Мертвое море пустыни безбрежной…
В ней одиноко стоит
Старый угрюмый утес, безнадежной,
Темною грустью грустит.
Там — за песками, где мутною мглою
Стелется знойный туман,
Город, блеснувший крылатой мечтою,
Видел утес-великан.
К синему небу высоко вздымались
Куполы белых дворцов;
1
Песчаные зыбкие кручи
обглоданы ветром дотла,
И в небе топорщатся сучья
И тускло горят купола.
И отблеск над скверами алый,
И гаснет закат над Днепром,
И лошадь поводит устало
Расширенным смутным зрачком.
Уже тополя облетели,
Как ствол полусгнивший, в лесу я лежал,
И ветер мне гимн похоронный свистал,
И жгло меня солнце горячим лучом,
И буря кропила холодным дождем…
Семь дней, семь ночей, чужд житейской тревоги,
Как мертвый, я в грезах безумных лежал,
Но круг завершился, и снова я встал,
Заратустра, плясун легконогий!..
Я вижу, весь мир ожидает меня,
И ветер струит ароматы,
В тот вечер мы стояли у окна.
Была весна, и плыл горячий запах
Еще не распустившихся акаций
И влажной пыли. Тишина стояла
Такой стеною плотной, что звонки
Трамваев и пролеток дребезжанье
Высокого окна не достигали.
Весенний дух, веселый и беспутный,
Ходил повсюду. Он на мокрых крышах
Котов и кошек заставлял мяукать,
«Рядовой Борисов!» — «Я!» — «Давай, как было дело!» —
«Я держался из последних сил:
Дождь хлестал, потом устал, потом уже стемнело…
Только — я его предупредил!
На первый окрик «Кто идёт?» он стал шутить,
На выстрел в воздух закричал: «Кончай дурить!»
Я чуть замешкался, и не вступая в спор,
Чинарик выплюнул — и выстрелил в упор». —
Гроза фиолетовым языком
Лижет с шипеньем мокрые тучи.
И кулаком стопудовым гром
Струи, звенящие серебром,
Вбивает в газоны, сады и кручи.
И в шуме пенистой кутерьмы
С крыш, словно с гор, тугие потоки
Смывают в звонкие водостоки
Остатки холода и зимы.
…На скрещенье путей непреложных
дом возник из сырой темноты.
В этой комнате умер художник,
и соседи свернули холсты.
Изумляли тяжелые рамы
бесполезной своей пустотой
на диковинных зорях, пока мы
были счастливы в комнате той.
IV
<Демон>По голубому небу пролетал
Однажды Демон. С злобою немой
Он в беспредельность грустный взор кидал,
И вспоминанья перед ним толпой
Теснились. Это небо, где творец
Внимал его хвалам и наконец
Проклятьям, эти звезды… всё кругом
Прекрасно в блеске вечно-молодом;
Как было в тот святой, великий час,
Темнело. Каймой серебристой
Спустился над парком туман,
И веяло влагой душистой
С зеленых лугов и полян.
Померкли блестящие краски
Вечерних небес. Тишина
Какой-то загадочной ласки
И грусти казалась полна.
Что не туча темная
По небу плывет —
На гумно по улице
Староста идет.
Борода-то черная,
Красное лицо,
Волоса-то жесткие
Завились в кольцо.
Пузо перевязано
Красным кушаком,
Сотворя Зевес вселенну,
Звал богов всех на обед.
Вкруг нектара чашу пенну
Разносил им Ганимед;
Мед, амброзия блистала
В их устах, по лицам огнь,
Благовоний мгла летала,
И Олимп был света полн;
Раздавались песен хоры,
И звучал весельем пир;
Страстно на ветке любимой
Птичка поет наслажденье;
Солнцем полудня палима,
Лилия дремлет в томленье.
Страстно на ветке любимой
Птичка поет наслажденье.
Полузакрыты мечтами
Юной красавицы взоры.
Блещут на солнце, с цветами,
В комнате милой моей и день я любить научаюсь,
Сидя часы у стола за одиноким трудом,
Видя в окно — лишь сруб соседней избы, а за нею —
Небо — и зелень одну, зелень — и небо кругом.
