Поэту снился вещий сон:
В небесной высоте летая,
Хор духов светлых
Слышал он...
Лилась, звучала песнь святая,
Чудесным звуком оглашая
Весь лучезарный небосклон.
Христа рожденье славил хор.
К звезде Христовой поднимая
Свой вдохновенный, ясный взор,
Спросил поэт:
- Звезда святая!
Где здесь Христос царит, сияя?
И отвечал небесный хор:
- Не в небесах Христос рожден,
Не только здесь, за облаками,
Живет в любви и в правде Он,
Он на земле страдает с вами...
Земною скорбью и слезами
Христос-Страдалец удручен.
Поверь: средь тех живет Христос,
Кто мог с любовию живою
Стереть хоть каплю братских слез,
Кто жертвовал за всех собою,
Чье сердце пламенем зажглось,
В том сердце и рожден Христос.
Ваш острый профиль, кажется, красив,
И вы, отточенный и вытянутый в шпагу,
Страшны для тех, кто, образ износив,
Свой хладный брод простер ареопагу.
Где ваш резец, скользя, вдавил ребро:
Металлопластика по раскаленной стали.
Вот ваш девиз — и к черту серебро:
Мы все звеним и все звенеть устали.
Отточенный! Вы — с молотом в руке,
Уверенно, рассчитанно и метко,
Эпитет ваш, скользящий по строке, —
Свистящая гиперболой кометка.
Вы «Паузой» закончили урок
Фиксации насыщенных горений,
И каждый взлет под броней крепких строк —
Конспект мечты для ста стихотворений.
Да будет так! Душа о вас зажглась,
И вот черчу карандашом поспешно
И профиль ваш, и ваш (ведь правый?) глаз,
Прищуренный устало и насмешно.
Мы все скользим над некой бездной,
Пока не наступает час…
Вот рок туманный и железный
Похитил лучшего из нас! Блеснули тяжи, и колеса
По гладким рельсам пронеслись,
Да искры — золотые осы
Снопом сияющим взвились.Судьба ль шальная так хотела,
Чтоб в тихий сумеречный час
На полотно упало тело
Поэта — лучшего из нас?.. Или простой, нелепый случай…
Не все ли нам равно — когда
Стих вдохновенный, стих певучий
Уже оборван навсегда! Судьба поэта! Жребий сладкий
Изведать: мудрость, славу, страсть
И с гулкой поездной площадки
На рельсы черные упасть! Нет, знаю я, не случай это
Слепой, без смысла и вины —
Судьба великого поэта, —
Судьба родной его страны.Поля отчизны процветали,
Дыша и славя бытие —
Ее железом растоптали
И кровью залили ее! И поезд, что над славным телом
С тяжелым грохотом прошел,
Сияет перед миром целым
Немой и горестный симвл! Убита плоть! Но дух чудесен,
Еще вольней свободный дух…
Верхарна вдохновенных песен
Навеки не забудет слух.Как бесконечно лучезарна
Вовеки будет жить она,
Страна Альберта и Верхарна,
Великой доблести страна!
Радостно ветер шумит над рекою в соснах и елях,
Птичка какая-то вдруг, близкая, нежно пищит;
Я ж оглянусь на белеющий в зелени дом — и невольно,
В прошлом привычной мечтой, образы вижу людей,
Живших когда-то; меж ними — поэт, хозяин, мечтатель:
Он и гвардейцем служил, он и сатиры писал,
Драмы, элегии; он же и лен обрабатывал славно;
Он же сигарный завод в дедовском доме завел;
Правил лихие пиры, угощая званых — незваных.
В доме, в столовой — его, с дедами рядом — портрет.
Сам же, добрый поэт и старый барин, спокойно
Между родимых гробов спит за церковной стеной.
Радостно ветер шумит над рекою в соснах и елях;
Птичка какая-то вдруг, близкая, нежно пищит.
Не на простых крылах, на мощных я взлечу,
Поэт-пророк, в чистейшие глубины,
Я зависти далек, и больше не хочу
Земного бытия, и города? покину.
Не я, бедняк, рожденный средь утрат,
Исчезну навсегда, и не меня, я знаю,
Кого возлюбленным зовешь ты, Меценат,
Предаст забвенью Стикс, волною покрывая.
Уже бежит, бежит шершавый мой убор
По голеням, и вверх, и тело человечье
Лебяжьим я сменил, и крылья лишь простер,
Весь оперился стан — и руки, и заплечья.
Уж безопасней, чем Икар, Дэдалов сын,
Бросаю звонкий клич над ропщущим Босфором,
Минуя дальний край полунощных равнин,
Гетульские Сирты окидываю взором.
Меня послышит Дак, таящий страх войны
С Марсийским племенем, и дальние Гелоны,
Изучат и узрят Иберии сыны,
Не чуждые стихов, и пьющий воды Роны.
Смолкай, позорный плач! Уйми, о, Меценат,
Все стоны похорон, — печали места нету,
Зане и смерти нет. Пускай же прекратят
Надгробные хвалы, не нужные поэту.
С великим Богачом Поэт затеял суд,
И Зевса умолял он за себя вступиться.
Обоим велено на суд явиться.
Пришли: один и тощ, и худ,
Едва одет, едва обут;
Другой весь в золоте и спесью весь раздут.
«Умилосердися, Олимпа самодержец!
Тучегонитель, громовержец!»
