, длинные версты,
О них ли тужить,
Живется не просто,
Но надобно жить.
Чтоб песня, чтоб сила,
Гремели года,
Чтоб сердце ходило
Туда и сюда.
Чтоб тело звенело,
Росло от тепла,
Чтоб кровь моя пела,
Светилась, текла.
Чтоб мерить дорогу,
Да так — с угла, —
Нога чтоб ногу
Догнать не могла.
Чтоб, сердцем про милую
Вспомнив в пути,
Песню унылую
Завести,
И, сердце отвесней
Поставив годам,
Вдруг музыку песни
Сломать пополам.
И спето с упорством:
— Довольно ныть,
Живется не просто —
Чудесно жать.
Ходить замой в шубе,
Не верить слезам
И любит не любят —
Гадать по глазам.
Простой ответ
Искать всегда —
Чи да? Чи нет?
Чи нет? Чи да?
За маленьким место
Занять вторым,
Но в знак протеста
Растя большим.
Откинуть прочь
Судьбы рога
И другу помочь
Добить врага.
Так жить,
Чтоб мертвых кидало в дрожь,
Чтоб даже забыть,
Что ты живешь.
И вспомнить про это,
И выпрямить грудь,
Чтоб выдохнуть дето,
Чтоб осень вдохнуть.
Чтоб слышать, как пестро
Лист бьется, шурша:
Живется не просто, —
Но жизнь хороша!
О, Ниппон, о, Ниппон,
О, фарфоровый звон
Из-за дымки морского тумана.
О, Ниппон, о, Ниппон,
Шелком тканый Ниппон,
Золотистый цветок океана.
Ах, весной весь Ниппон
Поголовно влюблен,
И весной, сердцем к сердцу приникши,
Разбредясь по углам,
Все целуются там,
От Микадо – до голого рикши.
Даже бонза седой
За молитвой святой
Всем богам улыбается что-то…
Лишь одна, лишь одна,
Как фонтан холодна,
Госпожа Чио-Сан из Киото.
И шептали, лукаво смеясь, облака:
«Чио-Сан, Чио-Сан, полюби хоть слегка».
И шептали, качаясь на стеблях, цветы:
«Чио-Сан, Чио-Сан, с кем целуешься ты?»
И шептал ей смеющийся ветер морской:
«Чио-Сан, Чио-Сан, где возлюбленный твой?»
И шептало ей юное сердце:
«Ах, как хочется мне завертеться…»
И откликнулась Чио на зов майских дней –
И однажды на пристани вдруг перед ней
Облака, и цветы, и дома, и луна
Закружились в безудержном танце.
Полюбила она, полюбила она
Одного моряка, иностранца.
Он рассеянным взором по Чио скользнул,
Подошел, наклонился к ней низко,
Мимоходом обнял, улыбнулся, кивнул
И уехал домой вСан-Франциско.
И осталась одна
Чио-Сан у окна.
А моряк где-то рыщет по свету…
И весна за весной
Проходили чредой,
А любимого нету и нету.
И шептались, лукаво смеясь, облака:
«Чио-Сан, Чио-Сан, не вернешь моряка».
И шептал ей смеющийся ветер морской:
«Чио-Сан, Чио-Сан, обманул милый твой».
И шептало ей юное сердце:
«Ах, как хочется мне завертеться…»
Но сказала в ответ
Чио-Сан: «Нет, нет, нет,
Не нарушу я данного слова».
И ночною порой с неутертой слезой
Чио-Сан… полюбила другого…
В вечерний час уединенья,
Когда, свободный от трудов,
Ты сердцем жаждешь вдохновенья,
Гармоньи сладостной стихов,
Читай, мечтай — пусть пред тобою
Завеса времени падет,
И ясной длинной чередою
Промчится ряд минувших лет!
Взгляни! — уже могучий гений
Расторгнул хладный мрак могил;
Уже, собрав героев тени,
Тебя их сонмом окружил —
Узнай печать небесной силы
На побледневших их челах.
Ее не сгладил прах могилы,
И тот же пламень в их очах…
Но ты во храме. Вкруг гробницы,
Где милое дитя лежит,
Поют печальные девицы —
И к небу стройный плач летит:
«Зачем она, как майский цвет,
На миг блеснувший красотою,
Оставила так рано свет
И радость унесла с собою!»
Ты слушаешь — и слезы пали
На лист с пылающих ланит,
И чувство тихое печали
Невольно сердце шевелит. —
Блажен, блажен, кто в полдень жизни
И на закате ясных лет,
Как в недрах радостной отчизны,
Еще в фантазии живет.
