На горе-то ка́лина,
Под горою ма́лина.
Ну что ж, кому дело, ка́лина!
А кому какое дело, ма́лина!
Там девицы гу́ляли,
Красавицы гу́ляли.
Ну что ж, кому дело, гу́ляли!
А кому какое дело, гу́ляли!
Калинушку ло́мали,
Калинушку ло́мали.
Ну что ж, кому дело, ло́мали,
А кому какое дело, ло́мали.
Во пучочки вя́зали,
Во пучочки вя́зали.
Ну что ж, кому дело, вя́зали!
А кому какое дело, вя́зали!
На дорожку бро́сали,
На дорожку бро́сали,
Ну что ж, кому дело, бро́сали!
А кому какое дело, бро́сали!
Рыбинский рукописный сборник —
Собрание записей песен Рыбинского уезда
Александра Никаноровича Розанова, конец 90-х годов.
Если я богат, как царь морской,
Крикни только мне: «Лови блесну!»,
Мир подводный и надводный свой,
Не задумываясь, выплесну!
Дом хрустальный на горе — для неё,
Сам, как пёс, бы так и рос в цепи.
Родники мои серебряные,
Золотые мои россыпи!
Если беден я, как пёс — один,
И в дому моём — шаром кати,
Ведь поможешь ты мне, Господи,
Не позволишь жизнь скомкати!
Дом хрустальный на горе — для неё,
Сам, как пёс, бы так и рос в цепи.
Родники мои серебряные,
Золотые мои россыпи!
Не сравнил бы я любую с тобой —
Хоть казни меня, расстреливай.
Посмотри, как я любуюсь тобой —
Как мадонной Рафаэлевой!
Дом хрустальный на горе — для неё,
Сам, как пёс, бы так и рос в цепи.
Родники мои серебряные,
Золотые мои россыпи!
Я — вождь земных царей и царь, Ассаргадон.
Владыки и вожди, вам говорю я: горе!
Едва я принял власть, на нас восстал Сидон.
Сидон я ниспроверг и камни бросил в море.
Египту речь моя звучала, как закон,
Элам читал судьбу в моем едином взоре,
Я на костях врагов воздвиг свой мощный трон.
Владыки и вожди, вам говорю я: горе.
Кто превзойдет меня? Кто будет равен мне?
Деянья всех людей — как тень в безумном сне,
Мечта о подвигах — как детская забава.
Я исчерпал до дна тебя, земная слава!
И вот стою один, величьем упоен,
Я, вождь земных царей и царь — Ассаргадон.
Наконец-то я на воле!..
Душный город далеко;
Мне отрадно в чистом поле,
Дышит грудь моя легко. Наконец-то птицей вольной
Стал я, житель городской,
И вперёд иду, довольный,
Сбросив горе с плеч долой. Люб мне страннический посох,
Я душой помолодел;
Ум мой, в жизненных вопросах
Потемневший, просветлел. Я иду, куда — не знаю…
Всё равно, куда-нибудь!
Что мне в том, к какому краю
Приведёт меня мой путь! Я иду искать свободы,
Мира в сельской тишине —
Горе жизни и невзгоды
Истерзали душу мне. Я желаю надышаться
Свежим воздухом с полей,
Их красой налюбоваться,
Отдохнуть душой моей. Может быть, судьбе послушный,
Кину я полей красу…
Но зато я в город душный
Сил немало принесу, — Сил, окрепнувших на воле,
Не измученных борьбой, —
С ними вновь на скорбь и горе
Выйду с твёрдою душой.
Из Колиновой трагедии
«Поликсена»
Ге́лиос, Ге́лиос!
Там, с беспредельности моря
Снова подемлешь главу
В блеске лучей.
Горе мне, горе!
Снова я плачу
В сретенье бога!
Через пучину —
С тяжкими вздохами
Слышишь мои ты стенания!
Смолкните, смолкните
Вы, растерзанной груди
Муки жестокие!
Пленнице мне
Горе, горе!
Скоро укажет мне
Грозной рукою грек,
Скоро сокроется
Берег священный отечества!
Троя! Троя!
Ты не эллинами
Ринута в прах,
«Гибель, гибель!» —
Было грозных бессмертных
Вечное слово.