Кричит Поэт: «чем я виновен пред тобой,
Что с юности терплю Фортуны злой гоненье?
Ни ложки, ни угла: и все мое именье
В одном воображенье;
Меж тем, когда соперник мой,
Без выслуг, без ума, равно с твоим кумиром,
В палатах окружен поклонников толпой,
От роскоши и неги заплыл жиром».—
«А это разве ничего,
Что в поздний век твоей достигнут лиры звуки?»
Юпитер отвечал: «А про него
Не только правнуки, не будут помнить внуки.
Не сам ли славу ты в удел себе избрал?
Ему ж в пожизненность я блага мира дал.
Но верь, коль вещи бы он боле понимал,
И если бы с его умом была возможность
Почувствовать свою перед тобой ничтожность,—
Он более б тебя на жребий свой роптал».
Когда-то, когда я носил короткие панталончики,
Был глупым, как сказка, и читал «Вокруг света»,
Я часто задумывался на балкончике
О том, как любят знаменитые поэты.
И потому, что я был маленький чудак,
Мне казалось, что это бывает так: Прекрасный и стройный, он встречается с нею…
У нее меха и длинный
Трен
И когда они проплывают старинной
Аллеей,
Под юбками прячутся рыбки колен.
И проходят они без путей и дороги,
Завистливо встречные смотрят на них,
Он, конечно, влюбленный и строгий,
Ей читает о ней же взволнованный стих… Мне мечталось о любви очень нежной и жгучей.
Ведь другой не бывает. Быть не может. И нет.
Ведь любовь живет меж цветов и созвучий.
Как же может любить не поэт? Мне казались смешны и грубы
Поцелуи, что вокруг звучат.
Как же могут сближаться влажные губы,
Говорившие о капусте полчаса назад? И когда я, воришка, подслушал, как кто-то молился:
«Сохрани меня, боже, от любви поэта!»
Я сначала невероятно удивился,
А потом прорыдал до рассвета.Это небо закатно не моею ли кровью?
Не моей ли слезой полноводится Нил,
Оттого, что впервой с настоящей любовью
Я стихам о любви изменил?!
Ветхозаветная тишина,
Сирой полыни крестик.
Похоронили поэта на
Самом высоком месте.
Так и во гробе ещё — подъём
Он даровал — несущим.
…Стало быть, именно на своём
Месте, ему присущем.
Выше которого только вздох,
Мой из моей неволи.
Выше которого — только Бог!
Бог — и ни вещи боле.
Всечеловека среди высот
Вечных при каждом строе.
Как подобает поэта — под
Небом и над землёю.
После России, где меньше он
Был, чем последний смазчик —
Равным в ряду — всех из ряда вон
Равенства — выходящих.
В гор ряду, в зорь ряду, в гнёзд ряду,
Орльих, по всем утёсам.
На пятьдесят, хоть, восьмом году —
Стал рядовым, был способ!
Уединённый вошедший в круг —
Горе? — Нет, радость в доме!
На́ сорок вёрст высоты вокруг —
Солнечного да кроме
Лунного — ни одного лица,
Ибо соседей — нету.
Место откуплено до конца
Памяти и планеты.
Мой альбом, где страсть сквозит без меры
В каждой мной отточенной строфе,
Дивным покровительством Венеры
Спасся он от ауто-да-фэ.И потом — да славится наука! —
Будет в библиотеке стоять
Вашего расчетливого внука
В год две тысячи и двадцать пять.Но американец длинноносый
Променяет Фриско на Тамбов,
Сердцем вспомнив русские березы,
Звон малиновый колоколов.Гостем явит он себя достойным
И, узнав, что был такой поэт
Мой (и Ваш) альбом с письмом пристойным
Он отправит в университет.Мой биограф будет очень счастлив,
Будет удивляться два часа,
Как осел, перед которым в ясли
Свежего насыпали овса.Вот и монография готова,
Фолиант почтенной толщины:
«О любви несчастной Гумилева
В год четвертый мировой войны».И когда тогдашние Лигейи,
С взорами, где ангелы живут,
Со щеками лепестка свежее,
Прочитают сей почтенный труд, Каждая подумает уныло,
Легкого презренья не тая:
« Я б американца не любила,
А любила бы поэта я».
Когда с тобой сроднилось вдохновенье,
И сильно им твоя трепещет грудь,
И видишь ты свое предназначенье,
И знаешь свой благословенный путь;
Когда тебе на подвиг всё готово,
В чем на земле небесный явен дар,
Могучей мысли свет и жар
И огнедышащее слово:
Иди ты в мир — да слышит он пророка,
Но в мире будь величествен и свят:
Не лобызай сахарных уст порока
И не проси и не бери наград.
Приветно ли сияет багряница?
Ужасен ли венчанный произвол?
Невинен будь, как голубица,
Смел и отважен, как орел!
И стройные, и сладостные звуки
Поднимутся с гремящих струн твоих;
В тех звуках раб свои забудет муки,
И царь Саул заслушается их;
И жизнию торжественно-высокой
Ты процветешь — и будет век светло
Твое открытое чело
И зорко пламенное око!
Но если ты похвал и наслаждений
Исполнился желанием земным, -
Не собирай богатых приношений
На жертвенник пред господом твоим:
Он на тебя немилосердно взглянет,
Не примет жертв лукавых; дым и гром
Размечут их — и жрец отпрянет,
Дрожащий страхом и стыдом!
