Как мечтать хорошо Вам
В гамаке камышовом
Над мистическим оком — над бестинным прудом!
Как мечты сюрпризэрки
Над качалкой грезэрки
Истомленно лунятся: то — Верлэн, то — Прюдом.
Что за чудо и диво! —
То Вы — леди Годива,
Через миг — Иоланта, через миг Вы — Сафо…
Стоит Вам повертеться, —
И загрезится сердце:
Все на свете возможно, все для Вас ничего!
Покачнетесь Вы влево, —
Королев Королева,
Властелинша планеты голубых антилоп,
Где от вздохов левкоя
Упоенье такое,
Что загрезит порфирой заурядный холоп!
Покачнетесь Вы вправо, —
Улыбнется Вам Слава
И дохнет Ваше имя, как цветы райских клумб;
Прогремит Ваше имя,
И в омолненном дыме
Вы сойдете на Землю, — мирозданья Колумб!
А качнетесь Вы к выси,
Где мигающий бисер,
Вы постигнете тайну: вечной жизни процесс,
И мечты сюрпризэрки
Над качалкой грезэрки
Воплотятся в капризный, но бессмертный эксцесс.
…тот радостный миг,
Как тебя умолил я, несчастный палач!
А. ФетКогда, счастливый, я уснул, она, —
Я знаю, — молча села на постели.
От ласк недавних у нее горели
Лицо, и грудь, и шея. Тишина
Еще таила отзвук наших вскриков,
И терпкий запах двух усталых тел
Дразнил дыханье. Лунных, легких бликов
Лежали пятна на полу, и бел
Был дорассветный сумрак узкой спальной.
И женщина, во тьме лицо клоня,
Усмешкой искаженное страдальной,
Смотрела долго, долго на меня,
Припоминая наш восторг минутный…
И чуждо было ей мое лицо,
И мысли были спутаны и смутны.
Но вдруг, с руки венчальное кольцо
Сорвав, швырнула прочь, упала рядом,
Сжимая зубы, подавляя плач,
Рыдая глухо… Но, с закрытым взглядом,
Я был простерт во сне, немой палач.
И снилось мне, что мы еще сжимаем
В объятиях друг друга, что постель
Нам кажется вновь сотворенным раем,
Что мы летим, летим, и близко цель…
И в свете утреннем, когда все краски
Бесстыдно явственны, ее лица
Не понял я: печати слез иль ласки
Вкруг глаз ее два сумрачных кольца?
Ты говоришь — спокойствие дороже
Тебе всего, всей прелести мирской, —
И рад бы я быть вечно настороже,
Чтоб охранять твой женственный покой,
Чтобы неслись тревоги жизни мимо,
А ты на них смотрела бы шутя,
Меж сладких грез, легко, невозмутимо,
Как милое, беспечное дитя.
Когда толпа рушителей покоя
Со всех сторон несносная шумит,
Я, над твоим успокоеньем стоя,
Мигал бы им: тс! Не шумите: спит.
Но иногда чтоб цену лишь умножить
Спокойствия в глазах твоих, — тебя
Порой я сам желал бы потревожить,
Хотя б навлек гнев твой на себя.
Скажу: ‘Проснись! Мне хочется лазури:
Дай мне на миг взглянуть тебе в глаза!
Как ты спала? Не виделось ли бури
Тебе в мечтах? Не снилась ли гроза?
И не было неловко, душно, знойно
Тебе во сне? ‘ — И молвлю, миг спустя:
‘Ну, бог с тобой, мой ангел, спи спокойно!
Усни опять, прелестное дитя! ‘
Когда ты загнан и забит
Людьми, заботой иль тоскою;
Когда под гробовой доскою
Все, что тебя пленяло, спит;
Когда по городской пустыне,
Отчаявшийся и больной,
Ты возвращаешься домой,
И тяжелит ресницы иней, -
Тогда — остановись на миг
Послушать тишину ночную:
Постигнешь слухом жизнь иную,
Которой днем ты не постиг;
По-новому окинешь взглядом
Даль снежных улиц, дым костра,
Ночь, тихо ждущую утра
Над белым запушенным садом,
И небо — книгу между книг;
Найдешь в душе опустошенной
Вновь образ матери склоненный,
И в этот несравненный миг -
Узоры на стекле фонарном,
Мороз, оледенивший кровь,
Твоя холодная любовь -
Все вспыхнет в сердце благодарном,
Ты все благословишь тогда,
Поняв, что жизнь — безмерно боле,
Чем quantum satis* Бранда воли,
А мир — прекрасен, как всегда.
*В полную меру (лат.) — лозунг Бранда,
героя одноименной драмы Генрика Ибсена.
Вся мысль моя — тоска по тайне звездной…
Вся жизнь моя — стояние над бездной…
Одна загадка — гром и тишина,
И сонная беспечность и тревога,
И малый злак, и в синих высях Бога
Ночных светил живые письмена…
Не дивно ли, что, чередуясь, дремлет
В цветке зерно, в зерне — опять расцвет,
Что некий круг связующий обемлет
Простор вещей, которым меры нет!
Вся наша мысль — как некий сон бесцельный…
Вся наша жизнь — лишь трепет беспредельный…
За мигом миг в таинственную нить
Власть Вечности, бесстрастная, свивает,
И горько слеп, кто сумрачно дерзает,
Кто хочет смерть от жизни отличить…
Какая боль, что грозный храм вселенной
Сокрыт от нас великой пеленой,
Что скорбно мы, в своей тоске бессменной,
Стоим века у двери роковой!
