Как темно сегодня в море,
Как печально темно!
Словно все земное горе
Опустилось на дно…
Но не может вздох свободный
Разомкнуть моих губ —
Я недвижный, я холодный,
Неоплаканный труп.
Мхом и тиной пестро вышит
Мой подводный утес,
Влага дышит и колышет
Пряди длинных волос…
Странной грезою волнуя,
Впился в грудь и припал,
Словно знак от поцелуя,
Темно-алый коралл.
Ты не думай, что могила
Нашу цепь разорвет!
То, что будет, то, что было,
В вечном вечно живет!
И когда над тусклой бездной
Тихо ляжет волна,
Заиграет трепет звездный,
Залучится луна,
Я приду к тебе, я знаю,
Не могу не прийти,
К моему живому раю
Нет другого пути!
Я войду в твой сон полночный,
И жива, и тепла —
Эту силу в час урочный
Моя смерть мне дала!
На груди твоей найду я
(Ты забыл? Ты не знал?)
Алый знак от поцелуя,
Словно темный коралл.
Отдадимся тайной силе
В сне безумном твоем…
Мы все те же! Мы как были
В вечном вечно живем!
Не согнут ни смерть, ни горе
Страшной цепи звено…
Как темно сегодня в море!
Как печально темно!
Овечки родные,
Овечки мои,
Радушен мне с вами
Пастушеский быт;
Хоть, правда, я беден,
Хоть стадо моё
Не может сравняться
С стадами других,
Зато я счастливей
Богатых селян,
Зато я спокойней
Всех наших селян.
Что мне в них за нужда,
В городах я не жил
Да знатности их
Слугою не был.
И вкуса не знаю
В пище дорогой,
Хлеб чёрный мне слаще
Приправ дорогих;
Чужого вина;
С прихотью затеи
Невкусны живут,
А сыр и молоко —
Пастушья еда.
Весь день по долинам
Овечек пасу,
Близ тока под тенью
От зноя лежу.
Негожею ночью
Как в вёдро я сплю.
Мой пёс отгоняет
Несытых зверей.
Хоть сроду не делал
Вреда никому,
Хоть совесть с упрёком
Не скажет: ты зол, —
Но бывает в жизни
Нерадостный час,
Сижу я задумчив
И весь как не свой!
Без горя — есть горе,
Без грусти — печаль.
Пастух в низкой доле
Есть тож человек.
Я чувствовать умею,
И жизнь мне мила.
В городах же, может,
Богатым легко
Раздумье деньгами
Из мыслей прогнать;
У меня же есть слёзы,
Со мною свирель.
Поплачу ль! Где горе?
Спою ль что? Где грусть?
Вновь весел — смеюся,
Вновь радости рад.
Долины прохладней,
Трава зеленей,
И стадо то лучше,
И сердцу вольней,
И будто светлее
Самый божий мир!
Овечки родные,
Овечки мои,
Вы мне так любезны,
Как детки к отцу;
Я с вами счастливей
Богатых селян.
Перевод Анны Ахматовой
О, перо! Пусть горе сгинет, светом радости свети!
Помоги, пойдем с тобою мы по верному пути!
Нас, в невежестве погрязших, нас, лентяев с давних пор,
Поведи к разумной цели, — тяжек долгий наш позор!
Ты возвысила Европу до небесной высоты,
От чего же нас, взлосчастных, опустила низко ты?
Неужели быть такими мы навек обречены
И впостылом униженьи жизнь свою влачить должны?
Призови народ к ученью, пусть лучи твои горят!
Объясни глупцам, как вреден беспросветья черный яд!
Сделай так, чтобы считали черным черное у нас!
Чтобы белое признали только белым — без прикрас!
Презирай обиды глупых, презирай проклятья их!
Думай о народном благе, думай о друзьях своих!
Слава наших дней грядущих, о перо, — подарок твой.
И, удвоив силу зренья, мы вперед пойдем с тобой.
Пусть не длятся наши годы в царстве косности и тьмы!
Пусть из мрака преисподней в царство света выйдем мы!
Всех краев магометане охают из года в год:
«О, за что судьбою черной был наказан наш народ?!»
О, перо, опорой нашей и величьем нашим будь!
Пусть исчезнет безвозвратно нищеты и горя путь!
Вот и осень пришла. Убран хлеб золотой,
Все гумно у соседа завалено…
У меня только смотрит оно сиротой, —
Ничего-то на нем не поставлено!
А уж я ль свою силу для пашни жалел,
Был ленив за любимой работою,
Иль как надо удобрить ее не умел,
Или начал посев не с охотою?
А уж я ли кормилице — теплой весне —
Не был рад и обычая старого
Не держался — для гостьи с людьми наравне
Не затеплил свечу воску ярого!..
День и ночь все я думал: авось, мол, дождусь!
Стану осенью рожь обмолачивать, —
Все, глядишь, на одежду детишкам собьюсь
И оброк буду в пору уплачивать.
Не дозрела моя колосистая рожь,
Крупным градом до корня побитая!..
Уж когда же ты, радость, на двор мой войдешь?
Ох, беда ты моя непокрытая!
Посидят, верно, детки без хлеба зимой,
Без одежды натерпятся холоду…
Привыкайте, родимые, к доле худой!
Закаляйтесь в кручинушке смолоду!
Всем не стать пировать… К горьким горе идет,
С ними всюду как друг уживается,
С ними сеет и жнет, с ними песни поет,
Когда грудь по частям разрывается!..
Слыхал я, добрые друзья,
Что наши прадеды в печали,
Бывало, беса призывали;
Им подражаю в этом я.
Но не пугайтесь: подружился
Я не с проклятым сатаной,
Кому душою поклонился
За деньги старый Громобой;
Узнайте: ласковый бесенок
Меня младенцем навещал
И колыбель мою качал
Под шепот легких побасенок.
С тех пор я вышел из пеленок,
Между мужами возмужал,
Но для него еще ребенок.
Случится ль горе иль беда,
Иль безотчетно иногда
Сгрустнется мне в моей конурке —
Махну рукой: по старине
На сером волке, сивке-бурке
Он мигом явится ко мне.
Больному духу здравьем свистнет,
Бобами думу разведет,
Живой водой веселье вспрыснет,
А горе мертвою зальет.
Когда в задумчивом совете
С самим собой из-за угла
Гляжу на свет и, видя в свете
Свободу глупости и зла,
Добра и разума прижимку,
Насильем сверженный закон,
Я слабым сердцем возмущен;
Проворно шапку-невидимку
На шар земной набросит он;
Или, в мгновение зеницы,
Чудесный коврик-самолет
Он подо мною развернет,
И коврик тот в сады жар-птицы,
В чертоги дивной царь-девицы
Меня по воздуху несет.
Прощай, владенье грустной были,
Меня смущавшее досель:
Я от твоей бездушной пыли
Уже за тридевять земель.