Пала — отгрянул Восток,
Запад содро́гнулся,
Троя! Троя!
Феба любимица,
Матерь воителей,
Жизнью кипевшая!
Ныне — пустыня, уголь, прах,
Ныне — гроб!
Плачьте, о пленницы!
Ваших супругов гроб,
Ваших детей!
Выплачьте горькую,
Выплачьте жизнь вы слезами!
Рок ваш: плакать, плакать,
К долу прилечь,
Умереть!
Ох, горюна! Ох, горю хмелина!
Гуляли девушки подле реки
По круту по красну бережку.
Ох, горюна! ох, горю хмелина!
Садили девушки хмель в огород.
Ох, горюна! ох, горю хмелина!
Сами оне приговаривали:
«Ох, горюна! ох, горю хмелина!
Рости, хмелюшка, корнем глубок,
Корнем глубок да ты ли́стом широк!
Ох, горюна! ох, горю хмелина!
Шишки велики, белы, что снег.
Ох, горюна! ох, горю хмелина!
Без тебе, хмелюшка,
Пива не варят и вина не курят,
Добрыя молодцы не женются,
Красны девицы замуж не идут.
Ох, горюна! ох, горю хмелина!».
Теща к зятю боса пришла,
Она в полог к зятю нага легла,
Поутру встала, сам мокра:
«Зять-злокоман, не ты ли пошутил?
Не ты ли пошутил, подол намочил?».
«А и тешшинька ты, ты те(ш)ша ласковая!
Ко греху пришло до ... дошло».
Теща к зятю закаялася:
«Да не дай бог бывать ко зятю в дом,
Да не дай бог бывать у зятя в доме,
Завали, боже, дорогу пеньем-колодьем,
Пеньем-колодьем и выскорью!».
(На мотив Т. Шевченко)
Думы мои, думы,
Думы, мои дети!
На смех породило
Горе вас на свете.
Горе вас родило,
Горе вспеленало;
А тоска над вами
Плакала, рыдала.
Почему ж слезами
Вас не затопило?
Мне без вас бы легче
Жить на свете было.
Думы мои, думы,
Что мне делать с вами?..
Кину я вас в реку, —
Ходите волнами;
Брошу вас на ветер, —
Тучами несетесь;
Схороню в лес темный, —
Соловьем зальетесь;
Кину вас в огонь я,
Думаю, сгорите, —
Вы же предо мною
Плачете, стоите!
Думы ж мои, думы,
Что ж мне делать с вами?
Кинуть, знать, придется
Вас мне сиротами!
Лягу я в могилу,
Оченьки закрою;
Прилетайте ж, думы,
Плакать надо мною.
На мою могилу
Падайте слезами,
Вырастайте, думы,
Надо мной цветами…
Если нас хлестала штормовая волна
И в глазах была пелена,
То для начала
Нас выручала
Добрая бутыль вина! Ветер и море
Нынче в раздоре —
Будет акулам корм!
Слабому горе,
Если на море —
Шторм! Вермут, не кисни,
Парус, не висни,
Мачта, прямей держись!
Главное в жизни,
Главное в жизни —
Жизнь!.. Если нас терзала по любимым тоска
И звенела боль у виска,
То для начала
Нас выручала
Песенки лихой строка! Ветер и море
Нынче в раздоре —
Будет акулам корм!
Слабому горе,
Если на море —
Шторм! Вермут, не кисни,
Парус, не висни,
Мачта, прямей держись!
Главное в жизни,
Главное в жизни —
Жизнь!..
Что белеется на горе зеленой?
Снег ли то, али лебеди белы?
Был бы снег — он уж бы растаял,
Были б лебеди — они б улетели.
То не снег и не лебеди белы,
А шатер Аги Асан-аги.
Он лежит в нем, весь люто изранен.
Посетили его сестра и матерь,
Его люба не могла, застыдилась.
Как ему от боли стало легче,
Приказал он своей верной любе:
«Не ищи меня в моем белом доме,
В белом доме, ни во всем моем роде».
Как услышала мужнины речи,
Запечалилась бедная Кадуна.
Она слышит, на двор едут кони;
Побежала Асан-агиница,
Хочет броситься, бедная, в окошко,
За ней вопят две милые дочки:
«Воротися, милая мать наша,
Приехал не муж Асан-ага,
А приехал брат твой Пинтрович».
