Пловучими туманами
Одет под утро лес.
За белыми полянами
Ужь лик Луны исчез.
И белыми полянами
Проходим мы с тобой,
Зовет гостями зваными
Нас цветик голубой.
Велит нам быть веселыми,
Еще придти с тобой.
Светло звонит над долами
Заутреней цветной.
Над синими над долами
Звонит он Кораблю.
Равняет мысли с пчелами,
„Люблю“ поет, „Люблю“.
Плавучими туманами
Одет под утро лес.
За белыми полянами
Уж лик Луны исчез.
И белыми полянами
Проходим мы с тобой,
Зовет гостями зваными
Нас цветик голубой.
Велит нам быть веселыми,
Еще придти с тобой.
Светло звонит над долами
Заутреней цветной.
Над синими над долами
Звонит он Кораблю.
Равняет мысли с пчелами,
«Люблю» поет, «Люблю».
Я посягну на неприличность
И несколько похвальных слов.
Теперь скажу про эту личность:
Ах, не был он всегда таков! Он был когда-то много хуже,
Но я упреков не терплю
И в этом боязливом муже
Я всё решительно люблю: Люблю его характер слабый,
Когда, повесив длинный нос,
Причудливой, капризной бабой
Бранит холеру и понос; И похвалу его большую
Всему, что ты не напиши,
И эту голову седую
При моложавости души. (13 декабря 1853)
Мы умираем,
Сходим в тишь и грусть,
Но знаю я —
Нас не забудет Русь.
Любили девушек,
Любили женщин мы —
И ели хлеб
Из нищенской сумы.
Но не любили мы
Продажных торгашей.
Планета, милая, —
Катись, гуляй и пей.
Мы рифмы старые
Раз сорок повторим.
Пускать сумеем
Гоголя и дым.
Но все же были мы
Всегда одни.
Мой милый друг,
Не сетуй, не кляни!
Вот умер Брюсов,
Но помрем и мы, —
Не выпросить нам дней
Из нищенской сумы.
Но крепко вцапались
Мы в нищую суму.
Валерий Яклевич!
Мир праху твоему!
Из лунного тумана
Рождаются мечты.
Пускай, моя Светлана,
Меня не любишь ты.Пусть будет робкий лепет
Неуловимо тих,
Пусть тайным будет трепет
Незвучных струн моих.Награды не желая,
Душа моя горит.
Мой голос, дорогая,
К тебе не долетит.Я счастье ненавижу,
Я радость не терплю.
О, пусть тебя не вижу,
Тем глубже я люблю.Да будет то, что будет,
Светла печаль моя.
С тобой нас Бог рассудит —
И к Богу ближе я.Ищу мою отраду
В себе — люблю тебя.
И эту серенаду
Слагаю для себя.
И любишь ты всю жизнь меня, меня одну.
Да, если хочешь знать, и даже вот такую.
Пусть я безумствую, немотствую, тоскую,
И вечная разлука суждена.
Ничто нас не бросит друг к другу.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ты мне не обещал, и мы смеялись оба.
«Я любила, я любила,
Потому и умерла!»
Как заспорить с любой милой,
Как сказать: «С ума сошла!»
«Мне покойно в белом гробе.
Хорошо, что здесь цветы.
Погребенья час не пробил,
И ещё со мною ты.
Всё минувшее бесследно.
Я — совсем уже не та.
Но не бойся любы бледной,
Поцелуй мои уста.
Были пламенны и алы,
Вот, — недвижны и бледны.
Милый, пей их нежный холод,
Снова тки, как прежде, сны.
Не хочу, чтоб скоро умер, —
Мне одной пускаться в путь,
Без тебя в прохладном доме
Хоть немного отдохнуть.
Я любила, я любила,
Оттого и умерла!»
Как заспорить с любой милой,
Как сказать: «С ума сошла!
Здесь не гроб, а только койка,
Не кладбище, жёлтый дом».
Вдруг запела: «Гайда, тройка!
Снег пушистый, мы вдвоём».
Нам и родина — чужбина,
Всюду путь и всюду цель.
Нам безвестная долина —
Как родная колыбель.
Шепчут горы, лаской полны:
«Спи спокойно, кончен путь!»