Незнакомый тихий голос за стеной
Все поет о доле женской, роковой.
А машинка, не смолкая ни на миг,
Торопливо повторяет: тик да тик.
«Спи, мой милый! Спи, мой белый голубок!
У чужих людей живешь ты одинок.
У чужих людей ты вырастешь большим.
И, как я, служить до гроба будешь им.
Спи, мой милый! Спи, мой славный голубок!
Не один ты у меня теперь, сынок.
У меня еще есть барское дите…
Спи, сердечко безталанное мое.
Стану с барским я ребеночком играть,
Буду милаго сыночка вспоминать,
Как меня он, сиротинка, в гости ждет,
Как в чужих людях без матери живет»…
Незнакомый тихий голос за стеной
Надрывается безропотной тоской.
А машинка, не смолкая ни на миг,
Торопливо повторяет: тик да тик.
Сон жуткий пережил вчера я наяву.
По улице я шел — один, не я всегдашний,
Лишь тело, труп меня, что телом я зову.
Тюрьма передо мной своей грозилась башней.
И вот навстречу мне идет моя душа,
Такая же, как я, до грани совпаденья.
Так прямо на меня, упорно, не спеша,
С решением немым жестокого виденья.
Мой труп упрямо шел. Был труден каждый шаг.
Но встреча этих двух сближалась неуклонно.
Как будто в зеркале, вот — я, но я — мой враг.
Идем. Тюрьма молчит. Враждебна высь, бездонна.
Все ближе, ближе мы. Бледнею я и он.
И вдруг нас больше нет. Миг ужаса. Миг встречи.
Ум вброшен в темноту. На башне тихий звон.
Кому-то целый мир, упав, налег на плечи!
В наемной комнате все ранит сердце:
И рама зеркала, и стульев стиль,
Зачем-то со стены глядящий Герцен,
И не сметенная с комода пыль.
Нежней прильни ко мне; глаза закроем;
И будем слушать шаг печальных дум,
Как будто мы сошли на дно морское,
Где бледен солнца свет и смутен шум.
Твое дыхание мне рядом слышно,
Замедленный твой пульс слежу рукой…
Подводные цветы надменно пышны,
И разноцветных рыб мелькает рой.
Ах, только об одном могу жалеть я,
Что в той же комнате — очнуться мне!
Акула проплыла, другая, третья…
Закатный рдяный луч скользит на дне.
Как эти миги дум со счастьем схожи,
Как к этой нежности близка любовь!
Но я открыл глаза, и Герцен тот же
Пытливый взор в меня вперяет вновь.
В наемной комнате все сердце ранит.
В ней миг мечты — обман, в ней счастье — ложь,
Нет, не клонись ко мне! Боюсь желаний!
Не надо губ твоих: они язвят, как нож.
В прозрачный, сумеречно-светлый час,
В полутени сквозных ветвей,
Она являет свой лик и проходит мимо нас —
Невзначай, — и замрет соловей,
И клики веселий умолкнут во мгле лугов
На легкий миг — в жемчужный час, час мечты,
Когда медленней дышат цветы, -
И она, улыбаясь, проходит мимо нас
Чрез тишину… Тишина таит богов.О тишина! Тайна богов! О полутень!
О робкий дар!
Улыбка распутий! Крылатая вечность скрестившихся чар!
Меж тем, что — Ночь, и тем, что — День,
Рей, молчаливая! Медли, благая!
Ты, что держишь в руке из двух пламеней звездных весы!
Теплится золото чаши в огнях заревой полосы,
Чаша ночи восточной звездой занялась в поднебесье!
О равновесье!
Миг — и одна низойдет, и взнесется другая… О тишина! Тайна богов! О полутень!
Меж тем, что — Ночь, и тем, что — День,
Бессмертный лик остановив,
Мглой и мерцаньем повей чело
В час, как отсветом ночи небес светло
Влажное сткло
В сумраке сонном ив!
На миг забыть — и вновь ты дома:
До неба — тучные скирды,
У риги — пыльная солома,
Дымятся дальние пруды;
Снижаясь, аист тянет к лугу,
Мужик коленом вздел подпругу, -
Все до пастушьей бороды,
Увы, так горестно знакомо!
И бор, замкнувший круг небес,
И за болотцем плеск речонки,
И голосистые девчонки,
С лукошком мчащиеся в лес…
Ряд новых изб вдаль вывел срубы,
Сады пестреют в тишине,
Печеным хлебом дышат трубы,
И Жучка дремлет на бревне.
А там под сливой, где белеют
Рубахи вздернутой бока, -
Смотри, под мышками алеют
Два кумачовых лоскутка!
Но как забыть? На облучке
Трясется ксендз с бадьей в охапке,
Перед крыльцом, склонясь к луке,
Гарцует стражник в желтой шапке;
Литовской речи плавный строй
Звенит забытою латынью…
На перекрестке за горой
Христос, распластанный над синью.
А там, у дремлющей опушки
Крестов немецких белый ряд, -
Здесь бой кипел, ревели пушки…
Одни живут — другие спят.
Очнись. Нет дома — ты один:
Чужая девочка сквозь тын
Смеется, хлопая в ладони.
В возах — раскормленные кони,
Пылят коровы, мчатся овцы,
Проходят с песнями литовцы -
И месяц, строгий и чужой,
Встает над дальнею межой…
Устремив друг к другу взоры,
В пляске двигаясь вперед,
Вы ведете — оры! оры! —
Свой священный хоровод.