Князю Иоанну Константиновичу
Спи в колыбели нарядной,
Весь в кружевах и шелку,
Спи, мой сынок ненаглядный,
В теплом своем уголку!
В тихом безмолвии ночи
С образа, в грусти святой,
Божией Матери очи
Кротко следят за тобой.
Сколько участья во взоре
Этих печальных очей!
Словно им ведомо горе
Будущей жизни твоей.
Быстро крылатое время,
Час неизбежный пробьет;
Примешь ты тяжкое бремя
Горя, труда и забот.
Будь же ты верен преданьям
Доброй, простой старины;
Будь же всегда упованьем
Нашей родной стороны!
С верою твердой, слепою
Честно живи ты свой век!
Сердцем, умом и душою
Русский ты будь человек!
Пусть тебе в годы сомненья,
В пору тревог и невзгод,
Служит примером терпенья
Наш православный народ.
Спи же! Еще не настали
Годы смятений и бурь!
Спи же, не зная печали,
Глазки, малютка, зажмурь!..
Тускло мерцает лампадка
Перед иконой святой…
Спи же беспечно и сладко,
Спи, мой сынок, дорогой!
Эх ты, доля, эх ты, доля,
Доля бедняка!
Тяжела ты, безотрадна,
Тяжела, горька!
Не твою ли это хату
Ветер пошатнул,
С крыши ветхую солому
Разметал, раздул?
И не твой ли под горою
Сгнил дотла овин,
В запустелом огороде
Появился тын?
Не твоей ли прокатили
Полосой пустой
Мужики дорогу в город
Летнею порой?
Не твоя ль жена в лохмотьях
Ходит босиком?
Не твои ли это детки
Просят под окном?
Не тебя ль в пиру обносят
Чаркою с вином
И не ты ль сидишь последним
Гостем за столом?
Не твои ли это слезы
На пиру текут?
Не твои ли это песни
Грустью сердце жгут?
Не твоя ль это могила
Смотрит сиротой?
Крест свалился, вся размыта
Дождевой водой.
По краям ее крапива
Жгучая растет,
А зимой над нею вьюга
Плачет и поет.
И звучит в тех песнях горе,
Горе да тоска…
Эх ты, доля, эх ты, доля,
Доля бедняка!
Спишь ты, спишь, моя родная,
Спишь в земле сырой.
Я пришёл к твоей могиле
С горем и тоской.Я пришёл к тебе, родная,
Чтоб тебе сказать,
Что теперь уже другая
У меня есть мать; Что твой муж, тобой любимый,
Мой отец родной,
Твоему бедняге сыну
Стал совсем чужой.Никогда твоих, родная,
Слов мне не забыть:
«Без меня тебе, сыночек,
Горько будет жить! Много, много встретишь горя,
Мой родимый, ты;
Много вынесешь несчастья,
Бед и нищеты!»И слова твои сбылися,
Все сбылись они.
Встань ты, встань, моя родная,
На меня взгляни! С неба дождик льёт осенний,
Холодом знобит;
У твоей сырой могилы
Сын-бедняк стоит.В старом, рваном сюртучишке,
В ветхих сапогах;
Но всё так же твёрд, как прежде,
Слёз нет на глазах.Знают то судьба-злодейка,
Горе и беда,
Что от них твой сын не плакал
В жизни никогда.Нет, в груди моей горячей
Кровь ещё горит,
На борьбу с судьбой суровой
Много сил кипит.А когда я эти силы
Все убью в борьбе
И когда меня, родная,
Принесут к тебе, —Приюти тогда меня ты
Тут в земле сырой;
Буду спать я, спать спокойно
Рядышком с тобой.Будет солнце надо мною
Жаркое сиять;
Будут звёзды золотые
Во всю ночь блистать; Будет ветер беспокойный
Песни свои петь,
Над могилой серебристой
Тополью шуметь; Будет вьюга надо мною
Плакать, голосить…
Но напрасно — сил погибших
Ей не разбудить.
Я был на могиле, похитившей брата,
И горькие слезы кропили ее,
В душе пролилася святая отрада,
От горя проснулося сердце мое.Проснулися чувства и думы толпою,
И память о прежнем в душе ожила,
И резво, роскошно опять предо мною
Былого картина как май расцвела.Как будто бы горе мое миновало,
Как будто б я с братом, и брат мой со мной,
Как будто б на сердце тоски не бывало;
Но я был обманут коварной мечтой: Не брат предо мною — могила сырая,
Сокрывшая тленный остаток того,
С кем весело мчалася жизнь молодая,
Кто был мне на свете дороже всего.О слезы, о слезы! несчастных отрада!
Чрез хладную землю катитесь к нему,
На грудь упадите бесценного брата
И горе мое передайте ему! Скажите, скажите, горючие слезы,
Что я одиноко веду мою жизнь,
Завяли в душе моей счастия розы
И тернии горя лишь в ней разрослись.Но что я, безумец? Поймет ли бездушный
Остаток истлевший печали мои?
Душа его в небе, а гроб равнодушный
Лишь тело да кости взял в недра свои.О небо, о вы, безграничные выси!
Я отдал бы счастье, оставил бы мир,
Чтоб в ваши пределы душой вознестися,
Орлом легкокрылым вспорхнуть на эфир.Я там бы увидел бесценного брата
И с ним поделился бы грустью моей;
И это б мне было святая награда
За дни, проведенные в муках скорбей.Увидел бы брата — и с ним не расстался;
Но небо высоко, а на небе он.
Лишь труп охладелый на память остался
И в душной могиле давно погребен.Касатка порхает над братней могилой,
Душистая травка роскошно цветет,
И плющ зеленеет, и ветер унылый
Над ней заунывную песню поет.Храм бога высокий, часовня, отрада,
Кресты да курганы — кругом тишина.
Покойся же мирно, прах милого брата,
Пока не восстанешь от долгого сна.
Зашумит ли клеверное поле,
заскрипят ли сосны на ветру,
я замру, прислушаюсь и вспомню,
что и я когда-нибудь умру.
Но на крыше возле водостока
встанет мальчик с голубем тугим,
и пойму, что умереть — жестоко
и к себе, и, главное, к другим.
Чувства жизни нет без чувства смерти.
Мы уйдем не как в песок вода,
но живые, те, что мертвых сменят,
не заменят мертвых никогда.
Кое-что я в жизни этой понял, —
значит, я недаром битым был.
Я забыл, казалось, все, что помнил,
но запомнил все, что я забыл.
Понял я, что в детстве снег пушистей,
зеленее в юности холмы,
понял я, что в жизни столько жизней,
сколько раз любили в жизни мы.
Понял я, что тайно был причастен
к стольким людям сразу всех времен.
Понял я, что человек несчастен,
потому что счастья ищет он.
В счастье есть порой такая тупость.
Счастье смотрит пусто и легко.
Горе смотрит, горестно потупясь,
потому и видит глубоко.
