Геркулес пришел Данаю
Мимоходом навестить:
Я, сказал, тобой пылаю
(Он хотел с ней пошутить).
С важным взором и умильным,
Пламени в лице полна,
Вздумала с героем сильным
Также пошутить она.
Начала с ним разговоры,
Речь за речь и он повел;
Как-то встретились их взоры,
Нечувствительно он сел,
И меж тем как занялися
Так они шутя собой,
Где, откуда ни взялися
Мальчиков крылатых строй:
Вкруг летали, шурмовали,
Над главами их паря,
И, подкравшись тихо, крали
Все вокруг богатыря:
Тот унес, кряхтя, дубину,
Тот сайдак, тот страшный меч;
Стеребили кожу львину
Те с его могущих плеч.
Не могла не улыбнуться
Красота, как шлем сняла:
Не успел он оглянуться —
В шлеме страсть гнездо свила.
1798
То древо, о котором
Теперь уж речь бесплодна,
Светло сияет взорам,
И ширится свободно.
Багряно, златовидно
В пылающей красе,
Любить его не стыдно,
Им в мире живы все.
И будто бы когда-то
Оно запретно было.
Неправда, аромата
В нем животворна сила.
Оно до края Неба,
Оно доходит в Ад.
В дупле есть много хлеба,
На ветках сонм услад.
Края всегда повиты
Душистыми цветами,
В них словно сказки скрыты
С цветистыми строками.
В корнях и мед и млеко,
Двенадцать свежих рек.
И все для человека,
Богатый человек.
Причудливые звери
В стволах выходят, входят,
И дети в светлой вере
Здесь хороводы водят.
И птицы столь всезвучно
Поют среди ветвей,
Что слушать их не скучно
Сто лет и вдвое дней.
Басня
Однажды с посохом и книгою в руке,
Отец Иван плелся нарочито к реке.
Зачем к реке? Затем, чтоб паки
Взглянуть, как ползают в ней раки.
Отца Ивана нрав такой.
Вот, рассуждая сам с собой,
Рейсфедером он в книге той
Чертил различные, хотя зело не метки,
Заметки.
Уставши, сев на берегу реки,
Уснул, а из руки,
Сначала книга, гумиластик,
А там и посох, все на дно.
Как вдруг наверх всплывает головастик,
И с жадностью схватив в мгновение одно,
Как посох, так равно
И гумиластик,
Ну, словом, все, что пастырь упустил,
Такую речь к нему он обратил:
Иерей! не надевать бы рясы,
Коль хочешь, батюшка, ты в праздности сидеть,
Иль в празднословии точить балясы!
Ты денно, нощно должен бдеть,
Тех наставлять, об тех радеть,
Кто догматов не знает веры,
А не сидеть
И не глазеть,
И не храпеть,
Как пономарь, не зная меры.Да идет баснь сия в Москву, Рязань и Питер,
И пусть
Ее твердит почаще наизусть
Богобоязливый пресвитер.
То древо, о котором
Теперь ужь речь безплодна,
Светло сияет взорам,
И ширится свободно.
Багряно, златовидно
В пылающей красе,
Любить его не стыдно,
Им в мире живы все.
И будто бы когда-то
Оно запретно было.
Неправда, аромата
В нем животворна сила.
Оно до края Неба,
Оно доходит в Ад.
В дупле есть много хлеба,
На ветках сонм услад.
Края всегда повиты
Душистыми цветами,
В них словно сказки скрыты
С цветистыми строками.
В корнях и мед и млеко,
Двенадцать свежих рек.
И все для человека,
Богатый человек.
Причудливые звери
В стволах выходят, входят,
И дети в светлой вере
Здесь хороводы водят.
И птицы столь всезвучно
Поют среди ветвей,
Что слушать их не скучно
Сто лет и вдвое дней.
Красной глины беру прекрасный ломоть
и давить начинаю его, и ломать,
плоть его мять, и месить, и молоть…
И когда остановится гончарный круг,
на красной чашке качнется вдруг
желтый бык — отпечаток с моей руки,
серый аист, пьющий из белой реки,
черный нищий, поющий последний стих,
две красотки зеленых, пять рыб голубых…
Царь, а царь, это рыбы раба твоего,
бык раба твоего… Больше нет у него ничего.
Черный нищий, поющий во имя его,
от обид обалдевшего раба твоего.
Царь, а царь, хочешь, будем вдвоем рисковать:
ты башкой рисковать, я тебя рисовать?
Вместе будем с тобою озоровать:
Бога — побоку, бабу — под бок, на кровать?!
Царь, а царь, когда ты устанешь из золота есть,
вели себе чашек моих принесть,
где желтый бык — отпечаток с моей руки,
серый аист, пьющий из белой реки,
черный нищий, поющий последний стих,
две красотки зеленых, пять рыб голубых…
Возле моста, возле речки
Две березки, три овечки.
На селе кричит петух,
У реки сидит пастух.
Возле моста, у реки
Проходили казаки,
Услыхали петуха,
Увидали пастуха.
Есаул навеселе:
«Сколько красных на селе?»
Пастушок ломает прутик,
Головой белесой крутит.
Казаки навеселе:
«Подсчитаем на селе!»
