Иней белый, иней чистый,
Где мерцаешь ты сейчас?
Я иду пустыней мглистой,
Весь мой свет — сиянье глаз.
Иней чистый, иней белый,
Поколдуй и погадай,
Дай прийти в твои пределы, —
Снега хочет горностай.
Белый призрак, белый иней,
Дай мне, чарою своей,
Быть звездой в пустыне синей
Над родной страной моей.
Устав брести житейскою пустыней,
Но жизнь любя,
Смотри на мир, как на непрочный иней,
Не верь в себя.
Разлей отраву дерзких отрицаний
На ткань души,
И чувство тождества своих сознаний
Разбить спеши.
Не верь, что тот же самый был ты прежде,
Что и теперь,
Не доверяйся радостной надежде,
Не верь, не верь!
Живи и знай, что ты живёшь мгновеньем,
Всегда иной,
Грядущим тайнам, прежним откровеньям
Равно чужой.
И думы знойные о тайной цели
Все бытия
Умрут, как звон расколотой свирели
На дне ручья.
И вот вся жизнь! Круженье, пенье,
Моря, пустыни, города,
Мелькающее отраженье
Потерянного навсегда.Бушует пламя, трубят трубы,
И кони рыжие летят,
Потом волнующие губы
О счастье, кажется, твердят.И вот опять восторг и горе,
Опять, как прежде, как всегда,
Седою гривой машет море,
Встают пустыни, города.Когда же, наконец, восставши
От сна, я буду снова я, —
Простой индиец, задремавший
В священный вечер у ручья?
И люди будут, как песок.
ПреданиеВ пустынях стоят маяки:
священные, вечные храмы.
Их кто-то поставил упрямый,
там чистые бьют родники.Пустыня прекрасна, как смерть,
прекрасен песок-разрушитель:
заносит иную обитель,
и вот уж обители нет! Но в храме — духовная сила,
она все живое сплотила
для жизни вокруг родника:
оплот в этой бездне песка.Они равносильны пока:
строитель и разрушитель,
песок и живая обитель…
но в мире все больше песка.
Меня качал двухгорбно
Верблюд, корабль пустынь,
Мне было скорбно-скорбно,
Цвела в душе полынь.
Вдали пестрел оазис,
Бездумен был сам ум,
Вдруг небеса порвались,
И взвихрился самум.
Свистело что-то где-то,
Кружился кто-то там;
И кем-то я раздета,
И кто-то льнет к устам…
Чарует черный голос, —
Слабею от борьбы…
Сдаюсь… Но я боролась,
Цепляясь за горбы.
Молиться? — нет святыни…
Я гибну… я в тоске…
Верблюд, корабль пустыни,
Топи меня в песке!
Давно вода в мехах иссякла,
Но, как собака, не умру:
Я в память дивного Геракла
Сперва отдам себя костру.
И пусть, пылая, жалят сучья,
Грозит чернеющий Эреб,
Какое странное созвучье
У двух враждующих судеб!
Он был героем, я — бродягой,
Он — полубог, я — полузверь,
Но с одинаковой отвагой
Стучим мы в замкнутую дверь.
Пред смертью все, Терсит и Гектор,
Равно ничтожны и славны,
Я также выпью сладкий нектар
В полях лазоревой страны…
Из финала пьесы «Дети Солнца»Милый мой идет среди пустыни
В знойном море красного песка…
Знаю я, в дали туманно-синей
Ждет его пустыня и тоска… Солнце, точно чье-то злое око,
Молча смотрит с неба жгучим взглядом…
Я приду и встану с милым рядом —
Трудно ему там и одиноко! Мой милый строен и высок,
А я — красива и легка,
И оба мы, как два цветка,
На красный брошены песок… И вдвоем, объяты жгучим зноем.
Мы пойдем далеко по песку,
И в пустыне мертвой мы зароем
Он — свои мечты… а я — тоску.
Иду по безводной пустыне
Ищу твой сияющий край.
Ты в рубище нищей рабыни
Мой царственный пурпур узнай! Я близко от радостной цели…
Как ясен мой тихий закат!
Звенят полевые свирели,
Звенят колокольчики стад… Ты гонишь овец к водопою —
Как ясен твой тихий закат!
Как сладко под легкой стопою
Цветы полевые шуршат! Ты встанешь к стене водоема,
Моим ожиданьям близка,
Моею душою влекома
В далекие смотришь века… Замучена зноем и пылью,
Тоскою безводных степей,
Так встречусь я с тихой Рахилью
Блаженною смертию моей…
Аллея тонкоствольных зеленых тополей,
Аллея, озаренная малиновой зарей;
А там вдали — подножья отхлынувших морей,
Пески ее встречают зловещей чешуей.