Счастье — словно взгляд из самолета.
Горе видит землю без прикрас.
В счастье есть предательское что-то —
горе человека не предаст.
Счастлив был и я неосторожно,
слава богу — счастье не сбылось.
Я хотел того, что невозможно.
Хорошо, что мне не удалось.
Я люблю вас, люди-человеки,
и стремленье к счастью вам прощу.
Я теперь счастливым стал навеки,
потому что счастья не ищу.
Мне бы — только клевера сладинку
на губах застывших уберечь.
Мне бы — только малую слабинку —
все-таки совсем не умереть.
На чуждых берегах, где властвует тиран,
В плену мы слезы проливали
И, глядя на Эвфрат, тебя воспоминали,
Родимый Иордан!
На лозах бледных ив, склонившихся к реке,
Качались томно наши лиры;
Увы, а мы от них, безмолвные и сиры,
Сидели вдалеке!
Рабы (вкруг нас ревел свирепой стражи глас)
В неволе пользы нет от стона;
Воспряньте духом вы и песнию Сиона
Пролейте радость в нас!
Ах! нам ли песни петь среди своих врагов,
Они с отчизной разлучили,
Где наша колыбель, где сладость жизни пили,
Где наших перст отцов!
Прилипни навсегда язык к устам моим,
Замри рука моя на лире:
Когда забуду я тебя, древнейший в мире
Святый Ерусалим!
Напомни, Господи, Эдомовым сынам
Ужасный день, когда их злоба
Вопила: смерть им, смерть, и пламень вместо гроба!
Рушь все: престол и храм!
Но горе, горе злым: наш мститель в небесах.
Содрогнись, чадо Вавилона!
Он близок, он гремит, низвергнися со трона,
Пади пред ним во прах!
Какой-то птицелов
Весною наловил по рощам Соловьев.
Певцы рассажены по клеткам и запели,
Хоть лучше б по лесам гулять они хотели:
Когда сидишь в тюрьме, до песен ли уж тут?
Но делать нечего: поют,
Кто с горя, кто от скуки.
Из них один бедняжка Соловей
Терпел всех боле муки:
Он разлучен с подружкой был своей.
Ему тошнее всех в неволе.
Сквозь слез из клетки он посматривает в поле;
Тоскует день и ночь;
Однако ж думает: «Злу грустью не помочь:
Безумный плачет лишь от бедства,
А умный ищет средства,
Как делом горю пособить;
И, кажется, беду могу я с шеи сбыть:
Ведь нас не с тем поймали, чтобы скушать,
Хозяин, вижу я, охотник песни слушать.
Так если голосом ему я угожу,
Быть может, тем себе награду заслужу,
И он мою неволю окончает».
Так рассуждал — и начал мой певец:
И песнью он зарю вечерню величает,
И песнями восход он солнечный встречает.
Но что же вышло наконец?
Он только отягчил свою тем злую долю.
Кто худо пел, для тех давно
Хозяин отворил и клетки и окно
И распустил их всех на волю;
А мой бедняжка Соловей,
Чем пел приятней и нежней,
Тем стерегли его плотней.
Ты к звездам обратися в горе:
Они с тобой в святой связи
Сияют издали в просторе,
А людям чужд ты и вблизи.
Заплачь в обятиях природы,
Слезами душу утоми;
Но, как не ведая невзгоды,
Потом являйся пред людьми.
Когда их злобы бестолковой
Тебя преследует укор,
Ищи себе ты силы новой
В глуши лесов, на высях гор.
В борьбе с собою долг свой честный,
Свое призванье вновь пойми,
В борьбе немой, в борьбе безвестной
И не разгаданной людьми.
Ты совершил ли труд счастливый, —
Готовься бодро к делу вновь;
С тобой в толпе той суетливой
Сошлась ли верная любовь, —
Предайся ей душою всею,
Всем сердцем благодать прими;
Но чистой радостью своею
Нейди делиться ты с людьми.
Встречай гоненья и напасти
И бедствий мира будь сильней;
Гляди в лицо державной власти,
Не содрогаясь перед ней.
Шлет долю бог; тяжка ли доля —
Во прахе мысль к нему стреми,
Молись: «Твоя да будет воля!»
Но не склоняйся пред людьми.
И если ты творцом вселенной
Для пытки избран роковой, —
Да будет тайною священной
Она меж богом и тобой.
И если пасть тебе придется
Под ношей мук, —свой вопль уйми:
В груди пусть сердце разорвется,
Но не застонет пред людьми.
Прочь! пади с дороги!.. мчатся, словно черти,
В щегольских колясках чудо-рысаки;
Эй, посторонитесь — зашибут до смерти…
Прочь вы, пешеходы, горе-бедняки!..
Вот хватили дышлом в шею старушонку,
Вот мальчишку сшибли быстрым колесом,
Вот перевернули тощую клячонку
С Ванькой-горемыкой, с бедным седоком.
Ну, куда суетесь?.. что вам за охота
Между экипажей проходить, спеша?
— «Да нужда припала, выгнала забота,
Дети просят хлеба, денег ни гроша.
Надо ж заработать, надо же разжиться,
Ждать не будут… много нас таких живет…
Тут уж поневоле станешь суетиться;
Страшно — опоздаешь — дело пропадет!»
Полно! — это горе, эти все тревоги,
Деньги, хлеб насущный — это пустяки!
Место, горемыки, место!.. Прочь с дороги!
А не то раздавят разом рысаки.
Им вот, этим франтам, выбритым отлично,
Этим щеголихам, пышным, молодым,
Ехать тише, ждать вас вовсе неприлично,
Да и невозможно… много дела им!
Этот нынче утром должен быть с визитом
У графини Лумпе, у княгини Крак,
У Дюссо котлетку скушать с аппетитом,
Заказать портному самый модный фрак.
Этот мчит подарки к пышной Вильгельмине,
Цвету всех камелий, с кучею связей;
Этих ждут мантильи в модном магазине,
Тех — свиданья тайно от седых мужей…
Шибче, шибче мчитесь! Шедро раздавайте
Дышлами ушибы, вывихи, толчки…
Место этим барам! Место им давайте
Все вы, пешеходы, горе-бедняки!..
1Когда весна зеленая
затеплится опять —
пойду, пойду Аленушкой
над омутом рыдать.
Кругом березы кроткие
склоняются, горя.
Узорною решеткою
подернута заря.А в омуте прозрачная
вода весной стоит.
А в омуте-то братец мой
на самом дне лежит.На грудь положен камушек
граненый, не простой…
Иванушка, Иванушка,
что сделали с тобой?! Иванушка, возлюбленный,
светлей и краше дня, —
потопленный, погубленный,
ты слышишь ли меня? Оболганный, обманутый,
ни в чем не виноват —
Иванушка, Иванушка,
воротишься ль назад? Молчат березы кроткие,
над омутом горя.
