Как молоток
влетело в голову
отточенное слово,
вколочено напропалую!
— Задержите! Караул!
Не попрощался.
В Кодж оры! —
Бегу по шпалам,
Кричу и падаю под ветер.
Все поезда
В края далекие, под небеса чужие
Хотите вы с собой на память перенесть
О ближних, о стране родной живую весть,
Чтоб стих мой сердцу мог, в минуты неземные,
Как верный часовой, откликнуться: Россия!
Когда беда придет иль просто как-нибудь
Тоской по родине заноет ваша грудь,
Не ждите от меня вы радостного слова;
Под свежим трауром печального покрова,
Сложив с главы своей венок блестящих роз,
Ты — герой
И в горних сенях
Ты к горе пришел горой…
Сохранив в своих коленях,
Как и в струнах, горный строй… Обессиленный цепями,
Вновь стоишь ты среди нас…
Держишь облако, как знамя,
Щуря выколотый глаз.И когда мы гроб открыли,
Где царили
Тлен и смерть,
О память, память, — дар счастливой!
Ты гонишь прочь былого мрак!
Еще с тобой я помню, как
Инбирное варится пиво.
Такому пиву научил
Поэта химик в Петрограде —
Он часто сам его варил
Томленье летнего к отраде
И с гордой радостию пил.
«Бутылкой, штофом, — как хотите,
Памяти Августа Стриндберга
Да, я изведала все муки,
Мечтала жадно о конце…
Но нет! Остановились руки,
Живу — с печалью на лице…
Весной по кладбищу бродила
И холмик маленький нашла.
Пусть неизвестная могила
Узнает всё, чем я жила!
Я принесла цветов любимых
Память, чудное кладбище,
Где не гаснет жизни свет,
Память, странное жилище
Тех, кого ужь больше нет;
Нашей думы окрыленной
К невозвратному полет,
Мир, тенями населенный,
Где минувшее живет;
Мир былых картин и звуков,
Голосов умолкший хор,
Чем и как, с каких позиций
Оправдаешь тот поход?
Почему мы от границы
Шли назад, а не вперёд? Может быть, считать маневром,
Мудрой тактикой какой —
Только лучше б в сорок первом
Драться нам не под Москвой… Но в виски, как в барабаны,
Бьётся память, рвётся в бой,
Только меньше ноют раны:
Четверть века — срок большой.Москвичи писали письма,
Разобрали венки на веники,
На полчасика погрустнели…
Как гордимся мы, современники,
Что он умер в своей постели!
И терзали Шопена лабухи,
И торжественно шло прощанье…
Он не мылил петли в Елабуге
И с ума не сходил в Сучане!
Кто сей красавец, на розах с тобою,
Нежась, играет, облит благовоньем,
В тайном сумрак грота? —
Алые персты твои расплетают
Шолкову косу на радость счастливца;
Волны струйчата злата
Пали роскошно на лилии персей,
Выя на рамо—рука в руку; тают
Негой страстною очи:
Радостной шопот, и томные вздохи,
Хмуро тянется день непогожий.
Безутешно струятся ручьи
По крыльцу перед дверью прихожей
И в открытые окна мои.
За оградою вдоль по дороге
Затопляет общественный сад.
Развалившись, как звери в берлоге,
Облака в беспорядке лежат.
Решительно печальных строк моих
Не хочешь ты ответом удостоить;
Не тронулась ты нежным чувством их
И презрела мне сердце успокоить!
Не оживу я в памяти твоей,
Не вымолю прощенья у жестокой!
Виновен я: я был неверен ей;
Нет жалости к тоске моей глубокой!
Виновен я: я славил жен других…
Так! но когда их слух предубежденный
Ещё — ни холодов, ни льдин,
Земля тепла, красна калина,
А в землю лёг ещё один
На Новодевичьем мужчина.Должно быть, он примет не знал,
Народец праздный суесловит,
Смерть тех из нас всех прежде ловит,
Кто понарошку умирал.Коль так, Макарыч, — не спеши,
Спусти колки, ослабь зажимы,
Пересними, перепиши,
Переиграй — останься живым.Но, в слёзы мужиков вгоняя,
Я знаю, ты близкая мне…
Больному так нужен покой…
Прильнувши к седой старине,
Торжественно брежу во сне…
С тобою, мой свет, говорю…
Пьяни, весели меня, боль! —
Ты мне обещаешь зарю?
Нет, с этой свечой догорю!