Шепчут медленные волны:
«Отдохни и позабудь!»Рад забыть, да не забуду;
Рад уснуть, да не усну.
Не любя, любить я буду
И, прокляв, не прокляну:
Эти бледные берёзы,
И дождя ночные слёзы,
И унылые поля…
О, проклятая, святая,
О, чужая и родная
Мать и мачеха земля!
Еще ты роком не замечен.
Тебе прекрасен божий свет;
Не зная мук, не зная бед,
Ты всем доволен и беспечен;
Твои безоблачные дни,
Как милый сон, мелькают живо;
Да не закатятся они
С порою младости счастливой!
Она пройдет, — но пусть она
Немрачный путь тебе укажет,
Пробудит силы ото сна
И ум для доблести развяжет,
Научит родину любить,
Добро и честь любить душою,
За них беды переносить,
И не бледнеть перед судьбою.
С. М. СоловьевуСквозь тонкий пар сомнения
Смотрю в голубоватый сон.
В твоих словах — веления
И заповедь святых времен.
Когда померкнут звонкие
Раздумья трехвенечных снов,
Совьются нити тонкие
Немеркнущих осенних слов.
Твои слова — любимый клик,
Спокойный зов к осенним дням,
Я их люблю — и я привык
Внимать и верить глубинам.
Но сам — задумчивей, чем был,
Пою и сдерживаю речь.
Мой лебедь здесь, мой друг приплыл
Мою задумчивость беречь.
Один не смогу —
не снесу рояля
(тем более —
несгораемый шкаф,
А если не шкаф,
не рояль,
то я ли
сердце снес бы, обратно взяв.
Банкиры знают:
«Богаты без края мы.
Карманов не хватит —
кладем в несгораемый».
Любовь
в тебя —
богатством в железо —
запрятал,
хожу
и радуюсь Крезом.
И разве,
если захочется очень,
улыбку возьму,
пол-улыбки
и мельче,
с другими кутя,
протрачу в полночи
рублей пятнадцать лирической мелочи.
Любя она угасла. С зарею схороня,
В земле ее зарыли, в земле с зарею дня.
Лежала одинокой, цветами убрана,
Лежала одинокой в гробу своем она,
И с песней все вернулись когда сиял восход:
— Всему, всему на свете приходит свой черед.
Любя она угасла. Ее похороня,
Они в поля вернулись, в поля с зарею дня.
Мальчик лезет на забор —
Повышает кругозор
Каравай, каравай,
Кого любишь выбирай.За забором — вот дела! —
Девка ноги развела.
Баю-баюшки-баю,
Не ложися на краюПятый день и день шестой
Ходит парень холостой
Парень лезет на забор —
Повышает кругозорХоди в пекло, ходи в рай,
Ходи в дедушкин сарай.
А в сарае — вот дела! —
Девка сына родила.Вот идёт ученый муж,
Академик он к тому ж.
Он полезет на забор —
Он повысит кругозор.Не придёт твой папа спать —
Он не любит твою мать.
Он не любит мать твою,
Баю-баюшки-баю.Как узнать, кого люблю?
Как узнать, кого терплю?
Где помойка, а где рай?
Кого любишь — выбирай!
_____________
Перевод жаргонных слов:
Я — Демон, гений зла. Я Богом пренебрег!
За дерзостный Мой взлет Бог возгордился мною,
Как перлом творчества, как лучшею. мечтою,
Венцом своих забот, венцом своих тревог.
Я — Демон, гений зла. Я Богом пренебрег!
Но я Его люблю, как любит Он Меня:
Меня ожизнил Бог, экстазом осиянный!
И ныне Я Его приветствую «Осанной»!
Я Демон, гений тьмы, пою Поэта дня
И я Его люблю, как любит Он меня!
Меня вне Бога нет: мы двое — Эгобог.
Извечно Мы божим, но Нас не понимали.
О, человечество! В подсолнечной эмали
Начертаны слова, как упоенья вздох:
«Нет Бога вне меня! Мы двое — Эгобог!»
Как вдоль коричневой казармы,
в решетку темную гляжу,
когда на узкие каналы
из тех парадных выхожу,
как все равны тебе делами,
чугун ограды не нужней,
но всё понятней вечерами
и всё страшней, и всё страшней.
