1.
Солдатская
С песней, с дробью барабанною
Мы, друзья, в ряды построимся
И, ступив на поле бранное,
Славной смерти удостоимся.
Подвиг, мужественно пройденный,
Не забудется потомками.
Будет петь веками родина
Нашей славы песни громкие!
…Черный ворон в небе кружится,
Нам грозит зрачками тусклыми,
Но испытанное в мужестве
Не поддастся сердце русское.
Наши деды, наши прадеды
Не служили кривде слугами;
Мы земли не ищем краденой,
Чести ищем непоруганной!
Мы на ветер слов не тратили,
Мы клялись родным околицам.
Наши жены, наши матери
За победы наши молятся.
Слово храбрых — слово твердое.
И земли родной не выдадим;
Русских можно видеть мертвыми,
Но рабами их не видели!
С песней, с дробью барабанною
Мы, друзья, в ряды построимся
И, ступив на поле бранное,
Славной смерти удостоимся…
2.
Казачья
Провожает сына мать
На чужбину воевать:
«В добрый час, счастливый путь…
Да, смотри, не позабудь:
На войне на старика
Не выхватывай клинка.
Нам со старым воевать —
Что чужое воровать».
Провожает сына мать
На чужбину воевать:
«В добрый час, счастливый путь…
Да еще не позабудь:
Баба встретится, сынок,
Не выхватывай клинок.
С глупой бабой воевать —
Что чужое воровать.
Но когда начнется бой
И схлестнется враг с тобой,
Мой наказ тебе таков:
За убитых стариков,
За поруганную честь
Рубани что силы есть.
С лютым зверем воевать —
Только славу добывать!»
Солнце лучами играло
Над морем, катящим далеко валы;
На рейде блистал в отдаленьи корабль,
Который в отчизну меня поджидал;
Только попутного не было ветра,
И я спокойно сидел на белом песке
Пустынного брега.
Песнь Одиссея читал я — старую,
Вечно юную песнь. Из ее
Морем шумящих страниц предо мной
Радостно жизнь подымалась
Дыханьем богов
И светлой весной человека,
И небом цветущим Эллады.Благородное сердце мое с участьем следило
За сыном Лаэрта в путях многотрудных его;
Садилось с ним в печальном раздумье
За радушный очаг,
Где царицы пурпур прядут,
Лгать и удачно ему убегать помогало
Из объятия нимф и пещер исполинов,
За ним в киммерийскую ночь, и в ненастье,
И в кораблекрушенье неслось,
И с ним несказанное горе терпело.
Вздохнувши, сказал я: «Злой Посейдон,
Гнев твой ужасен,
И сам я боюсь
Не вернуть в отчизну!»Едва я окончил, —
Запенилось море,
И бог морской из белеющих волн
Главу, осокою венчанную, поднял,
Сказавши в насмешку: «Что ты боишься, поэтик?
Я нимало не стану тревожить
Твой бедный кораблик,
Не стану в раздумье о жизни любезной тебя
Вводить излишнею качкой.
Ведь ты, поэтик, меня никогда не сердил:
Ни башенки ты не разрушил у стен
Священного града Приама,
Ни волоса ты не спалил на глазу
Полифема, любезного сына,
И тебе не давала советов ни в чем
Богиня ума — Паллада Афина.»Так воззвал Посейдон
И в море опять погрузился,
И над грубою остротой моряка
Под водой засмеялись
Амфитрита, женщина-рыба,
И глупые дщери Нерея.
Как позлащенные щиты,
Трофеи пламеннаго неба,
Легли на горные хребты
Поля с роскошной жатвой хлеба.
Как стекло, лазоревых озер
Поверхность слит, не колыхаясь,
И выси дальных сизых гор
В нее глядятся, отражаясь.
Повсюду гулкие леса
Оглашены пернатых пеньем,
Хотя ужь птичек голоса
Любви не дышат вдохновеньем.
Но пусть в священной тишине
Их песня страстью не согрета, —
Она сто раз отрадней мне,
Чем музыка весны и лета.
В весенних песнях пыл любви,
Борьба, тревога, раздраженье,
Огонь в клокочущей крови
И Жизни бурное волненье.
В них страсти рвутся на простор,
Трелещут сладострастьем звуки,
В них слышен бешеный раздор
И голос ревности и муки.
А здесь святая песнь слышна,
Как благовест другаго года;
В ней, благодарности полна,
Гимн Божеству гремит природа.
И я, внимая песне той,
Все дольное отбросив долу
И, чуждый мук борьбы земной,
Несусь душой к Его престолу.
Греми же, песнь! Да не смутит
Тебя бурь зимних приближенье!
Жив Тот, чья благость сохранит
Все, что живет, от разрушенья,
Все, что живет, живет лишь Им
Отцом любви, Владыкой славы,
И шестикрылый херувим,
И звучный хор певцов дубравы.
Как позлащенные щиты,
Трофеи пламенного неба,
Легли на горные хребты
Поля с роскошной жатвой хлеба.
Как стекло, лазоревых озер
Поверхность слит, не колыхаясь,
И выси дальных сизых гор
В нее глядятся, отражаясь.
Повсюду гулкие леса
Оглашены пернатых пеньем,
Хотя уж птичек голоса
Любви не дышат вдохновеньем.
Но пусть в священной тишине
Их песня страстью не согрета, —
Она сто раз отрадней мне,
Чем музыка весны и лета.
В весенних песнях пыл любви,
Борьба, тревога, раздраженье,
Огонь в клокочущей крови
И Жизни бурное волненье.
В них страсти рвутся на простор,
Трелещут сладострастьем звуки,
В них слышен бешеный раздор
И голос ревности и муки.
А здесь святая песнь слышна,
Как благовест другого года;
В ней, благодарности полна,
Гимн Божеству гремит природа.
И я, внимая песне той,
Все дольное отбросив долу
И, чуждый мук борьбы земной,
Несусь душой к Его престолу.
Греми же, песнь! Да не смутит
Тебя бурь зимних приближенье!
Жив Тот, чья благость сохранит
Все, что живет, от разрушенья,
Все, что живет, живет лишь Им
Отцом любви, Владыкой славы,
И шестикрылый херувим,
И звучный хор певцов дубравы.
К чему поешь—о нищий Ветеран!
Без смысла песнь,—где лжет твой Капитан?
К чему опять—Вы рветесь с нами в драку
Забыли вы—Сколько биты были в сраку?
Теперь и я—кое как что скажу
И хвастовство—Вам ясно докажу, bиs
Припомнишь ли—Француз ты удалой
Как из Москвы—поспешно драл домой?
Припомнишь ли—Как малый Ваш капрал
Уже тогда—штанишки обосрал?
Я помню то—что сильно вас бивал
А помнишь ли—как шибко ты бежал, bиs
Припомнишь ли—Как в ярости своей
Взорвали Кремль—и тысячи людей
За то казак—Вас всех в Тарутине
Клеймил кнутом—и пикой по спине.
Я помню то—что сильно вас бивал
А помнишь ли—как шибко ты бежал, bиs
Припомнишь ли—как с вами бежал Ней
Сколько в Днепре—легло Ваших костей?
Припомнишь ли—что сам Наполеон
В Березине—чуть чуть не пал в полон?