Так слушай, как память остра, —
Недаром я в смертном бреду…
Стихотворения, подписанныя этим именем, пользуются большою популярностью между сербами и хорватами. К сожалению, биографию этого талантливаго поэта мы ни где не могли найти, не смотря на все наше старание добыть ее из самой Сербии.
ПРОЩАНИЕ С ПРАГОЙ.
Чешская столица, Прага золотая,
Гордость душ высоких, украшенье края,
Где я год отрадный прожил как мгновенье,
Где тот год пронесся, точно сновиденье!
Ты пленяешь взоры чудной стариною,
Роскошью построек, вкусом, красотою;
Здесь все так понятно для ума и чувства,
И все шепчет сердцу, что здесь край искусства.
Когда в час оргии, за праздничным столом
Шумит кружок друзей, беспечно торжествуя,
И над чертогами, залитыми огнем,
Внезапная гроза ударит, негодуя, -
Смолкают голоса ликующих гостей,
Бледнеют только что смеявшиеся лица, -
И, из полубогов вновь обратясь в людей,
Трепещет Валтасар и молится блудница.Но туча пронеслась, и с ней пронесся страх…
Пир оживает вновь: вновь раздаются хоры,
Вновь дерзкий смех звучит на молодых устах,
Сырость и мгла.
Ночь развернула два чёрных крыла.
Дымовка спит средь простора степного.
Только Андрей Малиновский не спит:
Сжавши рукою обрез, сторожит
Брата родного.Тьма. В переулке не видно ни зги.
Плачет капелью весеннею крыша.
Страшно. Знакомые близко шаги.
«Гриша!
Гриша!
Прозрачных пальцев нервное сплетенье,
Крутой излом бровей, усталость век,
И голос — тихий, как сердцебиенье, —
Такой ты мне запомнилась навек.Была красивой — не была счастливой,
Бесстрашная — застенчивой была…
Политехнический. Оваций взрывы.
Студенчества растрепанные гривы.
Поэты на эстраде, у стола.Ну, Вероника, сядь с ведущим рядом,
Не грех покрасоваться на виду!
Но ты с досадой морщишься: «Не надо!
Земля научает глядеть — глубоко, глубоко.
Телесные дремлют глаза, незримое светится око.
Пугаясь, глядит
На тайну земную.
Земля между тем говорит: —
Ликуй — я ликую.
Гляди пред собой,
Есть голос в веселом сегодня, как голос есть в темном вчера.
Подпочва во впадине озера — глина, рухляк, перегной,
Но это поверхностный слой: —
Когда в час оргии, за праздничным столом
Шумит кружок, беспечно торжествуя,
И над чертогами, залитыми огнем,
Внезапная гроза ударит, негодуя, —
Смолкают голоса ликующих гостей,
Бледнеют только что смеявшиеся лица, —
И, из полубогов, вновь обратясь в людей,
Трепещет Валтасар и молится блудница.
Но туча пронеслась, и с ней пронесся страх…
Я видел вечер твой. Он был прекрасен;
Последний раз прощаяся с тобой,
Я любовался им; и тих, и ясен,
И весь проникнут теплотой…
О, как они и грели и сияли—
Твои, поэт, прощальные лучи…
А между тем заметно выступали
Уж звезды первыя в его ночи.
В нем не было ни лжи ни раздвоенья…
Давно над равниною русской, как ветер печальный и буйный,
Кружил он взволнованной мыслью, искал, и томился, и звал.
Не верил проклятому быту и, словно поток многоструйный,
Срываясь с утесов страданья, и хрипло, и дико рыдал.
С бессонною жаждой и гневом стучался он в вечные двери,
И сталкивал смерчи безверья, и мучил себя и других…
Прекрасную «Синюю Птицу» терзают косматые звери,
Жизнь — черная смрадная яма, костер из слепых и глухих.
Белые клавиши в сердце моём
Робко стонали под грубыми пальцами,
Думы скитались в просторе пустом,
Память безмолвно раскрыла альбом,
Тяжкий альбом, где вседневно страдальцами
Пишутся строфы о счастье былом… Смеха я жаждал, хотя б и притворного,
Дерзкого смеха и пьяных речей.
В жалких восторгах бесстыдных ночей
Отблески есть животворных лучей,
Светит любовь и в позоре позорного.В темную залу вхожу, одинок,
Мы не от старости умрем —
От старых ран умрем…
С. ГудзенкоОпоздало письмо.
Опоздало письмо.
Опоздало.
Ты его не получишь,
не вскроешь
и мне не напишешь.
Одеяло откинул.
К стене повернулся устало.