В ночь глухую — слух склоненный
К безответной бездне снов,
Слышит топот потаенный
Ваших маленьких шагов.
Солнце встанет, снова канет
В неизбежность новый день.
Ваша пляска не устанет
Обгонять и свет и тень.
Мы, дыша мечтой блаженной,
Сном работы, ядом книг,
В душной кузнице вселенной
Все куем за мигом миг.
И, скользя тропой столетий,
Мимо жизни, мимо нас,
Ловко ловите вы в сети
Каждый выкованный час.
Стойте! стойте! на мгновенье
Дайте бездну оглянуть!
— Плавны легкие движенья
Дев, свершающих свой путь!
В них безвольность, в них беспечность,
Взор их благостен и тих!
Что ж? они ль пропляшут вечность,
Иль Она — поглотит их?
Республика последних снов на грани,
Где шелест нив и шум лесной к пустыне
Приносят гул надбрежных обмираний!
Предельные, где скат песков, святыни!
Убогий храм, прямь пальмовой колонны,
И нить бойниц, в простом, но тесном тыне.
Там, на крыльце, твой светлый лик, наклонный
К окну, где свет от светочей Кибелы;
Чу! хоры жриц — мне омен благосклонный!
Там, сзади, край, где, в битвах огрубелы,
Ввысь вызов мечут журавлям пигмеи,
Где склоны гор костями странных — белы;
Там тяжек путь, пустых ночей немее,
Самумов зов, за сушью сдвиг миража, —
А здесь, а здесь! твой взор, — черты камеи!
Был долог срок — искать возврат. Пора же
В тень памяти швырнуть Край Носорогов.
Слышней наш топот; копья взносит стража.
Миг, разве миг? Я, пыльный, на порогах,
Мечта, стой здесь! Мечта, в день не гляди ты!
Что, кроме влажных губ к губам! С отрогов
Последних снов диск ранней Афродиты.
1
Миг
Какое слово мне дано!..
Оно важнее всех; оно
Есть всё!.. Конечно, власть и слава,
Печаль, веселье и забава…
Увы! и счастие сердец,
И чувство сладкого покоя,
И самая любовь, о Хлоя!
Ее начало и конец —
Не есть ли миг единый в свете?
Теперь я, например сказать,
Сижу покойно в кабинете,
Хочу к тебе стихи писать;
Но если ты в сей миг явишься,
В меня влюбленной притворишься,
То в миг — спокойствие прощай!
Стихи в камин!.. у ног прекрасной
Лежу, горю любовью страстной!
Лишь только шутку продолжай,
Я в миг смелее, Хлоя, буду,
Учтивость, может быть, забуду,
И в миг… откроется обман!
Тогда, как хладный истукан,
Душою в миг оледенею;
От страсти пылкой исцелюсь,
И в миг — с тобою засмеюсь.
Так вы любезностью своею
Нас в миг пленяете всегда,
Не думая пленяться нами!
Но в миг же, Хлоя, иногда
В сетях бываете и сами;
Кто был смешон, в миг станет мил;
Но миг — и след любви простыл!
В один же миг — ах! мысль ужасна! —
Дерзнет нескромность утверждать,
Что ты была, была прекрасна;
Но в миг — велю ей замолчать!
2
Картина
Картина мне мила в Природе,
Когда я с сердцем на свободе
Гуляю по коврам лугов,
Смотрю вдали на мрак лесов,
Лучами солнца оглашённых,
Или на лабиринт ручьев,
Самой Натурой проведенных
В изгибах для красы полей.
Картина мне мила в поэте,
Когда он кистию своей
Цветы наводит на предмете
И пишет словом, как рукой.
Картина мне мила — в картине,
Когда волшебною игрой
Все краски дышат на холстине
И лица говорить хотят;
Я, правда, не знаток, но рад
Всегда Корреджию дивиться
И даже — в полотно влюбиться.
Но я бываю враг картин,
Когда прелестницы желают
Быть только ими для мужчин
И всё другое забывают.
Цветы и краски хороши;
Но ах! в картине нет души!
3
Дверь
В златой прекрасный век
Не ведал человек
Ни двери, ни замков железных,
И дом и сердце открывал
Для братьев, ближних и любезных, —
Так всех людей он называл.
Но время пременилось,
И гибельное зло,
Увы! к нам в дверь вошло,
Замок с собою принесло,
И сердце с домом затворилось.
Стал смертный — камергер с ключем;
Сидит за дверью и не всем
Ее охотно отпирает;
По стуку человека знает:
Как рыба, притаясь, молчит,
Когда рукою в дверь стучит
Досадный кредитор, проситель
С бумагою, без серебра;
Или старинный покровитель,
В немилость впавший у двора;
Или любовница с слезами,
Уже оставленная нами!
Нет дома! верь или не верь:
Для них не отопрется дверь.
Но двери настежь для случайных,
Для их друзей, известных, тайных,
Для челобитчика с мешком,
Для камердинера с письмом
От женщины, душе любезной
Или другим чем нам полезной;
Для миловидных подлецов
И наших ревностных льстецов!
Блажен, кто двери запирает
Всегда для глупых, злых людей
И вместе с сердцем отворяет
Их только для своих друзей!
Многим богам в тишине я фимиам воскуряю,
В помощь нередко с мольбой многих героев зову;
Жертвуя музам, дриадам, нимфам речистым и даже
Глупому фавну весной первенца стад берегу.