Не верили, считали — бредни,
Но узнавали от двоих,
Троих, от всех. Равнялись в строку
Остановившегося срока
Дома чиновниц и купчих,
Дворы, деревья, и на них
Грачи, в чаду от солнцепека
Разгоряченно на грачих
Кричавшие, чтоб дуры впредь не
Совались в грех, да будь он лих.
Лишь бы на лицах влажный сдвиг,
Как в складках порванного бредня.Был день, безвредный день, безвредней
Десятка прежних дней твоих.
Толпились, выстроясь в передней,
Как выстрел выстроил бы их.Как, сплющив, выплеснул из стока б
Лещей и щуку минный вспых
Шутих, заложенных в осоку,
Как вздох пластов нехолостых.Ты спал, постлав постель на сплетне,
Спал и, оттрепетав, был тих, -
Красивый, двадцатидвухлетний.
Как предсказал твой тетраптих.Ты спал, прижав к подушке щеку,
Спал, — со всех ног, со всех лодыг
Врезаясь вновь и вновь с наскоку
В разряд преданий молодых.
Ты в них врезался тем заметней,
Что их одним прыжком достиг.
Твой выстрел был подобен Этне
В предгорьи трусов и трусих.
Не говори, что жизнь ничтожна.
Нет, после бурь и непогод,
Борьбы суровой и тревожной,
И цвет, и плод она дает.
Не вечны все твои печали.
В тебе самом источник сил.
Взгляни кругом: не для тебя ли
Весь мир святилища раскрыл.
Кудряв и зелен лес дремучий,
Листы зарей освещены,
Огнем охваченные тучи
В стекле реки отражены.
Покрыт цветами скат кургана.
Взойдя и став на вышине, —
Какой простор! Сквозь сеть тумана
Село чуть видно в стороне.
Звенит и льется птички голос,
Узнай, о чем она поет;
Пойми, что шепчет спелый колос
И что за речи ключ ведет?
Вот царство жизни и свободы!
Здесь всюду блеск! здесь вечный пир!
Пойми живой язык природы —
И скажешь ты: прекрасен мир!
Ветер забирается в окошко,
Шелестит стихами на столе.
Луч от солнца светлую дорожку
Уронил на карточку в стекле.
Освещаются глаза живые,
Смуглое скуластое лицо.
Волосы волнистые, густые
Охватили лоб в полукольцо.
Пушкин смотрит долго и серьезно,
Будто бы обдумывая стих,
В небеса, прозрачные, как воздух,
На деревья в листьях молодых.
В небесах ведет пилот спокойный
Весело гудящий самолет.
У деревьев
С девушкою стройной
Парень загляделся на полет.
Дальше, за высокими домами,
Улица широкая идет,
Где со звоном красные трамваи,
Стеклами сверкая, мчат вперед.
И, совсем не поднимая пыли,
Вереницами — вперед-назад —
Быстроходные автомобили
По асфальту серому скользят.
Шагом сотрясая мостовую,
С песнею бойцы идут в строю.
Пушкин горд и рад за боевую,
За большую Родину свою…
— Сто лет, как умер я, но, право, не жалею,
Что пребываю век в загробной мгле,
Что не живу с Наташею своею
На помешавшейся Земле!
Но и тогда-то, в дни моей эпохи,
Не так уж сладко было нам
Переносить вражду и срам
И получать за песни крохи.
Ведь та же чернь, которая сейчас
Так чтит «национального поэта»,
Его сживала всячески со света,
Пока он вынужденно не угас…
Но что за этот век произошло —
Настолько горестно и тяжело,
Настолько безнадежно и убого,
Что всей душой благодарю я Бога,
Убравшего меня в мой час с Земли,
Где столько мерзостного запустенья,
Что — оживи мы, трупы, на мгновенье —
Мы и его прожить бы не могли!..
Дивиться надо: как же ты живешь?
Перед твоим терпеньем преклоняться
И царственного уважать паяца,
Свет правды льющего в сплошную ложь.
Не унывай! Терпи! Уделом это
Спокон веков недюжинных людей.
Вернись домой: не дело для поэта
Годами быть без родины своей!
А. А. О.И новый год и альбом новый!
А что еще милей — владелица его!
Какой предмет прелестный для того,
Кто, музами любим, с душой, всегда готовой
На впечатления прекрасного всего,
Их так легко изображает!
Кто, записной поэт, гармонией стихов
Красавиц нежит слух, и звуком сладких слов
Так сердцу сладостно ласкает!
Я, отставной поэт, Парнасский инвалид,
Служитель истины суровой,
Что новое могу вписать в ваш альбом новый?
Что вы полны приятностей Харит? —
Не новость: зеркало вам то же говорит.
Что милы вы, умны? — Но и в чертогах царских,
И в теремах боярских,
Где вы блистаете умом и красотой,
То ж самое жужжит гостей веселый рой.Итак, и в истинах, нисколько вам не льстивых,
Я упрежден; все слышали вы их
И, может быть, из уст любезников младых,
И более меня красноречивых.
Остались мне для вас желания одни;
Но верьте, искренны и пламенны они:
Цветите вы, как роза молодая
Под небом голубым безоблачного мая;
Неувядаемой и в самых поздных днях
Душевной красотой пленяйте взоры света;
И хоть забудете вы о моих стихах,
Но помните меня, вас часто на руках
Носившего поэта.
