У царицы моей есть высокий дворец,
О семи он столбах золотых,
У царицы моей семигранный венец,
В нем без счету камней дорогих.И в зеленом саду у царицы моей
Роз и лилий краса расцвела,
И в прозрачной волне серебристый ручей
Ловит отблеск кудрей и чела.Но не слышит царица, что шепчет ручей,
На цветы и не взглянет она:
Ей туманит печаль свет лазурных очей,
И мечта ее скорби полна.Она видит: далёко, в полночном краю,
Средь морозных туманов и вьюг,
С злою силою тьмы в одиночном бою
Гибнет ею покинутый друг.И бросает она свой алмазный венец,
Оставляет чертог золотой
И к неверному другу, — нежданный пришлец,
Благодатной стучится рукой.И над мрачной зимой молодая весна —
Вся сияя, склонилась над ним
И покрыла его, тихой ласки полна,
Лучезарным покровом своим.И низринуты темные силы во прах,
Чистым пламенем весь он горит,
И с любовию вечной в лазурных очах
Тихо другу она говорит: «Знаю, воля твоя волн морских не верней:
Ты мне верность клялся сохранить,
Клятве ты изменил, — но изменой своей
Мог ли сердце мое изменить?»
Я думу тяжкую прочел в твоих очах.
Развей тяжелый сон... Забудь теперь о горе...
Смотри, как весело в полуденных лучах
Пред нами блещет это море!
Какою ласкою исполнено живой
Соседних волн прикосновенье;
Все волны катятся к черте береговой,
Хоть тоже встретились, быть может, на мгновенье...
Нам берег этот чужд. Чужда немая даль
И зелень, и цветы. Так что же? Нет и нужды!
Мне близкой сделалась очей твоих печаль,
Хотя недавно мы друг другу были чужды.
Мне кажется, что я, когда — не знаю сам,
Уже сидел с тобой в тени роскошной где-то!
Вздымались снежных гор вершины к небесам,
И море было там прекраснее, чем это.
Ты помнишь ли тот край? Он, может быть, во сне
Явился мне тогда... Наверно я не знаю,
Но, глядя на тебя, небес, знакомых мне
Сиянье тихое невольно вспоминаю.
И опять открыли солнца
Эту дверь.
И опять влекут от сердца
Эту тень.
И опять, остерегая,
Знак дают,
Чтобы медленный растаял
В келье лед.
«Кто ты? Кто ты?
Скован дрёмой,
Пробудись!
От дремоты
Незнакомой
Исцелись!
Мы — целители истомы,
Нашей медленной заботе
Покорись!
В златоверхие хоромы,
К созидающей работе
Воротись!»
— Кто вы? Кто вы?
Рая дщери!
Прочь! Летите прочь!
Кто взломал мои засовы?
Ты кому открыла двери,
Задремав, служанка-ночь?
Стерегут мне келью совы, —
Вам забвенью и потере
Не помочь!
На груди — снегов оковы,
В ледяной моей пещере —
Вихрей северная дочь!
Из очей ее крылатых
Светит мгла.
Трехвенечная тиара
Вкруг чела.
Золотистый уголь в сердце
Мне вожгла!
Трижды северное солнце
Обошло подвластный мир!
Трижды северные фьорды
Знали тихий лёт ночей!
Трижды красные герольды
На кровавый звали пир!
Мне — мое открыло сердце
Снежный мрак ее очей!
Прочь лети, святая стая,
К старой двери
Умирающего рая!
Стерегите, злые звери,
Чтобы ангелам самим
Не поднять меня крылами,
Не вскружить меня хвалами,
Не пронзить меня Дарами
И Причастием своим!
У меня в померкшей келье —
Два меча.
У меня над ложем — знаки
Черных дней.
И струит мое веселье
Два луча.
То горят и дремлют маки
Злых очей.8 января 1907
Ветер выл, гроза ревела,
Месяц крылся в облаках,
И река, клубясь, шумела
В омраченных берегах.
И, встревожена тоскою,
Эвелина слезы льет:
«Ах, теперь грозой ночною
Милый по морю плывет!»Долго бедная молилась
Пред иконою святой;
Робкой думою носилась
Над пучиною морской.
Бьет на башне час полночи,
И внезапно тайный сон
Ей смежил печальны очи,
И замолк тяжелый стон.Спит она — но дух унылый
И во сне тревожит страх:
Всё корабль ей снится милый
На бунтующих волнах;
И казалось, что летает
Тань знакомая над ней
И как будто бы вещает:
«О невеста, слез не лей!»Голос друга незабвенный…
Сердце верное дрожит;
Смотрит тихо: обрученный
Перед ней жених стоит;
В лике бледность гробовая,
Мутен блеск его очей,
И бежит струя морская
Из развившихся кудрей.«О невеста, в край родимый
Я летел к тебе с мечтой
И бесценной, и любимой,
И с пылающей душой;
Но взревела надо мною
Смертоносная волна:
С нашей радостью земною
Ты навек разлучена! Друг, страданье пронесется,
Грозный мрак не навсегда,
И над бездною зажжется
Лучезарная звезда!
О, не сетуй, что прекрасный
Жизни цвет увял в слезах!
Мы любили не напрасно:
Будем вместе в небесах! Но — прости… уже алеет
Вам румяная заря,
Ветерок уж ранний веет,
Веет он не для меня!»
И со вздохом улетает
Тень младая от очей,
И с высот ей повторяет:
«О невеста, слез не лей!»
Царедворец ушел во дворец.
Раб согнулся над коркою черствой.
Изломала — от скуки — ларец
Молодая жена царедворца.