Поскакали… а пастух
Снял порты да в воду — бух!
На селе смеются бабы,
А пастух, задами, — к штабу.
Поспевает, слава богу,
Комиссар кричит тревогу…
Коммунисты к пулеметам,
А казаки-то наметом!
Наступают… отступают…
Пулемет чубы считает!
Насчитал без мала до ста —
Остальные к речке, к мосту.
Кто мостом, а кто и вброд,
…А пастух назад плывет.
Вылезает из реки,
А у моста казаки.
Увидали: «Ты откуда?
Говори… то будет худо!»
Пастушок: «В реке купался,
Мне, кубыть, таймень попался».
Казаки: «Какой таймень?!
Сучий сын… скидай ремень!!»
…Возле моста, возле речки
Две березки, три овечки.
На селе кричит петух…
На ремне висит пастух.
Широка страна моя родная,
Много в ней лесов, полей и рек!
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек.
От Москвы до самых до окраин,
С южных гор до северных морей
Человек проходит, как хозяин
Необъятной Родины своей.
Всюду жизнь и вольно и широко,
Точно Волга полная, течет.
Молодым — везде у нас дорога,
Старикам — везде у нас почет.
Широка страна моя родная,
Много в ней лесов, полей и рек!
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек.
Наши нивы глазом не обшаришь,
Не упомнишь наших городов,
Наше слово гордое «товарищ»
Нам дороже всех красивых слов.
С этим словом мы повсюду дома,
Нет для нас ни черных, ни цветных,
Это слово каждому знакомо,
С ним везде находим мы родных.
Широка страна моя родная,
Много в ней лесов, полей и рек!
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек.
Над страной весенний ветер веет,
С каждым днем все радостнее жить.
И никто на свете не умеет
Лучше нас смеяться и любить.
Но сурово брови мы насупим,
Если враг захочет нас сломать, —
Как невесту. Родину мы любим,
Бережем, как ласковую мать.
Широка страна моя родная,
Много в ней лесов, полей и рек!
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек.
Почто смущаются языки,
Текут вслед буйства своего?
Земные восстают владыки
На бога и Христа его.
Рекли: «Заветы их отрынем,
Железны узы разорвем
И, презря власть их, с выи скинем
Несносный, тяжкий их ярем».
Но их безумству посмеется
Живый на небесах, — речет...
И сонм их страхом потрясется,
Господня ярость их сметет.
Я царь, Сиона обладатель,
Творца я волю возвестил.
«Ты сын мой, — рек ко мне создатель, —
Мой сын! я днесь тебя родил.
Проси: тебе я в поднебесной
Языки дам всех стран земных.
Твой скиптр их упасет железный
И, как скудель, сотрет он их».
И ныне, о цари! внемлите,
И миру судии всему!
Творцу со трепетом служите,
Со страхом радуйтесь ему.
Приймите глас святых заветов,
Да гнев его не воскипит
И вас, средь пагубных советов,
В путях коварных потребит.
Но он блистает уж громами
Во гневе с трона своего.
Блаженны правые сердцами
В надежде твердой на него!
По знакомой дороге назад
Возвращались полки Святослава.
Потрясен был надменный Царьград,
Над героями реяла слава,
Близки были родимой земли
И равнины, и мощные реки…
Но в горах на пути залегли,
Поджидая, коварные греки.
И, шеломы врагов опознав,
По холмам и утесам соседним,
Так дружине сказал Святослав:
«Видно, день — биться боем последним!
Пусть враги нас порубят, побьют,
Пусть обратно добычу отымут, —
Но певцы про нас славу споют,
Ибо мертвые сраму не имут!»
И рубились они до конца,
Полегли до последнего в поле;
Не осталось в живых и певца,
Чтобы спеть о губительной доле.
Сгиб в траве Святослава скелет,
Вихрем выветрен, ливнями вымыт, —
Но поет ему славу поэт,
Ибо мертвые сраму не имут.
В наши грозные, тяжкие дни
Вспомним снова завет Святослава!
Как во тьме путевые огни,
Веку новому — прошлого слава!
Уступает народу народ
Города, и равнины, и реки, —
Только доблесть бессмертно живет,
Ибо храбрые славны вовеки!
Сгорает день, как фимиам,
Тихонько тают облака,
Блестит песок по берегам,
И, обмелев, журчит река.
А где поглубже, слышны в ней
И плеск, и смех, и крик детей.
Одежды сбросив на песок,
Плывут. Им дышится легко;
Удары их проворных ног
Взметают брызги высоко;
И раздаются, как звонки,
По всей реке их голоски.
Порой промчится ветерок,
И, как ребёнок, он шумлив;
Там приподымет он песок,
Там закачает ветви ив,
Что наклонились над рекой…
А после снова тишь и зной.
Прохладой веет наконец,
Склонилось солнце на закат,
И, как сверкающий венец,
Над ним пурпурных тучек ряд.
И вот выходят рыбаки
Отвсюду на берег реки.
Вот мальчик на мели стоит,
И мимо обнажённых ног
Вода шумливая бежит,
Колышет легкий поплавок;
Вот в реку сходит и другой,
И скоро пёстрою толпой
Ребят усеяна река,
И каждый чутко, чутко ждёт
И глаз не сводит с поплавка.