Кому небесное — родное,
Кто сочетает с сединой
Воображенье молодое
И разум с пламенной душой.
В волшебной чаше наслажденья
Он дна пустого не найдет
И вскликнет, в чувствах упоенья:
«Прекрасному пределов нет!»
(Баллада)
Эми Морлэнд, уроженка знакомого края,
Встретив меня на заветной тропинке моей,
Молвила тихо, глаза пред мной опуская:
— Что вы не женитесь, Идуэрд Грэй?
Сердце свое потеряли вы здесь без возврата! —
Весь побледнев, отвечал я в волнении ей:
— Эми Морлэнд, я любил всей душою когда-то;
Вновь полюбить — может ли Идуэрд Грэй!
Эллэн Эдэйр, невзирая на гнев и угрозы
Строгих родных, отдавала мне сердце свое,
Ныне с зарей проливал я обильные слезы
Там над холмом, где они схоронили ее.
Робко она все таила: и радость и горе,
Робость ее показалась холодностью мне.
Боже! Пока уезжал я в досаде за море —
Эллэн Эдэйр по моей умирала вине.
Горький упрек сорвался у меня в ослепленье,
Горче теперь он в душе отдается моей.
— Вы заслужили, — сказал я, — одно лишь презренье,
Жалкой кокеткой гнушается Идуэрд Грэй! —
Пал я лицом меж высокой зеленой травою,
Камень могильный виднелся, безмолвен и сер.
Долго я плакал, взывая с безумной тоскою:
— Молви хоть слово, о жизнь моя, Эллэн Эдэйр! —
Снова привстав, я достал карандаш. Им водили
Тихо персты и катилась слеза из очей.
«Эллэн Эдэйр», написал я, «легла в той могиле,
Сердце свое схоронил с нею Идуэрд Грэй.»
Пусть же вокруг расцветает любовь молодая,
Сам я живу лишь мечтою о радостном дне,
Дне воскресенья, когда из загробного края
Эллэн Эдэйр возвратится с любовью ко мне.
Слезы мои долго камень надгробный кропили,
Молча поднявшись, побрел я дорогой своей…
Эллэн Эдэйр отдыхает в зеленой могиле,
Сердце свое схоронил с нею Идуэрд Грэй. —
1893 г.
Пастухи— Возникновение этих фигурок
В чистом пространстве небосклона
Для меня более чем странно.
— Струи фонтана
Менее прозрачны, чем их крылья.
— Обратите внимание на изобилие
Пальмовых веток, которые они держат в своих ручках.
-Некоторые из них в туфельках, другие в онучках.
— Смотрите, как сверкают у них перышки.
-Некоторые — толстяки, другие — заморышки.
— Горлышки
Этих созданий трепещут от пения.
— Терпение!
Через минуту мы узнаем кой-какие новости.
-В нашей волости
Была икона с подобными изображениями.
— А я видал у бати книгу,
Где мужичок такой пернатый
Из пальцев сделанную фигу
Казал рукой продолговатой.
— Дурашка! Он благословлял народы.
-И эти тоже ангелочки
Благословляют, сняв порточки,
Земли возвышенные точки.
— Послушайте, они дудят в серебряные дудочки.
— Только что они были там, а теперь туточки.ПениеИз глубин, где полдень ярок,
Где прозрачный воздух жарок,
Мы, подобье малых деток,
Принесли земле подарок.
Мы — подобье малых деток,
Смотрит месяц между веток,
Звезды робкие проснулись,
В небесах пошевельнулись.БыкСмутно в очах,
Мир на плечах.
В землю гляжу,
Тяжко хожу.ПениеБык ты, бык, ночной мыслитель,
Отвори глаза слепые,
Дай в твое проникнуть сердце,
Прочитать страданий книгу!
Дай в твое проникнуть сердце,
Дай твою подумать думу,
Дай твою земную силу
Силой неба опоясать! ПастухиКажется, эти летающие дурни разговаривают с коровами?
— Уже небеса делаются багровыми.
— Скоро вечер. Не будем на них обращать внимания.
— Эй, создания!
Тошно девице ждать мила́ друга,
Сердце, кажется, хочет вырваться;
К нему тайный вздох, к нему страстный взор,
К нему встречу вся лечу мыслями.
Ах! катись скорей, ясно солнышко,
Катись радостью по подне́бесью.
В шатре утреннем народился день;
Красно солнышко полпути прошло;
В высоте своей величается;
Милый друг ко мне не является.
Ах! катись скорей, ясно солнышко,
Катись радостью по подне́бесью.