Пустыня золотисто-коричневых песков;
В пустыне око озера — как синий лабрадор,
А там, за сном пустыни, цветения лугов
Кольцом росистой зелени замкнули кругозор.
И пальцы зорь малиновых к земле устремлены;
Звенит по струнам красок их тихая игра,
И взор мой истомила, как причудливые сны,
Болезненная пышность павлиньего пера.
Финляндский ветер с моря дует, —
Пронзительно-холодный норд, —
И зло над парусом колдует,
У шлюпки накреняя борт.
Иду один я над отвесным
Обрывом, видя волн разбег,
Любуясь изрозо-телесным
Песком. Все зелено — и снег!..
Покрыто снегом все подскалье
От самых гор и до песка.
А там, за ним, клокочет далью
Все та же синяя тоска…
Зеленый верх, низ желто-синий,
И промежуток хладно-бел.
Пустыня впитана пустыней:
Быть в море небу дан удел.
В пустыне красной над пророком
Летел архангел Гавриил
И жгучий зной в пути далеком
Смягчал сияньем белых крыл.
И я в пути, и я в пустыне.
И я, не смея отдохнуть,
Как Магомет к святой Медине,
Держу к заветной цели путь.
Но зной не жжет — твоим приветом
Я и доныне осенен:
Мир серебристым, нежным светом
Передо мною напоен.
Адел. Герцык
Перепутал карты я пасьянса,
Ключ иссяк, и русло пусто ныне.
Взор пленен садами Иль-де-Франса,
А душа тоскует по пустыне.
Бродит осень парками Версаля,
Вся закатным заревом обята…
Мне же снятся рыцари Грааля
На скалах суровых Монсальвата.
Мне, Париж, желанна и знакома
Власть забвенья, хмель твоей отравы!
Ах! В душе — пустыня Меганома,
Зной, и камни, и сухие травы…
Над необятною пустыней Океана
С кошницею цветов проносится Весна,
Роняя их на грудь угрюмого титана…
Увы, не для него, веселия полна,
Любовь и счастие несет с собой она!
Иные есть края, где горы и долины,
Иное царство есть, где ждет ее привет…
Трезубец опустив, он смотрит ей вослед…
Разгладились чела глубокие морщины, —
Она ж летит — что сон — вся красота и свет —
Нетерпеливый взор куда-то вдаль вперяя,
И бога мрачного как будто и не зная…
Скала на скале; безмолвие пустыни;
Тоска ветров, и раскаленный сплин.
Высок утес, где посреди картин
Еще видны два образа святыни.
То — демоны в обятиях. Один
Исполнен сил, с осанкою гордыни;
Другой в слезах и с признаком седин.
Внизу стихи, не стертые доныне:
«Добро и зло — два брата и друзья.
Их путь один, их жребий одинаков».
Безмолвен смысл клинообразных знаков.
Звенят порой признанья соловья,
Приходит тигр к подножию утеса;
Скала молчит. Ответам нет вопроса.
Оседлаю коня полудикаго
И помчусь в безпредельную даль:
Не уйду-ли от горя великаго,
Не развею-ль по ветру печаль!
Больно сердцу: как солнце палящее
Жжет в родимой пустыни пески,
Жжет мне сердце желанье томящее,
Рвется грудь от любви и тоски.
Загорается небо безбрежное
Миллионами ярких светил,
Но светлей горит пламя мятежное,
Что в душе я своей затаил.
Кровь горячей волной подымается…
Конь мой! Дальше, в раздолье степей!
Сердце, сердце во мне разрывается
От любви безнадежной моей!
В.Ф. Эрну
Укройся
В пустыне:
Ни зноя,
Ни стужи зимней
Не бойся
Отныне.
О, ток холодный,
Скажи,
Скажи мне —
Куда уносишь?
О брег межи
Пучок
Бесплодный
Колосьев бросишь.
Туда ль, в безмерный
Покой пустынь?
Душа, от скверны, —
Душа — остынь!
И смерти зерна
Покорно
Из сердца вынь.
— А ток холодный
Ковыль уносит.
У ног бесплодный
Пучок
Колосьев бросит…
. . . . . . . . . . . . . . .
Эфир; в эфир —
Эфирная дорога.
И вот —
Зари порфирная стезя
Сечет
Сафир сафирного
Чертога
В пустыне —
Мгла. И ныне
Ставит Бога
Душа моя!
Остынь, —
Страстей рабыня, —
Остынь,
Душа моя!
Струи эфир,
Эфирная пустыня!
Влеки меня.