Я помню то—что сильно вас бивал
А помнишь ли—как шибко ты бежал, bиs
Припомнишь ли—то видел Немец, Шваб
Мы гнали вас—как гадких подлых баб?
Припомнишь ли—как мы пришли на Рейн —
У вас беда!—Мы пили все Рейн-Вейн.
Я помню то—что сильно вас бивал
А помнишь ли—как шибко ты бежал, bиs
Припомнишь ли—как мы вдоль всей Европы
Стреляли мы—не в лица Вам, но в жопы
Припомнишь ли—как стыдно под конец
Ты сдал Париж—без боя, как подлец?
Я помню то—что сильно вас бивал
А помнишь ли—как шибко ты бежал, bиs
И вот ответ—на песеньку твою
Излил тебе—всю душу я-мою
Взгляни ты сам—как сгорбившись дугой-
Едва одной—владеешь ты ногой.
Я помню то—что сильно вас бивал
А помнишь ли—как шибко ты бежал, bиs
Я все сказал,—время помирится
Целуй меня—перестань сердится
Я так же дряхл—дай руку мне пожать
А уж тогда—легко нам умирать.
Забыл уж я—как шибко ты бежал
Забудь и ты—Кто сильно Вас бивал, bиs
От скуки при рекрутском
наборе 22 Сентября (4 Октября)
(С малороссийскаго).
О, моя родина, нежно любимая,
Край незабвенный, Украйна родимая!
Родина милая, чудная, дальная,
Родина столь горделиво-печальная,
Много уж лет я страдаю душой
В долгой, невольной разлуке с тобой.
Много уж лет твои песни сердечныя
Мне навевают мечты безконечныя!
Сердце невольно в груди надрывается,
Сердце невольно к тебе порывается,
Тщетны желанья, напрасны мольбы—
Счастья не вымолить мне у судьбы.
Много уж лет мои думы глубокия
Рвутся с любовью на степи широкия,
Вольною птицей под Киевом носятся,
Слезы наружу горячия просятся…
Детские годы, отеческий кров—
Все предо мною является вновь.
Вижу я: домик под крышей тесовою,
Двор, весь поросший травою шелко̀вою,
Хлебное поле далеко теряется,
Плод золотистый в саду наливается,
Клонятся ветви фруктовых дерев,
В воздухе слышится песнь соловьев.
Все вижу я, все в душе сохранилося,
Чудное время прошло—не забылося;
Игры привольныя, ласки любимыя
В памяти свято, глубоко хранимыя—
Вы далеко… но минуют года,
Я не забуду о вас никогда.
О, незабвенная, о, ненаглядная!
Душу терзает мне мысль безотрадная,
Краской невольно лицо покрывается,
Сердце безплодно в груди надрывается…
Вырос твой сын от тебя вдалеке—
Шлет свой привет на чужом языке…
I
Если б капля водяная
Думала, как ты,
В час урочный упадая
С неба на цветы,
И она бы говорила:
«Не бессмысленная сила
Управляет мной.
По моей свободной воле
Я на жаждущее поле
Упаду росой!»
Но ничто во всей природе
Не мечтает о свободе,
И судьбе слепой
Все покорно — влага, пламень,
Птицы, звери, мертвый камень;
Только весь свой век
О неведомом тоскует
И на рабство негодует
Гордый человек.
Но, увы! лишь те блаженны,
Сердцем чисты те,
Кто беспечны и смиренны
В детской простоте.
Нас, глупцов, природа любит,
И ласкает, и голубит,
Мы без дум живем,
Без борьбы, послушны року,
Вниз по вечному потоку,
Как цветы, плывем.
II
То не в поле головки сбивает дитя
С одуванчиков белых, играя:
То короны и митры сметает, шутя,
Всемогущая Смерть, пролетая.
Смерть приходит к шуту: «Собирайся, Дурак,
Я возьму и тебя в мою ношу,
И к венцам и тиарам твой пестрый колпак
В мою общую сумку я брошу».
Но, как векша, горбун ей на плечи вскочил
И колотит он Смерть погремушкой, —
По костлявому черепу бьет, что есть сил,
И смеется над бедной старушкой.
Стонет жалобно Смерть: «Ой, голубчик, постой!»
Но герой наш уняться не хочет;
Как солдат в барабан, бьет он в череп пустой,
И кричит, и безумно хохочет:
«Не хочу умирать, не боюсь я тебя!
Жизнь, и солнце, и смех всей душою любя,
Буду жить-поживать, припевая:
Гром побед отзвучит, красота отцветет,
Но Дурак никогда и нигде не умрет, —
Но бессмертна лишь глупость людская!»
Перед воеводой молча он стоит;
Голову потупил — сумрачно глядит.
С плеч могучих сняли бархатный кафтан;
Кровь струится тихо из широких ран.
Скован по ногам он, скован по рукам:
Знать, ему не рыскать ночью по лесам!
Думает он думу — дышит тяжело:
Плохо!.. видно, время доброе прошло.
«Что, попался, парень? Долго ж ты гулял!
Долго мне в тенета волк не забегал!
Что же приумолк ты? Слышал я не раз -
Песенки ты мастер петь в веселый час;
Ты на лад сегодня вряд ли попадешь…
Завтра мы услышим, как ты запоешь».
Взговорил он мрачно: «Не услышишь, нет!
Завтра петь не буду — завтра мне не след;
Завтра умирать мне смертию лихой;
Сам ты запоешь, чай, с радости такой!..
Мы певали песни, как из леса шли -
Как купцов с товаром мы в овраг вели…
Ты б нас тут послушал — ладно пели мы;
Да недолго песней тешились купцы…
Да еще певал я — в домике твоем;
Запивал я песни — все твоим вином;
Заедал я чарку — барскою едой;
Целовался сладко — да с твоей женой».
Не я пою… В моих печальных песнопеньях
Страдалец, злой судьбой безжалостно гоним,
Тоскует пред людьми и о своих мученьях,
О ранах сердца он разсказывает им.
Не я пою… Стихов страдальческие звуки
Мой брат тоскующий, измученный поет;
В них вздохи слышатся многовековой муки,—
То о судьбе своей рыдает мой народ!
Не я пою… В стихах—печаль и горе мира;
Скорбят невинныя, святыя жертвы зла…
Приносит жалобы страдальческая лира
Правдивым небесам на темныя дела.
Когда настанет день—великий день спасенья,—
Погибнет страшное, губительное зло,
Благословим судьбу и мира возрожденье,
И новая заря заблещет нам светло;
Когда погибнет дух вражды и угнетенья,—
Как злой, безсильный раб, он будет угнетен,—
И криком радостным всеобщаго спасенья
Навеки заглушен цепей тяжелых звон,—
В обятиях любви забудем все невзгоды,
Из мира злой Ваал исчезнет, наконец,
Любовью братскою проникнутся народы,
И небеса пошлют победный ей венец,—
Тогда,—тогда из уст угрюмаго поэта
Польется песнь любви и радости живой;
Та песнь, огнем любви божественной согрета,
Весельем зазвучит, не прежнею тоской!
Тогда,—тогда певец, веселый и свободный,
Все то, что прежде он в мечтах лиш созерцал,
Вам будет воспевать,—великий, благородный,
И братства, и любви всемирный идеал!..
Свидетели тоски и стона моего,
О рощи темные, уж горьких слов не ждите
И радостную речь из уст моих внемлите!