Любимый мой, куда я денусь,
но говорю — живи, живи,
живи все так и нашу бедность
стирай с земли, как пот любви.
Пойми, пойми, что все мешает,
что век кричит и нет мне сил,
когда столетье разобщает,
хотя б все менее просил.
Храни тебя, любимый, Боже,
вернись когда-нибудь домой,
жалей себя все больше, больше,
любимый мой, любимый мой.
Люблю отчизну я, но странною любовью!
Не победит ее рассудок мой.
Ни слава, купленная кровью,
Ни полный гордого доверия покой,
Ни темной старины заветные преданья
Не шевелят во мне отрадного мечтанья.Но я люблю — за что, не знаю сам —
Ее степей холодное молчанье,
Ее лесов безбрежных колыханье,
Разливы рек ее подобные морям;
Проселочным путем люблю скакать в телеге
И, взором медленным пронзая ночи тень,
Встречать по сторонам, вздыхая о ночлеге,
Дрожащие огни печальных деревень.
Люблю дымок спаленной жнивы,
В степи ночующий обоз,
И на холме средь желтой нивы
Чету белеющих берез.
С отрадой многим незнакомой
Я вижу полное гумно,
Избу, покрытую соломой,
С резными ставнями окно;
И в праздник, вечером росистым,
Смотреть до полночи готов
На пляску с топаньем и свистом
Под говор пьяных мужичков.
Умолкну скоро я! Но если в день печали
Задумчивой игрой мне струны отвечали;
Но если юноши, внимая молча мне,
Дивились долгому любви моей мученью;
Но если ты сама, предавшись умиленью,
Печальные стихи твердила в тишине
И сердца моего язык любила страстный…
Но если я любим… позволь, о милый друг,
Позволь одушевить прощальный лиры звук
Заветным именем любовницы прекрасной!..
Когда меня навек обымет смертный сон,
Над урною моей промолви с умиленьем:
Он мною был любим, он мне был одолжен
И песен и любви последним вдохновеньем.
Люблю согласное стремленье
К столбу летящих лошадей,
Их равномерное храпенье
И трепет вытянутых шей.
Когда вначале свежи силы,
Под шум о землю бьющих ног,
Люблю задержанной кобылы
Уверенный упругий скок.
Люблю я пестрые камзолы,
В случайный сбитые букет,
И финиш, ярый и тяжелый,
Где миг колеблет «да» и «нет».
Когда счастливец на прямую
Выходит, всех опередив,
Я с ним победу торжествую,
Его понятен мне порыв!
Быть первым, вольно одиноким!
И видеть, что близка мета,
И слышать отзвуком далеким
Удары ног и щелк хлыста!
Люблю я правду, как полдневный свет.
Тот всех смелей, кто духом всех правдивей.
Кто смел, мне дорог. На вопрос стыдливый
Он страстное услышит «да» в ответ.
Но правда страсти в тайне. Страсти нет,
Где взор чужой, печальный и пытливый
Змеёй прокрался в мой приют счастливый,
Нарушив наготы святой запрет.
И я люблю обман, как свет луны,
Сплетённый только под уснувшей чащей.
В глаза мои взгляни: моей вины
Ты не прочтёшь в пучине их молчащей.
Я лгу затем, что правду я люблю,
Но правду тайной страсти, — не твою.
Ты любишь ли звенья персидских газэлл — изыска Саади?
Ответить созвучно ему ты хотел, изыску Саади?
Ты знаешь, как внутренне рифмы звучат в персидской газэлле?
В нечетных стихах, ты заметил, звук бел — в изыске Саади?
Тебя не пугал однотонный размер в газэлловом стиле?
Поймать, уловить музыкальность сумел в изыске Саади?
Так что же так мало поэты у нас газэлл написали?
Ведь только Кузмин был восторженно-смел с изыском Саади…
Звените, газэллы — газельи глаза! — и пойте, как пели
На родине вашей, где быть вам велел изыском — Саади!
Я заглянул во столько глаз,
Что позабыл я навсегда,
Когда любил я в первый раз,
И не любил — когда?
Как тот Севильскии Дон Жуан,
Я Вечный Жид, минутный муж.