Голубям раскусила зоба,
Исщипала служанку — от скуки,
И теперь молодого раба
Притянула за смуглые руки.
— Отчего твои очи грустны?
В погребах наших — царские вина!
— Бедный юноша — я, вижу сны!
И служу своему господину.
— Позабавь же свою госпожу!
Солнце жжет, господин наш — далеко…
— Я тому господину служу,
Чье не дремлет огромное око.
Длинный лай дозирающих псов,
Дуновение рощи миндальной.
Рокот спорящих голосов
В царедворческой опочивальне.
— Я сберег господину — казну.
— Раб! Казна и жена — не едино.
— Ты алмаз у него. Как дерзну —
На алмаз своего господина?!
Спор Иосифа! Перед тобой —
Что — Иакова единоборство!
И глотает — с улыбкою — вой
Молодая жена царедворца.
I
Отец — огнь. Сын — огнь. Дух — огнь.
Три равны, три нераздельны.
Пламя и жар — сердце их.
Огнь — очи ихи.
Вихрь и пламя — уста их.
Пламя Божества — огнь.
Лихих спалит огнь.
Пламя лихих отвратит.
Лихих очистит.
Изогнет стрелы демонов.
Яд змия да сойдет на лихих!
Агламид — повелитель змия!
Артан, Арион, слышите вы!
Тигр, орел, лев пустынного
Поля! От лихих берегите!
Змеем завейся, огнем спалися,
сгинь, пропади,
лихой.
II
<Отец — Тихий, Сын — Тихий, Дух — Тихий.
Три равны, три нераздельны.
Синее море — сердце их.
Звезды — очи их.
Ночная заря — уста их.
Глубина Божества — море,
Идут лихие по морю.
Не видят их стрелы демонов.
Рысь, волк, кречет,
Уберегите лихих!
Расстилайте дорогу!
Кийос, Киойзави.
Допустите
лихих.
III
Камень знай. Камень храни.
Огонь сокрой. Огнем зажгися.
Красным смелым.
Синим спокойным.
Зеленым мудрым.
Знай один. Камень храни.
Фу, Ло, Хо, Камень несите.
Воздайте сильным.
Отдайте верным.
Иенно Гуйо Дья, —
прямо иди!
В море царевич купает коня;
Слышит: «Царевич! взгляни на меня!»
Фыркает конь и ушами прядет,
Брызжет и плещет и дале плывет.
Слышит царевич: «Я царская дочь!
Хочешь провесть ты с царевною ночь?»
Вот показалась рука из воды,
Ловит за кисти шелко́вой узды.
Вышла младая потом голова,
В косу вплелася морская трава.
Синие очи любовью горят;
Брызги на шее, как жемчуг, дрожат.
Мыслит царевич: «Добро же! постой!»
За косу ловко схватил он рукой.
Держит, рука боевая сильна:
Плачет и молит и бьется она.
К берегу витязь отважно плывет;
Выплыл; товарищей громко зовет:
«Эй, вы! сходитесь, лихие друзья!
Гляньте, как бьется добыча моя…
Что ж вы стоите смущенной толпой?
Али красы не видали такой?»
Вот оглянулся царевич назад:
Ахнул! померк торжествующий взгляд.
Видит, лежит на песке золотом
Чудо морское с зеленым хвостом.
Хвост чешуею змеиной покрыт,
Весь замирая, свиваясь, дрожит.
Пена струями сбегает с чела,
Очи одела смертельная мгла.
Бледные руки хватают песок;
Шепчут уста непонятный упрек…
Едет царевич задумчиво прочь.
Будет он помнить про царскую дочь!
Когда в колыбели, дитя, я лежал,
Веселую песню мне дух напевал;
За нею душа улетала далеко,
И песня запала мне в душу глубоко.
Отрадные звуки проснутся порой,
Веселые годы встают предо мной,
И дух напевает — где денется горе? —
Про дальнее небо, про синее море...
Когда я безумной любовью пылал,
Дурную мне песню мой дух напевал;
То звуки блаженства, то стоны печали
Далекие — грудь молодую вздымали.
Душа к ним летела — казалося ей,
Что песня звучала из милых очей;
Но очи не блещут, любовь отлетела,
И звуки затихли, и грудь охладела.
Я в жизни утратой утрату сменял —
Унылую песню мне дух напевал;
И в сумраке ночи на песню печали
Знакомые тени ко мне прилетали.
Напрасно теперь в отдаленном краю
Веселые старые песни пою:
Нет! жизнь обнажилась! Нет! бездна зияет —
Ужасную песню мне дух напевает.
Вознесен над Евфратом и Тигром,
сверху вниз я смотрел на века,
обведенные смутным пунктиром,
цвета глины и цвета песка.
И клонилась, клонилась средь ночи
к междуречью моя голова.
Я без страха глядел в его очи,
словно в очи заснувшего льва.
Там, вверху, я оплакал утрату
тех времен, что теперь далеки,
когда белая темень Урарту
вдруг мои осенила зрачки
И когда в повороте капризном
промелькнул, словно тень меж ресница
дорогой и таинственный призрак
шумерийских и хеттских границ.
Приласкать мои руки хотели, —
но лишь воздух остался в руках, —
голубей, обитавших в Халдее,
в разоренных ее облаках.
Что-то было тревожное в этом
вихревом и высоком дыму,
белым цветом и розовым цветом
восходившем к лицу моему.
О, куда бы себя ни умчала,
свой исток да припомнит река!
Кровь моя обрела здесь начало
и меня дожидалась века.