Он, сам себя сравнивший с конским глазом,
Косится, смотрит, видит, узнает,
И вот уже расплавленным алмазом
Сияют лужи, изнывает лед.
В лиловой мгле покоятся задворки,
Платформы, бревна, листья, облака.
Свист паровоза, хруст арбузной корки,
В душистой лайке робкая рука.
Звенит, гремит, скрежещет, бьет прибоем
И вдруг притихнет, — это значит, он
Пугливо пробирается по хвоям,
Чтоб не спугнуть пространства чуткий сон.
И это значит, он считает зерна
В пустых колосьях, это значит, он
К плите дарьяльской, проклятой и черной,
Опять пришел с каких-то похорон.
И снова жжет московская истома,
Звенит вдали смертельный бубенец…
Кто заблудился в двух шагах от дома,
Где снег по пояс и всему конец?
За то, что дым сравнил с Лаокооном,
Кладбищенский воспел чертополох,
За то, что мир наполнил новым звоном
В пространстве новом отраженных строф—
Он награжден каким-то вечным детством,
Той щедростью и зоркостью светил,
И вся земля была его наследством,
А он ее со всеми разделил.
Тебе — бесценный, милый друг —
Я посвящаю свой досуг!
Но признаюсь: в нем ум твой строгий
Найдет ошибок много, много;
Здесь каждый стих — чай, грешный бред;
Зато — я сам собой поэт!..
Итак!.. Щади ты недостатки,
Заметь, что требует поправки,
Когда б мне время, должность, чин!
Когда б, примерно, господин
Я был такой… чтоб только с трубкой
Сидеть беспечно и дремать;
Пить кофе, водку, есть и спать, —
Тогда?.. Поверь, мой друг… не шуткой
Я б вышел в люди, в свет.
Быть может, был бы я поэт,
Быть может, гений… но довольно —
Смолчу покамест, только, друг,
Жить в неизвестности мне больно,
Я чувствую, какой-то дух
Владеет мною не напрасно.
Недаром я люблю так сладострастно
Уединенье и мечты.
Нет, ты фигляр, а не певец,
Когда за личные страданья
Ждешь от толпы рукоплесканья,
Как милостыни ждет слепец;
Когда личиной скорби ложной
Ты привлекаешь чуждый взгляд
С бесстыдством женщины ничтожной,
Доставшей платье напрокат.
Нет, ты презрения достоин
За то, что дерзостный порок
Ты не казнил как чести воин,
Глашатай правды и пророк!
Ты пренебрег свой путь свободный,
К добру любовию согрет,
Не так бы плакал всенародно
От скорби истинный поэт!
Ты позабыл, что увядает
Наш ум в бездействии пустом,
Что истина в наш век страдает,
Порок увенчан торжеством;
Что мы, как дети, не развили
В себе возвышенных идей
И что позором заклеймили
Себя, как граждан и людей,
Что нет в нас сил для возрожденья,
Что мы бесчувственно влачим
Оковы зла и униженья
И разорвать их не хотим…
Об этом плачь в тиши глубокой,
Тогда народ тебя поймет
И, может быть, к мечте высокой
Его укор твой приведет.
Чердачный дворец мой, дворцовый чердак!
Взойдите. Гора рукописных бумаг…
Так. — Руку! — Держите направо, —
Здесь лужа от крыши дырявой.
Теперь полюбуйтесь, воссев на сундук,
Какую мне Фландрию вывел паук.
Не слушайте толков досужих,
Что женщина — может без кружев!
Ну-с, перечень наших чердачных чудес:
Здесь нас посещают и ангел, и бес,
И тот, кто обоих превыше.
Недолго ведь с неба — на крышу!
Вам дети мои — два чердачных царька,
С весёлою музой моею, — пока
Вам призрачный ужин согрею, —
Покажут мою эмпирею.
— А что с Вами будет, как выйдут дрова?
— Дрова? Но на то у поэта — слова
Всегда — огневые — в запасе!
Нам нынешний год не опасен…
От века поэтовы корки черствы,
И дела нам нету до красной Москвы!
Глядите: от края — до края —
Вот наша Москва — голубая!
А если уж слишком поэта доймёт
Московский, чумной, девятнадцатый год, —
Что ж, — мы проживём и без хлеба!
Недолго ведь с крыши — на небо.
Запад, Норд и Юг в крушенье,
Троны, царства в разрушенье,
На Восток укройся дальный,
Воздух пить патриархальный!..
В играх, песнях, пированье
Обнови существованье!..
Там проникну, в сокровенных,
До истоков потаенных
Первородных поколений,
Гласу Божиих велений
Непосредственно внимавших
И ума не надрывавших!..
Память праотцев святивших,
Иноземию претивших, —
Где во всем хранилась мера,
Мысль — тесна, пространна — Вера,
Слово — в силе и почтенье,
Как живое откровенье!..
То у пастырей под кущей,
То в оазиси цветущей
С караваном отдохну я,
Ароматами торгуя:
Из пустыни в поселенья
Исслежу все направленья.
Песни Гафица святые
Усладят стези крутые:
Их Вожатый голосистый,
Распевая в тверди чистой,
В позднем небе звезды будит
И шаги верблюдов нудит.