Вот и красный день ближе к вечеру,
И стада бегут с зелены́х лугов,
И заботы все от людских сердец:
Не бежит тоска от души моей.
Ах! катись скорей, ясно солнышко,
Катись радостью по поднебесью.
Солнце к западу тихо клонится,
Там прохлада ждет его в облаке,
Там погасит оно жар полуденный;
А кто может любовь угасить в груди?
Ах! катись скорей, ясно солнышко,
Катись радостью по поднебесью.
Тени вечера потянулись с гор,
Вкруг чернеет лес…
Голос дал соловей в роще липовой.
Ах, нет, нет! это голос милого.
Ах! катись скорей, ясно солнышко,
Катись радостью по поднебесью.
Тени мирные рощи липовой,
Разделитеся и сомкнитеся!
Примечайте вы друга милого;
Вечер этот мне веселее дня,
Закатися ты, ясно солнышко,
Почивай себе в ложе облачном.
Я сегодня обозлен
На тебя, на мир, на почту,
И на холод, и на то, что
Я в тебя еще влюблен,
На московский телефон:
Почему здесь нету трубки,
Чтоб услышать голос хрупкий,
Прерывается ли он,
Так ли вырвется «Арон»,
И — чего забыть не в силах —
Весь каскад нелепых, милых
Уменьшительных имен?
Для чего пишу все это,
Если нету вот — нема! —
Ни ответа, ни привета,
Ни посылки, ни письма?
Я стою здесь безутешен,
Сохраняя мрачный вид,
Весь гранатами обвешан,
Портупеями обвит.
Я нахмурил брови грозно,
Но дрожу как мелкий лист.
Это выглядит курьезно:
Пулеметчик — пессимист.
Вот начну писать сначала
В гневе, горе и тоске,
Чтобы ты не понимала,
Вдруг — на финском языке.
Если я вернусь влюбленным
(А тебя не разлюбить),
Поступлю я почтальоном,
Чтоб поближе к письмам быть.
Я вгляжусь благоговейно
В почерки различных рук:
Нет ли писем А. Копштейну
От гражданки А. Савчук?
Впрочем, это просто враки,
Это я пишу смеясь.
Пусть без нового вояки
Остается Наркомсвязь,
Пусть мне сердце он не губит
Третий месяц уж подряд,
Пусть меня скорей полюбит
Милый сердцу наркомат.
С тихим ветром, на рассвете,
Свой поклон тебе послал я
И ответ твой перелетный
В час вечерний услыхал я.
Залетел ко мне в каюту
Ветер западный с ответом,
И его я, в час вечерний,
Встретил с лаской и приветом.
Говорил мне ветер нежно:
Спи спокойно, мой родимый!
Сон твой будет безмятежен,
Тихим ангелом хранимый.
Этот ангел смотрит долго
На тебя пытливым взглядом
И с тобою, друг далекий,
Он всегда незримо рядом!
Он с тобой в минуты скорби,
Он с тобой во мгле ненастья,
В думах дня и грезах ночи,
Он с тобою в царстве счастья...
Если добрыми трудами
Ты истекший день отметил
И ко сну отходишь тихо,
Духом благостен и светел,
Если в сердце радость слышишь, —
Знай тогда, мой утомленный:
На тебя глядит с улыбкой
Этот сторож окрыленный!
Если ж ночью молчаливой,
В темный час, когда не спится,
У тебя на сердце грустном
Что-то тяжкое таится,
Если тайные упреки
Повторяет совесть внятно
И тебе твое томленье
Тяжело и непонятно, —
Знай тогда, что в это время,
В сердце сумрак затаенный,—
Это он глядит с укором,
Твой хранитель окрыленный!
У него ль во взоре сила,
У него ли в гневе право,
У него ль в деснице крепость,
У него ли в песне слава...
У него ль одно желанье, —
Чтоб лучам зари огнистой
Каждый вечер предстоял ты
Духом праведный и чистый!
Отец! отец!… таиственное слово!
И чувствую его, и повял я!
Мой лучший другь, хранитель мой от злаго! —
Что мне вес мир!.. отца имею я!
Пусть на меня весь свет вооружится,
Возстанет зависть, хитрость злых сердец,
Пусть на меня коварство ополчится.
От кознеи их спасет меня отец!
Я под его эгидою могучей
Путь бытия спокойно перейду;
Он для меня разгонит с солнца тучи,
В дни скорби в нем отраду я найду.
Терновый путь к селениям эѳира
Усыплет весь цветами он любви,
Спасет меня от искушений мира,
Пыл благородных чувств зажжет в крови.
Мой гордый дух в борьбе с коварным роком
Отец своеи любовю подкрепит,
И в славный путь на грозныи бой с пороком
На брань со злом меня благословит.