Только мой мир и покой нарушали несносные мухи;
Их я врагами считал — злее полночных мышей;
Но — до поры и до времени: мыши то вдруг расхрабрились,
Начали ночью и днем, не разбирая когда,
Быстрые, верткие, тихие — по полу бегать неслышно,
Голос порой подавать чуть не в ногах у меня.
Из Баку уезжая,
припомню, что видел
я — поклонник работы,
войны и огня.
В храме огнепоклонников
огненный идол
почему-то
не интересует меня.
Ну — разводят огонь,
бьют башкою о камень,
Испанским республиканцам
Нет больше родины. Нет неба, нет земли.
Нет хлеба, нет воды. Все взято.
Земля. Он даже не успел в слезах, в пыли
Припасть к ней пересохшим ртом солдата.
Чужое море билось за кормой,
В чужое небо пену волн швыряя.
Чужие люди ехали «домой»,
Если
Если с неба
Если с неба радуга
Если с неба радуга свешивается
или
или синее
или синее без единой заплатки —
неужели
неужели у вас
неужели у вас не чешутся
Этот воздух пусть будет свидетелем —
Дальнобойное сердце его —
И в землянках — всеядный и деятельный,
Океан без окна, вещество…
Миллионы убитых задешево
Протоптали тропу в пустоте:
Доброй ночи! всего им хорошего
От лица земляных крепостей…
Вершины Альп… Целая цепь крутых уступов… Самая сердцевина гор.
Над горами бледно-зеленое, светлое, немое небо. Сильный, жесткий мороз; твердый, искристый снег; из-под снегу торчат суровые глыбы обледенелых, обветренных скал.
Две громады, два великана вздымаются по обеим сторонам небосклона: Юнгфрау и Финстерааргорн.
И говорит Юнгфрау соседу:
— Что скажешь нового? Тебе видней. Что там внизу?
Проходят несколько тысяч лет — одна минута. И грохочет в ответ Финстерааргорн:
— Сплошные облака застилают землю… Погоди!
Проходят еще тысячелетия — одна минута.
— Ну, а теперь? — спрашивает Юнгфрау.
— Теперь вижу; там внизу всё то же: пестро, мелко. Воды синеют; чернеют леса; сереют груды скученных камней. Около них всё еще копошатся козявки, знаешь, те двуножки, что еще ни разу не могли осквернить ни тебя, ни меня.
Солнце по небу гуляло
И за тучу забежало.
Глянул заинька в окно,
Стало заиньке темно.
А сороки-
Белобоки
Поскакали по полям,
Закричали журавлям:
«Горе! Горе! Крокодил
Памяти Мате Залки
В горах этой ночью прохладно.
В разведке намаявшись днем,
Он греет холодные руки
Над желтым походным огнем.
В кофейнике кофе клокочет,
Солдаты усталые спят.
Над ним арагонские лавры
Накрутить вам образов, почтеннейший?
Нанизать вам слов кисло-сладких,
Изысканно гладких
На нити банальнейших строф?
Вот опять неизменнейший
Тощий младенец родился,
А старый хрен провалился
В эту... как ее? .. В Лету.
Как трудно, как нудно поэту!..
1 Выстрелом дважды и трижды
воздух разорван на клочья…
Пули ответной не выждав,
скрылся стрелявший за ночью. И, опираясь об угол,
раны темнея обновкой,
жалко смеясь от испуга,
падал убитый неловко. Он опускался, опускался,
и небо хлынуло в зрачки.
Чего он, глупый, испугался?
Вон звезд веселые значки, А вот земля совсем сырая…
Светло, свежо и тихо. Первый снег.
Вот он пестрит помолодевший воздух,
Вот он густой вуалью прикрывает
Мое похолодевшее окно.
И медленно снимаются с земли,
И за окном плывут, не проплывая,
Привычные дома, привычный купол.
Быть может, город в небо улетит,
И станет видно далеко – далеко:
До Крыма, до Урала, до Карпат...
В знойной степи, у истока священной реки Иордана,
В каменных сжато обятиях скал, раскаленных полуднем,
Чудно синея, безмолвно покоится Мертвое море.
Мрачной пустыни бесплодная почва безжизненна, скудна.