То упьюся в банях ленью,
Верен Гафица ученью:
Дева-друг фату бросает,
Амвру с кудрей отрясает, —
И поэта сладкопевность
В девах райских будит ревность!..
И сие высокомерье
Не вменяйте в суеверье;
Знайте: все слова Поэта
Легким роем, жадным света,
У дверей стучатся Рая,
Дар бессмертья вымоляя!..
На Надеждинской улице
Жил один
Издатель стихов
По прозванию
Господин
Блох.
Всем хорош —
Лишь одним
Он был плох:
Фронтисписы очень любил
Блох.
Фронтиспис его и сгубил,
Ох!
Труден издателя путь и тернист,
А тут еще титул, шмуцтитул и титульный лист.
Лист за листом и книгу за книгою Блох посылает
в печать,
Выпустил сотню и стал он безумно скучать.
Добужинский и Радлов не радуют взора его,
На Митрохина смотрит, и сердце как камень мертво.
И сказал ему Дьявол, когда он ложился в постель:
— Яков Ноевич! Ведь есть еще Врубель, Веласкез,
Серов, Рафаэль…
Всю Ночь
Блох
Плохо спал,
Всю ночь
Блох
Фронтисписы рвал.
Утром рано
Звонит в телефон —
На обед сзывает поэтов он.
И когда пришел
За поэтом поэт,
И когда собрались они на обед,
Поднял Блох руку одну —
Нож вонзил в грудь Кузмину,
Дал Мандельштаму яда стакан —
Выпил поэт и упал на диван.
Дорого продал жизнь Гумилев.
Умер, не пикнув, Жорж Иванов.
И когда всех поэтов прикончил Блох,
Из груди его вырвался радостный вздох:
Теперь я исполнил мечту мою —
Книгоиздательство открою в раю:
Там Врубель, Серов, Рембрандт и Бердслей, —
Никто не посмеет соперничать с фирмой моей!
Прозрачных пальцев нервное сплетенье,
Крутой излом бровей, усталость век,
И голос — тихий, как сердцебиенье, —
Такой ты мне запомнилась навек.Была красивой — не была счастливой,
Бесстрашная — застенчивой была…
Политехнический. Оваций взрывы.
Студенчества растрепанные гривы.
Поэты на эстраде, у стола.Ну, Вероника, сядь с ведущим рядом,
Не грех покрасоваться на виду!
Но ты с досадой морщишься: «Не надо!
Я лучше сзади, во втором ряду».Вот так всегда: ты не рвалась стать «первой»,
Дешевой славы не искала, нет,
Поскольку каждой жилкой, каждым нервом
Была ты божьей милостью поэт.БЫЛА! Трагичней не придумать слова,
В нем безнадежность и тоска слились.
Была. Сидела рядышком… И снова
Я всматриваюсь в темноту кулис.Быть может, ты всего лишь запоздала
И вот сейчас, на цыпочках, войдешь,
Чтоб, зашептавшись и привстав, из зала
Тебе заулыбалась молодежь… С самой собой играть бесцельно в прятки,
С детсада я не верю в чудеса:
Да, ты ушла. Со смерти взятки гладки.
Звучат других поэтов голоса.Иные голосистей. Правда это.
Но только утверждаю я одно:
И самому горластому поэту
Твой голос заглушить не суждено,
Твой голос — тихий, как сердцебиенье.
В нем чувствуется школа поколенья,
Науку скромности прошедших на войне —
Тех, кто свою «карьеру» начинали
В сырой землянке — не в концертном зале,
И не в огне реклам — в другом огне…
И снова протестует все во мне:
Ты горстка пепла? К черту эту мысль!
БЫЛА? Такого не приемлю слова!
И вновь я в ожидании, и снова
Мой взгляд прикован к темноте кулис…
Я изменял и многому и многим,
Я покидал в час битвы знамена,
Но день за днем твоим веленьям строгим
Душа была верна.
Заслышав зов, ласкательный и властный,
Я труд бросал, вставал с одра, больной,
Я отрывал уста от ласки страстной,
Чтоб снова быть с тобой.
В тиши нолей, под нежный шепот нивы,
Овеян тенью тучек золотых,
Я каждый трепет, каждый вздох счастливый
Вместить стремился в стих.
Во тьме желаний, в муке сладострастья,
Вверяя жизнь безумью и судьбе,
Я помнил, помнил, что вдыхаю счастье,
Чтоб рассказать тебе!
Когда стояла смерть, в одежде черной,
У ложа той, с кем слиты все мечты,
Сквозь скорбь и ужас я ловил упорно
Все миги, все черты.
Измучен долгим искусом страданий,
Лаская пальцами тугой курок,
Я счастлив был, что из своих признаний
Тебе сплету венок.
Не знаю, жить мне много или мало,
Иду я к свету иль во мрак ночной, —
Душа тебе быть верной не устала,
Тебе, тебе одной!
Procul este, profani.*
Поэт по лире вдохновенной
Рукой рассеянной бряцал.
Он пел — а хладный и надменный
Кругом народ непосвященный
Ему бессмысленно внимал.
И толковала чернь тупая:
«Зачем так звучно он поет?
Напрасно ухо поражая,
К какой он цели нас ведет?
О чем бренчит? чему нас учит?
Зачем сердца волнует, мучит,
Как своенравный чародей?
Как ветер, песнь его свободна,
Зато как ветер и бесплодна:
Какая польза нам от ней?»
Поэт.