Песня же первая — Вакху, мудрому сыну Семелы.
Ты, Дионисий в венке, грозный владыка ума,
Всех доступней моим мольбам и моим возлияньям:
Ты за утраты мои полной мне чашей воздай!
Где недоступная дева, моих помышлений царица?
В мраморах Фидий своих равной не зрел никогда,
Я же сходного с ней не знал созданья, — и что же?
Тирсу покорный, и ей клялся пожертвовать я.
Ждал я, безумный, забыться в дыму и в чаду приношений;
Новый Калхас, уже меч дерзкой рукой заносил;
Мать-природа вотще взывала, как мать Клитемнестра, —
Миг еще, миг — и тебе всё бы принес я, Лией.
Мне уже чудился плеск волн забвения в барку, —
Только заступница дев деву чудесно спасла:
Дивно светла, предо мной Ифигения к небу восходит,
Я же коленом тугим в бок упираю козла.
Ты, кто муку видишь в каждом миге,
Приходи сюда, усталый брат!
Всё, что снилось, сбудется, как в книге —
Тёмный Шварцвальд сказками богат!
Все людские помыслы так мелки
В этом царстве доброй полумглы.
Здесь лишь лани бродят, скачут белки…
Пенье птиц… Жужжание пчелы…
Погляди, как скалы эти хмуры,
Сколько ярких лютиков в траве!
Белые меж них гуляют куры
С золотым хохлом на голове.
На поляне хижина-игрушка
Мирно спит под шепчущий ручей.
Постучишься — ветхая старушка
Выйдет, щурясь от дневных лучей.
Нос как клюв, одежда земляная,
Золотую держит нить рука, —
Это Waldfrau, бабушка лесная,
С колдовством знакомая слегка.
Если добр и ласков ты, как дети,
Если мил тебе и луч, и куст,
Всё, что встарь случалося на свете,
Ты узнаешь из столетних уст.
Будешь радость видеть в каждом миге,
Всё поймёшь: и звёзды, и закат!
Что приснится, сбудется, как в книге, —
Тёмный Шварцвальд сказками богат!
Я куколка. Я гусеница.
Я бабочка. Не то. Не то.
Одно лицо, и разны лица.
Я три лица, и я никто.
Я точка. Нить. Черта. Яичко.
Я семечко. Я мысль. Зерно.
В живой душе всегда привычка
В веках вертеть веретено.
Я детка малая. Глядите.
Зеленоватый червячок.
Мой час пришел. Скрутитесь, нити.
Дремать я буду должный срок.
Меня не трогайте. Мне больно,
Когда до люльки червяка,
При виде искуса, невольно,
Коснется чуждая рука.
Как малый маятник, я вправо
И влево выражу, что сплю.
Не троньте. Сон мой не забава,
Но я подобен кораблю.
Я храм. В мой самый скрытый ярус
Ударил верный луч тепла.
Корабль, дрожа, раскрыл свой парус.
Весна красна. Весна пришла.
Крыло есть признак властелина.
Был жизнетворческим мой сон.
Я око синее павлина,
Я желтокрылый махаон.
Будя полетом воздух чистый,
И поникая над цветком,
Целую венчик золотистый
Я задрожавшим хоботком.
Миг благовестия. Зарница,
Животворящая цветок.
Не куколка. Не гусеница.
Я бабочка. Я мотылек.
В Новой сказочной Гвинее
У мужчин глаза блестящи,
И у женщин, умудренных
Пеньем крови, жарок взор.
Быстры девушки, как змеи,
Помню рощи, помню чащи,
Тишь лагун отединенных,
С милой срывный разговор.
О, восторг согласной сказки,
Зыбь зажженной Солнцем дали,
Мысль, которой нет предела,
Пирамиды диких гор.
Грудки нежной Папуаски
Под рукой моей дрожали,
Тело смуглое горело,
Подошла любовь в упор.
Мы давно молились счастью,
И бежав от глаз блестящих,
От очей бежав станицы,
Слили вольные сердца.
Так друг к другу жаркой страстью
Были кинуты мы в чащах,
Как летят друг к другу птицы,
Все изведать до конца.
Вот он, трепет настоящий,
Пенье крови, всем родное,
На высотах небосклона
Мысли Божьего лица.
Солнца глаз, огнем глядящий,
И в крылатой ласке двое,
Два парящих фаэтона,
Два горячие гонца.
В венке из весенних цветов,
Цветов полевых,
Овеян вещаньями прошлых веков,
В одеждах волнистых, красиво-живых,
На белом коне,
Тропою своей,
Я еду, Ярило, среди Белорусских полей,
И звездные росы сияют на мне,
Погаснут, и снова зажгутся светлей,
Под рокот громов,
В венке из весенник цветов,
Цветов полевых.
По селам, за мной, хороводами, девы,
«Ярило», поют, «озари нам напевы»,
Яриле слагают свой стих,
Играют мне песни, на игрищах пляшут,
Сердца расцветают в миг пляски мирской,
Там где-то работают, где-то там пашут,
А игрища — в уровень с белой сохой.
Горсть желтых колосьев, колосья ржаные,
Я левой рукою держу,
И маки горят, васильки голубые
Роняю я в рожь, расцвечаю межу.