Сафирная стезя!
— А ток холодный
Ковыль уносит.
У ног бесплодный
Пучок
Колосьев бросит… —
Блаженный мир — зеленый мир
За каждым поворотом.
Багдад ли то или Каир?
Лечу, как пчелы к сотам.
Каир ли то или Багдад?
Нет, то обыкновенный сад,
И голос шепчет: «Кто там?»
Над белоснежною стеной
Слегка качались ветки эти
С изяществом и простотой,
Которых нет на свете.
Как луч, как ветер, как туман
Шел через город караван
В пустыню из пустыни
Для. . . . как на картине
И там я видела орлов
И маленьких баранчуков
У чернокосых матерей
На молодых руках.
Пустыня, грусть в степных просторах.
Синеют тучи. Скоро снег.
Леса на дальних косогорах,
Как желто-красный лисий мех.
Под небом низким, синеватым
Вся эта сумрачная ширь
И пестрота лесов по скатам
Угрюмы, дики как Сибирь.
Я перейду луга и долы,
Где серо-сизый, неживой
Осыпался осинник голый
Лимонной мелкою листвой.
Я поднимусь к лесной сторожке -
И с грустью глянут на меня
Ее подслепые окошки
Под вечер сумрачного дня.
Но я увижу на пороге
Дочь молодую лесника:
Малы ее босые ноги,
Мала корявая рука.
От выреза льняной сорочки
Ее плечо еще круглей,
А под сорочкою — две точки
Стоячих девичьих грудей.
Оседлаю коня полудикого
И помчусь в беспредельную даль:
Не уйду ли от горя великого,
Не развею ль по ветру печаль!
Больно сердцу: как солнце палящее
Жжет в родимой пустыне пески,
Жжет мне сердце желанье томящее,
Рвется грудь от любви и тоски.
Загорается небо безбрежное
Миллионами ярких светил,
Но светлей горит пламя мятежное,
Что в душе я своей затаил.
Кровь горячей волной подымается…
Конь мой! Дальше, в раздолье степей!
Сердце, сердце во мне разрывается
От любви безнадежной моей!
Месяц зеркальный плывет по лазурной пустыне,
Травы степные унизаны влагой вечерней,
Речи отрывистей, сердце опять суеверней,
Длинные тени вдали потонули в ложбине.
В этой ночи, как в желаниях, все беспредельно,
Крылья растут у каких-то воздушных стремлений,
Взял бы тебя и помчался бы так же бесцельно,
Свет унося, покидая неверные тени.
Можно ли, друг мой, томиться в тяжелой кручине?
Как не забыть, хоть на время, язвительных терний?
Травы степные сверкают росою вечерней,
Месяц зеркальный бежит по лазурной пустыне.
Я видел Норвежские фьорды с их жёсткой бездушной красой,
Я видел долину Арагвы, омытую свежей росой,
Исландии берег холодный, и Альп снеговые хребты, —
Люблю я Пустыню, Пустыню, царицу земной красоты.
Моря, и долины, и фьорды, и глыбы тоскующих гор
Лишь краткой окутают лаской, на миг убаюкают взор,
А образ безмолвной Пустыни, царицы земной красоты,
Войдя, не выходит из сердца, навек отравляет мечты.
В молчаньи песков беспредельных я слышу неведомый шум,
Как будто в дали неоглядной встаёт и крути́тся самум,
Встаёт, и бежит, пропадает, — и снова молчанье растёт,
И снова мираж лучезарный обманно узоры плетёт.
И манит куда-то далёко незримая чудная власть,
И мысль поднимается к Небу, чтоб снова бессильно упасть:
Как будто бы Жизнь задрожала, с напрасной мечтой и борьбой,
И Смерть на неё наступила своею тяжёлой стопой.
Нагая степь пустыней веет…
Уж пал зазимок на поля,
И в черных пашнях снег белеет,
Как будто в трауре земля.
Глубоким сном среди лощины
Деревня спит… Ноябрь идет,
Пруд застывает, и с плотины
Листва поблекшая лозины
Уныло сыплется на лед.
Вот день… Но скупо над землею
Сияет солнце; поглядит
Из-за бугра оно зарею
Сквозь сучья черные ракит,
Пригреет кроткими лучами —
И вновь потонет в облаках…
А ветер жидкими тенями
В саду играет под ветвями,
Сухой травой шуршит в кустах…
Мысли поют: «Мы устали… мы стынем…»
Сплю. Но мой дух неспокоен во сне.
Дух мой несется по снежным пустыням
В дальней и жуткой стране.Дух мой с тобою в качанье вагона.
Мысли поют и поют без конца.