Молчи, бессмысленный народ,
Поденщик, раб нужды, забот!
Несносен мне твой ропот дерзкий,
Ты червь земли, не сын небес;
Тебе бы пользы все — на вес
Кумир ты ценишь Бельведерский.
Ты пользы, пользы в нем не зришь.
Но мрамор сей ведь бог!.. так что же?
Печной горшок тебе дороже:
Ты пищу в нем себе варишь.
Чернь.
Нет, если ты небес избранник,
Свой дар, божественный посланник,
Во благо нам употребляй:
Сердца собратьев исправляй.
Мы малодушны, мы коварны,
Бесстыдны, злы, неблагодарны;
Мы сердцем хладные скопцы,
Клеветники, рабы, глупцы;
Гнездятся клубом в нас пороки.
Ты можешь, ближнего любя,
Давать нам смелые уроки,
А мы послушаем тебя.
Поэт.
Подите прочь — какое дело
Поэту мирному до вас!
В разврате каменейте смело,
Не оживит вас лиры глас!
Душе противны вы, как гробы.
Для вашей глупости и злобы
Имели вы до сей поры
Бичи, темницы, топоры; —
Довольно с вас, рабов безумных!
Во градах ваших с улиц шумных
Сметают сор, — полезный труд! —
Но, позабыв свое служенье,
Алтарь и жертвоприношенье,
Жрецы ль у вас метлу берут?
Не для житейского волненья,
Не для корысти, не для битв,
Мы рождены для вдохновенья,
Для звуков сладких и молитв.
* Procul este, profani (лат.) — Прочь, непосвященные.
Дня нет уж… За крыльями Ночи
Прозрачная стелется мгла,
Как легкие перья кружатся
Воздушной стезею орла.Сквозь сети дождя и тумана
По окнам дрожат огоньки,
И сердце не может бороться
С волной набежавшей тоски, С волною тоски и желанья,
Пусть даже она — не печаль,
Но дальше, чем дождь от тумана,
Тоска от печали едва ль.Стихов бы теперь понаивней,
Помягче, поглубже огня,
Чтоб эту тоску убаюкать
И думы ушедшего дня, Не тех грандиозных поэтов,
Носителей громких имен,
Чьи стоны звучат еще эхом
В немых коридорах Времен.Подобные трубным призывам,
Как парус седой кораблю,
Они наполняют нас бурей, —
А я о покое молю.Мне надо, чтоб дума поэта
В стихи безудержно лилась,
Как ливни весенние хлынув,
Иль жаркие слезы из глаз, Поэт же и днем за работой,
И ночью в тревожной тиши,
Все сердцем бы музыку слышал
Из чутких потемок души… Биенье тревожное жизни
Смиряется песнью такой,
И сердцу она, как молитва,
Несет благодатный покой.Но только стихи, дорогая,
Тебе выбирать и читать:
Лишь музыка голоса может
Гармонию строф передать.Ночь будет певучей и нежной,
А думы, темнившие день,
Бесшумно шатры свои сложат
И в поле растают, как тень.Год написания: без даты
Вечно вольный, вечно юный,
Ты как ветер, как волна,
Речь твоя поет, как струны,
Входит в души, как весна.
Веет ветер быстролетный,
И кругом дрожат цветы,
Он ласкает, безотчетный,
Все вокруг — таков и ты!
Ты как звезды — близок небу.
Да, ты — избранный, поэт!
Дара высшего не требуй!
Дара высшего и нет.
«Высшим знаком ты отмечен»,
Чти свою святыню сам,
Будь покорен, будь беспечен,
Будь подобен облакам.
Все равно, куда их двинет
Ветер, веющий кругом.
Пусть туман как град застынет,
Пусть обрушится дождем,
И над полем, и над бездной
Облака зарей горят.
Будь же тучкой бесполезной,
Как она, лови закат!
Не ищи, где жаждет поле,
На раздумья снов не трать.
Нам забота. Ты на воле!
На тебе ее печать!
Может: наши сны глубоки,
Голос наш — векам завет,
Как и ты, мы одиноки,
Мы — пророки… Ты — поэт!
Ты не наш — ты только божий.
Мы весь год — ты краткий май!
Будь — единый, непохожий,
Нашей силы не желай.
Ты сильней нас! Будь поэтом,
Верь мгновенью и мечте.
Стой, своим овеян светом,
Где-то там, на высоте.
Тщетны дерзкие усилья,
Нам к тебе не досягнуть!
Ты же, вдруг раскинув крылья,
В небесах направишь путь.
1
Горн свой раздуй на горе,
в пустынном месте над морем
Человеческих множеств, чтоб голос стихии широко
Душу крылил и качал, междометья людей заглушая.
2
Остерегайся друзей, ученичества шума и славы.
Ученики развинтят и вывихнут мысли и строфы.
Только противник в борьбе может быть истинным другом.
3
Слава тебя прикует к глыбам твоих же творений.
Солнце мертвых — живым — она намогильный камень.
4
Будь один против всех: молчаливый, тихий и твердый.
Воля утеса ломает развернутый натиск прибоя.
Власть затаенной мечты покрывает смятение множеств.
5
Если тебя невзначай современники встретят успехом —
Знай, что из них никто твоей не осмыслил правды.
Правду оплатят тебе клеветой, ругательством, камнем.