Гол по пояс. Бороденка
Отгорела и бела.
Кормит лодка-плоскодонка
Два размашистых весла.
Где вы, унтерские лычки,
Заработанная честь?
До последней переклички
Отвечал из строя: Есть !
До последнего привала
Наготове, начеку.
Ночлег на геолбазе в Таласском Ала-Тау…
Мне возвращает память степной душистый сон.
На снежные вершины ложится день усталый,
И звезды Казахстана взошли на небосклон.Нас встретили собаки за ближним поворотом,
Невидимая ветка хлестнула по лицу,
Зевнули с долгим скрипом тяжелые ворота,
И бричка подкатила к намокшему крыльцу.Весь дом заворошился, дохнув теплом потемок,
Зачиркавших коробок, упавших одеял.
Чихнул на кухне примус, а маятник спросонок
И тень и тараканов по полкам разогнал.Пока над самоваром мочалят нам галеты
Белый конь
Под Орлом пролетел,
Предназначенный к въезду в Москву,
Подминая траву…
Время мчится быстрее,
Чем лошадь, — и вот –
Конь издох,
А хозяин в Париже живет. Белый конь издыхал,
Мечтая о сене,
Тучный всадник пешком
Далеко от родимаго края
Ты, как чудный цветок, разцвела
И, вдали от него умирая,
Ты родною нам все же была.
Эта страстная жажда искусства,
Эта пылкость мечтаний и дум,
Глубина затаеннаго чувства
И сомненьем отравленный ум,
Так гранит покрывается наледью,
и стоят на земле холода, —
этот город, покрывшийся памятью,
я покинуть хочу навсегда.
Будет теплое пиво вокзальное,
будет облако над головой,
будет музыка очень печальная —
я навеки прощаюсь с тобой.
Больше неба, тепла, человечности.
Больше черного горя, поэт.
В то время я гостила на земле.
Мне дали имя при крещенье — Анна,
Сладчайшее для губ людских и слуха.
Так дивно знала я земную радость
И праздников считала не двенадцать,
А столько, сколько было дней в году.
Я, тайному велению покорна,
Товарища свободного избрав,
Любила только солнце и деревья.
Однажды поздним летом иностранку
Петр Велик!.. так мир вещает;
Сердце то же ощущает;
Сердце тако говорит:
Кто столь много сотворит.
Потрудится так полезно?..
О отечество любезно!
Простирай до неба клик:
Петр Велик!
Петр Велик!.. гласит все войско:
Он был из тех, в ком правда малых истин
И веденье законов естества
В сердцах не угашают созерцанья
Творца миров во всех его делах.Сквозь тонкую завесу числ и формул
Он Бога выносил лицом к лицу,
Как все первоучители науки:
Пастер и Дарвин, Ньютон и Паскаль.Его я видел изможденным, в кресле,
С дрожащими руками и лицом
Такой прозрачности, что он светился
В молочном нимбе лунной седины.Обонпол слов таинственно мерцали
Вдали полыхнула зарница.
Качнулась за окнами мгла.
Менялась погода —
смениться
погода никак не могла.И все-таки что-то менялось.
Чем дальше, тем резче и злей
менялась погода,
менялось
строенье ночных тополей.И листьев бездомные тени,
в квартиру проникнув извне,
«Я не хочу — не могу — и не умею Вас обидеть…»
Так из дому, гонимая тоской,
— Тобой! — всей женской памятью, всей жаждой,
Всей страстью — позабыть! — Как вал морской,
Ношусь вдоль всех штыков, мешков и граждан.
О, вспененный, высокий вал морской
Вдоль каменной советской Поварской!
Все чаще и чаще встречаю умерших… О нет,
Они не враждебны, душа не признается разве,
Что взором и вздохом готова отыскивать след
Вот здесь зазвеневшей, вот здесь оборвавшейся связи…
Вот брат промелькнул, не заметив испуганных глаз:
Приподняты плечи, походка лентяя и дужка
Пенснэ золотого… А робкая тень от угла…
Ты тоже проходишь, ты тоже не взглянешь, старушка.
Ты так торопливо шажками заботы прошла,
И я задохнулся от вновь пережитой утраты.
Как часто, пестрою толпою окружен,
Когда передо мной, как будто бы сквозь сон,
При шуме музыки и пляски,
При диком шепоте затверженных речей,
Мелькают образы бездушные людей,
Приличьем стянутые маски,
Когда касаются холодных рук моих
С небрежной смелостью красавиц городских
Давно бестрепетные руки, —