Дух мой в России… Ведет Антигона
Знойной пустыней слепца.Дух мой несется, к земле припадая,
Вдоль по дорогам распятой страны.
Тонкими нитями в сердце врастая,
В мире клубятся кровавые сны.Дух мой с тобою уносится… Иней
Стекла вагона заткал, и к окну,
К снежной луне гиацинтово-синей
Вместе с тобою лицом я прильну.Дух мой с тобою в качанье вагона.
Мысли поют и поют без конца…
Горной тропою ведет Антигона
В знойной пустыне слепца…
Коран, VИ
Был Авраам в пустыне темной ночью
И увидал на небесах звезду.
«Вот мой Господь!» — воскликнул он. Но в полночь
Звезда зашла — и свет ее померк.
Был Авраам в пустыне пред рассветом
И восходящий месяц увидал.
«Вот мой Господь!» — воскликнул он. Но месяц
Померк и закатился, как звезда.
Был Авраам в пустыне ранним утром
И руки к солнцу радостно простер.
«Вот мой господь!» — воскликнул он. Но солнце
Свершило день и закатилось в ночь.
Бог правый путь поведал Аврааму.
Как город призрачный в пустыне,
У края бездн возник мой сон.
Не молкнет молний отсвет синий,
Над кручей ясен небосклон.
И пышен город, озаренный:
Чертоги, башни, купола,
И водоемы, и колонны…
Но ждет в бездонной бездне мгла.
И вот уже, как звон надгробный,
Сквозь веки слышится рассвет,
Вот стены — призракам подобны,
И вот на башнях — шпилей нет…
Когда же явь мне в очи глянет,
Я буду сброшен с тех высот,
Весь город тусклой тенью станет
И, рухнув, в пропасть соскользнет.
И алчно примет пасть пучины
За храмом храм, за домом дом…
И вот — лишь две иль три руины
Вещают смутно о былом.
22 августа 1903
Лазурное око
Сквозь мрачно-нависшие тучи…
Ступая глубоко
По снежной пустыне сыпучей,
К загадочной цели
Иду одиноко.
За мной только ели,
Кругом лишь далеко
Раскинулась озера ширь в своем белом уборе,
И вслух тишина говорит мне: нежданное сбудется вскоре.
Лазурное око
Опять потонуло в тумане,
В тоске одинокой
Бледнеет надежда свиданий.
Печальные ели
Темнеют вдали без движенья,
Пустыня без цели,
И путь без стремленья,
И голос все тот же звучит в тишине без укора:
Конец уже близок, нежданное сбудется скоро.
Ты была как оазис в пустыне,
Ты мерцала стыдливой звездой,
Ты Луною зажглась золотой,
И тебе, недоступной богине,
Отдавал я мечту за мечтой.
Я решился в желании смелом
По кремнистой дороге идти
И не медлить нигде на пути,
Ты казалась мне высшим пределом,
За который нельзя перейти.
И потом… О, какое мученье!
К недоступному доступ найден.
Я как жалкий ребенок смущен.
Где любовь, где восторг упоенья?
Все прошло, ускользнуло, как сон.
Я мечты отдавал не богине,
Ты все, ты — земля на земле,
Я один в удушающей мгле.
Я очнулся в бесплодной пустыне,
Я проснулся на жесткой скале.
Когда Божественный бежал людских речей
И празднословной их гордыни,
И голод забывал и жажду многих дней,
Внимая голосу пустыни, Его, взалкавшего, на темя серых скал
Князь мира вынес величавый.
«Вот здесь, у ног твоих, все царства, — он сказал, —
С их обаянием и славой.Признай лишь явное, пади к моим ногам,
Сдержи на миг порыв духовный —
И эту всю красу, всю власть тебе отдам
И покорюсь в борьбе неровной».Но Он ответствовал: «Писанию внемли:
Пред богом господом лишь преклоняй колени!»
И сатана исчез — и ангелы пришли
В пустыне ждать его велений.
Какие слова у дождя? — Никаких.
Он тихо на старую землю ложится,
И вот на земле уж ничто не пылится,
Ничто не болит и не давят долги.
Какие слова у меня? — Тишина.
Немая луна всю пустыню заполнит
И так стережёт эту белую полночь,
Что только тобой эта полночь полна.
Какие слова у тебя? — Красота.
Ты белое платье по миру проносишь
И запахи ливней в ладонях приносишь,
И льёт на пустыни мои доброта.
Какие слова у дорог? — Торжество.
Мы мчимся по ливням, любовь постигая.
И редкие звёзды сквозь тучи мигают,
И капли дрожат на стекле ветровом.