Воротилась Асан-агиница,
И повисла она брату на шею —
«Братец милый, что за посрамленье!
Меня гонят от пятерых деток».
О медлительная побелка
этих яблоневых лепестков!
Так здравствуй, победа,
победа,
победа во веки веков!
Выходи,
чиамария,
празднуй,
тонко крылышками трубя.
Мои руки совсем не опасны —
мои руки
ласкают тебя.
Возмужавшей земле обожженной
не управиться
с новой травой.
Где наш враг?
Он лежит,
пораженный
справедливой и меткой стрелой.
Чиамария,
как мы тужили,
как мы плакали,
горе терпя,
но смеется
герой Цицишвили,
защитивший меня и тебя.
Чиамария,
мир, а не горе!
И, вступая в привычки труда,
тут степенно пройдется Никора,
и воскреснет за ним борозда.
Как Никора доволен работой!
Как глаза его добро глядят!
Я стою среди луга рябого.
«Гу-гу-гу…»
Это вязы гудят…
Небо висит надо мною, прозрачно и сине;
Ходят внизу облака…
Слава осеннему утру на горной вершине!
С сердца спадает тоска.Вижу далекие горы, долины, озера,
Птиц подо мною полет;
Чую, что за растущею силою взора
Сила и духа растет.Крепнет решимость — расстаться с привычкою горя,
Волю воздвигнуть мою;
Мыслью спокойной я жизнь, не ропща и не споря,
Как она есть признаю.Холодно, мрачно, пустынно без милого друга;
Нет ее нежной любви…
Что же! Быть с ласковой жизнью в ладу — не заслуга.
Жизнью скорбящих живи! Горные выси внезапную бодрость мне дали…
Друг мой, любивший меня,
Ты, чья душа мне светила в дни бед и печали
Пылом святого огня, —Благословеньем своим и теперь помоги же
Другу в духовной борьбе!
Кажется мне, в это утро, что к небу я ближе,
Ближе я также к тебе.
Перевод М. Петровых
Когда душа измучится в борьбе,
Когда я ненавистен сам себе,
Когда я места в мире не найду
И, утомясь, проклятье шлю судьбе;
Когда за горем — горе у дверей
И ясный день ненастной тьмы темней;
Когда сквозь слезы белый свет не мил,
Когда не станет сил в душе моей, —
Тогда я в книгу устремляю взгляд,
Нетленные страницы шелестят.
Я исцелен, я счастлив, я живу.
Я пью тебя, отрада из отрад.
И слово, мной прочтенное, тогда
Встает как путеводная звезда,
Бесстрашно сердце, радостна душа,
И суета вседневная чужда.
И, вновь рожденный чистою мечтой,
«Спасибо» говорю я книге той.
И, распрямленный верою в себя,
Я вдаль гляжу с надеждою святой.
Бедная молодость, дни невеселые,
Дни невеселые, сердцу тяжелые!
Глянешь назад — точно степь неоглядная,
Глушь безответная, даль безотрадная.
Нет в этой дали ни кустика зелени,
Все-то зачахло да сгибло без времени,
Спит, точно мертвое, спит, как убитое,
Солнышком Божьим навеки забытое.
Солнышко Божье на свет поскупилося,
Счастье-веселье на зов не явилося;
Горькое горе без эову нагрянуло,
При горе радость свинцом в воду канула.
Бедная молодость, дни невеселые!
Дни невеселые, сердцу тяжелые!
Рад бы забыть вас, да что ж мне останется?
Чем моя жизнь при бездолье помянется?..
1Новые деньги,
стоящие твердо,
укрепят хозяйство
деревни и го́рода.2Всех врагов,
не добитых дубьем,
теперь
рублем
наверно добьем.3Нынче
светлая пора
под серпом и молотом:
дожили до серебра,
доживем до золота.4Засияло серебро —
Даже больно глазу!
Хочешь —
ставишь на ребро,
хочешь —
пробуй на̀ зуб.5Твердые деньги —
твердая почва
для прочной смычки
крестьянина и
рабочего.6Эй,
отстань, нужда и горе, —
проходи сторонкою.