А солнце блещущее льёт
На них лучей косых поток, —
И веет свежий ветерок.
Сияет вечер благостностью кроткой.
Седой тальник. Бугор. И на бугре
Костер, и перевернутая лодка,
И чайник закипает на костре.
От комаров обороняясь дымом, -
Речь русская слышна издалека, -
Здесь на просторе этом нелюдимом
Ночуют три веселых рыбака.
Разложены рыбацкие доспехи,
Плащи, котомки брошены в ковыль,
И воткнутые удочки, как вехи,
И круговая булькает бутыль.
И кажется, опять былое с нами.
Где это мы в вечерний этот час?
Быть может, вновь на Иртыше, на Каме,
Опять на милой Родине сейчас?
Иль эта многоводная река
Былинный Волхов, древняя Ока?
Краса чужбины, горы, степи, реки,
Нам не уйти от Родины навеки,
И как бы вам ни виться, ни блистать,
Мы край родной все будем вспоминать!
Но сладок ваш простор, покой, уют,
Вам наша благодарность за приют!
Была свободна я, ты приходил,
чтобы моей свободе удивиться,
и вот однажды тихо попросил
свободою с тобою поделиться: «Послушай, широко шумит река,
никто ее пути не преграждает,
но у реки есть тоже берега,
без берегов свободы не бывает. Смотри, вот эти две мои руки —
нежна одна рука, сильна другая, -
и бережнее берегов реки
они твою свободу охраняют…» И я дивилась преданным словам,
я твоему дивилась удивлению.
Свободу разделила пополам
и пополам с тобой — сердцебиение. Ушел. Меня оставил в берегах
рекою полноводною катиться.
Ах, как природа берегов строга:
не обойти и не освободиться! Метнусь налево — неприступный лес,
направо — известковые обрывы.,.
Где моя воля, с плеском до небес,
где нежности обещанная сила? За днями дни сухие, как стога,
и месяцы так бесконечно длятся…
Все жду, когда же эти берега
в живые твои руки обратятся. Ну только раз, хотя бы раз приди —
моей неволе, что ли, удивиться!
Ничем со мной не надобно делиться.
От ожидания освободи.
В этот год я встречаю вторую весну,
Возвратясь с недалекого юга,
Где одна завакханилась, мне проблеснув,
И ушел я в приморский свой угол.
В эту зиму вторично вступил я в зиму́,
От разливной реки к ледоставу
Возвратился опять и с восторгом приму
Ту весну, что дана мне по праву.
Здравствуй, северная, мне родная весна,
Целомудренная, чуть скупая!
Уж давно я тебя в совершенстве познал,
Всю черемухой рифм осыпая.
Ежедневно хожу к бело-спящей реке
Измененья следить ледостоя,
Льдины моря, мокреющие вдалеке,
И само это море пустое.
Замечаю, как желтая с мутью вода
С каждым днем накопляется на́ лед.
Жду, чтоб начали льдины друг друга бодать
В час, когда их теченьем развалит.
В реку, в море умчавшую сломанный лед,
Знаю, тотчас войдет лососина,
И когда лососина из моря войдет,
Я реки ни за что не покину.
Отдохнувшая за зиму удочка, ты,
Кто прославлена гибкой и броской,
Чтоб недаром с тобою у речки нам стыть,
Угости меня вешней лосоской!
В рыбацком домике, заложенные
за перекошенный буфет,
как фонд особый козьеножечный
лежат газеты прошлых лет. А там агентов тайных множество,
там — отравители-врачи.
Клопы, ползя по строчкам, ёжатся
и тараканы-усачи. Рыбак вернётся в пору позднюю.
Он хватит кваса полковша
и в чью-то речь, такую грозную,
махру насыплет не спеша. И, сочиняя самокруточку,
невозмутимо деловит,
он речь свернёт в тугую трубочку
и аккуратно послюнит. А что там в ней — ему до лешего! —
и так устал за день-деньской…
Огня каёмочка алеющая
строку съедает за строкой. И рыбаку денёк бы солнечный,
да ветер в парус, да улов.
И жёлтый ноготь с блёсткой сёмужной
сбивает пепел бывших слов. А вечерами над Печорою
горят цигарок огоньки,
и, непогодой удручённые,
сидят и курят рыбаки. И восхваленья, обличения,
статей, стихов забытый хлам,
как будто по предназначению,
восходят дымом к облакам. А где-то снова кто-то мается,
чтоб вышли новости чуть свет,
И в самолётах мчатся матрицы
давно известных всем газет. Ну, а кисетики истёртые
шуршат до самых петухов…
Опять работает история
на самокрутки рыбаков.
За что я родину люблю?
За то ли, что шумят дубы?
Иль потому, что в ней ловлю
Черты и собственной судьбы? Иль попросту, что родился
По эту сторону реки —
И в этой правде тайна вся,
Всем рассужденьям вопреки.И, значит, только оттого
Забыть навеки не смогу
Летучий снег под рождество
И стаю галок на снегу? Но если был бы я рожден
Не у реки, а за рекой —
Ужель душою пригвожден
Я был бы к родине другой? Ну, нет! Родись я даже там,
Где пальмы дальние растут,
Не по судьбе, так по мечтам
Я жил бы здесь! Я был бы тут! Не потому, что здесь поля
Пшеницей кланяются мне.