Не знаю ничего,
Чего б желати мне осталось.
Чем прежде сердце возмущалось
И утеснялся пленный ум,
То ныне обратилось в счастье,
И больше нет уже печальных дум.
Когда пройдет ненастье,
Освобождается небесный свод от туч,
И солнце подает свой видеть красный луч, —
Тогда природа ободрится.
Так сердце после дней, в которые крушится,
Ликует, горести забыв.
Филиса гордой быть престала,
Филиса мне «люблю» оказала.
Я верен буду ей, доколе буду жить.
Отходит в день раз пять от стада,
Где б я ни был,
Она весь день там быти рада.
Печется лишь о том, чтоб я ее любил.
Вспевайте, птички, песни складно,
Журчите, речки, в берегах,
Дышите, ветры, здесь прохладно,
Цветы, цветите на лугах.
Не докучайте нимфам вы, сатиры,
Целуйтесь с розами, зефиры,
Престань, о Эхо, ты прекрасного искать,
Престань о нем стенать!
Ликуй, ликуй со мною.
Филиса мне дала венок,
Смотри, в венке моем прекрасный сей цветок,
Который, в смертных быв, был пленен сам собою.
Тебе венок сей мил,
Ты видишь в нем того, кто грудь твою пронзил,
А мне он мил за то, что та его сплетала
И та мне даровала,
Которая мою свободу отняла,
Но в воздаяние мне сердце отдала.
Пастушки, я позабываю
Часы, как я грустил, стеня,
Опять в свирель свою взыграю,
Опять в своих кругах увидите меня.
Как солнечны лучи полдневны
Поспустятся за древеса,
И прохладятся жарки небеса,
Воспойте песни здесь, но песни не плачевны;
Уже моя свирель забыла томный глас.
Вспевайте радости и смехи
И всякие в любви утехи,
Которы восхищают вас.
Уже нельзя гласить, пастушки, мне иного,
А радости играть свирель моя готова.
На вершинах — туман, над долиною — ночь,
И не в силах мы сон роковой превозмочь,
По веленью врага, длится он без конца,
Ослабела рука, охладели сердца.
И наследственный меч паутиной обвит,
И позорно в углу тут же ржавеет щит;
Если выстрел в горах и раздастся, как встарь —
Упадут от него только лось иль глухарь.
И без краски стыда ни один из певцов
Не дерзнет воспевать нам деянья отцов;
Да умолкнет навек с отзвучавшей струной
Да умолкнет оно — эхо славы родной.
Но проходят часы: от тяжелого сна
Пробуждается вновь понемногу страна,
Над вершинами гор, ярким блеском горя,
Занимается вновь молодая заря.
Вам героев сыны, этот яркий рассвет
Не сулит ли зарю долгожданных побед!
Вам не нужен певца вдохновенный напев,
Что б в сердцах пробудить жажду мщенья и гнев.
Поднимайтесь, бойцы — из долин, из-за гор,
Заблистала вдали сталь широких клеймор,
И волынка гудит, но сзывает собой
Не к ловитве она — а в отчаянный бой.
Высоко над холмом развевается стяг,
Но не дремлет в тиши выжидающий враг,
Вы низвергнуть должны чужеземную власть,
И, как ваши отцы, победить или пасть!
1895 г.
Миновались, миновались
Дни младенчества для нас!
Сами прежде расставались
Мы с подругами не раз;
Со слезами провожали
Их в незнаемый нам свет
И молитвы посылали
Удалившимся вослед.
Ах! пришло и наше время
Слышать грустное прости!
Взять заботой жизни бремя,
В свет незнаемый идти!
О друзья! друзья! внемлите
Удаляющихся глас:
Сохраните, сохраните
Память верную об нас!
Мы идем, куда отселе
Небеса нас поведут!
Там на жизненном пределе
Два сопутника нас ждут:
Ободритель — упованье,
Гений младости живой,
И любовь — воспоминанье,
Страж земного неземной.
О, святое упованье!
Озаряй нам жизни даль!
Счастью будь очарованье,
Заговаривай печаль:
Мир невидимо-небесный
В мире видимом являй,
И в предел, душе известный,
По земле нас провожай!
Ты же, друг — воспоминанье,
С нами будь! Пролей свое
Благодатное сиянье
На земное бытие!
Говори о том, что было
Счастьем наших лучших лет,
Чтоб для нас хоть в сердце жило
То, чего уж в жизни нет!
Лик твой душу утешает!
Он ей сладостно знаком!
Нам хранительно сияет
Покидаемая в нем!
Ты — она! в твоей святыне
Все для нас заключено!
Где ни будем, нам отныне
Мысль о ней и жизнь — одно!
С опрокинутым в небо лицом,
С головой непокрытой,
Он торчит у ворот,
Этот проклятый Богом старик.
Целый день он поет,
И напев его грустно-сердитый,
Ударяя в сердца,
Поражает прохожих на миг.А вокруг старика
Молодые шумят поколенья.
Расцветая в садах,
Сумасшедшая стонет сирень.
В белом гроте черемух
По серебряным листьям растений
Поднимается к небу
Ослепительный день… Что ж ты плачешь, слепец?
Что томишься напрасно весною?
От надежды былой
Уж давно не осталось следа.
Черной бездны твоей
Не укроешь весенней листвою,
Полумертвых очей
Не откроешь, увы, никогда.Да и вся твоя жизнь —
Как большая привычная рана.
Не любимец ты солнцу,
И природе не родственник ты.
Научился ты жить
В глубине векового тумана,
Научился смотреть
В вековое лицо темноты… И боюсь я подумать,
Что где-то у края природы
Я такой же слепец
С опрокинутым в небо лицом.
Лишь во мраке души
Наблюдаю я вешние воды,
Собеседую с ними
Только в горестном сердце моем.О, с каким я трудом
Наблюдаю земные предметы,
Весь в тумане привычек,
Невнимательный, суетный, злой!
Эти песни мои —
Сколько раз они в мире пропеты!
Где найти мне слова
Для возвышенной песни живой? И куда ты влечешь меня,
Темная грозная муза,
По великим дорогам
Необъятной отчизны моей?
Никогда, никогда
Не искал я с тобою союза,
Никогда не хотел
Подчиняться я власти твоей, —Ты сама меня выбрала,
И сама ты мне душу пронзила,
Ты сама указала мне
На великое чудо земли…
Пой же, старый слепец!
Ночь подходит. Ночные светила,
Повторяя тебя,
Равнодушно сияют вдали.
«Я не скромная мещанка,
Поднимай гораздо выше:
Как свободной кошке, нужен
Чистый воздух мне на крыше.
«Там, в прохладе летней ночи,
Мне отраднее живется;
Песни звуки льются сами,
И пою я, что споется».
И Мими на крыше дико
Песни свадебные пела
И к себе талантом этим
Привлекать котов умела.
В ночь коты все холостые
К ней, мурлыкая, сбирались
И, к Мими пылая страстью,
Общим пеньем наслаждались.
Все они не виртуозы,
Что продать готовы чувство;
Нет, они жрецами были
Бескорыстного искусства.
Им не ну́жны инструменты,
Чтоб играть, слух кошек нежа.
В животах у них литавры,
А носы их — трубы те же.
