(Памяти А. П. Чехова)
Нет слов… Уста от скорби немы,
В душе — утраты злая боль.
Последний стих его поэмы —
Давно ли он звучал, давно ль?
Давно ли молодым побегам
Пророчил пышный он расцвет,
И сыпался душистым снегом
Его мечты вишневый цвет?
Он возвещал зарю не зная,
Что близко смерти торжество,
Что эта песнь, душе родная —
Песнь лебединая его!
Но вот алеют неба своды,
С зарей несутся облака,
И грянет гром, и хлынут воды:
Гроза весенняя близка.
Темная ночь. Белой террасы ступени,
Белаго мрамора львы,
Волны шумя блещут в серебряной пене…
Слышится трепет листвы.
Старая песнь, песнь о любви, об измене.
Льется с террасы она,
Звукам ея, шумно дробясь о ступени,
Вторит во мраке волна.
Вы—предо мной, милыя скорбныя тени,
Вы обступили меня.
Мир вам! Прости шлю я любви и измене,
Верность былому храня.
Темная ночь. Белой террасы ступени,
Белого мрамора львы,
Волны шумя блещут в серебряной пене…
Слышится трепет листвы.
Старая песнь, песнь о любви, об измене.
Льется с террасы она,
Звукам ее, шумно дробясь о ступени,
Вторит во мраке волна.
Вы — предо мной, милые скорбные тени,
Вы обступили меня.
Мир вам! Прости шлю я любви и измене,
Верность былому храня.
О, не смейся над песнью печали
И меня за нее не кори:
Тем, кто долго во мраке блуждали,
Тем не верится блеску зари.
Если сразу темницы затворы
Упадут перед ним, зазвеня, —
Непривычные узника взоры
Ослепляет сияние дня.
Он не верит концу испытаний,
И в словах восхищенья живых,
В светлом гимне его ликований —
Слышно эхо печалей былых.
Так не смейся ж и ты надо мною,
Малодушием детским коря,
Если взоры, что свыклись со тьмою —
Ослепляет мне счастья заря.
Во мраке ночи южной
Смолкает песнь цикад,
Под дымкою жемчужной
Спокойно дремлет сад.
В запущенной беседке
Фонтан замолк давно.
И лишь магнолий ветки
К нам тянутся в окно.
И лишь на кровле дома,
Скрываясь меж ветвей,
Весь — нега, весь — истома,
Вздыхает соловей.
Но я, ему внимая,
Боюсь, что песни звук
Тебя в тиши лаская,
Разбудит, милый друг.
Что ночью благовонной
Магнолий пышный куст
Любовью упоенный,
Твоих коснется уст.
Занималась заря и весенния песни звучали,
Не смолкали оне на безпечных и юных устах,
Открывались кругом необятно широкия дали
В лучезарных мечтах.
Жизнь манила к себе, облекаяся в яркия краски,
Вся—сиянье и свет—увлекала, манила вперед,
И казалося нет, как царевичу юному в сказке,
Недоступных высот.
Но померкла заря, набежали вечерния тени,
И закрыли оне необятно широкую даль,
Звуки песен живых заглушает то голос сомнений,
То укор и печаль.
Отлетели мечты, потускнели блестящия краски,
Все окутал собой, все покрыл непроглядный туман…
Вместо грез золотых, вместо грез очарованной сказки —
Мишура и обман!
Стелются волны от дыма кадильнаго,
Сердца, любовью святою обильнаго—
Стихло биение… Вечный покой!
Звукам внимая напева печальнаго,
Люди сошлись у одра погребальнаго
Тесною дружной толпой.
С бледнаго лика, отныне безмолвнаго,
Невыразимым спокойствием полнаго—
Многие взоров не сводят с тоской
Вечный покой!
Помыслы чистые, к благу стремления,
Творчества тайна, огонь вдохновения—
Все притаилось за бледным челом.