Не потому, что конопля
Вкруг дуба ходит в полусне, А потому, что только здесь
Для всех племен, народов, рас,
Для всех измученных сердец
Большая правда родилась.И что бы с нею ни стряслось,
Я знаю: вот она, страна,
Которую за дымкой слез
Искала в песнях старина.Твой путь, республика, тяжел.
Но я гляжу в твои глаза:
Какое счастье, что нашел
Тебя я там, где родился!
Говорит нам старина,
Раньше, в радостях игры,
Днепр, Волга, и Двина
Были брат и две сестры.
Беден был отец у них,
Чуть родив, скончалась мать,
Дом был пуст, и дом был тих,
Вот, отправились гулять.
Побродила их мечта,
Походила далеко,
Все хотят найти места,
Чтоб разлиться широко.
Как-то раз среди болот
Ночевать они легли,
Брат уснул, во сне поет,
Сестры встали, потекли.
Сестры были похитрей,
И как длилась темнота,
Взяли в хитрости своей
Все отлогие места.
Брат проснулся поутру,
Серебрится ранний свет,
Кликнул старшую сестру,
Кликнул младшую, их нет.
Рассердился, дрогнул брат,
Шумный ток — как бег врага,
Струи пенные кипят,
Рвут крутые берега.
В буераки мечут гул
Силой гневностей своих,
Вот и Море, он вздохнул,
Он ровней пошел, утих.
В это время две сестры
Разбежались от него,
Были вместе до поры,
Будет розно торжество.
Оттого-то у Днепра
Рукавов, порогов рой,
И быстра его игра
Перед Волгой и Двиной!
В недосягаемом чертоге
Жила Царица красоты,
И с нею были только боги
И легкокрылые мечты.
Озарена святым блаженством,
И безмятежна, и ясна,
Невозмутимым совершенством
Сияла радостно она.
Легко сотканные одежды
Едва касались нежных плеч.
Отрадным веяньем надежды
Приветная звучала речь,
И только лёгкие мечтанья
К ней возносились от земли,
А люди, бренные созданья,
Её достигнуть не могли.
Катилось кроткое светило
Над тихим плеском горних рек,
Дневное ж солнце не всходило
Над миром радостным вовек.
Но злой Дракон, кующий стрелы,
Свою и здесь насытил злость.
Однажды в дивные пределы
Вступил нежданный, странный гость.
Смотрел он дико и сурово,
Одежда вся была в пыли.
Он произнёс земное слово,
Повеял запахом земли,
И пред Царицею смущённой,
Охвачен вихрем злых тревог,
Мольбами страсти исступлённой
Он огласил её чертог.
Смутились радостные боги,
Померкли светлые мечты,
Всё стало призрачно в чертоге
Царицы дивной красоты, —
И в тяжкой муке отвращенья
Вкусила смерть Царица грёз,
И Змей в безумстве злого мщенья
Свой лик пылающий вознёс.
Как зарок от суесловья, как залог
и попытка мою душу уберечь,
в эту книгу входит море — его слог,
его говор, его горечь, его речь.Не спросившись, разрешенья не спросив,
вместе с солнцем, вместе в ветром на паях,
море входит в эту книгу, как курсив,
как случайные пометки на полях.Как пометки — эти дюны, эта даль,
сонных сосен уходящий полукруг…
Море входит в эту книгу, как деталь,
всю картину изменяющая вдруг.Всю картину своим гулом окатив,
незаметно проступая между строк,
море входит в эту книгу, как мотив
бесконечности и судеб и дорог.Бесконечны эти дюны, этот бор,
эти волны, эта темная вода…
Где мы виделись когда-то? Невермор.
Где мы встретимся с тобою? Никогда.Это значит, что бессрочен этот срок.
Это время не беречься, а беречь.
Это северное море между строк,
его говор, его горечь, его речь.Это север, это северные льды,
сосен северных негромкий разговор.
Голос камня, голос ветра и воды,
голос птицы из породы Невермор.
По части кравческой, о царь, мне речь позволь:
И то, чего тебе желаю,
И то, о чем я умоляю,
Не морщась выслушать изволь.
Желаю, наш отец, тебе я аппетита,
Чтоб на день раз хоть пять ты кушал бы досыта,
А там бы спал, да почивал,
Да снова кушать бы вставал,
Вот жить здоровая манера!
С ней к году — за то я, кравчий твой, берусь —
Ты будешь уж не боб, а будешь царь-арбуз!
Отец наш! не бери ты с тех царей примера,
Которые не лакомо едят,
За подданных не спят
И только лишь того и смотрят и глядят,
Чтоб были все у них довольны и счастливы:
Но рассуди премудро сам.
Что за житье с такой заботой пополам;
И, бедным кравчим, нам
Какой тут ждать себе наживы?
Тогда хоть брось все наше ремесло.
Нет, не того бы мне хотелось.
Я всякий день молюсь тепло,
Чтобы тебе, отец, пилось бы лишь да елось,
А дело бы на ум не шло.
В чащах, в болотах огромных,
У оловянной реки,
В срубах мохнатых и темных
Странные есть мужики.