И тоненькой решеткою
подернута заря…2Голосом звериным, исступленная,
я кричу над омутом с утра:
«Совесть светлая моя, Аленушка!
Отзовись мне, старшая сестра.На дворе костры разложат вечером,
смертные отточат лезвия.
Возврати мне облик человеческий,
светлая Аленушка моя.Я боюсь не гибели, не пламени —
оборотнем страшно умирать.
О, прости, прости за ослушание!
Помоги заклятье снять, сестра.О, прости меня за то, что, жаждая,
ночью из звериного следа
напилась водой ночной однажды я…
Страшной оказалась та вода…»Мне сестра ответила: «Родимая!
Не поправить нам людское зло.
Камень, камень, камень на груди моей.
Черной тиной очи занесло…»…Но опять кричу я, исступленная,
страх звериный в сердце не тая…
Вдруг спасет меня моя Аленушка,
совесть отчужденная моя?
В диадиме и порфире,
Прославляемый как бог,
И как бог единый в мире,
Весь собой, на пышном пире,
Наполняющий чертог —Вавилона, Ниневии
Царь за брашной возлежит.
Что же смолкли вдруг витии?
Смолкли звуки мусикии?..
С ложа царь вскочил — глядит —Словно светом просквозила
Наверху пред ним стена,
Кисть руки по ней ходила
И огнем на ней чертила
Странной формы письмена.И при каждом начертанье
Блеск их ярче и сильней,
И, как в солнечном сиянье,
Тусклым кажется мерцанье
Пирных тысячи огней.Поборов оцепененье,
Вопрошает царь волхвов,
Но волхвов бессильно рвенье,
Не дается им значенье
На стене горящих слов.Вопрошает Даниила, —
И вещает Даниил:
«В боге — крепость царств и сила;
Длань его тебе вручила
Власть, и им ты силен был; Над царями воцарился,
Страх и трепет был земли, —
Но собою ты надмился,
Сам себе ты поклонился,
И твой час пришел. Внемли: Эти вещие три слова…»
Нет, о Муза, нет! постой!
Что ты снова их и снова
Так жестоко, так сурово
Выдвигаешь предо мной! Что твердишь: «О горе! горе!
В суете погрязший век!
Без руля, на бурном море,
Сам с собою в вечном споре,
Чем гордишься, человек? В буйстве мнящий быти богом,
Сам же сын его чудес —
Иль не зришь, в киченьи многом,
Над своим уж ты порогом
Слов: мани — факел — фарес!..»
На каменной горе святая
Обитель инокинь стоит;
Под той горой волна морская,
Клубяся, бурная шумит.Нежна, как тень подруги милой,
Мелькая робко в облаках,
Луна взошла, и блеск унылый
Дрожит на башнях и крестах.И над полночными волнами,
Рассеяв страх в их грозном сне,
Она жемчужными снопами
Ложится в зыбкой глубине.Корабль меж волн, одетых мраком,
Был виден, бурям обречен.
И уж фонарь отплытья знаком
Был на корме его зажжен.Там бездны тайной роковою
Судьба пловцов отравлена,
А здесь небесной тишиною
Обитель инокинь полна.Пловец крушится, обнимая
Весь ужас бед, — надежды тень;
А здесь отшельница святая
Всю жизнь узнала в первый день.Но есть за мирными стенами
Еще любви земной обман;
Сердца, волнуемы страстями,
Страшней, чем бурный океан! На камне пред стеной угрюмой,
Один в безмолвии ночном,
Встревожен кто-то мрачной думой
Сидит, таяся под плащом.Он молод, но следы печали,
Тоска и память черных дней
На бледном лике начертали
Клеймо губительных страстей.И вдруг лампада пламенеет
В убогой келье на окне,
И за решеткою белеет
Подобье тени при огне. —И долго… Но уж миновала
Ночная мгла, и в небесах
Румяная заря сияла, —
Исчезли призраки и страх.И виден был далеко в море
Корабль, и вдаль он путь стремил,
И уж пловца младого горе
Лишь воздух влажный разносил.
Сегодня
Сегодня пулей
Сегодня пулей наемной руки
застрелен
застрелен товарищ Войков.
Зажмите
Зажмите горе
Зажмите горе в зубах тугих,
волненье
волненье скрутите стойко.
Мы требуем
Мы требуем точный
Мы требуем точный и ясный ответ,
без дипломатии,
без дипломатии, го́ло:
— Паны за убийцу?
— Паны за убийцу? Да или нет? —
И, если надо,
И, если надо, нужный ответ
мы выжмем,
мы выжмем, взяв за горло.
Сегодня
Сегодня взгляд наш
Сегодня взгляд наш угрюм и кос,
и гневен
и гневен массовый оклик:
— Мы терпим Шанхай…
— Мы терпим Шанхай… Стерпим Аркос…
И это стерпим?
И это стерпим? Не много ли? —
Нам трудно
Нам трудно и тяжко,
Нам трудно и тяжко, не надо прикрас,
но им
но им не сломить стальных.
Мы ждем
Мы ждем на наших постах
Мы ждем на наших постах приказ
рабоче-крестьянской страны.
Когда
Когда взовьется
Когда взовьется восстания стяг
и дым
и дым борьбы
и дым борьбы заклубится,
рабочие мира,
рабочие мира, не дрогните, мстя
и нанявшим
и нанявшим и убийцам!
Мужичка-бедняка
Господь Бог наградил:
Душу теплую дал
И умом наделил.
Да злодейка нужда,
И глупа и сильна,
Закидала его
Сором, грязью она.
Едким дымом в избе,
И курной и сырой,
Выедает глаза,
Душит зимней порой.
То работа невмочь,
То расправа и суд
Молодца-силача
В три погибели гнут.
Присмирел он, притих,
Речи скупо ведет,
Исподлобья глядит,
Силу в землю кладет.
Захирей его конь —
Бедный черт виноват,
Плаксу бабу бранит
И голодных ребят.
Пропадай, дескать, все!..
На печь ляжет ничком, —
Вихорь крышу развей,
С горя все нипочем!
А как крикнут «Пожар!» —
Не зови и не тронь:
За чужое добро
Рад и в дым и в огонь.
Коли хмель в голове —
Загуляет душа:
Тут и горе прошло,
Тут и жизнь хороша.
На дворе под дождем
Он зипун распахнет,
Про леса и про степь
Да про Волгу поет.
Проспался, где упал,
— И притих он опять:
Перед всеми готов
Шапку рваную снять.
Схватит немочь — молчит,
Только зубы сожмет;
Скажут: смерть подошла —
Он рукою махнет.