В скольких женщинах, скольких мужчинах
билась пульсов моих частота.
Так вино дозревает в кувшинах
и потом услаждает уста.
И пока тяжелы мои корни
посреди занесенных полей,
я — всего лишь подобие кроны
над могилою этих корней.
Об ней зарей и вечером об ней
Крушится он, и плачет, и стенает;
Так в темну ночь, тоскуя, соловей,
Когда ловец жестокий похищает
Его еще не вскормленных детей,
Поет и бор унывно оглашает.
Но, утомясь, невольно легким сном
Забылся он перед румяным днем.И та, о ком душа в тоске мечтала,
Чело в звездах, под светлой пеленой,
В чудесном сне очам его предстала,
Блистательна божественной красой,
Но и в красе небесной сохраняла
Знакомый вид любви его земной.
«О милый друг, взгляни, как я прекрасна,
Как весела: твоя печаль напрасна!
Ты дал мне всё: нетленным ты венцом
Меня венчал, — а меч обманут мглою.
Что бренный мир! Уж я перед творцом;
Я в жоре дев бессмертною, святою
Живу, люблю, молюся об одном
И жду тебя… и вечный пред тобою
Возблещет свет — и взор пленится твой
Красой небес, и в них моей красой.Стремися к нам душою неизменной;
Волненьям чувств упорствуй и живи;
Люблю тебя, друг сердца незабвенный,
И не таюсь теперь в моей любви!»
Рекла; в очах блеснул огонь священный,
Невиданный у смертных на земли, —
И вдруг, в своем сияньи утопая,
В лазурной тме исчезла дева рая.
Под густыми под кустами протекает Тень-Река,
Ты побудь над ней ночами, в час как тают облака,
Загляни в нее очами, — в чем, спроси, твоя тоска.
Оттого ль, что вот, взглянувши, ты увидел свой двойник?
Оттого ль, что птица ночи, промелькнув, послала крик?
Оттого ли плачут очи, что, дрожа, шуршит тростник?
Отодвинься, — отраженье отодвинулось в воде,
Опрокинься, — и стремленье не к воде ушло, к звезде,
Разуверься, — птица ночи есть везде и все ж нигде.
Промелькнув над Тень-Рекою черно-бархатным крылом,
В гости к Солнцу улетела птица тьмы ночным путем,
Чтоб позвать к нам птицу-пламя и сменить печаль огнем.
И казавшийся зловещим расшуршавшийся тростник,
Под опаловой росою, как под ласкою поник,
Перед ним в воде трепещет ожемчуженный двойник.
За дневною Тень-Рекою тьма ночная далека,
Все ночное будь хоть вдвое, а растают облака,
И под Солнцем, как червонцем, золотится Тень-Река.
Отечества и дым нам
сладок и приятен!
Державин
Свеча, чуть теплясь, догорала,
Камин, дымяся, погасал;
Мечта мне что-то напевала,
И сон меня околдовал…
Уснул — и вижу я долины
В наряде праздничном весны
И деревенские картины
Заветной русской стороны!..
Играет рог, звенят цевницы,
И гонят парни и девицы
Свои стада на влажный луг.
Уж веял, веял теплый дух
Весенней жизни и свободы
От долгой и крутой зимы.
И рвутся из своей тюрьмы,
И хлещут с гор кипучи воды.
Пловцов брадатых на стругах
Несется с гулом отклик долгий;
И широко гуляет Волга
В заповедных своих лугах…
Поляны муравы одели,
И, вместо пальм и пышных роз,
Густеют молодые ели,
И льется запах от берез!..
И мчится тройка удалая
В Казань дорогой столбовой,
И колокольчик — дар Валдая —
Гудит, качаясь под дугой…
Младой ямщик бежит с полночи:
Ему сгрустнулося в тиши,
И он запел про ясны очи,
Про очи девицы-души:
«Ах, очи, очи голубые!
Вы иссушили молодца!
Зачем, о люди, люди злые,
Зачем разрознили сердца?
Теперь я горький сиротина!»
И вдруг махнул по всем по трем…
Но я расстался с милым сном,
И чужеземная картина
Сияла пышно предо мной.
Немецкий город… все красиво,
Но я в раздумье молчаливо
Вздохнул по стороне родной…
Апрель дождем опился в дым,
И в лоск влюблен любой.
— Полжизни за стакан воды!
— Полцарства за любовь!
Что сад — то всадник. Взмылен конь,
Но беглым блеском батарей
Грохочет: «Первое, огонь!» –
Из туч и из очей.
Там юность кинулась в окоп,
Плечом под щит, по колесу,
Пока шрапнель гремела в лоб
И сучья резала в лесу.
И если письмами окрест
Заваливало фронт зимой:
— Полжизни за солдатский крест!
— Полцарства за письмо!
Во вшах, в осколках, в нищете,
С простреленным бедром,
Не со щитом, не на щите, –
Я трижды возвращался в дом.
И, трижды бредом лазарет
Пугая, с койки рвался в бой:
— Полжизни за вишневый цвет!
— Полцарства за покой!
И снова падали тела,
И жизнь теряла вкус и слух,
Опустошенная дотла
Бризантным громом в пух.
И в гром погромов, в перья, в темь,
В дуэли бронепоездов:
— Полжизни за Московский Кремль!
— Полцарства за Ростов!
И — ничего. И — никому.
Пустыня. Холод. Вьюга. Тьма.
Я знаю, сердца не уйму,
Как с рельс, сойду с ума.
Полжизни — раз, четыре, шесть…
Полцарства — шесть — давал обет, –
Ни царств, ни жизней — нет, не счесть,
Ни царств, ни жизней нет…
И только вьюги белый дым,
И только льды в очах любой:
— Полцарства за стакан воды!