Доконаем горе вскоре
мы деньгою звонкою.7Звон серебряной деньги
песней
входит
в сердце.
Скройтесь, черные деньки,
от ЭСЕСЕСЕРЦА.8Равны серебро
и новый бумажный билет,
нынче
меж ними
разницы нет.
Бери,
какая больше на вкус, —
теперь и бумажкам твердый курс.
Ты вся на море! ты вся на юге! и даже южно
Глаза сияют. Ты вся чужая. Ты вся — полет.
О, горе сердцу! — мы неразлучны с тобою год.
Как это странно! как это больно! и как ненужно!
Ты побледнела, ты исхудала: в изнеможеньи
Ты вся на море, ты вся на юге! ты вся вдали.
О, горе сердцу! — мы год, как хворост, шутя, сожгли,
И расстаемся: я — с нежной скорбью, ты — в раздраженьи.
Ты осудила меня за мягкость и за сердечность, —
За состраданье к той неудачной, забытой мной, —
О, горе сердцу! — кого я наспех назвал родной…
Но кто виною? — Моя неровность! моя беспечность.
Моя порывность! моя беспечность! да, вы виною,
Как ты, о юность, ты, опьяненность! ты, звон в крови!
И жажда женской чаруйной ласки! И зов любви!
О, горе сердцу! — ведь так смеялись весна весною…
Сирень сиренью… И с новым маем, и с новой листью
Все весенело; сверкало, пело в душе опять.
Я верил в счастье, я верил в женщин — четыре, пять,
Семь и двенадцать встречая весен, весь — бескорыстье.
О, бескорыстье весенней веры в такую встречу,
Чтоб расставаться не надо было, — в тебе ль не зло?
О, горе сердцу! — двенадцать женщин судьбой смело!
Я так растерян, я так измучен, так искалечен.
Но боль за болью и за утратой еще утрата:
Тебя теряю, свою волшебку, свою мечту…
Ты вся на море, ты вся на юге, вся на лету…
О, горе сердцу! И за ошибки ему расплата…
В лесную чащу богатырь при луне
Въезжает в блестящем уборе;
Он в остром шеломе, в кольчатой броне
И свистнул беспечно, бочась на коне:
«Какое мне деется горе!»И едет он рысью, гремя и звеня,
Стучат лишь о корни копыты;
Вдруг с дуба к нему кто-то прыг на коня!
«Эй, кто за плечами там сел у меня?
Со мной, берегись, не шути ты!»И щупает он у себя за спиной,
И шарит, с досадой во взоре;
Но внемлет ответ: «Я тебе не чужой,
Ты, чай, об усобице слышал княжой,
Везешь Ярослава ты горе!»«Ну, ври себе! — думает витязь, смеясь, -
Вот, подлинно, было бы диво!
Какая твоя с Ярославом-то связь?
В Софийском соборе спит киевский князь,
А горе небось его живо?»Но дале он едет, гремя и звеня,
С товарищем боле не споря;
Вдруг снова к нему кто-то прыг на коня
И на ухо шепчет: «Вези ж и меня,
Я, витязь, татарское горе!»«Ну, видно, не в добрый я выехал час!
Вишь, притча какая бывает!
Что шишек еловых здесь падает вас!»
Так думает витязь, главою склонясь,
А конь уже шагом шагает.Но вот и ступать уж ему тяжело,
И стал спотыкаться он вскоре,
А тут кто-то сызнова прыг за седло!
«Какого там черта еще принесло?»
«Ивана Васильича горе!»«Долой вас! И места уж нет за седлом!
Плеча мне совсем отдавило!»
«Нет, витязь, уж сели, долой не сойдем!»
И едут они на коне вчетвером,
И ломится конская сила.«Эх, — думает витязь, — мне б из лесу вон
Да в поле скакать на просторе!
И как я без боя попался в полон?
Чужое, вишь, горе тащить осужден,
Чужое, прошедшее горе!»
Муза моя,
Ты сестра милосердия.
Мир ещё полон страданий и мук.
Пусть на тебя чья-то радость
Не сердится.
Нам веселиться пока недосуг.
Как не побыть возле горести вдовьей?
В доме её на втором этаже
С женщиной той
Ты наплачешься вдоволь.