Выйдет такой в бездорожье,
Где разбежался ковыль,
Слушает крики Стрибожьи,
Чуя старинную быль.
С остановившимся взглядом
Здесь проходил печенег…
Сыростью пахнет и гадом
Возле мелеющих рек.
Вот уже он и с котомкой,
Путь оглашая лесной
Песней протяжной, негромкой,
Но озорной, озорной.
Путь этот — светы и мраки,
Посвист, разбойный в полях,
Ссоры, кровавые драки
В страшных, как сны, кабаках.
В гордую нашу столицу
Входит он — Боже, спаси! —
Обворожает царицу
Необозримой Руси
Взглядом, улыбкою детской,
Речью такой озорной, —
И на груди молодецкой
Крест просиял золотой.
Как не погнулись — о, горе! —
Как не покинули мест
Крест на Казанском соборе
И на Исакии крест?
Над потрясенной столицей
Выстрелы, крики, набат;
Город ощерился львицей,
Обороняющей львят.
— «Что ж, православные, жгите
Труп мой на темном мосту,
Пепел по ветру пустите…
Кто защитит сироту?
В диком краю и убогом
Много таких мужиков.
Слышен по вашим дорогам
Радостный гул их шагов».
Как то предвидел Дух и Даниил предрек.
Был век, когда под знаменем Креста
На Западе сбирались ополченья,
И папской власти высилась мечта
И цепи мировой ковала звенья.
Тогда Востоком правила гроза:
Шли полчища и турок и Батыя,
Бежала Русь за реки и в леса,
В неравной брани никла Византия.
И много провлеклось безумных лет,
Смутилось рыцарство под гром орудий,
Отважным взорам вскрылся новый свет,
Над Правдой вдоволь насмеялись люди.
Свершились чудеса недавних дней, —
Для трезвой мысли тем чудней, чем ближе:
И франк в Москве-реке поил коней,
И русский стан раскинулся в Париже.
За диким сном мятущихся веков,
За яркой сменой дерзостных событий,
Яснеет иногда канва основ,
Те белые, натянутые нити.
От вечности намеченный узор
Тогда горит пред исступленным взглядом…
Так! осенив морей и рек простор,
Славянский стяг зареет над Царьградом.
Блажен, кто посетил сей мир
В его минуты роковые.
Тютчев
Н.А. О-ой
Меня, как реку,
Суровая эпоха повернула.
Мне подменили жизнь. В другое русло,
Мимо другого потекла она,
И я своих не знаю берегов.
О, как я много зрелищ пропустила,
И занавес вздымался без меня
И так же падал. Сколько я друзей
Своих ни разу в жизни не встречала,
И сколько очертаний городов
Из глаз моих могли бы вызвать слезы,
А я один на свете город знаю
И ощупью его во сне найду.
И сколько я стихов не написала,
И тайный хор их бродит вкруг меня
И, может быть, еще когда-нибудь
Меня задушит…
Мне ведомы начала и концы,
И жизнь после конца, и что-то,
О чем теперь не надо вспоминать.
И женщина какая-то мое
Единственное место заняла,
Мое законнейшее имя носит,
Оставивши мне кличку, из которой
Я сделала, пожалуй, все, что можно.
Я не в свою, увы, могилу лягу.
Но иногда весенний шалый ветер,
Иль сочетанье слов в случайной книге,
Или улыбка чья-то вдруг потянут
Меня в несостоявшуюся жизнь.
В таком году произошло бы то-то,
А в этом — это: ездить, видеть, думать,
И вспоминать, и в новую любовь
Входить, как в зеркало, с тупым сознаньем
Измены и еще вчера не бывшей
Морщинкой…
…
Но если бы откуда-то взглянула
Я на свою теперешнюю жизнь,
Узнала бы я зависть наконец…
По кремнистому берегу Волги-реки,
Надрываясь, идут бурлаки.
Тяжело им, на каждом шагу устают
И «Дубинушку» тихо поют.
Хоть бы дождь оросил, хоть бы выпала тень
В этот жаркий, безоблачный день! —
Все бы легче народу неволю терпеть,
Все бы легче «Дубинушку» петь.
«Ой, дубинушка, ухнем!» И ухают враз…
Покатилися слезы из глаз.
Истомилася грудь. Лямка режет плечо
Надо «ухать» еще и еще!
…От Самары до Рыбинска песня одна;
Не на радость она создана:
В ней звучит и тоска — похоронный напев,
И бессильный, страдальческий гнев.
Это — праведный гнев на злодейку-судьбу,
Что вступила с народом в борьбу
И велела ему под ярмом, за гроши,
Добывать для других барыши…
«Ну, живее!» — хозяин на барке кричит
И костями на счетах стучит…
…Сосчитай лучше ты, борода-грамотей,
Сколько сложено русских костей
По кремнистому берегу Волги-реки,
Нагружая твои сундуки!