Там зарождались—теперь отзвучавшия
Песни простыя, нам в душу запавшия,
Песнь о грядущем и песнь о былом.
Бледным сияньем свечей озаренныя,
Чуждыя горю с земною тоской.
Стелются волны от дыма кадильнаго,
Веет безмолвьем покоя могильнаго,
Вечная память! Вечный покой!
Занималась заря и весенние песни звучали,
Не смолкали они на беспечных и юных устах,
Открывались кругом необятно широкие дали
В лучезарных мечтах.
Жизнь манила к себе, облекаяся в яркие краски,
Вся — сиянье и свет — увлекала, манила вперед,
И казалося нет, как царевичу юному в сказке,
Недоступных высот.
Но померкла заря, набежали вечерние тени,
И закрыли они необятно широкую даль,
Звуки песен живых заглушает то голос сомнений,
То укор и печаль.
Отлетели мечты, потускнели блестящие краски,
Все окутал собой, все покрыл непроглядный туман…
Вместо грез золотых, вместо грез очарованной сказки —
Мишура и обман!
Стелются волны от дыма кадильного,
Сердца, любовью святою обильного —
Стихло биение… Вечный покой!
Звукам внимая напева печального,
Люди сошлись у одра погребального
Тесною дружной толпой.
С бледного лика, отныне безмолвного,
Невыразимым спокойствием полного —
Многие взоров не сводят с тоской
Вечный покой!
Помыслы чистые, к благу стремления,
Творчества тайна, огонь вдохновения —
Все притаилось за бледным челом.
Там зарождались — теперь отзвучавшие
Песни простые, нам в душу запавшие,
Песнь о грядущем и песнь о былом.
Бледным сияньем свечей озаренные,
Чуждые горю с земною тоской.
Стелются волны от дыма кадильного,
Веет безмолвьем покоя могильного,
Вечная память! Вечный покой!
Подобно узнику, печально в тесной клетке
Томится пойманный в неволю соловей,
Тот самый соловей, что пел в саду, на ветке,
Весною, в сумраке чарующем аллей.
О, как он пел тогда в ночи благоуханной,
Когда лежит кругом жемчужная роса!
И песнь его лилась, пока зарей румяной
Не загоралися ночные небеса.
Он пел о счастии, о юности, о воле,
Песнь торжествующей и радостной любви, —
Теперь же он замолк, его не слышно боле
И песни навсегда он позабыл свои.
Отчаянье его все неотступней гложет
И с каждым днем сильней томится соловей;
В тюрьме он не поет, в тюрьме он петь не может —
Свободный дар певца не создан для цепей.
Не пой, певец, веселья песен,
К безпечной радости маня;
Твой дар пленительно чудесен,
Но для других, не для меня.
Твоих порывов беззаветных
Не в силах сердцем я понять,
В душе моей нет струн ответных,
Могущих песне в лад звучать.
Не пой, певец, и песнь печали;
Лишь на разсвете наших дней,
Пока страданий мы не знали—
Мы беззаботно внемлем ей.
Теперь, тоске безумной вторя,
Как ни рыдай твоя струна—
Но эта песнь любви и горя
Сильней душе моей слышна.
Не пой, певец, и песен счастья,
Счастливых мало меж людей;
Во дни душевнаго ненастья
Нам тяжелы друзей участье
И память прежних светлых дней.
Не пой любовь. Она—суровый
И жертвы жаждущий кумир,
Не роз венки—венец терновый
Она несет с собою в мир.
Не пой и песен примиренья,
И не ряди в цветы обман,
Зови на подвиг возрожденья
Вслед за собою нас, баян.
И вновь развертывая крылья,
Свои оковы сокруша,
Пускай стряхнет позор безсилья
Освобожденная душа.
Не теша праздною игрою,
На лучший путь нас призови,—
Иль лучше сам, своей рукою
На лире струны оборви.
Не пой, певец, веселья песен,
К беспечной радости маня;
Твой дар пленительно чудесен,
Но для других, не для меня.