— Полжизни за любовь!
Под душистою веткой сирени
Пред тобой я упал на колени.
Ты откинула кудри на плечи,
Ты шептала мне страстные речи,
Ты склонила стыдливо ресницы...
А в кустах заливалися птицы,
Стрекотали немолчно цикады...
Слив уста, и обятья, и взгляды,
До зари мы с тобою сидели
И так сладко-мучительно млели...
А когда золотистое утро
Показалось в лучах перламутра,
Ты сказала, открыв свои очи:
«Милый, вновь я приду к полуночи,
Вновь мы сядем под ветку сирени,
Ты опять упадешь на колени,
Я закину вновь кудри за плечи
И шептать буду страстные речи,
Опущу я стыдливо ресницы,
И в кустах защебечут вновь птицы...
Просидим мы, о милый мой, снова
До утра, до утра золотого...
И когда золотистое утро
Вновь заблещет в лучах перламутра,
Я скажу, заглянув тебе в очи:
Милый, вновь я приду к полуночи,
Вновь мы сядем под веткой сирени...»
И так далее, без конца.
Ариадниной мамочке.
Вуаль светло-зеленая с сиреневыми мушками
Была слегка приподнята над розовыми ушками.
Вуаль была чуть влажная, она была чуть теплая,
И ты мне улыбалася, красивая и добрая:
Смотрела в очи ласково, смотрела в очи грезово,
Тревожила уснувшее и улыбалась розово.
И я не слышал улицы со звонами и гамами,
И сердце откликалося взволнованными гаммами.
Шла ночь, шурша кокетливо и шлейфами, и тканями,
Мы бархатною сказкою сердца друг другу ранили.
Атласные пожатия: рождения и гибели:
Отливы: содрогания: кружения и прибыли:
Да разве тут до улицы со звонами и шумами?!.
Да разве тут до города с пытающими думами?!.
Кумирню строил в сердце я, я строил в сердце пагоды…
Ах, губки эти алые и сочные, как ягоды!
Расстались: для чего, спроси: я долго грезил в комнате:
О, глазки в слезках-капельках, мои глаза вы помните?
Вы помните? вы верите? вы ждете! вы, кудесные!
Оне неповторяемы мгновенности чудесные!..
Я требую настойчиво, приказываю пламенно:
Исчезни, все мне чуждое! исчезни, город каменный!
Исчезни все, гнетущее! исчезни, вся вселенная!
Все краткое! все хрупкое! все мелкое! все тленное!
А мы, моя красавица, утопимся в забвении,
Очаровав порывностью бесстрасное мгновение!..
Еще великий прах… Неизбежимый рок!
Твоя, твоя рука себя нам здесь явила;
О, сколь разительный смирения урок
Сия Каменского могила! Не ты ль, грядущее пред ним окинув мглой,
Открыл его очам стезю побед и чести?
Не ты ль его хранил невидимой рукой,
Разящего перуном мести? Пред ним, за ним, окрест зияла смерть и брань;
Сомкнутые мечи на грудь его стремились —
Вотще! твоя над ним горе носилась длань…
Мечи хранимого страшились.И мнили мы, что он последний встретит час,
Простертый на щите, в виду победных строев,
И, угасающий, с улыбкой вонмет глас
О нем рыдающих героев.Слепцы!.. сей славы блеск лишь бездну украшал;
Сей битвы страшный вид и ратей низложенья
Лишь гибели мечту очам его являл
И славной смерти привиденье… Куда ж твой тайный путь Каменского привел?
Куда, могущих вождь, тобой руководимый,
Он быстро посреди победных кликов шел?
Увы!.. предел неотразимый! В сей таинственный лес, где страж твой обитал,
Где рыскал в тишине убийца сокровенный,
Где, избранный тобой, добычи грозно ждал
Топор разбойника презренный…
Друзья! Мы на брегах Колочи.
Врагов к нам близок стан;
Мы сну не покоряем очи.
Не слышим боли ран!..
Друзья, бодрей! Друзья, смелей!
Не до покоя нам!
Идет злодей, грозит злодей
Москвы златым верхам!
Там в пепле край, там в Божий храм
С конем вломился враг!
Тут лечь костьми, тут биться нам:
До града предков — шаг!
Славян сыны! Войны сыны!
Не выдадим Москвы!
Спасем мы честь родной страны
Иль сложим здесь главы!..
Уж гул в полях, уж шум слышней!
День близок роковой…
Заря светлей, огни бледней…
Нас кличет враг на бой!
Идет на нас, к нему пойдем
В широкие поля;
Прими ты нас, когда падем,
Родимая земля!
Тебе, наш край, тебе, наш Царь,
Готовы жизнь принесть;
Спасем свой трон, спасем алтарь.
Отечество и честь!
Так воин на брегах Колочи
Друзьям пред боем пел;
И сон не покорял их очи,
И дух в них пламенел!
Планетой чудной мне Анета,
Очам являешься моим.
Позволь мне, милая планета,
Позволь — быть спутником твоим —
Твоей луной! — Я не забуду
Моих обязанностей: я
Как ни кружись, усердно буду
Идти, кружась вокруг тебя.
Днем не помеха я: тут очи
Ты можешь к солнцу обратить;
Я буду рад хоть в мраке ночи
Тебе немножко посветить;
С зарёй уйду; потом обратно
Приду в лучах другой зари,
Лишь на мои ущербы, пятна
Ты снисходительно смотри!