И когда они завоют,
Чтоб исполнить интермеццо —
Это те же фуги Баха
Или Гвидо из Арецо,
Иль Бетховенских симфоний
В сумасшедших звуках греза,
Иль мяуканье, в котором
Все узнают Берлиоза.
Мощь какая в этих звуках!
Небеса как будто млеют,
С содроганьем им внимая;
Звезды, слыша их, бледнеют.
От волшебных этих звуков,
Выплывая из тумана,
Тотчас прячется за тучку
Изумленная Диана.
Лишь завистница-старуха,
Примадонна Филомела,
Морщит лоб, сморкаясь громко
И Мими ругая смело.
Но концерт не умолкает —
(Пусть завидует сеньора)
И гремит, пока не вспыхнет
Розолицая Аврора.
Я не могу быть равнодушен
Ко славе родины моей.
Теперь покой ее нарушен,
Враги хозяйничают в ней.
Я их кляну; но предаваться
Унынью — не поможет нам.
Еще мы можем петь, смеяться…
Хоть этим взять, назло врагам!
Пускай иной храбрец трепещет, —
Я не дрожу, хотя и трус.
Вино пред нами в чашах блещет;
Я богу гроздий отдаюсь.
Друзья! наш пир одушевляя,
Он силу робким даст сердцам.
Давайте пить, не унывая!
Хоть этим взять, назло врагам!
Заимодавцы! Беспокоить
Меня старались вы всегда;
Уж я хотел дела устроить —
Случилась новая беда.
Вы за казну свою дрожите, —
Вполне сочувствую я вам.
Скорей мне в долг еще ссудите!
Хоть этим взять, назло врагам!
Небезопасна и Лизетта;
Беды бы не случилось с ней.
Но чуть ли ветреница эта
Не встретит с радостью гостей.
В ней, верно, страха не найдется,
Хоть грубость их известна нам.
Но эта ночь мне остается…
Хоть этим взять, назло врагам!
Коль неизбежна гибель злая,
Друзья, сомкнемтесь — клятву дать,
Что для врагов родного края
Не будет наша песнь звучать!
Последней песнью лебединой
Пусть будет эта песня нам.
Друзья! составим хор единый!
Хоть этим взять, назло врагам!
В цветущей Дании, где свет увидел я,
Берет мой мир свое начало;
На датском языке мать песни мне певала,
Шептала сказки мне родимая моя…
Люблю тебя, родных морей волна,
Люблю я вас, старинные курганы,
Цветы садов, родных лесов поляны,
Люблю тебя, отцов моих страна!..
Где ткет весна узорные ковры
Пестрей, чем здесь — богаче и душистей?
Где светит месяц ярче и лучистей,
Где темный бук разбил пышней свои шатры?..
Люблю я вас, леса, холмы, луга,
Люблю святое знамя «Данеброга», —
С ним видел Бог победной славы много!..
Люблю я Дании цветущей берега!..
Царицей севера, достойною венца,
Была ты — гордая своею долей скромной;
Но все же и теперь на целый мир огромный
Звенит родная песнь, и слышен звук резца!..
Люблю я вас, зеленые поля!
Вас пашет плуг, места победных браней!..
Бог воскресит всю быль воспоминаний,
Всю быль твою, родимая земля!..
Страна, где вырос я, где чувствую родным
И каждый холм, и каждый нивы колос,
Где в шуме волн мне внятен милый голос,
Где веет жизнь пленительным былым…
Вы, берегов скалистые края,
Где слы́шны взмахи крыльев лебединых,
Вы — острова, очаг былин старинных,
О, Дания! О, родина моя!..
Слушайте, все люди, сумрачные песни.
Те из вас, кто мудры, пусть оценят пенье.
Я пою про ужас, я пою про горе,
Я пою, что будет в роковые годы.
Почернеет солнце, сушу скроют воды,
Упадут на землю золотые звезды,
Взвеет дым высоко из земного недра,
И оближет пламя тучи в твердом небе.
Змей Нидгад из ада вылетит на крыльях,
Закружит, когтистый, над дворцовой крышей.
У него на крыльях трупы всех умерших,
С ними вместе канет в глубине безмерной.
Будет лаять Гарум пред священным входом,
Но в лесу железном будет вторить хохот,
И Фенрир промчится, волк с кровавым глазом
По гранитной лестнице в чертоги азов.
Один! Один! Один! горе! горе! горе!
Я пою, что будет в роковые годы.
Азы! вижу гибель вашей светлой власти:
Волк Фенрир терзает грозного владыку.
Альфы скорбно плачут у недвижной двери,
Азы громко стонут, внемля страшной вести,
Великаны сильны, истребленья люты.
Что теперь осталось? где теперь вы, люди?
Вот пылает с треском Игдразил высокий,
Мировые ветви корчатся и сохнут,
И, когда на землю с громом рухнет древо,
В пламени с ним вместе мир погибнет древний.
Но из черной бездны встанет черный Локи,
Повезет безумцев он на черной лодке,
Чтоб дворец воздвигнуть, страшный, черный, новый,
И царить сурово над страной полночной.
Слушайте, все люди, сумрачные песни,
Те из вас, кто мудры, пусть оценят пенье.
Я пою про ужас, я пою про горе,
Я пою, что будет в роковые годы.
(С малороссийского)
О, моя родина, нежно любимая,
Край незабвенный, Украйна родимая!
Родина милая, чудная, дальная,
Родина столь горделиво-печальная,
Много уж лет я страдаю душой
В долгой, невольной разлуке с тобой.
Много уж лет твои песни сердечные
Мне навевают мечты бесконечные!
Сердце невольно в груди надрывается,
Сердце невольно к тебе порывается,
Тщетны желанья, напрасны мольбы —
Счастья не вымолить мне у судьбы.
Много уж лет мои думы глубокие
Рвутся с любовью на степи широкие,
Вольною птицей под Киевом носятся,
Слезы наружу горячие просятся…
Детские годы, отеческий кров —
Все предо мною является вновь.
Вижу я: домик под крышей тесовою,
Двор, весь поросший травою шелко́вою,
Хлебное поле далеко теряется,
Плод золотистый в саду наливается,
Клонятся ветви фруктовых дерев,
В воздухе слышится песнь соловьев.
Все вижу я, все в душе сохранилося,
Чудное время прошло — не забылося;
Игры привольные, ласки любимые
В памяти свято, глубоко хранимые —
Вы далеко́… но минуют года,
Я не забуду о вас никогда.
О, незабвенная, о, ненаглядная!
Душу терзает мне мысль безотрадная,
Краской невольно лицо покрывается,
Сердце бесплодно в груди надрывается…
Вырос твой сын от тебя вдалеке —
Шлет свой привет на чужом языке…
1884 г.
Гул страшный в воздухе несется!
У воинов и плач и стон!
Из ряду в ряд передается:
"Ты мертв, ты мертв, Багратион!
"Воспитанник ЕКАТЕРИНЫ!
,,Герой, который Росский дух
"Хранил до самыя кончины!
"О светоч наш! ты днесь потух!
"С тобой мы царства прелетали,
"Ты наш везде Предтеча был,
"С тобой всегда мы побеждали,
"Коль ты препон не находил
"Оказывать свое геройство!
"О вождь преславный из вождей!
"Гнать сопостатов—было свойство
"Отличное руки твоей.
"Увы! разстались мы с тобою!
"Так смерть предел дает всему!