Твоих порывов беззаветных
Не в силах сердцем я понять,
В душе моей нет струн ответных,
Могущих песне в лад звучать.
Не пой, певец, и песнь печали;
Лишь на рассвете наших дней,
Пока страданий мы не знали —
Мы беззаботно внемлем ей.
Теперь, тоске безумной вторя,
Как ни рыдай твоя струна —
Но эта песнь любви и горя
Сильней душе моей слышна.
Не пой, певец, и песен счастья,
Счастливых мало меж людей;
Во дни душевного ненастья
Нам тяжелы друзей участье
И память прежних светлых дней.
Не пой любовь. Она — суровый
И жертвы жаждущий кумир,
Не роз венки — венец терновый
Она несет с собою в мир.
Не пой и песен примиренья,
И не ряди в цветы обман,
Зови на подвиг возрожденья
Вслед за собою нас, баян.
И вновь развертывая крылья,
Свои оковы сокруша,
Пускай стряхнет позор бессилья
Освобожденная душа.
Не теша праздною игрою,
На лучший путь нас призови, —
Иль лучше сам, своей рукою
На лире струны оборви.
Разсветало. Румяной зарею
Загорался все ярче восток,
И, сверкая алмазной струею,
Бушевал и крутился поток.
Предразсветная дымка тумана
Тихо гасла в пурпурном огне;
Несся запах душистый тимьяна,
Как привет наступившей весне.
Соловьиныя звонкия трели
Раздавались немолчно кругом,
И весенния песни звенели
В очарованном сердце моем.
Летний полдень томительно жгучий…
Неподвижныя воды реки
Словно рдели… на небе—ни тучи,
И синели во ржи васильки.
Под зеленой прохладною сенью
Густолиственных темных дубов,
Полно сладкой истомой и ленью,
Все дремало… Меж ярких цветов,
У подножия ивы плакучей
Лепетали чуть слышно ручьи,
И звенела, страстней и могучей,
Та же дивная песня любви.
Но туманы и сумрак осенний
Опустились на долы и лес,
Отцвели и увяли сирени
Под темнеющим сводом небес.
Смолкли птицы в безлиственной чаще,
Не журчат прихотливо ручьи,—
И невольно тоскою щемящей
Полны думы и песни мои.
Рассветало. Румяной зарею
Загорался все ярче восток,
И, сверкая алмазной струею,
Бушевал и крутился поток.
Предрассветная дымка тумана
Тихо гасла в пурпурном огне;
Несся запах душистый тимьяна,
Как привет наступившей весне.
Соловьиные звонкие трели
Раздавались немолчно кругом,
И весенние песни звенели
В очарованном сердце моем.
Летний полдень томительно жгучий…
Неподвижные воды реки
Словно рдели… на небе — ни тучи,
И синели во ржи васильки.
Под зеленой прохладною сенью
Густолиственных темных дубов,
Полно сладкой истомой и ленью,
Все дремало… Меж ярких цветов,
У подножия ивы плакучей
Лепетали чуть слышно ручьи,
И звенела, страстней и могучей,
Та же дивная песня любви.
Но туманы и сумрак осенний
Опустились на долы и лес,
Отцвели и увяли сирени
Под темнеющим сводом небес.
Смолкли птицы в безлиственной чаще,
Не журчат прихотливо ручьи, —
И невольно тоскою щемящей
Полны думы и песни мои.
1886 г.
(С малороссийскаго).
О, моя родина, нежно любимая,
Край незабвенный, Украйна родимая!
Родина милая, чудная, дальная,
Родина столь горделиво-печальная,
Много уж лет я страдаю душой
В долгой, невольной разлуке с тобой.
Много уж лет твои песни сердечныя
Мне навевают мечты безконечныя!
Сердце невольно в груди надрывается,
Сердце невольно к тебе порывается,
Тщетны желанья, напрасны мольбы—
Счастья не вымолить мне у судьбы.