С тобою с узах тяготенья
Я буду вместе; чрез тебя
Воспринимать свои затменья
И проясняться буду я;
Свершая вкруг себя обходы,
Я буду — страж твоей погоды —
Блюсти, чтобы она была
Не слишком ветрена, светла
Покорный твоему капризу,
То поднимусь, то съеду книзу,
Пойду и сбоку иногда
И, свято чтя твои приказы,
Свои менять я буду фазы,
Подобно месяцу, всегда
По прихоти твоей единой,
С почтеньем стоя пред тобой
То целиком, то половиной,
А то хоть четвертью одной.
Довольно близкие сравненья
Я проводить без затрудненья
Гораздо дальше был бы рад
В чаду любви, в моём безумье,
Но вдруг меня берёт раздумье:
Ведь месяц иногда рогат!
Не милы мне: ни твой венок артистки, —
Увянет он, как роз весенних цвет;
Ни цели те, что дороги и близки
Твоей душе, ни ласковый привет
Очей твоих, и гордый, и стыдливый;
Ни блеск твоей волшебной красоты,
Ни смелый ум, тревожный и пытливый, —
Мой идеал, художница, — не ты!..
Когда порой в ликующие звуки
Ты душу всю готова перелить, —
Передо мной встают былые муки,
Встает пора, когда я мог любить!
Да, я любил той первою любовью,
Живящей все, как первый солнца луч,
Когда мечты слетают к изголовью
И страсти пыл возвышен и могуч…
И та, кого любил я беззаветно,
В ком целый мир вмещался для меня,
Среди толпы прошла бы незаметно;
В ней не было священного огня
И красоты блистающей, — но все же
Глубокий взгляд ее живых очей
Был во сто крат милей мне и дороже
Твоих чарующих речей…
1887 г.
Князю Иоанну Константиновичу
Спи в колыбели нарядной,
Весь в кружевах и шелку,
Спи, мой сынок ненаглядный,
В теплом своем уголку!
В тихом безмолвии ночи
С образа, в грусти святой,
Божией Матери очи
Кротко следят за тобой.
Сколько участья во взоре
Этих печальных очей!
Словно им ведомо горе
Будущей жизни твоей.
Быстро крылатое время,
Час неизбежный пробьет;
Примешь ты тяжкое бремя
Горя, труда и забот.
Будь же ты верен преданьям
Доброй, простой старины;
Будь же всегда упованьем
Нашей родной стороны!
С верою твердой, слепою
Честно живи ты свой век!
Сердцем, умом и душою
Русский ты будь человек!
Пусть тебе в годы сомненья,
В пору тревог и невзгод,
Служит примером терпенья
Наш православный народ.
Спи же! Еще не настали
Годы смятений и бурь!
Спи же, не зная печали,
Глазки, малютка, зажмурь!..
Тускло мерцает лампадка
Перед иконой святой…
Спи же беспечно и сладко,
Спи, мой сынок, дорогой!
Милый мальчик, ты так весел, так светла твоя улыбка,
Не проси об этом счастье, отравляющем миры,
Ты не знаешь, ты не знаешь, что такое эта скрипка,
Что такое темный ужас начинателя игры!
Тот, кто взял ее однажды в повелительные руки,
У того исчез навеки безмятежный свет очей,
Духи ада любят слушать эти царственные звуки,
Бродят бешеные волки по дороге скрипачей.
Надо вечно петь и плакать этим струнам, звонким струнам,
Вечно должен биться, виться обезумевший смычок,
И под солнцем, и под вьюгой, под белеющим буруном,
И когда пылает запад и когда горит восток.
Ты устанешь и замедлишь, и на миг прервется пенье,
И уж ты не сможешь крикнуть, шевельнуться и вздохнуть, —
Тотчас бешеные волки в кровожадном исступленьи
В горло вцепятся зубами, встанут лапами на грудь.
Ты поймешь тогда, как злобно насмеялось все, что пело,
В очи глянет запоздалый, но властительный испуг.
И тоскливый смертный холод обовьет, как тканью, тело,
И невеста зарыдает, и задумается друг.
Мальчик, дальше! Здесь не встретишь ни веселья, ни сокровищ!
Но я вижу — ты смеешься, эти взоры — два луча.
На, владей волшебной скрипкой, посмотри в глаза чудовищ
И погибни славной смертью, страшной смертью скрипача!
Вы не туда неситесь, песни,
Где вечный носится эфир,
Где света ясный луч сияет,
Где веет волнами зефир…
Вы не туда неситесь, песни,
В далекий, вечный небосвод,
Откуда нам лучи бросает
Созвездий светлый хоровод…
Вы не туда неситесь, песни,
Где блещут чудные цветы
В обятьях матери-природы,
Богатой, полной красоты…
Вы не туда неситесь, песни,
Где эхо гор безмолвно спит,
И только песни раздаются
В веселье пляшущих сильфид…
Вы к ней мои неситесь песни,
Неситесь песни прямо к ней,
К ее очам прекрасным мчитесь:
Те очи ярких звезд светлей!
И если примет благосклонно,
Как песни птичек, нежный звук,
То вы лобзайте эту шейку
И мрамор груди, мрамор рук!
Весь день, всю ночь вы сладко пойте
Пред ней мелодию свою,
И бесконечно повторяйте
Про страсть мою, любовь мою!
Напомнит ей, когда умру я,
И пыл моих душевных мук,
И страсть любви моей сердечной
Тех светлых песен нежный звук!..
ГОЛОС
То не ели, не тонкие ели
На закате подемлют кресты,
То в дали снеговой заалели
Мои нежные, милый, персты.