"Сраженный пулей роковою
«Ты пал—мир праху твоему!»
Вопль сими прекратив словами,
Безмолвьем ужас придают;
На дула преклонясь главами,
Лишь ток сердечных слез лиют.
Так! плачьте! он сего достоин.
Он был России верный сын:
На поле брани храбрый воин,
В дни мира истый гражданин.
Об нем и зависть, мать раздоров,
Хулы не смела произнесть;
Его любил и чтил Суворов.
Какой венец ему соплесть?
О муж, на лаврах опочивый,
Безсмертия вошедший в храм!
Внемли Россиян глас тоскливый,
Взносимый ныне к небесам:
Да тень твоя в часы сражений
Появится средь облаков,
Да будеш крепости нам гений,
И ужас вражиих полков!
Да посрамится сопротивник,
Что бурю брани к нам несет!
Господь всегда наш был защитник,
Накажет Он, и Он спасет:
Терпенье наше испытавши,
Сотрет злодеев наших рог;
И мы, веселый вид принявши,
Воскликнем громко: с нами Бог!
Не полон наш разгул, не кончен пир ночной;
Не всех нас обошел звук песни круговой,
Не всем поднесены приветственные чаши;
Смелей и радостней заблещут взоры наши,
Смелей и радостней воспламенится ум;
Шумнее закипят избытком чувств и дум
И разбушуются живые наши речи.
Но вот, златого дня воздушные предтечи,
Краснеют облаков прозрачные струи.
Покинем шум сует, товарищи мои,
Прервем бренчанье чаш и песни удалые!
Туда, где небеса просторней голубые,
И солнечный восход пышнее из-за гор
Над скатами лесов и купами озер,
Туда, на высь холма! Там, утренней прохлады
В живительных волнах омоем наши взгляды;
Горячие уста и груди освежим.
Пойдем, товарищи! Оттоле мы узрим,
Как с розовым лицом, с веселыми очами,
Перед широкими своими зеркалами,
Восточной роскошью и негой убрана,
Красуется земля, восставшая от сна.* * *Вам нравится обычай амазонской,
Наполнив грудь отвагою мужской,
Коня смирять надежною рукой
И бойко по полям носиться прытью конской.Предвижу я — придет веселый час,
Как вы, пустив бразды наудалую,
Обгоните подругу молодую
И утомите взор, преследующий вас; Как сладостно, усталы от ристанья,
Умерив ход послушного коня,
Вы будете мерцающего дня
Прохладные в себя вдыхать благоуханья.О да хранят властители небес
Вас, едущих в раздолье думы тихой,
Вас, по долам рисующихся лихо,
Вас, гордо скачущих с утеса на утес! И этот хлыст — символ самодержавья —
Примите вы — пускай его удар
Дает коню ретивый бег и жар,
И разом ставит их в границы благонравья!
Ты и во сне необычайна.
Твоей одежды не коснусь.
Дремлю — и за дремотой тайна,
И в тайне — ты почиешь, Русь.
Русь, опоясана реками
И дебрями окружена,
С болотами и журавлями,
И с мутным взором колдуна,
Где разноликие народы
Из края в край, из дола в дол
Ведут ночные хороводы
Под заревом горящих сел.
Где ведуны с ворожеями
Чаруют злаки на полях,
И ведьмы тешатся с чертями
В дорожных снеговых столбах.
Где буйно заметает вьюга
До крыши — утлое жилье,
И девушка на злого друга
Под снегом точит лезвее.
Где все пути и все распутья
Живой клюкой измождены,
И вихрь, свистящий в голых прутьях,
Поет преданья старины…
Так — я узнал в моей дремоте
Страны родимой нищету,
И в лоскутах ее лохмотий
Души скрываю наготу.
Тропу печальную, ночную
Я до погоста протоптал,
И там, на кладбище ночуя,
Подолгу песни распевал.
И сам не понял, не измерил,
Кому я песни посвятил,
В какого бога страстно верил,
Какую девушку любил.
Живую душу укачала,
Русь, на своих просторах, ты,
И вот — она не запятнала
Первоначальной чистоты.
Дремлю — и за дремотой тайна,
И в тайне почивает Русь,
Она и в снах необычайна.
Ее одежды не коснусь.
Тщетную мудрость мира вы оставьте,
Злы богоборцы! обратив кормило,
Корабль свой к брегу истины направьте,
Теченье ваше досель блудно было.
Признайте бога, иже управляет
Тварь всю, своими созданну руками.
Той простер небо да в нем нам сияет,
Дал света солнце источник с звездами.
Той луну, солнца лучи преломляти
Научив, темну плоть светить заставил.
Им зрятся чудны сии протекати
Телеса воздух, и в них той уставил
Течений меру, порядок и время,
И так увесил все махины части,
Что нигде лишна легкость, нигде бремя,
Друг друга держат и не могут пасти.
Его же словом в воздушном пространстве,
Как мячик легкий, так земля катится;
В трав же зеленом и дубрав убранстве
Тут гора, тамо долина гордится.
Той из источник извел быстры реки,
И песком слабым убедил схраняти
Моря свирепы свой предел вовеки,
И ветрам лешим дал с шумом дышати,
Разны животных оживил он роды.
Часть пером легким в воздух тела бремя
Удобно взносит, часть же сечет воды,
Ползет иль ходит грубейшее племя.
С малой частицы мы блата сплетенны
Того ж в плоть нашу всесильными персты
И устен духом его оживленны;
Он нам к понятью дал разум отверзтый.
Той, черный облак жарким разделяя
Перуном, громко гремя, устрашает
Землю и воды, и дальнейша края
Темного царства быстр звук достизает;
Низит высоких, низких возвышает;
Тут даст, что тамо восхотел отъяти.
Горам коснувся — дыметь понуждает:
Манием мир весь силен потрясати.
От грусти-злодейки, от черного горя
В волненье бежал я до Черного моря
И воздух в пути рассекал как стрела,
Злодейка догнать беглеца не могла.
Домчался я, стали у берега кони,
Зачуяло сердце опасность погони…
Вот, кажется, близко, настигнет, найдет
И грудь мою снова змеей перевьет. Где скроюсь я? Нет здесь дубов-великанов,
И тени негусты олив и каштанов.
Где скроюсь, когда после яркого дня
Так ярко луна озаряет меня;
Когда, очарованный ночи картиной,
Бессонный, в тиши, над прибрежной стремниной
Влачу я мечтой упоенную лень
И, малый, бросаю огромную тень?
Где скроюсь? Томленьем полуденным полный,
Уйду ль погрузиться в соленые волны?
Тоска меня сыщет, и в море она
Поднимется мутью с песчаного дна.
Пущусь ли чрез море? — На бреге Тавриды
Она меня встретит, узнает, займет
И больно в глубоких объятьях сожмет. Страшусь… Но доселе ехидны сердечной
Не чувствуя жала, свободный, беспечный,
Смотрю я на южный лазоревый свод,
На лоно широко раскинутых вод
И, в очи небес устремив свои очи,
Пью сладостный воздух серебряной ночи . Зачем тебе гнаться, злодейка, за мной?
Помедли, беглец возвратится домой.