Поднимайся в поднебесье, слава, —
не забудем, яростью горя,
как Московско-Нарвская застава
шла в распоряженье Октября.Тучи злые песнями рассеяв,
позабыв про горе и беду,
заводило Вася Алексеев
заряжал винтовку на ходу.С песнею о красоте Казбека,
о царице в песне говоря,
шли ровесники большого века
добивать царицу и царя.Потому с улыбкою невольной,
молодой с верхушки до подошв,
принимал, учитывая, Смольный
питерскую эту молодежь.Не клади ей в зубы голый палец
никогда, особенно в бою,
и отцы седые улыбались,
вспоминая молодость свою.Ты ползи вперед, от пуль не падай,
нашей революции краса.
Площадь перед Зимнею громадой
вспоминает наши голоса.А министры только тары-бары,
кое-кто посмылся со двора.
Наши нападенья и удары
и сегодня помнят юнкера.На фронтах от севера до юга
в непрерывном и большом бою
защищали парень и подруга
вместе революцию свою.Друг, с коня который пулей ссажен,
он теперь спокоен до конца:
запахали трактора на сажень
кости петроградского бойца.Где его могила? На Кавказе?
Или на Кубани? Иль в Крыму?
На Сибири? Но ни в коем разе
это неизвестно никому.Мы его не ищем по Кубаням,
мертвеца не беспокоим зря,
мы его запомним и вспомянем
новой годовщиной Октября.Мы вспомянем, приподнимем шапки,
на мгновенье полыхнет огнем,
занесем сияющие шашки
и вперед, как некогда, шагнем.Вот и вся заплаканная тризна,
коротка и хороша она, —
где встает страна социализма,
лучшая по качеству страна.
Из Горация, книга ИИИ, ода ИX.
ГОРАЦИЙ
Доколе милым я еще тебе казался,
И белых плечь твоих, любовию горя,
Никто из юношей рукою не касался,
Я жил блаженнее персидского царя.
ЛИДИЯ
Доколь любовь твоя к другой не обратилась,
И Хлоя Лидия милей тебе была,
Счастливым именем я Лидии гордилась
И римской Илии прославленней жила.
ГОРАЦИЙ
Я Хлое ужь теперь фракийской покорился:
Ее искусна песнь и сладок цитры звон;
Для ней и умереть бы я не устрашился,
Лишь был бы юный век судьбами пощажен.
ЛИДИЯ
Горю я пламенем взаимности к Калаю —
Тому, что Орнитом турийским порожден,
И дважды за него я умереть желаю,
Лишь был бы юноша судьбами пощажен.
ГОРАЦИЙ
Что, если бы любовь, как в счастливое время,
Ярмом незыблемым связала нас теперь,
И, русой Хлои я с себя низвергнув бремя,
Забытой Лидии отверз бы снова дверь?
ЛИДИЯ
Хоть красотою он полночных звезд светлее,
Ты жь споришь в легкости с древесною корой
И злого Адрия причудливей и злее…
С тобой хотела б жить и умереть с тобой!
Из Горация, книга ИИИ, ода ИX.
ГОРАЦИЙ.
Доколе милым я еще тебе казался,
И белых плечь твоих, любовию горя,
Никто из юношей рукою не касался,
Я жил блаженнее персидскаго царя.
ЛИДИЯ.
Доколь любовь твоя к другой не обратилась,
И Хлоя Лидия милей тебе была,
Счастливым именем я Лидии гордилась
И римской Илии прославленней жила.
ГОРАЦИЙ.
Я Хлое ужь теперь ѳракийской покорился:
Ея искусна песнь и сладок цитры звон;
Для ней и умереть бы я не устрашился,
Лишь был бы юный век судьбами пощажен.
ЛИДИЯ.
Горю я пламенем взаимности к Калаю —
Тому, что Орнитом турийским порожден,
И дважды за него я умереть желаю,
Лишь был бы юноша судьбами пощажен.
ГОРАЦИЙ.
Что, если бы любовь, как в счастливое время,
Ярмом незыблемым связала нас теперь,
И, русой Хлои я с себя низвергнув бремя,
Забытой Лидии отверз бы снова дверь?
ЛИДИЯ.
Хоть красотою он полночных звезд светлее,
Ты жь споришь в легкости с древесною корой
И злого Адрия причудливей и злее...
С тобой хотела б жить и умереть с тобой!
(Посв. пам. Ел. П....й)
Когда, держась за ручку гроба,
Мой друг! в могилу я тебя сопровождал —
Я думал: умерли мы оба —
И как безумный — не рыдал.
И представлялось мне два гроба:
Один был твой — он был уютно-мал,
И я его с тупым, бессмысленным вниманьем
В сырую землю опускал;
Другой был мой — он был просторен,
Лазурью, зеленью вокруг меня пестрел,
И солнца диск, к нему прилаженный, как бляха
Роскошно золоченая, горел.
Когда твой гроб исчез, забросанный землею,
Увы! мой — все еще насмешливо сиял,
И озирался я, покинутый тобою,
Душа души моей! — и смутно сознавал,
Как не легко в моем громадно-пышном гробе
Забыться — умереть настолько, чтоб забыть
Любви утраченное счастье,
Свое ничтожество и — жажду вечно жить.
И порывался я очнуться — встрепенуться —
Подняться — вечную мою гробницу изломать —
Как саван сбросить это небо,
На солнце наступить и звезды разметать —
И ринуться по этому кладбищу,
Покрытому обломками светил,
Туда, где ты — где нет воспоминаний,
Прикованных к ничтожеству могил.
Ставка на вас,
комсомольцы товарищи, —
на вас,
грядущее творящих!
Петь
заставьте
быт тарабарящий!
Расчистьте
квартирный ящик!
За десять лет —
устанешь бороться, —
расшатаны
— многие! —
тряской.
Заплыло
тиной
быта болотце,
покрылось
будничной ряской.
Мы так же
сердца наши
ревностью жжем —
и суд наш
по-старому скорый:
мы
часто
наганом
и финским ножом
решаем —
любовные споры.
Нет, взвидя,
что есть
любовная ржа,
что каши вдвоем
не сваришь, —
ты зубы стиснь
и, руку пожав,
скажи:
— Прощевай, товарищ! —
У скольких
мечта:
«Квартирку б в наем!
Свои сундуки
да клети!
И угол мой
и хозяйство мое —
и мой
на стене
портретик».
Не наше счастье —
счастье вдвоем!
С классом
спаяйся четко!
Коммуна:
все, что мое, —
твое,
кроме —
зубных щеток.
И мы
попрежнему,
если радостно,
попрежнему,
если горе нам —
мы
топим горе в сорокаградусной
и празднуем
радость
трехгорным.
Питье
на песни б выменять нам.
Такую
сделай, хоть тресни!
Чтоб пенистей пива,
чтоб крепче вина
хватали
за душу
песни.
* * *
Гуляя,
работая,
к любимой льня, —
думай о коммуне,
быть или не быть ей?!
В порядок
этого
майского дня
поставьте
вопрос о быте.
1Вот луна глядится в море,
В небе вещая горит,
Видит радость, видит горе
И с душою говорит… Говорит душе беспечной:
«Пой, любуйся, веселись!