Я знаю сказки многих стран
И тайну многих душ.
Мгновенья нежной красоты
Соткал я в звездный хоровод.
Но неисчерпанность мечты
Меня зовет — вперед.
Что было раз, то было раз,
Душе любить запрета нет.
Хочу я блеска новых глаз,
Непознанных планет.
Волненье сладостной тоски
Меня уносит вновь и вновь.
И я всегда гляжу в зрачки,
Чтоб в них читать — любовь.
Два широких, два крыла
Мчат меня в эфире;
Если б рядом ты была, —
Было бы четыре.
Но в груди моей поет —
Слышишь! — песня мести.
Значит, мы идем в полет,
Дорогая, вместе.
Где же сердцу, не любя,
Силы взять такие?
Я люблю, люблю тебя,
Как одно с Россией!
Вас любовь в одно слила.
И в моем полете
Вы вдвоем, как два крыла,
В бой меня несете…
Голубоватое кольцо, все кольца дыма,
Моих Египетских душистых папирос,
Как очертанья сна, как таяние грез,
Создавши легкое, уйдут неисследимо.
Я мыслью далеко. Я в самом сердце Рима.
Там об Антонии поставлен вновь вопрос.
И разрешен сполна. Как остриями кос,
Обрезан стебель трав и жизнь невозвратима.
Я знаю, Римлянин не должен был любить,
Так пламенно любить, как любят только птицы,
Очарования Египетской царицы.
Но Парки нам плетут, и нам обрежут нить.
Я ведал в жизни все. Вся жизнь лишь блеск зарницы.
Я счастлив в гибели. Я мог, любя, любить.
Любимаго к любимой приближенье
Пропето в Песни Песней всех времен,
На зыби самых яростных знамен,
В безумствах дел, в размахе достиженья.
Тончайшая игра воображенья,
Дрожанье всех волшебных веретен —
В жерле любви, — всевластен кто влюблен,
Без сна любви — безцельное круженье.
Но божески прекрасны мы лишь раз,
Когда весною любим мы впервые,
Мы на земле, но небом мы живые.
Тот пламень вдруг блеснул, и вдруг погас.
Позднее — тьмы и света в нас смешенье.
Морской волны вспененное движенье.
Я знаю, — томлюсь я напрасно,
Я знаю, — люблю я бесплодно,
Ее равнодушье мне ясно,
Ей сердце мое — неугодно.Я нежные песни слагаю,
А ей и внимать недосужно,
Ей, всеми любимой, я знаю,
Мое поклоненье не нужно.Решенье судьбы неизбежно.
Не так же ль средь жизненной битвы
Мы молимся небу смиренно, —
А нужны ли небу молитвы? Над нашею бренностью гибкой,
Клонящейся долу послушно,
Стоит оно с вечной улыбкой
И смотрит на нас равнодушно, —И, видя, как смертный склоняет
Главу свою, трепетный, бледный,
Оно неподвижно сияет,
И смотрит, и думает: «Бедный!»И мыслю я, пронят глубоко
Сознаньем, что небо бесстрастно:
Не тем ли оно и высоко?
Не тем ли оно и прекрасно?
Прости, мой милый, что в подъезде
Под шум полночного дождя
Сжимаю губы я по-детски
Лицо легонько отводя.Себя веду с тобою странно,
Но ты ко мне добрее будь.
Мне быть обманутой не страшно,
Страшнее — это обмануть.Ты не зови меня упрямой,
С тобой душою не кривлю.
Сказать ‘люблю’ — не будет правдой,
Неправдой будет — ‘не люблю’.Нет, недотроги я не корчу,
Но лишь тогда не уходи,
Когда какой-то колокольчик
Забьётся, может быть, в груди.Ты не казни и не помилуй,
Я ни железо, ни гранит.
Мне хорошо с тобой, мой милый,
Но колокольчик не звенит.Ты не зови меня упрямой,
С тобой душою не кривлю.
Сказать ‘люблю’ — не будет правдой,
Неправдой будет — ‘не люблю’.
Не ищи цветов весенних
Под обвалами сугроба,
Не ищи любви в том сердце,
Где отчаянье и злоба,
Не проси того у жизни,
Дать чего она не в силах,
Не беседуй ты о счастье
С мертвецами в их могилах.