Издали волн заколдованных гладь голубую завидев,
В ужасе зверь убегает; пугливо небесные птицы
С жалобным криком спешат улететь от проклятого места;
Змеи одни обитают в глубоких расщелинах камней;
Лишь бедуин одинокий, копьем тростниковым махая,
Быстрым конем уносимый, промчится песчаным прибрежьем.
(Стихотворение Александра Цатуриана).
Мы тоскуем без песни твоей,
Наш баян, наш певец-соловей,
Сердце бьется, тревожно болит,
Кто же раны его заживит?
Словно ночь наша жизнь и темна, и мрачна
И в тумане густом вся родная страна,
Под туманом густым тяжело нам дышать;
Горе нам! Больше песен твоих не слыхать!
1
Темная дорога ночью среди степи —
Боже мой, о боже, — так страшна!
Я одна на свете, сиротой росла я;
Степь и солнце знают — я одна!
Красные зарницы жгут ночное небо, —
Страшно в синем небе маленькой луне!
Господи! На счастье иль на злое горе
Сердце мое тоже все в огне?
Больше я не в силах ждать того, что будет…
Любимому другу и брату
(С.М. Соловьеву)Я вижу — лаврами венчанный,
Ты обернулся на закат.
Привет тебе, мой брат желанный,
Судьбою посланный мне брат!
К вам в октябре спешат морозы
На крыльях ветра ледяных.
Здесь все в лучах, здесь дышат розы
У водометов голубых.
Я здесь с утра в Пинакотеке
Куда сокрылся ты, божественный
С твоим огнем животворным!
Оставил ли оный кому?
Чьи ныне смелые персты тронут
Твою орфическую лиру,
Услаждение ушес и радость сердца?
И кто обует твой котурн,
Сущую обувь аттических муз,
Мельпомены и Талии,
Иначе зовомых:
Мне не выдумать вот такого,
и слова у меня просты —
я родился в деревне Дьяково,
от Семенова — полверсты.
Я в губернии Нижегородской
в житие молодое попал,
земляной покрытый коростой,
золотую картошку копал.
Я вот этими вот руками
землю рыл
Растопит солнце грязный лед,
В асфальте мокром отразится.
Асфальт — трава не прорастет,
Стиха в душе не зародится.
Свои у города права,
Он в их охране непреложен,
Весна бывает, где земля,
Весна бывает, где трава,
Весны у камня быть не может.
ПРОХОДЯ ПО ЛАБИРИНТУ
Позабыв о блеске Солнца, в свете призрачных огней,
Проходя по лабиринту бесконечных ступеней,
С каждым шагом холодею, с каждым днем темнее грусть,
Все, что было, все, что будет, знаю, знаю наизусть.
Было много… Сны, надежды, свежесть чувства, чистота,
А теперь душа измята, извращенна и пуста.
Я устал. Весна побле́кла. С Небом порван мой завет.
Тридцать лет моих я прожил. Больше молодости нет.
Мне снился сон, что я господь,
Сижу на небе, правя,
И ангелы сидят кругом,
Мои поэмы славя.
Я ем конфеты, ем пирог,
И это все без денег,
Бенедиктин при этом пью,
А долгу ни на пфенниг.
Жизнь на празднике природы,
Цвет и зелень на полях,
Неба радужные своды
Рдеют в солнечных лучах,
И текут, красуясь, воды.
Все цветет, благоухает,
Всюду радость разлита;
В сердце пламень проницает,
И волшебная мечта
Любовь опять томит, весенний запах нежен,
Кричала чайкой ночь и билась у окна,
Но тело с каждым днем становится все реже,
И сквозь него сияет Иордан.
И странен ангел мне, дощатый мост Дворцовый
И голубой, как небо, Петроград,
Когда сияет солнце, светят скалы, горы
Из тела моего на зимний Летний сад.
В полях, далеко от усадьбы,
Зимует просяной омет.
Там табунятся волчьи свадьбы,
Там клочья шерсти и помет.
Воловьи ребра у дороги
Торчат в снегу — и спал на них
Сапсан, стервятник космоногий,
Готовый взвиться каждый миг.Я застрелил его. А это
Грозит бедой. И вот ко мне
Стал гость ходить. Он до рассвета