Дивен мир, но мир не вечный!
Выше, выше понесись,
Жизни слишком скоротечной
Не вдавайся, не держись.
Думам здесь не развернуться,
Не успеешь оглянуться —
Всё прекрасное пройдет!
А на небе безопасно, —
Небо чисто, небо ясно,
В нем обширнее полет».2Вот луна глядится в море,
В небе вещая горит,
Видит радость, видит горе
И с душою говорит…«Посмотри: уж догорает
Освещенье на пирах,
Шум оркестров затихает,
И одна, почти в слезах,
Дева бедная вздыхает
Об утраченных часах.
Посмотри: завяли розы;
Посмотри: лиются слезы…
Где забав горячий след?
А на небе всё прекрасно, —
Небо чисто, небо ясно,
Даже облачка в нем нет!»3Вот луна глядится в море,
В небе вещая горит,
Видит радость, видит горе
И с душою говорит…«Как цвела и как любила
Эта юная чета;
Восхищала, веселила
Их любовь, их красота!
Тут измена, здесь могила;
Всё земное — суета.
Как непрочно всё, что мило!
Счастье многое сулило,
Но сдержало ли обет?
А на небе всё прекрасно, —
Небо чисто, небо ясно,
И обмана в небе нет».4Вот луна глядится в море,
В небе вещая горит,
Видит радость, видит горе
И с душою говорит…«Вот счастливца окружают
Дети, други, как цветы
Вкруг его благоухают…
Но надолго ль? Видишь ты,
Друг за другом отпадают,
Точно с дерева листы, —
И один, осиротелый,
По дороге опустелой,
Пригорюнясь, он идет.
А на небе всё прекрасно, —
Небо чисто, небо ясно,
Там разлука не живет».5Вот луна глядится в море,
В небе вещая горит,
Видит радость, видит горе
И с душою говорит…«Увлекаешься ль мечтою
Славы доблестных трудов?
Видишь стаю за собою
И зоилов, и врагов,
Ты обрызган клеветою,
Ты везде встречаешь ков;
Твой восторг охладевает,
Чувств святыню оскорбляет
Света хохот, света лед.
Но взнесись на небо ясно, —
Там свободно, там прекрасно,
И оно тебя поймет».6Вот луна глядится в море,
В небе вещая горит,
Видит радость, видит горе
И с душою говорит… Говорит душе унылой:
«Мир роскошный опустел
Для тебя, и легкокрылый
Дух веселья отлетел, —
Но крепись духовной силой,
Нет, не в мире твой удел!
Твой удел вот здесь, меж нами,
Меж блестящими звездами
Прежнее тебя всё ждет,
Всё, что мило, что прекрасно,
Небо чисто, небо ясно
Для тебя здесь бережет.
1Горе тебе, город Казань,
Едет толпа удальцов
Собирать невольную дань
С твоих беззаботных купцов.
Вдоль по Волге широкой
На лодке плывут;
И веслами дружными плещут,
И песни поют. 2Горе тебе, русская земля,
Атаман между ними сидит;
Хоть его лихая семья,
Как волны, шумна, — он молчит;
И краса молодая,
Как саван бледна,
Перед ним стоит на коленах.
И молвит она: 3«Горе мне, бедной девице!
Чем виновна я пред тобой,
Ты поверил злой клеветнице;
Любим мною не был другой.
Мне жребий неволи
Судьбинушкой дан;
Не губи, не губи мою душу,
Лихой атаман». 4«Горе девице лукавой, -
Атаман ей нахмурясь в ответ, -
У меня оправдается правый,
Но пощады виновному нет;
От глаз моих трудно
Проступок укрыть,
Все знаю!.. и вновь не могу я,
Девица, любить!.. 5Но лекарство чудесное есть
У меня для сердечных ран…
Прости же! — лекарство то: месть!
На что же я здесь атаман?
И заплачу ль, как плачет
Любовник другой?..
И смягчишь ли меня ты, девица,
Своею слезой?» 6Горе тебе, гроза-атаман,
Ты свой произнес приговор.
Средь пожаров ограбленных стран
Ты забудешь ли пламенный взор!..
Остался ль ты хладен
И тверд, как в бою,
Когда бросили в пенные волны
Красотку твою? 7Горе тебе, удалой!
Как совесть совсем удалить?..
Отныне он чистой водой
Боится руки умыть.
Умывать он их любит
С дружиной своей
Слезами вдовиц беззащитных
И кровью детей!
1831
Дом друзей, куда можно зайти безо всякого,
Где и с горя, и с радости ты ночевал,
Где всегда приютят и всегда одинаково,
Под шумок, чем найдут, угостят наповал.
Где тебе самому руку стиснут до хруста,
А подарок твой в угол засунут, как хлам;
Где бывает и густо, бывает и пусто,
Чего нет — того нет, а что есть — пополам.
Дом друзей, где удач твоих вовсе не ценят
И где счет неудачам твоим не ведут;
Где, пока не изменишься сам, — не изменят,
Что бы ни было — бровью не поведут!
Где, пока не расскажешь, допросов не будет,
Но попросишь суда — прям, как штык, будет суд;
Где за дерзость — простят, а за трусость — засудят,
И того, чтобы нос задирал, не снесут!
Дом друзей! — в нем свои есть заботы, потери —
Он в войну и с вдовством, и с сиротством знаком,
Но в нем горю чужому открыты все двери,
А свое, молчаливое, — век под замком.
Сколько раз в твоей жизни при непогоде
Он тебя пригревал — этот дом, сколько раз
Он бывал на житейском большом переходе
Как энзэ — как неприкосновенный запас!
Дом друзей! Чем ему отплатить за щедроты?
Всей любовью своей или памятью, всей?
Или проще — чтоб не был в долгу у него ты,
Сделать собственный дом тоже домом друзей?
Я хотел посвятить это стихотворенье
Той семье, что сейчас у меня на устах,
Но боюсь — там рассердятся за посвященье,
А узнать себя — верно узнают и так!
Так гранит покрывается наледью,
и стоят на земле холода, —
этот город, покрывшийся памятью,
я покинуть хочу навсегда.
Будет теплое пиво вокзальное,
будет облако над головой,
будет музыка очень печальная —
я навеки прощаюсь с тобой.
Больше неба, тепла, человечности.
Больше черного горя, поэт.
Ни к чему разговоры о вечности,
а точнее, о том, чего нет.
Это было над Камой крылатою,
сине-черною, именно там,
где беззубую песню бесплатную
пушкинистам кричал Мандельштам.
Уркаган, разбушлатившись, в тамбуре
выбивает окно кулаком
(как Григорьев, гуляющий в таборе)
и на стеклах стоит босиком.
Долго по полу кровь разливается.
Долго капает кровь с кулака.
А в отверстие небо врывается,
и лежат на башке облака.