6
В дни, когда Справедливость ослепшая меч обнажает,
В дни, когда спазмы Любви выворачивают народы,
В дни, когда пулемет вещает о сущности братства, —
7
Верь в человека. Толпы не уважай и не бойся.
В каждом разбойнике чти распятого в безднах Бога.
(Из Гётева « Западо-восточного дивана »)Запад, Норд и Юг в крушенье,
Троны, царства в разрушенье,
На Восток укройся дальный,
Воздух пить патриархальный!..
В играх, песнях, пированье
Обнови существованье!..
Там проникну, в сокровенных,
До истоков потаенных
Первородных поколений,
Гласу Божиих велений
Непосредственно внимавших
И ума не надрывавших!..
Память праотцев святивших,
Иноземию претивших, —
Где во всем хранилась мера,
Мысль — тесна, пространна — Вера,
Слово — в силе и почтенье,
Как живое откровенье!..
То у пастырей под кущей,
То в оазиси цветущей
С караваном отдохну я,
Ароматами торгуя:
Из пустыни в поселенья
Исслежу все направленья.
Песни Гафица святые
Усладят стези крутые:
Их Вожатый голосистый,
Распевая в тверди чистой,
В позднем небе звезды будит
И шаги верблюдов нудит.
То упьюся в банях ленью,
Верен Гафица ученью:
Дева-друг фату бросает,
Амвру с кудрей отрясает, —
И поэта сладкопевность
В девах райских будит ревность!..
И сие высокомерье
Не вменяйте в суеверье;
Знайте: все слова Поэта
Легким роем, жадным света,
У дверей стучатся Рая,
Дар бессмертья вымоляя!..
Еt moи, jе vиеns aussи pronorиcеr d’unе
voиx foиblе quеlquеs mots aux pиеds!
dе la statuе.—Thom.
Друзья ума, таланта, славы!
Несите слезы и сердца,
На след и в гробе величавый,
Пред тень безсмертнаго Певца,
Который лирою златою
Всегда, как бог искусств, владел,
Хвалу гремел Царю-Герою (1),
И славил блеск народных дел (2);
Который с ней и в бурях света
Себе убежище творил;
В прекрасной участи Поэта
Для славы пел, для мира жил;
И свыше вдохновеаным даром
Как в цвете лет своих блистал,
И в поздных делах с сердечным жаром
Еще во струны огнь бросал;
Еще взыграл для нас на лире
Красу земли, красу небес (3),
Взыграл—и се гимном громким ве мире,
Под сенью вечности, изчез. . . . .
Ho ум его не мог затмиться;
Поэт в небесных гимнах жив,
В потомство эхо прокатится:
Сей глас в веках красноречив.
Нет, положительно, искусство измельчало,
Не смейте спорить, граф, упрямый человек!
По пунктам разберем, и с самого начала;
Начнем с поэзии: она полна калек.
Хотя бы Фофанов: пропойца и бродяга,
А критика дала ему поэта роль…
Поэт! Хорош поэт… ходячая малага!..
И в жилах у него не кровь, а алкоголь.
Как вы сказали, граф? До пьянства нет нам дела?
И что критиковать мы можем только труд?
Так знайте ж, книг его я даже не смотрела:
Неинтересно мне!.. Тем более, что тут
Навряд ли вы нашли занятные сюжеты,
Изысканных людей привычки, нравы, вкус,
Блестящие балы, алмазы, эполеты,
О, я убеждена, что пишет он «en russe»
Естественно, что нам, взращенным на Шекспире,
Аристократам мысли, чувства и идей,
Неинтересен он, бряцающий на лире
Руками пьяными, безвольный раб страстей.
Ах, да не спорьте вы! Поэзией кабацкой
Не увлекусь я, граф, нет, тысячу раз нет!
Талантливым не может быть поэт
С фамилией — pardon! — такой… дурацкой.
И как одет! Mon Dieu! Он прямо хулиган!..
Вчера мы с Полем ехали по парку,
Плетется он навстречу — грязен, пьян;
Кого же воспоет такой мужлан?.. кухарку?!
Смазные сапоги, оборванный тулуп,
Какая-то ужасная папаха…
Сам говорит с собой… Взгляд страшен, нагл и туп.
Поверите? Я чуть не умерла от страха.
Не говорите мне: «Он пьет от неудач!»
Мне, право, дела нет до истинной причины.
И если плачет он, смешон мне этот плач:
Сентиментальничать ли создан мужичина
Без положенья в обществе, без чина?!
IМне очень жаль, что я сегодня
У вас обедать не могу.
(Как христианин, я не лгу
На случай праздника господня).
Теперь мне скучная пора:
Я занят письмами большими;
Еще с вчерашнего утра
Сижу задумчиво над ними,
А все не вижу им конца.
Нельзя ж оставить без ответа
От Киселева письмеца
И от приятелей привета?
Итак — надеюся, что вы
Мне одолжите извиненье
В не очень важном прегрешенье
Не очень важной головы! IIКак цвет небесного эфира,
Как безмятежная луна,
Моя поэзия ясна.
Но суете земного мира
Порой покорна и она.
Пускай божественного света
Восторги сладостны уму
Самолюбивого поэта:
Он все не бог, и все ему
Нужна подлунная монета —
Удел, но славный, не святой!
Но так судьба определила,
И все мы ходим под судьбой.
Вы понимаете в чем сила!