Унесенная белой метелью
В глубину, в бездыханность мою, —
Вот я вновь над твоею постелью
Наклонилась, дышу, узнаю…
Я сквозь ночи, сквозь долгие ночи,
Я сквозь темные ночи — в венце.
Вот они — еще синие очи
На моем постаревшем лице!
В твоем голосе — возгласы моря,
На лице твоем — жала огня,
Но читаю в испуганном взоре,
Что ты помнишь и любишь меня.
ВТОРОЙ ГОЛОС
Старый дом мой пронизан метелью,
И остыл одинокий очаг.
Я привык, чтоб над этой постелью
Наклонялся лишь пристальный враг
И душа для видений ослепла,
Если вспомню, — лишь ветр налетит,
Лишь рубин раскаленный из пепла
Мой обугленный лик опалит!
Я не смею взглянуть в твои очи,
Все, что было — далеко оно.
Долгих лет нескончаемой ночи
Страшной памятью сердце полно.
Вы не туда неситесь, песни,
Где вечный носится эѳир,
Где света ясный луч сияет,
Где веет волнами зефир…
Вы не туда неситесь, песни,
В далекий, вечный небосвод,
Откуда нам лучи бросает
Созвездий светлый хоровод…
Вы не туда неситесь, песни,
Где блещут чудные цветы
В обятьях матери-природы,
Богатой, полной красоты…
Вы не туда неситесь, песни,
Где эхо гор безмолвно спит,
И только песни раздаются
В веселье пляшущих сильфид…
Вы к ней мои неситесь песни,
Неситесь песни прямо к ней,
К ея очам прекрасным мчитесь:
Те очи ярких звезд светлей!
И если примет благосклонно,
Как песни птичек, нежный звук,
То вы лобзайте эту шейку
И мрамор груди, мрамор рук!
Весь день, всю ночь вы сладко пойте
Пред ней мелодию свою,
И безконечно повторяйте
Про страсть мою, любовь мою!
Напомнит ей, когда умру я,
И пыл моих душевных мук,
И страсть любви моей сердечной
Тех светлых песен нежный звук!..
Ты непостижная — как сон,
Моя любовь, любовь.
Твой голос эхом повторен,
И вновь к любви — любовь.
Я не могу в душе найти
Сравнений для очей,
Что стали звездами в пути,
И манят в мир лучей.
Я не могу постичь очей,
Исчерпать этот взгляд,
В них излучение ночей,
В них звезды говорят.
В них океанская волна,
Фиалки цвет лесной,
Глубин небесных тишина,
Что спит — перед грозой.
В них зов к морям без берегов,
И без пути назад,
Напевность рун в стране врагов,
Светящийся агат.
В них глубь таинственных криниц,
Где спит неспетый стих,
В них рой веков, в них крылья птиц,
И взмах ресниц густых.
В них тайный свет со всех могил,
В них всей Земли стезя.
Но что бы я ни говорил,
Их рассказать нельзя.
И что бы я ни помянул,
В душе прорвется вновь,
Как бы снегов нагорных гул,
Любовь — одна Любовь.
Любил я тихий свет лампады золотой,
Благоговейное вокруг нее молчанье,
И, тайного исполнен ожиданья,
Как часто я, откинув полог свой,
Не спал, на мягкий пух облокотясь рукою,
И думал: в эту ночь хранитель-ангел мой
Придет ли в тишине беседовать со мною?..
И мнилось мне: на ложе, близ меня,
В сиянье трепетном лампадного огня,
В бледно-серебряном сидел он одеянье…
И тихо, шепотом я поверял ему
И мысли, детскому доступные уму,
И сердцу детскому доступные желанья.
Мне сладок был покой в его лучах.
Я весь проникнут был божественною силой.
С улыбкою на пламенных устах,
Задумчиво внимал мне светлокрылый;
Но очи кроткие его глядели вдаль,
Они грядущее в душе моей читали,
И отражалась в них какая-то печаль…
И ангел говорил: «Дитя, тебя мне жаль!
Дитя, поймешь ли ты слова моей печали?»
Душой младенческой я их не понимал,
Края одежд его ловил и целовал,
И слезы радости в очах моих сверкали.
Л.Л. Кобылинскому1
Вижу скорбные дали зимы,
Ветер кружева вьюги плетет.
За решеткой тюрьмы
Вихрей бешеный лет.
Жизнь распыляется сном —
День за днем.
Мучают тени меня
В безднах и ночи, и дня.
Плачу: мне жалко
Былого.
Времени прялка
Вить
Не устанет нить
Веретена рокового.
Здесь ты терзайся, юдольное племя:
В окнах тюрьмы —
Саван зимы.
Время,
Белые кони несут;
Грива метельная в окна холодные просится;
Скок бесконечных минут
В темные бездны уносится.
Здесь воздеваю бессонные очи, —
Очи,
Полные слез и огня.
Рушусь известно в провалы я ночи
Здесь с догорающим отсветом дня.
В окнах тюрьмы —
Скорбные дали, —
Вуали
Зимы.
2
Ночь уходит. Луч денницы
Гасит иглы звезд.
Теневой с зарей ложится
Мне на грудь оконный крест.
Пусть к углу сырой палаты
Пригвоздили вновь меня:
Улыбаюсь я, распятый —
Тьмой распятый в блеске дня.
Простираю из могилы
Руки кроткие горе,
Чтоб мой лик нездешней силой
Жег, и жег, и жег в заре,
Чтоб извечно в мире сиром,
Вечным мертвецом,
Повисал над вами с миром
Мертвенным челом —
На руках своих пронзенных,
В бледном блеске звезд…
Вот на плитах осветленных
Теневой истаял крест —
Гуще тени. Ярче звуки.