В багряных лучах заходящего дня,
Под небом пустыни — мы были вдвоем.
Король мой уснул на груди у меня.
Уснул он на сердце моем.Лепечет источник: «Приди, подойди!
Водою живою тебя напою», –
— «Король мой уснул у меня на груди, –
Он вверил мне душу свою».Смоковница шепчет, вершину склоня:
«Вот плод мой душистый. Возьми и сорви»
— «Король мой уснул на груди у меня, –
Он дремлет под сенью любви».Спешат караваны: «Беги, уходи!
Несется самум!.. Ты погибнешь в песках».
«Король мой уснул у меня на груди, –
Поверю ли в гибель и страх?»Исчезли миражи, распались как дым,
Вечернее небо горит впереди.
Король мой! Ты нежно, ты свято храним.
Ты дремлешь на верной груди.
В пустыне безбрежного Моря
Я остров нашел голубой,
Где, арфе невидимой вторя,
И ропщет и плачет прибой.
Там есть позабытая вилла,
И, точно видение, в ней
Гадает седая Сибилла,
В мерцаньи неверных огней.
И тот, кто взойдет на ступени,
Пред Вещей преклонится ниц, —
Увидить поблекшие тени
Знакомых исчезнувших лиц.
И кто, преклоняясь, заметит,
Как тускло змеятся огни,
Тот взглядом сильней их засветит, —
И вспомнит погибшие дни.
И жадным впиваяся взором
В черты бестелесных теней,
Внимая беззвучным укорам,
Что бури громовой слышней, —
Он вскрикнет, и кинется страстно
Туда, где былая стезя…
Но тени пройдут безучастно,
И с ними обняться — нельзя.Год написания: без даты
Тонет солнце, рдяным углем тонет
За пустыней сизой. Дремлет, клонит
Головы баранта. Близок час:
Мы проводим солнце, обувь скинем
И свершим под зведным, темным, синим
Милосердым небом свой намаз.
Пастухи пустыни, что мы знаем!
Мы, как сказки детства, вспоминаем
Минареты наших отчих стран.
Разверни же, Вечный, над пустыней
На вечерней тверди темно-синей
Книгу звезд небесных — наш Коран!
И склонив колени, мы закроем
Очи в сладком страхе, и омоем
Лица холодеющим песком,
И возвысим голос, и с мольбою
В прахе разольемся пред тобою,
Как волна на берегу морском.
СОНЕТ.
Как вещий сон волшебника-Халдея,
В моей душе стоит одна мечта.
Пустыня Мира дремлет, холодея,
В Пустыне Мира дремлет Красота.
От снежных гор с высокого хребта
Гигантская восходит орхидея,
Над ней отравой дышит пустота,
И гаснут звезды, в сумраке редея.
Лазурный свод безбрежен и глубок,
Но в глубь его зловеще тусклым взглядом
Глядит — глядит чудовищный цветок,
Взлелеянный желаньем, полный ядом,
И далеко — теснит немой простор
Оплоты Мира, глыбы мертвых гор.
Представь, чиркнув спичкой, тот вечер в пещере,
используй, чтоб холод почувствовать, щели
в полу, чтоб почувствовать голод — посуду,
а что до пустыни, пустыня повсюду.
Представь, чиркнув спичкой, ту полночь в пещере,
огонь, очертанья животных, вещей ли,
и — складкам смешать дав лицо с полотенцем —
Марию, Иосифа, свёрток с Младенцем.
Представь трёх царей, караванов движенье
к пещере; верней, трёх лучей приближенье
к звезде, скрип поклажи, бренчание бо́тал
(Младенец покамест не заработал
на колокол с эхом в сгустившейся сини).
Представь, что Господь в Человеческом Сыне
впервые Себя узнаёт на огромном
впотьмах расстояньи: бездомный в бездомном.
От Ницше — Ты, от Соловьева — Я:
Мы в Штейнере перекрестились оба…
Ты — весь живой звездою бытия
Мерцаешь мне из… кубового гроба.
Свергается стремительно звезда,
Сверкая в ослепительном убранстве: —
За ней в обетованный край, — туда —
Пустынями сорокалетних странствий!
Расплавлены карбункул и сапфир
Над лопнувшей трубою телескопа…
Тысячекрылый, огнекрылый мир!
Под ним — испепеленная Европа!..
Взлетаем над обманами песков,
Блистаем над туманами пустыни…
Антропософия, Владимир Соловьев
И Фридрих Ницше — связаны: отныне…
От Ницше — Ты, от Соловьева — Я;
Отныне будем в космосе безмерном:
Ты — первозванным светом бытия,
Я — белым «Христианом Моргенштерном».