Смотришь —
И легче уже на душе.
Не проходи мимо горя чужого,
Рядом оно
Или где-то в глуши…
Людям так хочется доброго слова,
Доброго взгляда
И доброй души!
Горем истерзана,
Залита кровью, —
Наша планета опасно больна.
Муза,
Ты сядь у её изголовья.
Пусть твою песню услышит она.
Знаю, что песня ничто не изменит.
Мир добротой переделать нельзя.
Всё же ты пой…
Это позже оценит,
Позже поймёт твою песню земля.
Уноси мою душу в ту синюю даль,
Где степь золотая легла на просторе —
Широка, как моя роковая печаль,
Как мое безысходное горе.
Разбужу я былые надежды мои,
И теплую веру, и светлые грезы —
И широкой волной по раздольной степи
Разолью я горючие слезы.
И по звонким струнам я ударю звучней,
И хлынут потоком забытые звуки;
Разом выльет душа все созревшие в ней
Бесконечные, тяжкие муки…
Уноси мою душу в ту чудную даль,
Где степь золотая лежит На просторе —
Широка, как моя роковая печаль,
Как мое безысходное горе!..
Меркнет свет в небесах.
Скачет князь мелколесьем, по топям, где сохнет осока.
Реют сумерки в черных еловых лесах,
А по елкам мелькает, сверкает — сорока.
Станет князь, поглядит:
Нет сороки! Но сердце недоброе чует.
Снова скачет — и снова сорока летит,
Перелесьем кочует.
Болен сын… Верно, хуже ему…
Погубили дитя перехожие старцы-калики!
Ночь подходит… И что-то теперь в терему?
Скачет князь — и все слышит он женские крики.
А в лесу все темней,
А уж конь устает… Поспешай, — недалеко!
Вот и терем… Но что это? Сколько огней!
Нагадала сорока.
Бегут — и бешенством исполнен каждый стон —
К обрывистой горе, где скрыты их берлоги;
Их увлекает страх, и смерть на их пороге,
И львиным запахом мрак ночи напоен!
Летят — а под ногой змея и стелион,
Через потоки, рвы, кустарник без дороги,
А на небе уже возносятся отроги:
То Осса, и Олимп, и черный Пелион.
В потоке табуна один беглец порою
Вдруг станет на дыбы, посмотрит за собою,
Потом одним прыжком нагонит остальных;
Он видел, как луна, горя над чащей леса,
Вытягивает страх неотвратимый их —
Чудовищную тень убийцы — Геркулеса.
Что дух бессмертных горе веселит
При взгляде на мир наш земной?
Лишь сердце, которого зло не страшит,
И дух, готовый на бой,
Да веры исполненный, смелый взгляд,
Подъятый всегда к небесам:
Зане там вечные звезды блестят
И сила вечная там.
Слеза, что из ока на землю бежит, —
Земле она дань, та слеза.
К святому эфиру отчизны парит
Божественный дух в небеса.
Покою в кругу богов обитать
Суждено от века веков,
И кто не умеет, как муж, умирать,
Не сын то бессмертных богов.
Спускаются тучи на дольный луг,
Но солнце не снидет с высот…
Горе? , горе? окованный дух!
Туда, где туман не живет.
В сиянии лавр там нетленный цветет,
Где стремлению цель и конец;
Размахнись же крылом и смелее вперед, —
Там ждет тебя вечный венец.
Боролись великие старых времен,
Благородные братья твои,
И шли, герои, не зная препон,
В страну возданий они…
Из их травою поросших могил
Некий голос звучит на одно:
«Они чашу пили не утратили сил,
Им бессмертие славы дано».
И вот что бессмертных горе? веселит
При взгляде на мир наш земной:
Лишь сердце, которого зло не страшит,
И дух, готовый на бой,
Да веры исполненный, смелый взгляд,
Подъятый всегда к небесам:
Зане там вечные звезды блестят
И сила вечная там.
Солнце красное, о прекрасное,
Что ты тратишь блеск в глубине лесов?
Месяц, дум святых полунощный друг,
Что играешь ты над пучиною?