Кто говорит: «Долой войну!»,
Кто восклицает: «Бросим меч!»,
Не любит он свою страну
И речь его — безумца речь.Ведь все мы потом и трудом
Свой созидаем кров и дом,
И тяжко каждому свою
Покинуть пашню и семью.Но непреложно знаем мы,
Что только сильным духом — весть
О мире солнечном, средь тьмы,
Господь позволит произнесть.Затем, что пролитая кровь
За честь и веру, и любовь
В великий и тревожный час
Зовет сражаться властно нас.Друзья! Мы были юны все,
И нас заботливая мать
Любви — божественной красе
Учила верить и внимать.И вот знамен трепещет шелк,
И слово честь, и слово долг
Среди блаженной тишины
Так звонко произнесены.Кто услыхав — остался глух,
Тому презренье — он не наш.
В ком победил крылатый дух,
Достоин славы гордых чаш.Настанет день. И слово «мир»
Звончее будет громких лир,
Торжественнее пенья птиц,
Пышней победных колесниц.Тогда мы скажем: «Вот конец,
Достойный чести и любви.
Вот искупительный венец,
Омытый в пролитой крови!»И бросим меч, и мирный плуг
Уже не выпустим из рук,
На все четыре стороны
Развеяв черный прах войны.
В германской дальней стороне
Увял великий бой.
Идет по выжженной стерне
Солдат передовой.
Лежит, как тяжкое бревно,
Вонючая жара.
Земля устала. Ей давно
Уж отдохнуть пора.И вот на берегу реки
И на краю земли
Присел солдат. И пауки
Попрятались в пыли.
Легла последняя верста,
Солдату снова в путь,
Но тут усталая мечта
Присела отдохнуть, И он увидел, как во сне,
Такую благодать,
Что тем, кто не был на войне,
Вовек не увидать.
Он у ворот. Он здесь. Пора.
Вошел не горячась.
И все мальчишки со двора
Сбегаются встречать.Друзья кричат ему: «Привет!»
И машут из окна.
Глядят на пыльный пистолет,
Глядят на ордена.
Потом он будет целовать
Жену, отца и мать,
Он будет сутки пировать
И трое суток спать.Потом он вычистит поля
От мусора войны.
Поля, обозами пыля,
О ней забыть должны.
Заставит солнце круглый год
Сиять на небесах,
И лед растает от забот
На старых полюсах.Навек покончивши с войной —
И это будет в срок, -
Он перепашет шар земной
И вдоль и поперек.
И вспомнит он, как видел сны
Здесь, у чужой реки,
Как пережил он три войны
Рассудку вопреки.
Журавли, наверно, вы не знаете,
Сколько песен сложено про вас,
Сколько вверх, когда вы пролетаете,
Смотрит затуманившихся глаз!
Из краев болотных и задебренных
Выплывают в небо косяки.
Крики их протяжны и серебряны,
Крылья их медлительно гибки.
Лирика полета их певучего
Нашей книжной лирики сильней.
Пролетают, радуя и мучая,
Просветляя лица у людей.
Годы мне для памяти оставили,
Как стоял я около реки
И, покуда в синем не растаяли,
Журавлей следил из-под руки.
Журавли летели, не синицы,
Чьим порханьем полнится земля…
Сколько лет уж, если спохватиться,
Не видал я в небе журавля!
Словно светлый сон приснился или
Это сказка детская была.
Или просто взяли обступили
Взрослые, серьезные дела.
Окружили книги окончательно,
Праздность мне постыдна и чужда…
Ну, а вы, спрошу я у читателя,
Журавлей вы видели когда?
Чтоб не просто в песне, а воочию,
Там, где травы жухнут у реки,
Чтоб, забыв про мелочное прочее,
Все глядеть на них из-под руки.
Журавли!
Заваленный работою,
Вдалеке от пасмурных полей,
Я живу со странною заботою —
Увидать бы в небе журавлей!
Писали раньше
Ямбом и октавой.
Классическая форма
Умерла.
Но ныне, в век наш
Величавый,
Я вновь ей вздернул
Удила.
Земля далекая!
Чужая сторона!
Грузинские кремнистые дороги.
Вино янтарное
В глаза струит луна,
В глаза глубокие,
Как голубые роги.
Поэты Грузии!
Я ныне вспомнил вас.
Приятный вечер вам,
Хороший, добрый час!
Товарищи по чувствам,
По перу,
Словесных рек кипение
И шорох,
Я вас люблю,
Как шумную Куру,
Люблю в пирах и в разговорах.
Я — северный ваш друг
И брат!
Поэты — все единой крови.
И сам я тоже азиат
В поступках, в помыслах
И слове.
И потому в чужой
Стране
Вы близки
И приятны мне.
Века всё смелют,
Дни пройдут,
Людская речь
В один язык сольется.
Историк, сочиняя труд,
Над нашей рознью улыбнется.
Он скажет:
В пропасти времен
Есть изысканья и приметы…
Дралися сонмища племен,
Зато не ссорились поэты.
Свидетельствует
Вещий знак:
Поэт поэту
Есть кунак.
Самодержавный
Русский гнет
Сжимал все лучшее за горло,
Его мы кончили —
И вот
Свобода крылья распростерла.
И каждый в племени своем,
Своим мотивом и наречьем,
Мы всяк
По-своему поем,
Поддавшись чувствам
Человечьим…
Свершился дивный
Рок судьбы:
Уже мы больше
Не рабы.
Поэты Грузии,
Я ныне вспомнил вас,
Приятный вечер вам,
Хороший, добрый час!..