По селам, в их избах, и тесных, и узких,
В полях беспредельных, по имени — Русских,
Являюсь я взору, и грезы во сне,
Я между живых — как дающий забвенье,
Для них — я виденье
На белом коне,
Миг страсти, бог счастья, бог отдыхов пленных,
И вновь пробуждений и игрищ живых,
В венке из весенних цветов, не надменных,
Но вечно желанных цветов полевых.
Горит свод неба, ярко-синий;
Штиль по морю провел черты;
Как тушь, чернеют кроны пиний;
Дыша в лицо, цветут цветы;
Вас кроют плющ и сеть глициний,
Но луч проходит в тень светло.
Жгла вас любовь, желанье жгло…
Ты пал ли ниц, жрец, пред святыней?
Вы, вновь вдвоем, глухой пустыней
Шли — в глуби черной пустоты;
Месила мгла узоры линий;
Рвал ветер шаткие кусты.
Пусть горек шепот. Ты с гордыней
На глас ответил: «Все прошло!..»
Потом, один, подъяв чело,
Упал ты ниц, жрец, пред святыней?
Б саду блестит на ветках иней,
Льды дремлют в грезах чистоты.
Ряд фолиантов; Кант и Плиний;
Узоры цифр; бумаг листы…
Пусть день за днем — ряд строгих скиний,
Мысль ширит мощное крыло…
Познав, что есть, что быть могло,
Ты ниц упал, жрец, пред святыней?
Восторгов миг и миг уныний! —
Вас вяжут в круг одной мечты!
Всё — прах. Одно лишь важно: ты
Упал ли ниц, жрец, пред святыней?
Бывали ль вы в стране чудес,
Где жертвой грозного веленья,
В глуши земного заточенья
Живет изгнанница небес? Я был, я видел божество;
Я пел ей песнь с восторгом новым
И осенил венком лавровым
Ее высокое чело.Я, как младенец, трепетал
У ног ее в уничиженье
И омрачить богослуженье
Преступной мыслью не дерзал.Ах! мне ль божественной к стопам
Несть обольщения искусство?
Я весь был гимн, я весь был чувство,
Я весь был чистый фимиам! И что ей наш земной восторг,
Слова любви? — Пустые звуки!
Она чужда сердечной муки,
Чужда томительных тревог.Из-под ресниц ее густых
Горит и гаснет взор стыдливый…
Но от чего души порывы
И вздохи персей молодых? Был миг: пролетная мечта
Скользнула по челу прекрасной,
И вспыхнули ланиты страстно,
И загорелися уста.Но это миг — игра одна
Каких-то дум… воспоминанье
О том, небесном обитанье,
Откуда изгнана она.Иль, скучась без нее, с небес
Воздушный гость, незримый мною,
Амур с повинной головою
Предстал, немеющий от слез.И очи он возвел к очам,
И пробудил в груди волненья
От жарких уст прикосновенья
К ее трепещущим устам.
Когда настанет страшный миг,
Когда нарушу я молчанье,
И дерзкий двинется язык
Тебе излить любви признанье,
И задержав потоки слез
В груди, изнывшей без привета,
Я буду требовать ответа
На мой торжественный вопрос, —
Прошу тебя: без замедленья
Мои надежды разрушай,
И грудь мою без сожаленья
Прямым ударом отверженья
С возможной силой поражай!
Пусть на главу падет мне громом
Твой приговор! Несчастья весть
Я в сердце, с бурями знакомом
Найду способность перенесть;
Страданье жизнь мою искупит;
Над прахом сердце голова,
Быть может, снова гордо вступит
В свои суровые права.
Но если… если друг желанный,
Ты мне готовишь в тайный дар
Из роз венок благоуханный,
А не губительный удар,
Тогда — молю твоей пощады! —
Не вдруг, не разом ты пролей
Лучи божественной награды
В глубокий мрак души моей, —
Да, взросший в сумраке ненастья,
Себя к далекой мысли счастья
Я постепенно приучу:
С судьбой враждебной вечно споря,
Я умереть не мог от горя,
А от блаженства не хочу!
Я попал в страну Неволи. Еду ночью, всюду лес,
Еду днем, и сеть деревьев заслоняет глубь небес
В ограниченном пространстве, меж вершинами и мной,
Лишь летучие светлянки служат солнцем и луной.
Промелькнут, блеснут, исчезнут, и опять зеленый мрак,
И не знаешь, где дорога, где раскрывшийся овраг.
Промелькнут, сверкнут, погаснут, — и на миг в душе моей
Точно зов, но зов загробный, встанет память прошлых дней.
И тогда в узорах веток ясно вижу пред собой
Письмена немых проклятий, мне нашептанных Судьбой.
О безбрежность, неизбежность непонятного пути!
Если каждый шаг ошибка, кто же мне велел идти?
Разве я своею волей в этом сказочном лесу?
Разве я не задыхаюсь, если в сердце гpex несу?
Разве мне не страшно биться между спутанных ветвей?
Враг? Откликнись! Нет ответа, нет луча душе моей.
И своим же восклицаньем я испуган в горький миг, —
Если кто мне отзовется, это будет мой двойник.
А во тьме так страшно встретить очерк бледного лица.
Я попал в страну Неволи…
Нет конца.
Скажи кольцо, как друг иль как злодей
Ты сжало мне трепещущую руку?
Скажи, что мне сулишь: ряд ясных дней
Иль черных дней томительную муку? Нет, за тебя мне сердце говорит,
И я тебя, мой друг, кольцо, целую, —
И, вечности символ, твой круг сулит,
Как ты само, мне вечность золотую.Что ж ты молчишь, предвестник лучших дней?