Ах! уж нет того, чем душа цвела,
Миновало всё — всё тоска взяла! Ветры буйные — морю синему,
Росы свежие — полевым цветам,
Горе тайное — сердцу бедному! Песни слышу я удалых жнецов,
Невеселые, всё унывные;
Пляски вижу я молодых красот, —
Со слезой в очах улыбаются.
И у всех у нас что-то дух крушит
И тоска свинцом на сердцах лежит.Ветры буйные — морю синему,
Росы свежие — полевым цветам,
Горе тайное — сердцу бедному! Загорелась вдруг в небе звездочка, —
Тихо веет нам весть родимая.
Вот в той звездочке — радость светлая:
Неизвестное там узнается;
Но святой красы в небесах полна,
Между волн во тме здесь дрожит она.Ветры буйные — морю синему,
Росы свежие — полевым цветам,
Горе тайное — сердцу бедному!
Светает. Пора за работу!
Я выеду в поле с сохой,
И землю прорежу, и зерна посею,—
Пусть спят до весны золотой.
И с ними я горе зарою…
Уснет—не проснется оно,
Как вешней порой просыпается к жизни
Согретое солнцем зерно.
Затеплю свечу пред иконой
И буду я Бога молить:
На ниву послать благодатную влагу,
От града ее сохранить.
Но, если уж милости Божьей
Не будет на долю мою,—
Я буду трудиться—и по̀том кровавым
Родимую ниву полью!..
Зрей, нива родная! Как волны,
От ветра колосья вздымай,
И сердцу больному от горя отраду
Ты сладостным шопотом дай!
Не надо спора. Буду мудрым.
Склонюсь покорно головой
Пред тем ребенком златокудрым,
Что люди назвали Судьбой.
Пусть он моей играет долей,
Как пестрым, маленьким мячом.
Взлетая, буду видеть поле,
Упав, к земле прильну лицом.
Есть радость в блещущем просторе
И в нежной свежести росы,
Люблю восторг, и славлю горе,
Чту все виденья, все часы.
Хочу всего: стихам певучим
Томленья чувства передать;
Над пропастью, по горным кручам,
Закрыв глаза, идти опять;
Хочу: в твоем спокойном взоре
Увидеть искры новых слез;
Хочу, чтоб ввысь, где сладко горе,
Двоих — один порыв вознес!
Но буду мудр. Не надо спора.
Бесцелен ропот, тщетен плач.
Пусть вверх и вниз, легко и скоро,
Мелькает жизнь, как пестрый мяч!
Ликуйте, я видел: зажглась, как заря,
Звезда нашей родины… Ярко горя,
Гайканов вперед она к свету манит…
Растоплен вражды вековечный гранит!
Христос к нам нисходит с дарами любви.
Хоть взор Его грустен и раны в крови,
С любовью отчизне Он радость несет,
Свергает ярма он властительный гнет.
Осушены слезы! И стерты следы
Беды нашей давней, тяжелой беды…
Что сталось?.. О, горе! Проснулся вдруг я,
В душе пробудилась печали змея, —
И сердце стране вновь беду ворожит…
Ах, плачьте, гайканы! Звезда не горит!
Наш край, как и прежде, во тьму погружен…
Что видел я, братья, то светлый был сон!
Что же мы себя мучаем?
Мы ведь жизнью научены…
Разве мы расстаемся навек? А ведь были же сладости
В каждом горе и радости,
Что когда-то делили с тобой.
Все, что сердце заполнило,
Мне сегодня напомнила
Эта песня, пропетая мной.Я всегда был с причудинкой,
И тебе, моей худенькой,
Я достаточно горя принес.
Не одну сжег я ноченьку
И тебя, мою доченьку,
Доводил, обижая, до слез.И, звеня погремушкою,
Был я только игрушкою
У жестокой судьбы на пути.
Расплатились наличными
И остались приличными,
А теперь, если можешь, прости.Все пройдет, все прокатиться.
Вынь же новое платьице
И надень к нему шапочку в тон.
Мы возьмем нашу сучечку
И друг друга под ручечку,
И поедем в Буа де Булонь.Будем снова веселыми,
А за днями тяжелыми
Только песня помчится, звеня.
Разве ты не любимая?
Разве ты не единая?
Разве ты не жена у меня?
На вершине каменистой
Замок, в сумрак погружен,
А в долине блещут искры,
Светлой стали слышен звон.