Много уж лет мои думы глубокия
Рвутся с любовью на степи широкия,
Вольною птицей под Киевом носятся,
Слезы наружу горячия просятся…
Детские годы, отеческий кров—
Все предо мною является вновь.
Вижу я: домик под крышей тесовою,
Двор, весь поросший травою шелко̀вою,
Хлебное поле далеко теряется,
Плод золотистый в саду наливается,
Клонятся ветви фруктовых дерев,
В воздухе слышится песнь соловьев.
Все вижу я, все в душе сохранилося,
Чудное время прошло—не забылося;
Игры привольныя, ласки любимыя
В памяти свято, глубоко хранимыя—
Вы далеко… но минуют года,
Я не забуду о вас никогда.
О, незабвенная, о, ненаглядная!
Душу терзает мне мысль безотрадная,
Краской невольно лицо покрывается,
Сердце безплодно в груди надрывается…
Вырос твой сын от тебя вдалеке—
Шлет свой привет на чужом языке…
(С малороссийского)
О, моя родина, нежно любимая,
Край незабвенный, Украйна родимая!
Родина милая, чудная, дальная,
Родина столь горделиво-печальная,
Много уж лет я страдаю душой
В долгой, невольной разлуке с тобой.
Много уж лет твои песни сердечные
Мне навевают мечты бесконечные!
Сердце невольно в груди надрывается,
Сердце невольно к тебе порывается,
Тщетны желанья, напрасны мольбы —
Счастья не вымолить мне у судьбы.
Много уж лет мои думы глубокие
Рвутся с любовью на степи широкие,
Вольною птицей под Киевом носятся,
Слезы наружу горячие просятся…
Детские годы, отеческий кров —
Все предо мною является вновь.
Вижу я: домик под крышей тесовою,
Двор, весь поросший травою шелко́вою,
Хлебное поле далеко теряется,
Плод золотистый в саду наливается,
Клонятся ветви фруктовых дерев,
В воздухе слышится песнь соловьев.
Все вижу я, все в душе сохранилося,
Чудное время прошло — не забылося;
Игры привольные, ласки любимые
В памяти свято, глубоко хранимые —
Вы далеко́… но минуют года,
Я не забуду о вас никогда.
О, незабвенная, о, ненаглядная!
Душу терзает мне мысль безотрадная,
Краской невольно лицо покрывается,
Сердце бесплодно в груди надрывается…
Вырос твой сын от тебя вдалеке —
Шлет свой привет на чужом языке…
1884 г.
(А. Н. Плещееву)
Каждою весною майскими ночами
Из дубравы темной, с звонкими ключами,
С тенью лип цветущих и дубов ветвистых,
С свежим ароматом ландышей росистых,
Разносясь далеко надо всей равниной—
Слышались раскаты песни соловьиной.
И внимали песне все лесные пташки,
Бабочки на ветках и в траве букашки,
И под звуки эти распускались розы,
Расцветали в сердце золотые грезы;
Легче всем жилося: звуки песни чудной
Облегчали многим бремя жизни трудной.
Но однажды как-то, вовсе без причины,
Раздражил лягушек рокот соловьиный,
Рассердился также и надменный дятел,
Что внимая песне, время даром тратил.
А за ними следом повторили галки, —
Что, мол, песни эти и скучны и жалки,
Что давно их слушать прочим надоело
И они мешают только делать дело…
Зрело недовольство с каждою минутой,
Соловья известность находя раздутой,
Наконец созвали общее собранье
И певцу решили обявить изгнанье.
Но беды не чуя, наш певец смиренный,
Изливая душу в песне вдохновенной,
Не видал, как злоба разрасталась глухо,
Как его повсюду принимали сухо, —
И когда впервые весть о приговоре
До него достигла — он, скрывая горе,
Выслушал спокойно злые нареканья
И не отвечая, улетел в изгнанье.