Постой, пред тобою минутный изменник,
Приду к тебе сам я -и снова твой пленник,
В груди моей светлого юга красу
Как новую пищу тебе принесу
И с новою в сердце скопившейся силой
Проснусь для страданья, для песни унылой. А ныне, забывший и песни и грусть,
Стою, беззаботный, на бреге Эвксина,
Смотрю на волнистую грудь исполина
И волн его говор твержу наизусть.
Перевод Якова Козловского
Я солнце пил, как люди воду,
Ступая по нагорьям лет
Навстречу красному восходу,
Закату красному вослед.
В краю вершин крутых и гордых,
Где у сердец особый пыл,
Я звезды пил из речек горных,
Из родников студеных пил.
Из голубой небесной чаши
В зеленых чащах и лугах
Я жадно воздух пил сладчайший,
Настоянный на облаках.
Я пил снежинки, где тропинки
Переплелись над крутизной.
И помню:
таяли снежинки,
В пути пригубленные мной.
Я весны пил,
когда о севе
В горах пекутся там и тут.
Где крепок градусами Север,
Я пил мороз, как водку пьют.
Когда я грозы пил, бывало,
Чья слава землям дорога,
Как будто верхний край бокала,
Сверкала радуга-дуга.
И вновь шиповник цвел колючий,
Сочился хмель из темных скал.
Я, поднимавшийся на кручи,
Хмельные запахи вдыхал.
Земной красой я упивался,
Благословлял ее удел.
Не раз влюблялся, убивался
И песни пил, как песни пел.
Людской души сложна природа, —
Я пил с друзьями заодно
В час радости — бузу из меда,
В час горя — горькое вино.
И если сердцем пил,
то не пил
Забавы ради и утех.
Я Хиросимы видел пепел,
Я фестивалей слышал смех.
И, резко дунув, как на пиво,
Чтобы пустую пену сдуть,
Пил жизни суть:
она не лжива,
Она правдива — жизни суть.
Люблю, и радуюсь, и стражду,
И день свой каждый пью до дна,
И снова ощущаю жажду,
И в том повинна жизнь одна.
Пускай покину мир однажды
Я, жажды в нем не утоля,
Но людям жаждать этой жажды,
Покуда вертится Земля.
«Мест не хватит, уж больно вы ловки!
Ну откудова такие взялись?
Что вы прёте?» — «Да мы по путёвке». —
«По путёвке? Пожалуйста, плиз! Вы ж не туристы и не иностранцы,
Вам не проникнуть на наш пароход.
Что у вас?
Что у вас?
Что у вас, ей-богу?» — «Песни и новые танцы.
Этим товарам нельзя залежаться —
Столько людей с нетерпеньем их ждёт!
С нетерпеньем,
с нетерпеньем,
с нетерпеньем их ждёт!
Вы поверьте, с нетерпеньем…» —
«С нетерпеньем?» —
«…с нетерпеньем их ждёт!»«Ну куда вы спешите? Ей-богу,
Словно зельем каким опились!» —
«Мне местечко заказывал Гоголь…» —
«Сам Максимыч? Пожалуйста, плиз! Вы ж не туристы, не иностранцы,
И не резиновый наш пароход.
Что у вас?
Что у вас?
Что у вас?» — «Песни и новые танцы.
Этим товарам нельзя залежаться —
Столько людей с нетерпеньем их ждёт!
С нетерпеньем…» —
«С нетерпеньем?» —
«…с нетерпеньем…» —
«С нетерпеньем?» —
«…с нетерпеньем их ждёт!
Вы поверьте, с нетерпеньем…» —
«С нетерпеньем…» —
«…с нетерпеньем их ждёт!»Знаете что, мало ли вас тут ходит всяких, шляются-шляются, все заявляют, что они то писатели, то какие ещё… Мы вас не пустим.«Мест не будет, броня остаётся:
Ожидается важный турист». —
«Для рабочего класса найдётся?» —
«Это точно! Пожалуйста, плиз! Не работяги вы, не иностранцы,
Вам не проникнуть на наш пароход.
Что у вас?
Что у вас?
Что у вас?» — «Песни и новые танцы.
Этим товарам нельзя залежаться —
Столько людей с нетерпеньем их ждёт!
Вы поверьте…» —
«Что поверить?» —
«…с нетерпеньем…» —
«С нетерпеньем…» —
«…с нетерпеньем их ждёт.
Умоляю…» —
«Что умоляете?» —
«…с нетерпеньем, с нетерпеньем их ждёт».Знаете что, ежели очень нетерпеливые, так надо было лететь самолётом, у нас ещё автомобильный транспорт развивается, а вы какой-то ерундой занимаетесь тут.«Нет названья для вашей прослойки.
Зря вы, барышни, здесь собрались». —
«Для крестьянства остались две койки?» —
«Есть крестьянство! Пожалуйста, плиз!» —«Это шутке подобно, без шуток, —
Песни, танцы в пути задержать!
Без еды проживёшь сорок суток,
А без музыки — вряд ли и пять». —«Вы ж не туристы и не иностранцы.
Укомплектованный наш пароход.
Что у вас?
Что у вас?
Что у вас, ей-богу?» — «Песни и новые танцы.
Этим товарам нельзя залежаться —
Столько людей с нетерпеньем их ждёт!
С нетерпеньем,
с нетерпеньем,
с нетерпеньем их ждёт!
Вы поверьте, с нетерпеньем…» —
«Что с нетерпеньем?» —
«…с нетерпеньем их ждёт!» —«Вот народ упрямый — всё с нахрапу!
Ладно, лезьте прямо вверх по трапу.
С вами будет веселее путь
И — лучше с музыкой тонуть.»
Британцы, зачем вы волочите плуг
Для лордов, что в тесный замкнули вас круг?
Зачем вы готовите пышные платья
Тиранам, которые шлют вам проклятья?
Зачем бережете вы, жалко стеня,
От первого дня до последнего дня
Шершней беззастенчивых, пот ваш сосущих,
Не пот ваш сосущих, а кровь вашу пьющих?
Зачем вы, о, Пчелы родимой страны,
Оружье и цепи готовить должны,
Чтоб шершни без жала, презревши заботы,
У вас отнимали добычу работы?
У вас есть достаток, досуг и покой,
Уют и слиянье с душой дорогой?
Что ж вы покупаете этой ценою,
Томленьем, и страхом, и мукой тройною?
Хлеба вы взрастили, — другой их пожнет;
Богатства нашли вы, — другой их возьмет;
Вы платья соткали — кому? — для чужого;
Оружье сковали — для власти другого.
Растите хлеба, — но не наглым глупцам;
Ищите богатства, — не дерзким лжецам;
И тките одежду, — но смерть паразиту,
И куйте оружье, — себе на защиту.
Ну, прячьтесь в подвалы, отверженный род.
Вы строили замки, другой в них живет.
Вы цепи трясете, что сами сковали,
Дрожите пред силою вашей же стали.
Берите-ка заступ, ну-ну, не робей,
Наметьте могилы, копайте скорей.
И, в саван одевшись толпой бледнолицей,
Умрите, вам Англия будет гробницей.
А.Н. Еракову
Пускай нам говорит изменчивая мода,
Что тема старая «страдания народа»
И что поэзия забыть ее должна.
Не верьте, юноши! не стареет она.
О, если бы ее могли состарить годы!
Процвел бы божий мир!.. Увы! пока народы
Влачатся в нищете, покорствуя бичам,
Как тощие стада по скошенным лугам,
Оплакивать их рок, служить им будет муза,
И в мире нет прочней, прекраснее союза!..