Это братьев кровных злоба
Грудь о грудь свела в ночи;
Почему же бьются оба,
Обнажив свои мечи?
То Лаура страстью взора
Разожгла пожар в крови.
Оба знатные синьора
Полны пламенной любви.
Но кому из них обоих
Суждено ее привлечь?
Примирит кровавый бой их,
Разрешит их распрю меч.
Оба бьются, дики, яры,
Искры блещут, сталь звенит.
Берегитесь! Злые чары
Мгла полночная таит!
Горе вам, кровавым братьям!
Горе! Горе! Кровь ключом!
Оба падают с проклятьем,
Пораженные мечом.
Век за веком поколенья
Исчезают в бездне мглы;
Старый замок в запустенье
Смотрит сверху, со скалы.
Но в долине, под горою,
Неспокойно, говорят:
Там полночною порою
Насмерть с братом бьется брат.
Если в сердце ты ранен смертельно,
Если слезы струятся ручьем,
Если горе твое беспредельно —
Пусть никто не узнает о нем.
Бремя тяжкой, томительной муки
Глубоко от людей схорони,
Пусть рыданий безумные звуки
От тебя не услышат они.
Беззаботным весельем во взоре
И улыбкой на бледных устах —
Прикрывай безысходное горе
И надежды, разбитые в прах.
И, могучим усилием воли
Пораженного насмерть бойца,
Ты не выдай мучительной боли
И безмолвно терпи до конца.
Пусть никто из толпы безучастной
Не услышит отчаянья стон,
Пусть не знают о муке ужасной,
О тяжелой борьбе ежечасной, —
Даже те, кем удар нанесен.
1886 г.
Смотрите: он летит над бедною вселенной.
Во прах, невинные, во прах!
Смотрите, вон кинжал в руке окровавленной
И пламень тартара в очах!
Увы! сия рука не знает состраданья,
Не знает промаха удар!
Кто он, сей враг людей, сей ангел злодеянья,
Посол неправых неба кар? Всего прекрасного безжалостный губитель,
Любимый сын владыки тьмы,
Всемощный, вековой — и наш мироправитель!
Он — рок; его добыча — мы.
Злодейству он дает торжественные силы
И гений творческий для бед,
И медленно его по крови до могилы
Проводит в лаврах через свет.*Но ты, минутное творца изображенье,
Невинность, век твой не цветет: Полюбишь ты добро, и рок в остервененье
С земли небесное сорвет,
Иль бросит бледную в бунтующее море,
Закроет небо с края в край,
На парусе твоем напишет: горе! горе!
И ты при молниях читай!
Несчастный, больной и порочный
По мокрому саду бреду.
Свистит соловей полуночный
Под низким окошком в саду.
Свистит соловей окаянный
В саду под окошком избы.
«Несчастный, порочный и пьяный,
Какой тебе надо судьбы?
Рябиной горчит и брусникой
Тридцатая осень в крови.
Ты сам свое горе накликал,
Милуйся же с ним и живи.
А помнишь, как в лунные ночи,
Один между звезд и дубов,
Я щелкал тебе и пророчил
Удачу твою и любовь?..»
Молчи, одичалая птица!
Мрачна твоя горькая власть.
Сильнее нельзя опуститься,
Страшней невозможно упасть!
Рябиной и горькой брусникой
Тропинки пропахли в бору.
Я сам свое горе накликал
И сам с этим горем умру.
Но в час, когда комья с лопаты
Повалятся в яму, звеня,
Ты вороном станешь, проклятый,
За то, что морочил меня!
Тает забота, как свечка,
Век от тоски пропадает;
Удали горе — не горе,
В цепи закуй — распевает.
Ляжет забота — не спится,
Спит ли, пройди — встрепенется;
Спит молодецкая удаль,
Громом ударь — не проснется.
Клонится колос от ветра,
Ветер заботу наклонит;
Встретится удаль с грозою —
На ухо шапку заломит.
Всех-то забота боится,
Топнут ногой — побледнеет;
Топнут ногою на удаль —
Лезет на нож, не робеет.
По смерть забота скупится,
Поздно и рано хлопочет;
Удаль, не думав, добудет,
Кинет на ветер — хохочет.