И потоки тьмы.
Распластал бесцельно руки
На полу моей тюрьмы.
3
Плачу. Мне жалко
Света дневного.
Времени прялка
Вновь начинает вить
Нить
Веретена рокового.
Время белые кони несут:
В окна грива метельная просится;
Скок бесконечных минут
В неизбежность уносится.
Воздеваю бессонные очи —
Очи,
Полные слез и огня,
Я в провалы зияющей ночи,
В вечереющих отсветах дня.
Долго любовный жар я утоляла,
И удалялась от тебя,
Но против воли кровь во мне пылала,
Я беспокоилась любя;
Как уже не стало мочи
Нежной страсти победить,
Я пустила мысль и очи,
Завсегда с тобою быть.
Всяку минуту зрак твой вображаю,
Для утешения себе,
Часто тебя я в мыслях обнимаю;
Так ли мила и я тебе,
Ты души моей владетель,
Ты навек любовник мой,
Как ты мил, тому свидетель,
Мой потерянной покой.
Я непрестанно по тебе вздыхаю,
Где нет тебя, я там грущу,
Ах и отрады я не обретаю,
Естьли тебя я не сыщу,
Взяв в плен сердце ты мя мучишь,
Ты меня и веселишь,
Ты очам моим не скучишь;
Так о чем же ты грустишь?
Дух мой тебе ничем не лицемерил,
Сладку надежду подая,
Иль ты словам очей моих не верил,
Мня, что еще я не твоя,
Взоры взорам отвечали,
Проницаючи сердца,
Чтоб забав мы ожидали,
И мучению конца.
Горести прежни ты не вспоминаешь,
Будучи весел завсегда,
Я коль любити, ты начинаешь,
Не пременюся никогда,
Протеки драгое время,
Через радости мои,
Брося в сердце страсти семя,
Дай вкусить плоды твои.
Уже прекрасное светило
Простерло блеск свой по земли
И божия дела открыло:
Мой дух, с веселием внемли;
Чудяся ясным толь лучам,
Представь, каков зиждитель сам! Когда бы смертным толь высоко
Возможно было возлететь,
Чтоб к солнцу бренно наше око
Могло, приближившись, воззреть,
Тогда б со всех открылся стран
Горящий вечно Океан.Там огненны валы стремятся
И не находят берегов;
Там вихри пламенны крутятся,
Борющись множество веков;
Там камни, как вода, кипят,
Горящи там дожди шумят.Сия ужасная громада
Как искра пред тобой одна.
О коль пресветлая лампада
Тобою, боже, возжжена
Для наших повседневных дел,
Что ты творить нам повелел! От мрачной ночи свободились
Поля, бугры, моря и лес
И взору нашему открылись,
Исполнении твоих чудес.
Там всякая взывает плоть:
Велик зиждитель наш господь! Светило дневное блистает
Лишь только на поверхность тел;
Но взор твой в бездну проницает.
Не зная никаких предел.
От светлости твоих очей
Лиется радость твари всей.Творец! покрытому мне тьмою
Простри премудрости лучи
И что угодно пред тобою
Всегда творити научи,
И, на твою взирая тварь,
Хвалить тебя, бессмертный царь.
Она еще не менее хороша для глаз, все обнимающих во мгновении и на
мгновение, — как для души, которая чем больше ищет, тем более находит.
ЖуковскийБывали ль вы в стране чудес,
Где, жертвой грозного веленья,
В глуши земного заточенья
Живет изгнанница небес? Я был, я видел божество;
Я пел ей песнь с восторгом новым
И осенил венком лавровым
Ее высокое чело.Я, как младенец, трепетал
У ног ее в уничиженье
И омрачить богослуженье
Преступной мыслью не дерзал.Ax, мне ль божественной к стопам
Несть обольщения искусство?
Я весь был гимн, я весь был чувство,
Я весь был чистый фимиам.И что ей наш земной восторг,
Слова любви? — Пустые звуки!
Она чужда сердечной муки,
Чужда томительных тревог.Из-под ресниц ее густых
Горит и гаснет взор стыдливый…
Но отчего души порывы
И вздохи персей молодых? Был миг: пролетная мечта
Скользнула по челу прекрасной,
И вспыхнули ланиты страстно,
И загорелися уста.Но это миг — игра одна
Каких-то дум… воспоминанье
О том небесном обитанье,
Откуда изгнана она.Иль, скучась без нее, с небес
Воздушный гость, незримый мною,
Амур с повинной головою
Предстал, немеющий от слез.И очи он возвел к очам
И пробудил в груди волненья
От жарких уст прикосновенья
К ее трепещущим устам.
Долы и села, от края до края,
Вздрогнули гневно под взмахом булата,
И с колоколен, гудя и стеная,
Хлынули медные волны набата:
— Бам… бам… бам…
Гей, поднимайтесь на бой исполины,
В сумраке крадутся вражьи дружины…
— Бaм… бaм… бам…
Богом отринуты, с воем звериным
Рыщут, как волки они по дoлинaм…
— Бaм… бaм… бам…
Мирные села громя и cжигaя,
Нагло пирует голодная cтaя…
— Бам… бам… бам…
Взоры их жадны и зубы их ocтpы,
Слышите: плачут вдали ваши сестры!
— Бaм… бaм… бам…
Мстите за девичьи слезы жестоко!
Мщение! мщение! Око за око!..
— Бам… бам… бам…
Прочь поцелуи! Прочь шутки паяца!