Толпе напоминать, что бедствует народ,
В то время, как она ликует и поет,
К народу возбуждать вниманье сильных мира —
Чему достойнее служить могла бы лира?..
Я лиру посвятил народу своему.
Быть может, я умру неведомый ему,
Но я ему служил — и сердцем я спокоен…
Пускай наносит вред врагу не каждый воин,
Но каждый в бой иди! А бой решит судьба…
Я видел красный день: в России нет раба!
И слезы сладкие я пролил в умиленье…
«Довольно ликовать в наивном увлеченье, —
Шепнула Муза мне. — Пора идти вперед:
Народ освобожден, но счастлив ли народ?..
Внимаю ль песни жниц над жатвой золотою,
Старик ли медленный шагает за сохою,
Бежит ли по лугу, играя и свистя,
С отцовским завтраком довольное дитя,
Сверкают ли серпы, звенят ли дружно косы —
Ответа я ищу на тайные вопросы,
Кипящие в уме: «В последние года
Сносней ли стала ты, крестьянская страда?
И рабству долгому пришедшая на смену
Свобода наконец внесла ли перемену
В народные судьбы? в напевы сельских дев?
Иль так же горестен нестройный их напев?..»
Уж вечер настает. Волнуемый мечтами,
По нивам, по лугам, уставленным стогами,
Задумчиво брожу в прохладной полутьме,
И песнь сама собой слагается в уме,
Недавних, тайных дум живое воплощенье:
На сельские труды зову благословенье,
Народному врагу проклятия сулю,
А другу у небес могущества молю,
И песнь моя громка!.. Ей вторят долы, нивы,
И эхо дальних гор ей шлет свои отзывы,
И лес откликнулся… Природа внемлет мне,
Но тот, о ком пою в вечерней тишине,
Кому посвящены мечтания поэта,
Увы! не внемлет он — и не даёт ответа…
1Целый день одна забота:
Сеть вязать не уставая,
Слушать, как у ног уютно
Кот мурлычет и поет.
Сердце ж девушки — пушинка:
Под дыханием случайным
Подымается, кружится,
Тает в небе голубом.
Так и сердце бедной Дженни:
Майкель дунул — закружилось
Сердце легкое и с ветром
Над заливом понеслось.
Над заливом ходит ветер,
Шляпу с Майкеля срывает,
Щеки смуглые румянит,
Брызжет пеной и поет.
И как голубь сизокрылый,
Сердце трепетное Дженни
Вслед за Майкелем несется
По всклокоченным волнам.
И когда, взойдя над морем,
Месяц пламя разливает, —
Майкель знает: это сердце
Радостью благовестит!
И когда росой холодной
По утрам покрыты кудри,
Майкель знает — это сердце
По любви своей грустит!
Целый день — одна забота:
Сеть вязать не уставая,
Слушать, как у ног уютно
Кот мурлычет и поет.2Ах, у Майкеля в котомке
Много вкусных есть вещей:
Две лепешки просяные,
Фляжка доброго вина.
Третий день, как, бросив школу,
Он в родной поплыл залив,
Шумные считает волны
И смеется невзначай.
Майкель, Майкель, ты покинул
В скучном маленьком поселке
Девушку с косою русой —
Дочь трактирщика она.
Дженни, Дженни, надо ль плакать,
Если Майкель вышел в море,
Если Майкель смотрит в небо
И смеется невзначай?
Тр-стий день в трактир приходит
Рыжий Джек из Бирмингама, —
Новая на нем зюйдвестка,
Блещут салом сапоги.
Требует он кружку пива,
С шиллинга не просит сдачи —
И глядит, глядит на Дженни,
Крутит ус и щурит глаз.
Дженни, Дженни, надо ль плакать,
Если Майкель вышел в море,
Если Майкель смотрит в небо
И смеется невзначай!
С суровой долею я рано подружился:
Не знал веселых дней, веселых игр не знал,
Мечтами детскими ни с кем я не делился,
Ни от кого речей разумных не слыхал.
Но все, что грязного есть в жизни самой бедной, —
И горе, и разгул, кровавый пот трудов,
Порок и плач нужды, оборванной и бледной,
Я видел вкруг себя с младенческих годов.
Мучительные дни с бессонными ночами,
Как много вас прошло без света и тепла!
Как вы мне памятны тоскою и слезами,
Потерями надежд, бессильем против зла!..
Но были у меня отрадные мгновенья,
Когда всю скорбь мою я в звуках изливал,
И знал я сердца мир и слезы вдохновенья,
И долю горькую завидной почитал.
За дар свой в этот миг благодарил я Бога, —
Казался раем мне приют печальный мой,
Меж тем безумная и пьяная тревога,
Горячий спор и брань кипели за стеной…
Вдруг до толпы дошел напев мой вдохновенный,
Из сердца вырванный, родившийся в глуши, —
И чувства лучшие, вся жизнь моей души
Разоблачилися рукой непосвященной.
Я слышу над собой и приговор, и суд…
И стала песнь моя, песнь муки и восторга,
С людьми и с жизнию меня миривший труд,
Предметом злых острот, и клеветы, и торга…
Юная дева прошла по сей спокойной долине: никто не знал, откуда она; никто не мог разсказать ея повести. Ее можно было уподобишь прелестному цветку, который буря оборвала, или одному из тех легких призраков, которые мы видим во сне: таким же огнем блистали бродящие глаза ея, также прозрачны были члены ея тела.
Когда всматривался кто в поблекшее лице ея, тотчас она его закрывала изсохшею рукою и поспешно уходила. Напрасно мы сострадали ея страданиям! напрасно хотели о ней пещись: чем больше желали удержать ее и приютить от зноя и дождя, тем скорее она спешила удалиться.
Если кто называл по имени собачку ея, она начинала песнь унылую, и песнь сия, казалось, была сложена девою, которой сердце сильно было огорчено; и всегда она тянула припев песни таким диким голосом, что можно было подумать, что пение было не обыкновенное и принадлежало сей деве, тихой и смиренной
И вдруг она вздрагивала и озиралась вокруг, как будто бы кто гнался за нею, как будто бы ей снова вспадала мысль, оживлявшая в памяти все ея горести. Она благословляла тот час, который призывал ко сну всех жителей селения, ибо любила бродить по холмам, поросшим волчцами и чабром, столь же свободно, как ветерок перелетный.
Что говорила, что пела она—во всем отзывалось, что она некогда была нежно любима, но напрасно у нее спрашивали, зачем она бродит, и от чего так печальна. Видно было, что собачке своей дала она имя, пробуждавшее ея страдания: по только небу известно, чем сердце ея так поражено.
Давно уже странница прошла по сей спокойной долине, и никто не узнал, откуда она и никто не может расказать ея повести. Никто не скажет, так ли и теперь, как прежде, отвергает она руку, простершую ей на помощь, и возвратился ли си разсудок, и счастлива ли она с тем, о ком плакала…. или отдохнула в могиле. С Фр. С<омов>.
Звукнул времени суровый
Металлический язык;
Звукнул — отозвался новый,
И помчал далече зык.
Снова солнцы покатились
По палящим небесам;
Снова шумны обратились
Времени колеса там.
Будьте вновь благословенны,
Земнородны племена!