Скажи ты мне, подарок обручальный,
Скажи, далек ли миг, когда у ней
Блестит чело короною венчальной? И счастье мне!.. Но мне ль мечтать о нем?..
Дают ли груз сокровищ несть бессильным?
Мне счастья нет в страдальчестве земном, —
Найду ль его и за холмом могильным? Зачем же миг, зачем миг счастья мне?
Зачем в цепь узника сапфир лазурный?
Пусть я несусь по яростной волне,
Чтоб потонуть в пучине жизни бурной! О, не мертвей, небесное лицо,
Не раздирай души твоим страданьем!
О, не блистай, заветное кольцо,
И не сжигай груди твоим блистаньем! Прочь, счастье, прочь! — я не привык к тебе,
Ее кольцо меня с тобой сковало, —
Но, море, — вот, возьми его себе:
Его давно ты с шумом ожидало! И не меняет моего лица
От тиши к бурям переход столь быстрый,
Но сердцу так легко: нет на руке кольца —
И нет в душе надежды даже искры!
Нам, привыкшим на оргиях диких, ночных
Пачкать розы и лилии красным вином,
Никогда не забыться в мечтах голубых
Сном любви, этим вечным, чарующим сном.
Могут только на миг, беглый трепетный миг
Свои души спаять два земных существа
В один мощный аккорд, в один радостный крик,
Чтоб парить в звездной бездне, как дух божества.
Этот миг на востоке был гимном небес —
В темном капище, осеребренном луной,
Он свершался под сенью пурпурных завес
У подножья Астарты, холодной ночной.
На камнях вместо ложа пестрели цветы,
Медный жертвенник тускло углями горел,
И на тайны влюбленных, среди темноты
Лик богини железной угрюмо смотрел.
И когда мрачный храм обагряла заря,
Опустившись с молитвой на алый песок,
Клали тихо влюбленные у алтаря
Золотые монеты и белый венок.
Но то было когда-то… И, древность забыв,
Мы ту тайну свершаем без пышных прикрас…
Кровь звенит. Нервы стонут. Кошмарный порыв
Опьяняет туманом оранжевым нас.
Мы залили вином бледность нежных цветов
Слишком рано при хохоте буйных речей —
И любовь для нас будет не праздник богов,
А разнузданность стонущих, темных ночей.
Со студеной волною сольется волна
И спаяется с яркой звездою звезда,
Но то звезды и волны… Душа же одна,
Ей не слиться с другой никогда, никогда.
Новое Солнце, Новое Утро, Новый Месяц, и Новый Год,
Пламя из тучи, утро из ночи, серп серебристый, целующий рот.
Новое Солнце сегодняшней жизни, Новое Утро текущего дня,
Краешек мига — до краешка мига, Солнцу возженье земного огня.
Новое Солнце отметится светом Нового Года и Новой Луны.
Богу стелите безгрешные волны белой сотканной льняной пелены.
Новое Солнце, и Сириус с Солнцем утренней в небе восходит звездой,
Слезы Изиды, что пали алмазом, Нил отмечает растущей чертой.
Новое Солнце из кладезя Неба ринуло долу шумящий разлив,
В улье небесном гудящие пчелы нам возвещают шуршание нив.
Новое Солнце взманило побеги, цвет изумруда из мертвых темнот,
К колосу колос, и сердце до сердца, новой спиралью закрученный год.
Новое Солнце мы новою песней в новых одеждах восславить сошлись,
Лик воскресенья, зерно и цветенье, бог возрождающий, жив Озирис.
Всевыразительность есть ключ миров и тайн.
Любовь огонь, и кровь огонь, и жизнь огонь, мы огненны.
Кабель под бездной морей, это кличет к державе держава,
Так и паук паутинкой поет о взнесенности радуг.
Кто это молвил, что мы красоте созидаем горнило?
Звезды и звери, цветы, океаны, ручей и вулкан,
Все, что живет в этом мире, влекомо в мирах Красотою.
Зодчим быть хочешь? Спроси земляного об этом червя.
Вслушайся в музыку, в музыке вечное смотрит в минутное,
Луч в подземелье заглянет на миг, потолок золотит.
Ветер заморский домчит с островов к нам дыхание смутное,
Звук обоймет, шевельнет сокровенность и прочь улетит.
К душе от души первоцвет, пробегая,
Весь мир засвечает на миг целиком.
Снежинки с снежинкой летают, мелькая,
И станут весною они родником.
И только целуя, и только лаская,
Я чувствую Бога кругом.
Я умру! на позор палачам
Беззащитное тело отдам!
Равнодушно они
Для забавы детей
Отдирать от костей
Будут жилы мои!
Обругают, убьют
И мой труп разорвут!
Но стерплю! Не скажу ничего,
Не наморщу чела моего!
И, как дуб вековой,
Неподвижный от стрел,
Неподвижен и смел,
Встречу миг роковой
И, как воин и муж,
Перейду в страну душ.
Перед сонмом теней воспою
Я бесстрашную гибель мою.
И рассказ мой пленит
Их внимательный слух,
И воинственный дух
Стариков оживит;
И пройдет по устам
Слава громким делам.
И рекут они в голос один:
«Ты достойный прапрадедов сын!»
Совокупной толпой
Мы на землю сойдем
И в родных разольем
Пыл вражды боевой;
Победим, поразим
И врагам отомстим!
Я умру! на позор палачам
Беззащитное тело отдам!