Все — на врага, в ком есть силы подняться
— Бам… бам… бам…
Долы и села, от края до края,
Вздрогнули гневно под взмахом булата,
И с колоколен, гудя и стеная,
Хлынули медные волны набата:
— Бам… бам… бам…
В вечерний час горят огни…
Мы этот час из всех приметим,
Господь, сойди к молящим детям
И злые чары отгони! Я отдыхала у ворот
Под тенью милой, старой ели,
А надо мною пламенели
Снега неведомых высот.И в этот миг с далеких гор
Ко мне спустился странник дивный.
В меня вперил он взор призывный,
Могучей негой полный взор.И пел красивый чародей:
«Пойдем со мною на высоты,
Где кроют мраморные гроты
Огнем увенчанных людей.Их очи дивно глубоки,
Они прекрасны и воздушны,
И духи неба так послушны
Прикосновеньям их руки.Мы в их обители войдем
При звуках светлого напева,
И там ты будешь королевой,
Как я могучим королем.О, пусть ужасен голос бурь
И страшны лики темных впадин,
Но горный воздух так прохладен
И так пленительна лазурь».И эта песня жгла мечты,
Дарила волею мгновенья
И наряжала сновиденья
В такие яркие цветы.Но тих был взгляд моих очей,
И сердце, ждущее спокойно,
Могло ль прельститься цепью стройной
Светло-чарующих речей.И дивный странник отошел,
Померкнул в солнечном сиянье,
Но внятно — тяжкое рыданье
Мне повторял смущенный дол.В вечерний час горят огни…
Мы этот час из всех приметим,
Господь, сойди к молящим детям
И злые чары отгони.
Черны, черны тени ночи,
Но черней твоя коса
И твои живые очи,
Ненаглядная краса.
Если вестниками бури,
Кроя свет дневных лучей,
Ходят тучи по лазури, —
Это тень твоих очей!
Если вспыхнут метеоры
Над поверхностью земли —
Их твои, о дева, взоры
Огнеметные зажгли!
Если молнья ярким блеском
На мгновенье вспыхнет там
И промчится с гордым треском
Гром по мрачным высотам,
Эта молнья — жар дыханья
Томных уст твоих, краса;
Гул отзвучный их лобзанья —
Разъяренная гроза.
Вся ты — искры бурной Этны
Да чудесный черный цвет;
Нет ни бледности бесцветной,
Ни румянца в тебе нет.
Лишь меняет буря гнева
Да любовь твои черты.
Черноогненная дева,
Счастлив, кем пленилась ты!
Как люблю я, как пылаю!
Но как часто за тобой
Взор ревнивый устремляю.
Ах, ужель?.. нет, боже мой!
Страшно мыслить!.. прочь сомненье!
Ты верна. Но, о судьба!
Если вдруг души влеченье…
Страсть… безумие… борьба?
Ах! молю — когда измену
Ты замыслишь, приходи,
Вольной страсти перемену
Расскажи мне на груди;
Обниму тебя, тоскуя,
Загорюсь от поцелуя
И, страдания тая,
Перед смертию скажу я:
«За Ленору умер я!»
Уже прекрасное светило
Простерло блеск свой по земли
И божие дела открыло:
Мой дух, с веселием внемли;
Чудяся ясным толь лучам,
Представь, каков зиждитель сам!
Когда бы смертным толь высоко
Возможно было возлететь,
Чтоб к солнцу бренно наше око
Могло, приближившись, воззреть,
Тогда б со всех открылся стран
Горящий вечно Океан.
Там огненны валы стремятся
И не находят берегов;
Там вихри пламенны крутятся,
Борющись множество веков;
Там камни, как вода, кипят,
Горящи там дожди шумят.
Сия ужасная громада
Как искра пред тобой одна.
О коль пресветлая лампада
Тобою, боже, возжжена
Для наших повседневных дел,
Что ты творить нам повелел!
От мрачной ночи свободились
Поля, бугры, моря и лес
И взору нашему открылись,
Исполненны твоих чудес.
Там всякая взывает плоть:
Велик зиждитель наш господь!
Светило дневное блистает
Лишь только на поверхность тел;
Но взор твой в бездну проницает,
Не зная никаких предел.
От светлости твоих очей
Лиется радость твари всей.
Творец! покрытому мне тьмою
Простри премудрости лучи
И что угодно пред тобою
Всегда творити научи,
И, на твою взирая тварь,
Хвалить тебя, бессмертный царь.
Ты миру отдана на травлю,
И счета нет твоим врагам,
Ну, как же я тебя оставлю?
Ну, как же я тебя предам?
И где возьму благоразумье:
«За око — око, кровь — за кровь», —
Германия — мое безумье!
Германия — моя любовь!
Ну, как же я тебя отвергну,
Мой столь гонимый Vаtеrlаnd,
Где все еще по Кенигсбергу
Проходит узколицый Кант,
Где Фауста нового лелея
В другом забытом городке —
Gеhеиmrath Goеthе по аллее
Проходит с тросточкой в руке.
Ну, как же я тебя покину,
Моя германская звезда,
Когда любить наполовину
Я не научена, — когда, —
— От песенок твоих в восторге —
Не слышу лейтенантских шпор,
Когда мне свят святой Георгий
Во Фрейбурге, на Schwabеnthor.
Когда меня не душит злоба
На Кайзера взлетевший ус,
Когда в влюбленности до гроба
Тебе, Германия, клянусь.
Нет ни волшебней, ни премудрей
Тебя, благоуханный край,
Где чешет золотые кудри
Над вечным Рейном — Лорелей.