Товарищи по чувствам,
По перу,
Словесных рек кипение
И шорох,
Я вас люблю,
Как шумную Куру,
Люблю в пирах и в разговорах.
Идет навстречу мне странник,
высок, величав и строг.
— Кто Ты, Божий посланник?
Отвечает Он тихо: «Я — Бог!»
Речь старца что гром призывный,
в руках — золотой ларец,
в ларце том — замок дивный,
в том замке — храм и дворец.
Во дворце — огни да злато,
и двенадцать рыцарей в нем
средь дам, разодетых богато,
сидят за круглым столом.
Поют; под ладные песни
вращается стол и мир,
каждый час светлей и чудесней
их вечный, радостный пир.
Во храме — строги тени;
бледнее мертвецов
склоняют там колени
двенадцать чернецов.
Сам Бог внимает строго
святую их печаль,
в том храме — сердце Бога,
в том храме — святой Грааль!
Речь старца — гром призывный;
вот Он закрыл ларец,
исчезли замок дивный,
храм и дворец.
Сокрылся старец строгий;
один я в тьме ночной,
иду — и две дороги
бегут передо мной.
В деревне никто не сходит с ума.
По темным полям здесь приходит труд.
Вдоль круглых деревьев стоят дома,
в которых живут, рожают и мрут.
В деревне крепче сожми виски.
В каждой деревне растет трава.
В этой деревне сквозь шум реки
на круглых деревьях шумит листва.
Господи, Господи, в деревне светло,
и все, что с ума человека свело,
к нему обратится теперь на ты.
Смотри, у деревьев блестят цветы
(к былому мосты), но ведь здесь паром,
как блещет в твоем мозгу велодром,
умолкшей музыки ровный треск
и прямо в зубы кричит, кричит.
Из мертвой чаши глотает трек,
к лицу поднося деревянный щит.
В деревне никто не сходит с ума.
С белой часовни на склоне холма,
с белой часовни, аляповат и суров,
смотрит в поля Иоанн Богослов.
Спускаясь в деревню, посмотришь вниз —
пылит почтальон-велосипедист,
а ниже шумит река,
паром чернеет издалека,
на поезд успеешь наверняка.
А ты не уедешь, здесь денег нет
в такую жизнь покупать билет.
На всю деревню четыре письма.
В деревне никто не сходит с ума.
В пальто у реки посмотри на цветы,
капли дождя заденут лицо,
падают на воду капли воды
и расходятся, как колесо.
У ворот сосна раскачалася,
Ай, люли, люли, раскачалася;
Белая Дунюшка разыгралася,
Ай, люли, люли, разыгралася,
[Разыгралася, распотешилась,
Ай, люли, люли, распотешилась.]
Как боярский сын на крыльце стоит,
Ай, люли, люли, на крыльце стоит,
На крыльце стоит, Дуне речь говорит,
Ай, люли, люли, Дуне речь говорит.
«Поиграй, Дунюшка, поиграй, белая,
Ай, люли, люли, поиграй, белая.
Я тебя, Дунюшка, к себе возьму,
Ай, люли, люли, к себе возьму».
Белая Дунюшка испугалася,
Ай, люли, люли, испугалася,
Испугалася, встрепенулася,
Ай, люли, люли, встрепенулася.
Как со вечера голова болит,
Ай, люли, люли, голова болит,
Ко полуночи она попа просит;
Ай, люли, люли, попа просит;
Как по утру-то в большой колокол звонят,
Ай, люли, люли, в большой колокол звонят,
Белую Дунюшку хоронить несут,
Ай, люли, люли, хоронить несут,
Боярский сын на крыльце стоит,
Ай, люли, люли, на крыльце стоит,
Прости, Дунюшка, прости, белая,
Ай, люли, люли, прости, белая!
Кто, в проворстве твердый, мог
Собственной рукою,
Отойдя от всех дорог
Быстро взять, в заветный срок,
Звездный папороть-цветок,
Над глухой рекою, —
Перед тем, в глуши лесной,
Многое возникнет,
По-другому глубиной
Глянет весь простор речной,
Для него и зверь лесной
По-иному крикнет.
Тот, кто взять умел в свой срок,
Звездный папороть-цветок,
На лесной дорожке,
На одной из тропок тех,
Где лесной змеится смех,
Где цветут цветы утех,
На лесной дорожке,
Заприметит огоньки,
Что мелькают вдоль реки,
Это светятся царьки
Золотые рожки.
Прямо он туда пойдет,
Где царьки лесные,
Вот, в подземный длинный ход
Царь царьков его ведет,
Вот, вошли в какой-то свод,
Стены расписные.
Ярче утренней зари,
И вечерней краше,
Что захочешь, все бери,
Но другим не говори,
Где резные чаши,
Где таятся янтари,
Где огни не наши.
Кто захочет, веря в стих,
Самоцветностей таких,
Пусть он зря не просит,
А сперва путей земных
Пусть он скуку бросит.
И походит вдоль реки,
Там где звездные цветки,
Близ лесной дорожки,
Что значеньем глубоки,
И придут к нему царьки
Золотые рожки.
Взгляните. Как вьется, резва и пышна,
Прелестница шумного света.