Но, как дуб вековой,
Неподвижный от стрел,
Я, недвижим и смел
Встречу миг роковой!
Постои. Мне кажется, что я о чем-то позабыл.
Чей странный вскрик: «Змея! Змея!» — чей это возглас был?
О том я в сказке ли читал? Иль сам сказал кому?
Или услышал от кого? Не знаю, не пойму.
Но в этот самый беглый миг я вспомнил вдруг опять,
Как сладко телом к телу льнуть, как радостно обнять,
И как в глаза идет огонь зеленых женских глаз,
И как возможно в Вечный Круг сковать единый час.
О, в этот миг, когда ты мне шепнула: «Милый мой!» —
Я вдруг почувствовал, что вновь я схвачен властной Тьмой,
Что звезды к звездам в Небесах стремительно текут,
Но вес созвездья сплетены в один гигантский жгут.
И в этот жгут спешат, бегут несчетности людей,
Снаружи он блестящ и тверд, но в полости своей,
Во впалой сфере жадных звезд сокрыта топь болот,
И кто войдет, о, кто войдет, — навек с ним кончен счет.
Безумный сон. Правдив ли он иль ложен, — как мне знать?
Но только вдруг я ощутил, что страшно мне обнять,
И я люблю — и я хочу — и я шепчу: «Моя!»
Но молча в памяти моей звенит: «Змея! Змея!»
C’est une beatitude calnae el imniobile.
Ch. BaudelaireИстома тайного похмелья
Мое ласкает забытье.
Не упоенье, не веселье,
Не сладость ласк, не острие.
Быть недвижимым, быть безмолвным,
Быть скованным… Поверить снам,
И предавать палящим волнам
Себя, как нежащим губам.
Ты мной владеешь, Соблазнитель,
Ведешь меня… Я — твой! с тобой!
В какую странную обитель
Плывем мы голубой водой?
Спустились лавры и оливы
К широким белым ступеням…
Продлись, продлись, мой миг счастливый,
Дремлю в ладье, у входа в храм…
Чья шея, гибкая, газелья,
Склонилась на плечо мое?
Не упоенье, не веселье,
Не сладость ласк, не острие.
Нет, ничего мечте не надо!
Смотреть в хрустальный небосвод,
Дышать одной тобой, услада
Журчащих и манящих вод!
Все позабыть, чем жил я прежде,
Восторг стихов, восторг любви…
Ты, призрак в голубой одежде,
Прекрасный миг останови!
Пусть зыблют бледные оливы
Тень по широким ступеням.
Я — недвижимый, я — счастливый,
Я предан нежащим губам.
Сверкает чье-то ожерелье
Так близко… Милая, твое?
Не упоенье, не веселье,
Не сладость ласк, не острие…
1909–1911Это безмятежное и неподвижное блаженство.
Ш. Бодлер (фр.)
Он был отрок пылкий, русый, синеокий,
Полный жизни, полный юношеских сил.
Он не знал ни горя, ни тоски глубокой,
Ни кипучей злобы, мощной и жестокой —
Все его любили—всех и он любил…
Он был отрок пылкий, русый, синеокий,
Полный жизни, полный юношеских сил.
И благословила мать его, рыдая,
И поцеловал он, плача, мать свою…
Он разстался с школой и с родными, зная,
Что с врагами бьется сторона родная,
Что разбиты братья в роковом бою.
И благословила мать его рыдая,
И поцеловал он, плача, мать свою.
Затаив на сердце жгучия страданья,
Проводила сына до полка она:
Миг разлуки был им мигом испытанья:
« --Ну, сынок, мужайся!»—«Мама, до свиданья!..»
И полки закрыла пыли пелена.—
Затаив на сердце жгучия страданья,
Проводила сына до полка она.
Но когда полки ушли—она вскричала:
«Боже мой! разбита вся душа моя!»
--Сын же, идя, думал: "Мать моя не дала
"Духом пред разлукой, не затрепетала,
«Не паду же духом пред врагом и я!»
Но когда полки ушли, она вскричала:
«Боже мой! разбита вся душа моя!»
М. Р.<оссийского>
Мысленно, да! но с какой напряженностью
Сквозь окна из книг озираем весь мир мы!
Я пластался мечтой над огромной сожженностью
Сахары, тонул в знойных зарослях Бирмы;
Я следил, веки сжав, как с руки краснокожего,
Вся в перьях, летя, пела смерти вестунья;
Я слушал, чтоб в строфы влить звука похожего
Твой грохот, твой дым, в твердь, Мози-оа-Тунья!
Сто раз, нет, сто сотен, пока свое пол-лица
Земля крыла в сумрак, — покой океанам! —
Я белкой метался к полюсу с полюса,
Вдоль всех параллелей, по всем меридианам.
Все хребты твои знаю, все пропасти в кратерах,
Травы всяческих памп, всех Мальстрёмов содомы:
Мой стимер, где б ни был, — в знакомых фарватерах,
Мой авто — всюду гость, мой биплан — всюду дома!
И как часто, сорван с комка зеленого,
Той же волей взрезал я мировое пространство,
Спеша по путям светодня миллионного,
Чтоб хоры светил мне кричали: «Постранствуй!»
И с Марса, с Венеры, с синего Сирия
Созерцал, постигал жизнь в кругу необъятном,
Где миг — мига в веках — наш Египет — Ассирия,
А «я» — электрон, что покинул свой атом!
8 июля 1923
Синяя крона, малиновый ствол,
звяканье шишек зеленых.