Песня заботы — не песня;
Слушать — тоска одолеет;
Удаль присвистнет, притопнет —
Горе и думу развеет.
Явится в гости забота —
В доме и скука и холод;
Удаль влетит да обнимет —
Станешь и весел и молод.
Как много слез, какое горе
В запасе на сердечном дне!
Так ужасы таятся в море,
В его пучинной глубине.
При ясном дне и сердце ясно,
И море чисто, как стекло:
Все так приветно-безопасно,
Все так улыбчиво-светло.
Но свежий ветер ли повеет,
И молча туча набежит, —
Вдруг море смутно потемнеет
И под испугом задрожит.
Вступает в бой волна с волною,
Как зверь щетинится волна,
И море, взрытое грозою,
Готово выскочить со дна.
И сердцу не безвестны бури:
Волна и сердца глубока,
И в нем есть блеск своей лазури,
И в нем свои есть облака.
Когда нечаянно обложат
Они сердечный небосклон
И чувства смутные встревожат
Затишье сердца светлый сон, —
Подобно морю под волнами,
Когда их буря бороздит,
Зальется сердце в нас слезами
И тяжкой скорбью загудит.
Если друг твой в словесном споре
Мог обиду тебе нанести,
Это горько, но это не горе,
Ты потом ему все же прости.
В жизни всякое может случиться,
И коль дружба у вас крепка,
Из-за глупого пустяка
Ты не дай ей зазря разбиться.
Если ты с любимою в ссоре,
А тоска по ней горяча,
Это тоже еще не горе,
Не спеши, не руби с плеча.
Пусть не ты явился причиной
Той размолвки и резких слов,
Встань над ссорою, будь мужчиной!
Это все же твоя любовь!
В жизни всякое может случиться,
И коль ваша любовь крепка,
Из-за глупого пустяка
Ты не должен ей дать разбиться.
И чтоб после себя не корить
В том, что сделал кому-то больно,
Лучше добрым на свете быть,
Злого в мире и так довольно.
Но в одном лишь не отступай,
На разрыв иди, на разлуку,
Только подлости не прощай
И предательства не прощай
Никому: ни любимой, ни другу!
Вполне чужда тебе Россия,
Твоя родимая страна!
Ее предания святыя
Ты ненавидишь все сполна.Ты их отрекся малодушно,
Ты лобызаешь туфлю пап, -
Почтенных предков сын ослушной,
Всего чужого гордый раб! Свое ты все презрел и выдал,
Но ты еще не сокрушен;
Но ты стоишь, плешивый идол
Строптивых душ и слабых жен! Ты цел еще: тебе доныне
Венки плетет большой наш свет,
Твоей презрительной гордыне
У нас находишь ты привет.Как не смешно, как не обидно,
Не страшно нам тебя ласкать,
Когда изволишь ты бесстыдно
Свои хуленья изрыгатьНа нас, на все, что нам священно,
В чем наша Русь еще жива.
Тебя мы слушаем смиренно;
Твои преступные словаМы осыпаем похвалами,
Друг другу их передаем
Странноприимными устами
И небрезгливым языком! А ты тем выше, тем ты краше:
Тебе угоден этот срам,
Тебе любезно рабство наше.
О горе нам, о горе нам!
Когда встречалось в детстве горе
Иль беспричинная печаль, —
Все успокаивало море
И моря ласковая даль.
Нередко на скале прибрежной
Дни проводила я одна,
Внимала волнам и прилежно
Выглядывала тайны дна:
На водоросли любовалась,
Следила ярких рыб стада…
И все прозрачней мне казалась
До бесконечности вода.
И где-то в глубине бездонной
Я различала наконец
Весь сводчатый и стоколонный
Царя подводного дворец.
В блестящих залах из коралла,
Где жемчугов сверкает ряд,
Я, вся волнуясь, различала
Подводных дев горящий взгляд.
Они ко мне тянули руки,
Шептали что-то, в глубь маня, —
Но замирали эти звуки,
Не достигая до меня.
И знала я, что там, глубоко,
Есть души, родственные мне;
И я была не одинока
Здесь, на палящей вышине!
Когда душе встречалось горе
Иль беспричинная печаль, —
Все успокаивало море
И моря ласковая даль.