Благодарю — и бог со мной.IIIВ последний раз в семестре этом —
Пускай за деньги — так и быть —
Я притворяюся поэтом
И вас могу благодарить;
Не раз, не два вы прогоняли
Мои карманные печали
И тайным подвигом добра
И дух и здравие пера
Певцу-студенту оживляли.Все слава богу — мне пора
Скакать дорогой к Петрограду:
Найду там братскую отраду,
Найду поэтов и друзей; -
Но, верьте богу вдохновенья,
Я не забуду здешних дней,
И вашего благотворенья,
И благодарности моей!
Не презирай людей! Безжалостной и гневной
Насмешкой не клейми их горестей и нужд,
Сознав могущество заботы повседневной,
Их страха и надежд не оставайся чужд.
Как друг, не как судья неумолимо-строгий,
Войди в толпу людей и оглянись вокруг,
Пойми ты говор их, и смутный гул тревоги,
И стон подавленный невыразимых мук.
Сочувствуй горячо их радостям и бедам,
Узнай и полюби простой и темный люд,
Внимай без гордости их будничным беседам
И, как святыню, чти их незаметный труд.
Сквозь мутную волну житейского потока
Жемчужины на дне ты различишь тогда:
В постыдной оргии продажного порока —
Следы раскаянья и жгучего стыда,
Улыбку матери над тихой колыбелью,
Молитву грешника и поцелуй любви,
И вдохновенного возвышенною целью
Борца за истину во мраке и крови.
Поймешь ты красоту и смысл существованья
Не в упоительной и радостной мечте,
Не в блесках и цветах, но в терниях страданья,
В работе, в бедности, в суровой простоте.
И, жаждущую грудь роскошно утоляя,
Неисчерпаема, как нектар золотой,
Твой подвиг тягостный сторицей награждая,
Из жизни сумрачной поэзия святая
Польется светлою, могучею струей.
Как нравится тебе моя любовь,
печаль моя с цветами в стороне,
как нравится оказываться вновь
с любовью на войне, как на войне.
Как нравится писать мне об одном,
входить в свой дом как славно одному,
как нравится мне громко плакать днем,
кричать по телефону твоему:
— Как нравится тебе моя любовь,
как в сторону я снова отхожу,
как нравится печаль моя и боль
всех дней моих, покуда я дышу.
Так что еще, так что мне целовать,
как одному на свете танцевать,
как хорошо плясать тебе уже,
покуда слезы плещутся в душе.
Всё мальчиком по жизни, всё юнцом,
с разбитым жизнерадостным лицом,
ты кружишься сквозь лучшие года,
в руке платочек, надпись «никогда».
И жизнь, как смерть, случайна и легка,
так выбери одно наверняка,
так выбери с чем жизнь свою сравнить,
так выбери, где голову склонить.
Всё мальчиком по жизни, о любовь,
без устали, без устали пляши,
по комнатам расплескивая вновь,
расплескивая боль своей души
Ночь на звезды истратилась шибко,
За окошком кружилась в зеленеющем вальсе листва,
На щеках замерзала румянцем улыбка,
В подворотне глотками плыли слова.По стеклу прохромали потолстевшие сумерки,
И безумный поэт утверждал жуткой пригоршней слов:
В ваш мир огромный издалека несу мирки
Дробью сердца и брызгом мозгов! Каждый думал: «Будет день и тогда я проснусь лицом
Гроб привычек сломает летаргический труп.»
А безумный выл: — Пусть страницы улиц замусорятся
Пятерней пяти тысяч губ.От задорного вздора лопались вен болты
И канализация жил.
Кто-то в небо луну раздраженную, желтую,
Словно с желчью пузырь уложил.Он вопил: — Я хороший и юный;
Рот слюною дымился, как решетка клоак…
И взбегал на череп, как демагог на трибуну,
Полновесный товарищ кулак.А потом, когда утренний день во весь рост свой сурово
И вокруг забелело, как надевши белье,
На линейках телеграфных проволок
Еще стыла бемоль воробьев, —Огляделись, и звонкие марши далече
С зубов сквозь утро нес озноб,
И стало обидно, что у поэта рыдавшего речью
В ушах откровенно грязно.
О, кто бы ни был ты, чье ласковое пенье
Приветствует мое к блаженству возрожденье,
Чья скрытая рука мне крепко руку жмет,
Указывает путь и посох подает;
О, кто бы ни был ты: старик ли вдохновенный,
Иль юности моей товарищ отдаленный,
Иль отрок, музами таинственно храним,
Иль пола кроткого стыдливый херувим, —
Благодарю тебя душою умиленной.
Вниманья слабого предмет уединенный,
К доброжелательству досель я не привык —
И странен мне его приветливый язык.
Смешон, участия кто требует у света!
Холодная толпа взирает на поэта,
Как на заезжего фигляра: если он
Глубоко выразит сердечный, тяжкий стон,
И выстраданный стих, пронзительно-унылый,
Ударит по сердцам с неведомою силой, —
Она в ладони бьет и хвалит, иль порой
Неблагосклонною кивает головой.
Постигнет ли певца незапное волненье,
Утрата скорбная, изгнанье, заточенье, —
«Тем лучше, — говорят любители искусств, —
Тем лучше! наберет он новых дум и чувств
И нам их передаст». Но счастие поэта
Меж ими не найдет сердечного привета,
Когда боязненно безмолвствует оно…