Где-то по комнатам ветер прошел:
там поздравляли влюбленных.
Где-то он старые струны задел —
тянется их перекличка…
Вот и январь накатил-налетел,
бешеный как электричка.
Мы в пух и прах наряжали тебя,
мы тебе верно служили.
Громко в картонные трубы трубя,
словно на подвиг спешили.
Даже поверилось где-то на миг
(знать, в простодушьи сердечном):
женщины той очарованный лик
слит с твоим празднеством вечным.
В миг расставания, в час платежа,
в день увяданья недели
чем это стала ты нехороша?
Что они все, одурели?!
И утонченные как соловьи,
гордые, как гренадеры,
что же надежные руки свои
прячут твои кавалеры?
Нет бы собраться им — время унять,
нет бы им всем — расстараться…
Но начинают колеса стучать:
как тяжело расставаться!
Но начинается вновь суета.
Время по-своему судит.
И в суете тебя сняли с креста,
и воскресенья не будет.
Ель моя, Ель — уходящий олень,
зря ты, наверно, старалась:
женщины той осторожная тень
в хвое твоей затерялась!
Ель моя, Ель, словно Спас-на-крови,
твой силуэт отдаленный,
будто бы след удивленной любви,
вспыхнувшей, неутоленной.
Умерен, Делий, будь в печали
И в счастии не ослеплен:
На миг нам жизнь бессмертны дали;
Всем путь к Тенару проложен.
Хотя б заботы нас томили,
Хотя б токайское вино
Мы, нежася на дерне, пили —
Умрем: так Дием суждено.
Неси ж сюда, где тополь с ивой
Из ветвей соплетают кров,
Где вьется ручеек игривый
Среди излучистых брегов,
Вино, и масти ароматны,
И розы, дышащие миг.
О Делий, годы невозвратны:
Играй — пока нить дней твоих
У черной Парки под перстами;
Ударит час — всему конец:
Тогда прости и луг с стадами,
И твой из юных роз венец,
И соловья приятны трели
В лесу вечернею порой,
И звук пастушеской свирели,
И дом, и садик над рекой,
Где мы, при факеле Дианы,
Вокруг дернового стола,
Стучим стаканами в стаканы
И пьем из чистого стекла
В вине печалей всех забвенье;
Играй — таков есть мой совет;
Не годы жизнь, а наслажденье;
Кто счастье знал, тот жил сто лет;
Пусть быстрым, лишь бы светлым, током
Промчатся дни чрез жизни луг:
Пусть смерть зайдет к нам ненароком,
Как добрый, но нежданный друг.
(Редакция стихотворения «Мой друг, мой ангел милый…», «Листок»)Мой друг, мой ангел милый,
Тебя ль я в тишине унылой
Так страстно, пламенно лобзал,
С таким восторгом руку жал?
Иль был то сон, иль в иступленьи
Я обнимал одну мечту,
В жару сердечного забвенья
В своей душе рисуя красоту?
Твой вид, твой взор смущенный,
Твой пламенный, горячий поцелуй
Так упоительны душе влюбленной,
Как изнуренному кристал холодных струй.
Ах! миг один я был с тобою —
И миг с тобой я счастлив был;
И этот миг с твоею красотою
Навек я в сердце затаил…
Тобой любимым быть — прекрасно;
Прекрасней же — тебя любить;
Что муки мне? Душою страстной
О милой мило мне грустить,
С тобою чувствами меняться
И на приветливый твой взгляд
Ответным взором отвечать;
С тобою плакать, забыватся —
Прекрасно милая моя!
Счастлив, счастлив тобою я!..
Пускай, пускай огнем тяжелым
Лежит в груди моей любовь;
Пусть сердце с чувством онемелым
Мою иссушит кровь, —
Как ворона о смерти предвещанье,
Она не возмутит мне грудь:
Любви мне сладостно страданье,
Мне сладко о тебе вздохнуть!
Пусть безнадежна страсть моя;
Пусть гроб — любви моей награда!
Но, милый друг мой! за тебя
Снесу я муку ада.
Что до меня?.. лишь ты спокойна будь
И горе забывать старайся;
Живи и жизнью наслаждайся —
И бедного страдальца не забудь…
Другое название стихотворения:
«Баллада о коротком счастье»
Трубят рога: скорей, скорей! —
И копошится свита.
Душа у ловчих без затей,
Из жил воловьих свита.
Ну и забава у людей —
Убить двух белых лебедей!
И стрелы ввысь помчались…
У лучников намётан глаз,
А эти лебеди как раз
Сегодня повстречались.
Она жила под солнцем — там,
Где синих звёзд без счёта,
Куда под силу лебедям
Высокого полёта.
Вспари и два крыла раскинь,
В густую трепетную синь
Скользи по божьим склонам —
В такую высь, куда и впредь
Возможно будет долететь
Лишь ангелам и стонам.
Но он и там её настиг —
И счастлив миг единый,
Да только был тот яркий миг
Их песней лебединой…
Крылатым ангелам сродни,
К земле направились они —
Опасная повадка:
Из-за кустов, как из-за стен,
Следят охотники за тем,
Чтоб счастье было кратко.
Вот отирают пот со лба
Виновники паденья,
Сбылась последняя мольба:
«Остановись, мгновенье!»
Так пелся этот вечный стих
В пик лебединой песни их —
Счастливцев одночасья.
Они упали вниз вдвоём,
Так и оставшись на седьмом,
На высшем небе счастья.