А друзья, что втайне о певце жалели,
Заявить об этом громко не посмели.
С соловьем расставшись, не шутя сначала
Темная дубрава вдруг возликовала.
Но недолго длилось это увлеченье,
Пробудилось смутно чувство сожаленья
И невольной скуки, многим очевидно
Стало вдруг неловко и как будто стыдно…
Не лились, как прежде летними ночами
Соловья напевы звучными волнами,
А с закатом солнца из лесной опушки
Резко и крикливо квакали лягушки,
Стрекотал кузнечик, и дрозды бесплодно
Подражать пытались песне благородной,
Песне соловьиной… Заскучали розы,
Лепестки роняя на траву, как слезы…
Сумрачно и пусто стало в этой чаще
Без знакомой песни, звучной и бодрящей.
Тут, сначала втайне, а потом и гласно
Раздалися крики, что совсем напрасно
Соловья изгнали; началися споры,
(Дело доходило до открытой ссоры),
И в конце решили: слать гонца за море —
Соловью поведать о всеобщем горе,
Умолять вернуться будущей весною,
Примирясь навеки с чащею родною…
И певец вернулся. Он великодушно
Все простил душою, детски простодушной.
И по всей дубраве как его встречали,
Как неудержимо громко ликовали!
Как луга оделись пышною травою,
А дубы и липы — яркою листвою,
Как благоухали синие фиялки,
И в пылу восторга стрекотали галки,
Как ручьи журчали, и царицы-розы
С лепестков роняли радостные слезы!
1890 г.
(Норвежская баллада)
Несутся с добычей норманнов ладьи,
Как чайки на синем просторе;
Отважно они рассекают струи…
О, море, шумящее море!
Дружину ведет златокудрый Руальд,
Он грозен и вместе — прекрасен,
Его прославляет напевами скальд
Он в битве кровавой ужасен.
Того кто в сраженьи — храбрейших храбрей,
Все знают, до греков Царьграда:
Как золото — шелк белокурых кудрей,
Как молния — блеск его взгляда.
Несутся в отчизну норманнов ладьи,
И люди с отвагой во взоре
Глядят как дробятся морские струи…
О, море, шумящее море!
В палатах у ярла маститого пир;
Гость каждый да будет желанным!
С врагами своими он празднует мир,
Почет воздавая норманнам.
И кубков заздравных ликующий звон
Сливается с рокотом струнным,
И гости, пришедшие с разных сторон,
Любуются викингом юным.
У юношей взоры отвагой горят
И шепот восторженный слышен,
Кругом восседают красавицы в ряд,
Убор их блистательный пышен.
А викинг о славе поет, о любви, —
И вспыхнуло пламя во взоре.
Дочь ярла потупила взоры свои…
О, море, шумящее море!
Внимает с волнением Рагни-краса,
Ей любы Руальда напевы;
Лазурны, как южных краев небеса,
Глаза у задумчивой девы.
Он кончил, — и с кубком подходит она,
И ярл поднимается с места.
— Пей, гость наш, и молви: не ждет ли жена
В отчизне тебя, иль невеста? —
И молвит Руальд: — Я на свадьбу плыву
С княжною Сигрид светлоокой! —
Я славлю ее и с любовью зову
В час мира и в битве жестокой! —
И очи потупила Рагни-краса,
Бледна в драгоценном уборе…
Ей слышатся смутно гостей голоса…
О, море, шумящее море!
С зарею плывут победители прочь;
Нет солнца на небе туманном!
Глядишь ты, о ярла прекрасная дочь,
Вослед уходящим норманнам.
Спешит победитель на свадьбу с княжной,
Чуть видны ладьи у откоса…
Бежит, набегает волна за волной,
Дробясь у подножья утеса
И ветер играет шелковой косой,
Гуляя на синем просторе…
Взыграло, сомкнулось над Рагни-красой
Шумящее синее море!