Будьте паки восхищенны,
Как и в прежни времена!
Пейте в полной чаше радость!
Пейте здравия струи!
Ощущайте жизни сладость!
Украшайте дни свои!
Мне судьбина отреклася
Бурю жизни отвратить;
Знать, она еще клялася
Горьку желчь свою разлить.
Рок, о рок, — почто толь рано
Ты мне желчь подносишь в дар?
Неужель на свежу рану
Свежий мне даешь удар?
Где для горькой раны срящу
Врачество в грядущий год?
Где, — в каких сердцах обрящу
Против грозных туч отвод?
Муж состраждущий, муж кроткий!
Если лиры моея
Внял ты некогда глас робкий,
Ах! — к тебе спешу вновь я.
Обратися, муж великий!
Се ударил новый час!
Пусть часы живешь толики,
Сколько благ лиешь на нас!
Пусть трех персты парк суровых
Жизни нить твоей прядут
Из шелков драгих и новых
И ей крепость придадут!
А когда еще тобою
Тяжкий рок мой не забыт,
Ах! — не поздно мне с судьбою
Мир тобою заключить
Коль не поздо, в новом годе
Не пролью я новых слез;
После бурь в другой погоде
Осушу их средь очес.
1
Пропала книга! Уж была
Совсем готова — вдруг пропала!
Бог с ней, когда идее зла
Она потворствовать желала!
Читать маранье праздных дур
И дураков мы недосужны.
Не нужно нам плохих брошюр,
Нам нужен хлеб, нам деньги нужны!
Но может быть, она была
Честна… а так резка, смела?
Две-три страницы роковые…
О, если так, ее мне жаль!
И, может быть, мою печаль
Со мной разделит вся Россия!
2
Уж напечатана — и нет!..
Не познакомимся мы с нею;
Девица в девятнадцать лет
Не замечтается над нею;
О ней не будут рассуждать
Ни дилетант, ни критик мрачный,
Студент не будит посыпать
Ее листов золой табачной.
Пропала! с ней и труд пропал,
Затрачен даром капитал,
Пропали хлопоты большие…
Мне очень жаль, мне очень жаль,
И, может быть, мою печаль
Со мной разделит вся Россия!
3
Прощай! горька судьба твоя,
Бедняжка! Как зима настанет,
За чайным столиком семья
Гурьбой читать тебя не станет.
Не занесешь ты новых дум
В глухие, темные селенья,
Где изнывает русский ум
Вдали от центров просвещенья!
О, если ты честна была,
Что за беда, что ты смела?
Так редки книги не пустые…
Мне очень жаль, мне очень жаль,
И, может быть, мою печаль
Со мной разделит вся Россия!..
Я странствовал во сне… Вдали чудесный рай
Сиял бессмертными, небесными лучами…
Пещеры адские, земной неволи край
Остались позади и позабылись нами,
Еще вздымалась грудь, минувшая гроза
Еще пытала мозг ужасными мечтами,
Еще не высохла отчаянья слеза,
Катился жаркий пот обильною струею
И адский блеск слепил еще мои глаза,
Как в чистом воздухе уж разлилась волною
Прохлада нежная, сквозь дымку облаков
Луч розовой зари дробился над водою,
Осыпав золотом ковер живых цветов…
Цветы в невиданных доселе сочетаньях
Пестрели радостно на мураве лугов,
Ползли, виясь, в ветвях, в их дружных лобызаньях,
В обятьях трепетных их лепестков живых
Я узнавал, молясь, в восторга замираньях,
Гирлянды райские блаженных душ святых,
В один живой ковер сплетенных неразрывно,
И я почтил Творца в тот чудный светлый миг!..
И песнь незримая, как шепот слов призывный,
Вдруг пролилась: «Вперед, о брат, перед тобой
Путь восхождения, стремись же непрерывно
Туда, где светлый рай сияет за горой!»
Вздох легких ветерков разнес тот ропот нежный,
Как тихих арф аккорд над трепетной толпой;
Скользили облака в лазури цепью снежной,
Как легкие ладьи, не морща лона вод
Скользят, когда порой весь океан безбрежный,
Чудесной силою заворожен, заснет…
Пурпурная заря все ярче разгоралась,
Теней причудливей сплетался хоровод,
И песнь призывная все громче раздавалась…
(Посвящается Н. В. Гербелю.)
Вот сидит он на рогоже;
Как смотрел на свет,
Тот же взгляд, величье то же,
Но ужь жизни нет.
Где жь избыток прежней мочи?
Где тот сердца пыл,
Как, бывало, духу ночи
Трубку он курил?
Сердце в нем разорвалося,
Светлый взор угас —
Взор, которым след он лося
Узнавал не раз.
Где проворство ног, которым
На горах, в снегу,
С горной ланью, с лосем скорым
Спориле на бегу?
Где могучесть рук, о Боже!
Гнувших луг тугой?
Вот сидит он на рогоже,
Бледный и немой!
Счастлив воин знаменитый!
Ты идешь в края,
Где нет снега, где покрыты
Маисом поля;
Где полны дубравы дичью,
Где хор птиц поет,
Где кипит твоей добычью —
Рыбой лоно вод.
Там пируй, с духами равный!
Мы же здесь в слезах,
Вспоминая подвиг славный,
Погребем твой прах.
Так начнем же погребальный
Хор среди могил;
Принесемте в дар прощальный
Все, что он любил:
Лук положим к изголовью,
А топор на грудь,
В ноги мех с медвежьей кровью
Другу в дальний путь.
Нож отточим, чтоб без страха
Свергнув вражий труп,
С головы его три взмаха
Мог он срезат чуп.
Краски огненнаго цвета
Бросим на ладонь,
Чтоб предстал он в бездне света
Красный как огонь.
Как тебя в картонном царстве
В блеске зрительного зала
Я увидел, ты Джесси́ку,
Дочь Шейлока представляла.
Чист был голос твой холодный,
Лоб такой холодный, чистый,
Ты сияла, словно глетчер,
В красоте своей лучистой.
И еврей лишился дочки,
Ты нашла в крещеном мужа…
Бедный Шейлок! А Лоренцо —
За него я плачу вчуже!
Повстречались мы вторично;
Вспыхнув страстью великой,
Стал твоим я дон Лоренцо,
Стала ты моей Джесси́кой.
Как меня вино пьянило,
Так тебя — любви проказы,
И лобзал твои я очи,
Эти хладные алмазы.
Тут я начал бредить браком,
Точно вдруг рехнулся разом.
Или близость донны Клары
Заморозила мне разум?
После свадьбы очутился
Я в Сибири. Что же это?
Холоднее свежной степи
Ложе брачное поэта.
Я лежал так одиноко
В этих льдах, я мерз все хуже,
И мои продрогли песни
В честь любви — от страшной стужи.
К пылкой груди прижимаю
Я подушку — с снегом льдину,
Купидон стучит зубами,
А жена воротит спину.
***
Будут в свет теперь рождаться,
Отморозив нос, малютки —
Мною сложенные песни,
Остроты мои и шутки.
Получивши насморк, муза
(Музы — нежные творенья)
Молвит: «Я уйду, мой Генрих,
От мороза нет терпенья».
О, из льда Киприды храмы
С освещением грошовым!
Что-ж меня магнитом тянет
В холод к тем серцам суровым?