Наше сердце постепенно
Так мы портим и калечим,
Что тебя и рад любить я,
Да любить-то только — нечем…
С усильем тяжким и бесплодным,
Я цепь любви хочу разбить.
О, если б вновь мне быть свободным.
О, если б мог я не любить!
Душа полна стыда и страха,
Влачится в прахе и крови.
Очисти душу мне от праха,
Избавь, о, Боже, от любви!
Ужель непобедима жалость?
Напрасно Бога я молю:
Все безнадежнее усталость,
Все бесконечнее люблю.
И нет свободы, нет прощенья,
Мы все рабами рождены,
Мы все на смерть, и на мученья,
И на любовь обречены.
И
Люблю я чудный горный вид,
Остроконечные вершины,
Где каждый лишний шаг грозит
Несвоевременной кончиной.
ИИ
Люблю над пропастью глухой
Простором дали любоваться
Или неверною тропой
Все выше-выше подниматься.
ИИИ
В горах мне люб и Божий свет,
Но люб и смерти миг единый!
Не заманить меня вам, нет,
В пустые, скучные долины.
до мая 1903 года
Люблю, когда, борясь с душою,
Краснеет девица моя, —
Так перед вихрем и грозою
Красна вечерняя заря.
Люблю и вздох, что ночью лунной
В лесу из уст ее скользит, —
Звук тихий арфы златострунной
Так с хладным ветром говорит.
Но слаще встретить средь моленья
Ее слезу очам моим, —
Так, зря Спасителя мученья,
Невинный плакал херувим.
Короткий смешок,
Открывающий зубы,
И легкая наглость прищуренных глаз.
— Люблю Вас! — Люблю Ваши зубы и губы,
(Все это Вам сказано — тысячу раз!)
Еще полюбить я успела — постойте! —
Мне помнится: руки у Вас хороши!
В долгу не останусь, за все — успокойтесь —
Воздам неразменной деньгою души.
Посмейтесь! Пусть нынешней ночью приснятся
Мне впадины чуть-улыбнувшихся щек.
Но даром — не надо! Давайте меняться:
Червонец за грошик: смешок — за стишок!
Пальмы змеино мерцают в ночи,
Новая светит победно Луна,
Белые тянутся с неба лучи,
В сердце размерно поет тишина.
Тихо качаю златую мечту.
Нежность далекая, любишь меня?
Тонкие струны из света плету,
Сердце поет, все тобою звеня.
Я отдалился за крайность морей,
Смело доверился я кораблю.
Слышишь ли, счастье, душою своей,
Как я тебя бесконечно люблю!
Ветер юности, ветер странствий,
Я люблю тебя, я люблю!
Оттого и готов я «здравствуй!»
Крикнуть каждому кораблю.
Я и сам ведь корабль. Недаром
Немила мне земная гладь
И подруга моя, как парус,
Высока, и чиста, и светла.
И недаром, из песен вырван,
Книгу наших путей открыв,
Он стоит на крутом обрыве,
Романтический город Киев.
Я люблю, когда над городом — снег,
неуверенно кружащийся,
ничей.
Неживой, мохнатый, медленный снег
одевает в горностаи
москвичей.
В горностаевом пальто
идет студент.
В горностаи постовой разодет…
Я люблю смотреть на белую рябь.
Фонари плывут над улицей —
горят.
Как наполненные пламенем ноли,
по-домашнему
горят фонари.
Пухлый снег идет,
и я за ним бегу.
Снег запутался в сплетенье кустов… На снегу,
на очень тихом снегу —
восклицательные знаки
следов!
Да, я люблю тебя, мой Вася,
Мой друг, мой истинный собрат,
Когда, толпу обананася,
Идешь с распятия эстрад!
Тогда в твоих глазах дитяти —
Улыбчивая доброта
И утомленье от «распятий»
И, если хочешь, красота…
Во многом расходясь с тобою,
Но ничего не осудя,
Твоею юнью голубою
Любуюсь, взрослое дитя!
За то, что любишь ты природу,
За то, что веет жизнь от щек
Твоих, тебе слагаю оду,
Мой звонкострунный Журчеек!