Я родился — доселе не верится —
в лабиринте фабричных дворов
в той стране голубиной, что делится
тыщу лет на ментов и воров.
Потому уменьшительных суффиксов
не люблю, и когда постучат
и попросят с улыбкою уксуса,
я исполню желанье ребят.
Отвращенье домашние кофточки,
полки книжные, фото отца
вызывают у тех, кто, на корточки
сев, умеет сидеть до конца.
Свалка памяти, разное, разное.
Как сказал тот, кто умер уже,
безобразное — это прекрасное,
что не может вместиться в душе.
Слишком много всего не вмещается.
На вокзале стоят поезда —
ну, пора. Мальчик с мамой прощается.
Знать, забрили болезного. «Да
ты пиши хоть, сынуль, мы волнуемся».
На прощанье страшнее рассвет,
чем закат. Ну, давай поцелуемся!
Больше черного горя, поэт.
Все, что волновало в золотые годы
Юности волшебной сердце молодое
Жаждой безконечной счастья и свободы,
Все давно исчезло. Небо голубое
Взоры не пленяет, как пленяло прежде,
Самая природа кажется мрачнее.
Ум давно не верит сладостной надежде,
Что настанут годы лучше и светлее.
На душе печальной горя и страданья
Много накопилось, желчи накипело,
И с улыбкой грустной вспомнятся желанья
Молодости пылкой: как рвалася смело
На борьбу с неправдой молодая сила…
Думал, ей не будет ни конца, ни края…
Силу молодую жизнь давно сгубила,
И кручина в сердце поселилась злая…
И борясь безплодно с горькою судьбою,
Ни себе, ни людям не нашел я счастья.
Рано познакомясь с жизненной грозою,
Видел пред собой я вечное ненастье.
Северное небо, хмурая природа
Душу подавляли… Скорбию томимый
Рано я увидел, что чужда свобода
Грустной и печальной стороне родимой.
Часто проходил я средь людских страданий,
Сдерживая стоны, подавив проклятья,
И смотрел я молча, заглушив рыданья,
Как от жизни гибли и друзья, и братья.
Сердце разрывалось от тоски и муки,
Но помочь не мог я,—многое мешало:
Горькое безсилье связывало руки,
Добраго желанья было слишком мало!..
Так тянулись годы… На душе скоплялось
Жизни невеселой грустное наследство,
Да в мечтах о прежнем звездочкой являлось
Светлою картиной золотое детство…
Иногда лишь горе в риѳмы перельется,
Да и им плохая выпадает доля:
В клетке вольной птице не всегда поется, —
Ей нужна свобода, солнышко и воля.
Вот моя деревня:
Вот мой дом родной;
Вот качусь я в санках
По горе крутой;
Вот свернулись санки,
И я на бок — хлоп!
Кубарем качуся
Под гору, в сугроб.
И друзья-мальчишки,
Стоя надо мной,
Весело хохочут
Над моей бедой.
Всё лицо и руки
Залепил мне снег…
Мне в сугробе горе,
А ребятам смех!
Но меж тем уж село
Солнышко давно;
Поднялася вьюга,
На небе темно.
Весь ты перезябнешь, —
Руки не согнёшь, —
И домой тихонько,
Нехотя бредёшь.
Ветхую шубёнку
Скинешь с плеч долой;
Заберёшься на печь
К бабушке седой.
И сидишь, ни слова…
Тихо всё кругом;
Только слышишь: воет
Вьюга за окном.
В уголке, согнувшись,
Лапти дед плетёт;
Матушка за прялкой
Молча лён прядёт.
Избу освещает
Огонёк светца;
Зимний вечер длится,
Длится без конца…
И начну у бабки
Сказки я просить;
И начнёт мне бабка
Сказку говорить:
Как Иван-царевич
Птицу-жар поймал,
Как ему невесту
Серый волк достал.
Слушаю я сказку —
Сердце так и мрёт;
А в трубе сердито
Ветер злой поёт.
Я прижмусь к старушке…
Тихо речь журчит,
И глаза мне крепко
Сладкий сон смежит.
И во сне мне снятся
Чудные края.
И Иван-царевич —
Это будто я.
Вот передо мною
Чудный сад цветёт;
В том саду большое
Дерево растёт.
Золотая клетка
На сучке висит;
В этой клетке птица
Точно жар горит;
Прыгает в той клетке,
Весело поёт,
Ярким, чудным светом
Сад весь обдаёт.
Вот я к ней подкрался
И за клетку — хвать!
И хотел из сада
С птицею бежать.
Но не тут-то было!
Поднялся шум-звон;
Набежала стража
В сад со всех сторон.
Руки мне скрутили
И ведут меня…
И, дрожа от страха,
Просыпаюсь я.
Уж в избу, в окошко,
Солнышко глядит;
Пред иконой бабка
Молится, стоит.
Весело текли вы,
Детские года!
Вас не омрачали
Горе и беда.
Просят покоя с небес, кто трепещет
Моря Эгейского камней подводных;
В тучах луна, и нигде не заблещет
Звезд путеводных.
Просит покоя средь битвы Фракия,
Просят мидийцы, колчан за спиною…
Гросф, но за пурпур, за камни цветные
Нет нам покоя.
В буре душевной нельзя откупиться,
Ликтор от ней не спасет властелина;
По потолку золотому кружится
Злая кручина.
Малым доволен, пред кем родовая
Блещет солонка за ужином скудным;
Спить он, корыстной тревоги не зная,
Сном непробудным.
Что нам бросаться−то в жизни юдольной?
Что ж на чужбину так рвешься ты, странник?
Где−то себя самого добровольный
Кинешь изгнанник?
Горе в корабль за тобою, порочный!
В конном строю злое горе с тобою,
Лани быстрей и быстрее восточной
Тучи с грозою.
Духом довольства ищи в настоящем,
Тщетно в грядущем не жаждя блаженства;
Смейся в напасти. Ни в чем преходящем
Нет совершенства.
Быстрая смерть Ахиллеса умчала,
Старость Тифона его уменьшила,
Может быть мне, в чем тебе отказала,
Парка судила.
Вкруг тебя с ревом пасутся коровы,
Ржет кобылица в четверку лихая,
Платья поила твои и покровы
Краска двойная.
Парка судила в душе неподкупной
Дать мне немного полей во владенье
Греческой музы напев и к преступной
Черни презренье.
Все — обман, все — мечты, все на-вын-тараты
В современном мире;
Что ни женщина — то ложь, что ни вывеска — тож,
И лишь избранным на грош
Верят в долг в трактире…
Нет игры, чтоб нас судьба
Не обыгрывала… Ба!
Что ж робеть в неравном споре?
Заложить вовсю сперва:
По колено будет море,
И весь проигрыш и горе —
Трын-трава!
Вести грустные есть, а последняя весть —
Просто наказанье:
Все купцы говорят, что неслыханный град
Так и выбил виноград
В дорогой Шампанье!