И если вдругь, добыча ослепленья, —
Сам руку протяну пороку я, —
То и тогда от бездны искушенья
Он отвлечет, спасет, простит меня!..
Помню вас я дни прекрасные,
Дни младенчества души!
Безмятежные и ясные!
Как вы были хороши!
Я черты для сердца милыя
Сохраню до поздних дней;
Не забуду до могилы я
Ласки матери моей.
На душе храню глубокия
Я черты—дней лучших след;
Живо помню и уроки я
И забавы детских лет!
И слова и наставления
В те безоблачные дни —
Мне святыя впечатления
В сердце врезали они.
Укрепляло время кровную
Связь с отцем моим в тиши —
Он мне жизнь дал, жизнь духовную,
Жизнь и сердца и души.
Он внушил мне чувство, помыслы,
Он любовь мне в сердце влил,
Он с заботливостью Промысла
Дни мои от бед хранил.
Он меня как Провидение
Осенял и защищал,
От беды, от искушения
От страстей оберегал.
Вместо ангела хранителл
В мир послал тебя Творец —
Весь ты образ Вседержителя ,
В мире Бог земной Отец!!..
Отец! отец!.. скажи же чем могу я
За все что сделал ты, благодарить?
Одинм лишь тем, что так тебя люблю я,
Как на земле сильней нельзя любить!
Нет! чувства мне не выразить святаго!
Но целый век твердить все буду я:
Отец! отец!… таинственное слово!…
И понял я, и чувствую тебя !!
Дни купальные –
Венчальные:
Бог сочетается с красной девицей –
Зарей Заряницей.
Оком пламенным в землю глядит!
И земля замирает,
Цветы вырастают,
Деревья кудрявые,
Травы.
Оком пламенным в реки глядит!
И невмочь разгоревшимся водам,
Текут они медом,
Желтым и старым,
По бродам
И ярам.
Оком пламенным в сердце глядит.
Бог Купало,
Любый, травник, лих…
Сердце — ало,
Загорается…
Явись, воплотись,
Жених!..
Чудо совершается –
Купало в Козла воплощается…
В речке воды — желтый мед,
Пьяный мед,
Белый к нам Козел идет,
К нам девицы,
Заряницы,
Поутру жених –
Козел идет,
Круторогий нам
Дары несет.
У него венец
Золотых колец.
С нами Купало великий,
С нами Козел наш, девицы!
Скиньте, сорвите паневы!
Где ты, невеста любовная?
Где ты, Заря Заряница?
Ищет невесту Купало,
Круторогий, кудрявый…
Очами глядит, –
Где ты, Заря Заряница?
Вот она кружится, — девица, девица,
Кружится, кружится, девица, девица.
Ты ль жениха не ждала,
В небе зарею цвела,
Ты ли вино не пила,
Пояс тугой сорвала…
Красная девица
Заря Заряница!
Нашел Козел невесту,
Выбрал девицу любовнее всех.
Возьми ее, возьми ее,
Веди ее на реку,
В меду купать, в меду ласкать,
Купало! Купало!
Люби ее, люби ее,
Веди ее по хмелю;
Неделю пить, допьяна пить,
Купало! Купало!
Целуй ее, целуй ее,
До крови невесту!
Твоя любовь — на теле кровь!
Купало! Купало!
Поверь, мой свет, люблю тебя,
Лишь только то сказать стыжусь;
Ты знаешь сам, что все бранят,
Когда сердца в любви горят.
О свет! когда вина любить,
Невольно сей вине вдаюсь;
Ково мне дух велит любить,
Тому нельзя злодейкой быть:
Ково я етим прогневлю,
Когда кому любовь явлю;
Или уже самой
Нет власти над собой?
О звери! жители лесов,
Вы нас щастливее сто раз;
Вам страха и стыда в том нет,
К чему природа вас влечет,
А мы вам в том не сходствуем,
Гордясь умом безумняй вас,
И сами то себе претим,
Чего всем сердцем мы хотим;
Что мило нам, на что ругать,
И хуля то, на что желать.
Кто будет в свете прав,
Когда так строг устав.
Престань вздыхать и я люблю,
Оставь, оставь свирепство мне,
В тебе живет душа моя,
И верь, что я по смерть твоя:
Ты день и ночь из глаз нейдешь,
Где ты, и мысли в той стране,
Но зря тебя, я вне себя,
По всем местам ищу тебя;
Хожу ли я, или сижу,
Все тайно на тебя гляжу;
Приметь, приметь то сам,
И верь моим глазам.