Как носится пламенным вихрем она
По бальным раскатам паркета.
Владычицу мира и мира кумир —
Опасной кокеткой зовет ее мир.
В ней слито блистанье нескромного дня
С заманчивой негою ночи;
Для жадных очей не жалеют огня
Ее огнестрельные очи;
Речь, полная воли, алмазный наряд,
Открытые перси, с кудрей аромат. ‘Кокетка! кокетка! ‘ — И юноша прочь
Летит, поражен метеором;
Не в силах он взора ее превозмочь
Своим полудевственным взором.
Мной, други, пучины огня пройдены:
Я прочь не бегу от блестящей жены. А вот — дева неги: на яхонт очей
Опущены томно ресницы,
Речь льется молитвой, и голос нежней
Пленительных стонов цевницы.
В ней все умиленье, мечта, тишина;
Туманна, эфирна, небесна она. Толпою, толпою мечтателей к ней, —
К задумчивой, бледной, прелестной;
Но я отойду от лазурных очей,
Отпряну от девы небесной.
Однажды мне дан был полезный урок;
Мне в душу залег он, тяжел и глубок. Я знаю обманчив божественный вид;
Страшитесь подлунной богини.
Лик святостью дышит, а демон укрыт
Под легким покровом святыни,
И блещет улыбка на хитрых устах,
Как надпись блаженства на адских дверях.
Глухая ночь сгущает краски,
И поневоле страшно нам.
В такую полночь без опаски
Подходят волки к деревням.Зачем-то совести не спится,
Кому-то хочется помочь.
И болен мозг. И дух томится.
И бесконечно длится ночь.Захлопав шумными крылами,
Петух проснувшийся орет.
Полночный час идет над нами,
Звезда полночная плывет.По всем дворам пропели певни,
Но не разбужена земля.
И снова тихо над деревней,
Темны окрестные поля.Повремени, собравши силы.
Земля вращается в ночи.
Опять глашатай краснокрылый,
Крылом ударив, закричит.И снова все ему ответят
Из-за лесов… Из-за реки…
Но это все еще не третьи,
Еще не третьи петухи.Еще раздолье всем сомненьям,
Еще не просто быть собой.
Еще в печах к сухим поленьям
Не поднесен огонь живой, Чтоб трубы дружно задымились,
Чтобы дымы тянулись ввысь,
Чтоб жар пылал, чтоб щи варились,
Чтоб хлебы добрые пеклись.Еще зари в помине нету,
Еще и звезды не бледней
И утра светлого приметы
Неуловимы для людей.Но скоро станет мрак белесым,
Проступят дальние стога
И солнце, выйдя из-за леса,
Зажжет февральские снега.Но выйдет солнце непременно,
В селе,
Вокруг,
Из-за реки,
По всей предутренней вселенной
Горланят третьи петухи.
Я — моряк, бывал повсюду,
Видел сотни разных рек.
Никогда я врать не буду, —
Не такой я человек!
Да, да, да, да! Я врать не буду, —
Не такой я человек! Как-то раз, я помню, едем
Мы весною по Оке,
И — представьте! — два медведя
Грузят баржу на реке!
Да, да! Представьте: два медведя
Грузят баржу на реке! Или вот еще на Каме —
Я не вру, другие врут! —
Мы нашли в белуге камень
Под названьем изумруд!
Да, да! Нашли в белуге камень
Под названьем изумруд! А на Белой как-то сели
Мы на горку из камней
И не хуже карусели
Провертелись восемь дней!
Да, да! Не хуже карусели
Мы вертелись восемь дней! Я ботинок при купанье
Уронил на Чусовой,
А на Волге, под Казанью,
Я поймал ботинок свой!
Да, да! Представьте — под Казанью
Я поймал ботинок свой! Мастер нужен в каждом деле!
Я на каждой на реке
Сосчитать могу все мели,
Словно пальцы на руке!
Да, да, да, да! Сочту все мели,
Словно пальцы на руке! Я — моряк, бывал повсюду,
Видел сотни разных рек,
Никогда я врать не буду, —
Не такой я человек!
Да, да, да, да! Я врать не буду, —
Не такой я человек!
Подражание Горацию
Белеют от снегов угрюмых гор вершины;
Везде туман и мрак, покрыты реки льдом;
Унылы рощи и долины;
Где кубок золотой? Мы сядем пред огнем.
Как хочет, пусть Зевес вселенной управляет!
Он рек и сотворил. Подвластно все ему;
Он громом, молнией играет;
Послушны бури, вихрь Зевесу одному.
Любимец муз счастлив во все премены года:
Он пользуется тем, что видит пред собой.
Друзья, для нас природа
И в ужасах своих блистает красотой!
Где лиры? Станем петь. Нас Феб соединяет;
Вергилий росских стран присутствием своим
К наукам жар рождает.
Кто с музами живет, утехи вечно с ним!
Вас грации давно украсили венками,
Вам должно петь, друзья! И Дмитрев, Карамзин
Прекрасными стихами
Пленяют, учат нас, а я молчу один!
Нет, нет! И я хочу, как вы, греметь на лире:
Лечу ко славе я, ваш дух во мне горит,
И я известен буду в мире!
О радость, о восторг! И я… и я пиит!