Нет игры, чтоб нас судьба
Не обыгрывала… Ба!
Что ж робеть в неравном споре?
Заложить вовсю сперва:
По колено будет море,
И весь проигрыш и горе —
Трын-трава!
Побудьте про долг, он вас по боку — щелк,
В силу парагра́фа
Икс-статьи, игрек-том, — и в скорлупку весь дом!
Да сдерут еще потом
Кое-что и штрафы…
Нет игры, чтоб нас судьба
Не обыгрывала… Ба!
Что ж робеть в неравном споре?
Заложить вовсю сперва:
По колено будет море,
И весь проигрыш и горе —
Трын-трава!
Верно, создан так свет, что в нем верного нет…
Чинно и в покое
Сядешь пить вшестером, а глядишь вечерком —
Уж заснули под столом
Двое или трое…
Нет игры, чтоб нас судьба
Не обыгрывала… Ба!
Что ж робеть в неравном споре?
Заложить вовсю сперва:
По колено будет море,
И весь проигрыш и горе —
Трын-трава!
И с одной иногда даже Марсу беда
Под любовной сетью:
Стало быть, несчастли́в был я, двух полюбив,
И не знаю, как я жив,
Полюбивши третью…
Нет игры, чтоб нас судьба
Не обыгрывала… Ба!
Что ж робеть в неравном споре?
Заложить вовсю сперва:
По колено будет море,
И весь проигрыш и горе —
Трын-трава!
Не судите, кляня, а простите меня…
Я хандрю немало —
Я боюсь типуна: отобьет от вина —
И не пить уж мне до дна,
Как я пил, бывало…
Нет игры, чтоб нас судьба
Не обыгрывала… Ба!
Что ж робеть в неравном споре?
Заложить вовсю сперва:
По колено будет море,
И весь проигрыш и горе —
Трын-трава!
Пир — горой… В пылу разгула
Льются волнами слова;
У честных гостей от гула
Закружилась голова.Речи буйные сменяя.
По столам — полным-полна —
Ходит чаша круговая
Чудодейного вина.Кто хоть выпьет, хоть пригубит —
Словно горя не видал;
Как зазноба, всех голубит
Хмель под сводом ярких зал… На пиру всем честь и место —
Только, песня, нет тебе,
Вдохновенных дум невеста
И сестра мне по судьбе! Только мы одни с тобою
Обойденные стоим:
Ты кручинишься со мною,
Я — горю огнем твоим… Но недаром пьяной чашей
Обнесли нас на пиру —
С простодушной музой нашей
Не пришлись мы ко двору! Здесь поют певцы другие —
Пира шумного льстецы,
От разгула не впервые
Захмелевшие певцы… Где царит одна услада,
Не знававшая тоски, —
Там с тобою нас не надо,
Мы для всех там — чужаки! Место наше — за порогом
Этих праздничных хором;
По проселочным дорогам
Мы, сестра, с тобой пойдем… Мы послушаем, поищем,
Что и как поют в глуши;
С каждым путником и нищим
Погуторим от души… Перехожею каликой,
Скоморохом-гусляром
Мы по всей Руси великой
С песней-странницей — вдвоем.По деревням и по селам
Расстилается наш путь.
Нам, и грустным и веселым,
Будет рад хоть кто-нибудь… Гой вы гусли! Гей вы мысли!
Гой ты струн гусельных строй!
Что вам тучи, что нависли
Над победной головой?! Гряньте песню дружным ладом,
Как певали в старину, —
Русским словом, русским складом
Подпевать я вам начну… Здравствуй, удаль! Здравствуй, воля —
Воля вольная!.. Авось
На просторе наше поле
Клином в поле не сошлось!..
Угрюмеет, несутся тучи,
Шумит, пылит дождем зол,
Несется быстрый с дола в дол
И мчит тоску мою - могучий;
Нисходят облака к полям;
Висят моря под небесами.
Невзгода, ты мила сердцам,
Увитым смутными мечтами.
Люблю тебя, твой холод, мгла
И ветра яростная сила,
Как безнадежному могила,
Раздумье горькое внушила
И пищу сердцу в нем дала.
Я к грустному привык душою;
И под разливом смутных вод,
Под свистом бурь над головою
Мне веселей; уж я не тот,
В ком прежде волновалась радость
Благих надежд; горька их сладость:
Печален мир; печален я,
И любит грусть душа моя.
Клубись же, океан, в просторе
Воздушных необятных стран!
Бей в волны, быстрый ураган!
Я в брызгах их омою горе,
Поверю вздох твоим ветрам,
Как другу, я простру обятья
Твоим увлажненным крылам.
Как ужас грозного проклятья,
Твой холоден ко мне привет; -
Но что ропщу? Таков весь свет,
И в людях нет любви привета,
И я люблю, себя любя,
И все тепло лишь для себя.
Увы, такая доля света!..
Клубись же в высях, океан;
Клубись в торжественном просторе
Воздушных необятных стран,
Бей в волны, быстрый ураган:
Я в брызгах их омою горе,
Поверю вздох твоим ветрам.
Когда я слышу — ветер воет,
Морозным снегом в окна бьет,
Что сердце тайно беспокоит,
О чем тоска ему поет, Я слышу, словно отзыв тайный,
И, через сумрак голубой,
Неизъяснимый и печальный
Шуршит таинственный прибой.Растет неясная тревога:
Зовет куда, о чем поет?..
Нагие ветки шепчут строго,
Морозный ветер в окна бьет.Вот — отступает все живое
В объятья мглы, в пределы сна.
Я вижу поле роковое,
Где кости павших и луна.Давно здесь рокотали громы
И стрел врывалися дожди —
Разбиты крепкие шеломы,
Недвижны павшие вожди.Глядит луна холодным взором,
Дробится в омуте ручья;
Над полем крадется дозором
Глухая сила воронья.Но нет! Бегут виденья ночи,
И, зыбкой славою горя,
С улыбкой смотрит мертвым
Над Русью вставшая заря.Да, много павших в битве славной,.
Но подвиг светлый совершен —
В борьбе тяжелой и неравной
Татарский латник побежден.О, поле, поле Куликово,
Ты первый луч средь черной мглы!
Достойно имени какого,
Какой достойно ты хвалы.Навстречу вражеским преградам,
Любовью к родине святы,
Удельный князь и ратник рядом
Несли тяжелые щиты.Пусть гневно кличет ворон черный;
Мы знали — царь всевышний благ,
Мы знали, что нерукотворный
Над Русью светлый веет стяг.Да, мы падем за честь отчизны,
Мы все костьми поляжем тут,
Но даже имя нашей тризны
Потомки — славой назовут.Несите братские молитвы
О всех, о всех, кто пал в бою,
В великий день великой битвы
Погиб за родину свою.И, сквозь свинцовый мрак столетий,
Пожаром сладостным горя,
Моленья пламенные эти
Златит нетленная заря!