Найдено стихов - 45.
На одной странице показано - 35.
Чтобы посмотреть как можно больше стихов из коллекции, переходите по страницам внизу экрана.
Стихи отсортированы так, что в начале Вы будете видеть более короткие стихи.
На последней странице Вы можете найти самые длинные стихи по теме.
«Я не хочу истины, я хочу покоя».
В. Розанов.
«Я не хочу истины, я хочу покоя!»
Это он сидел у нетопленнаго камина…
Это он сказал, когда сердце пустынно,
Это всем, всем немного родное:
«Я не хочу истины, я хочу покоя!»
Всем за это стыдно, и каждому—созвучно,
И стольких томило, стольких мучило…
И одно лишь сердце, червивое, больное,
Высказать посмело с наглою тоскою:
Я не хочу истины, я хочу покоя!"
Я жду неожиданных встреч, —
Ведь еще не прошел апрель, —
Но все чаще мне хочется лечь
И заснуть на много недель...
Мосты, пароходы, все встречное,
Как с видами мертвый альбом,
И с набережной приречной
Все тянет ледяным холодком.
Я жду неожиданных встреч,
Но так сер северный апрель...
И все чаще мне хочется лечь
И заснуть — на много недель.
Мутнеют окна холодными вечерами,
И ромашки мои не растут.
Зачем, зачем осталась я с вами,
Мой плен, и мой уют!
Глядит луна неживыми глазами,
Смеется: ты тут, ты тут…
О, нет! Это мерно часы застучали:
Ты тут, ага, ты тут?
Гудки изменили, и сежились дали,
В неузнанный край не зовут…
Черемуха, как снеговая пороша,
Идет запоздалый ладожский лед.
Весна родная, весна нехорошая,
Весна холодная меня убьет.
Туман мутный над городом встал
Облаком душным и нетающим.
Я пойду сегодня на вокзал,
Буду завидовать уезжающим.
Буду слушать торопливые прощанья,
Глядеть на сигналы сквозь туман
И шепотом повторять названья
Самых далеких стран!
Заблестит над рельсами зеленый сигнал,
Как яркая южная звезда...
Я пойду сегодня на вокзал
Любить уходящие поезда.
Здесь даже осенью зелена трава,
Словно едкая краска ярь-медянка.
Ледяную росу роняет листва,
Если в лес войти спозаранку.
Приносит озноб закат лиловатый,
Дымятся в сумерки кочки болот.
На столбах у пристани флаги сняты,
По заливу плавает ранний лед.
И милей полей стали стены,
Тороплюсь зажигать лампу рано...
Ах, в последний раз вопль сирены
Этой ночью звал — плыть в туман!
Умирай, Золушка, умирай, милая,
Тут тебе не место на улицах города,
Тут надо быть смелой, дерзкой и гордой,
Тут нужна сила, пойми, сила!
Умирай, Золушка, нет воскресенья.
Романтичной тенью незачем бродить.
Наберусь мужества, наберусь терпенья, —
Может, удастся ее пережить?
Лишь в детстве видала сукманы серые
И белокурые головы Янков…
Давно оторвалась от старой веры,
И в сердце давно зажили ранки.
А ныне все ожило, ожило ярко!
Я вспомнила детство, покойную мать.
Я вспомнила Польшу — я буду страдать!
Тревожит рисунок — руины фольварка,
И мучает резкий газетный рассказ,
Как там, над полями, вороны каркают,
И некому, некому их отогнать
От милых, от мертвых, от польских глаз!
Рыжие сандалии из грубой кожи…
Хорошо в них бегать по горам!
Но теперь я в городе, и как грустно, Боже!
От двойных, давно немытых рам…
Пылью прошлогодней трещины засорены
У веселых выцветших сандалий…
Вспоминаю камешки дороги горной,
Вспоминаю виденные дали…
Тут, на старой книжке, как на пьедестале,
Я оставлю милые светлые сандалии,
Чтобы горный край напоминали.
Я сижу себе на лавочке,
загибаю две булавочки,
делаю крючки.
Будет удочка. Узнали?
Берегитесь все кефали,
крабы и бычки.
Только нужен тонкий волос
к каждому крючку.
Нужен очень тонкий волос,
чтобы рыбка накололась,
чтобы не был виден волос
юркому бычку.
Я хочу, хочу ее любить,
Постоянней, крепче, беззаветней.
Хочу быть травою многолетней,
Корни в землю глубоко пустить,
Север милый верно полюбить.
Не томиться ожиданием отезда,
Чужой Индии песен не слагать.
В раздумье у вокзального подезда
Никогда больше не стоять!
Кто не связан с родимою землею,
Кто из нас до последнего свободен?
Всей моей бродяжною душою,
Всей моей измученной душою
Я хочу, хочу иметь Родину!
Мечтать о Принце! — Боже, Боже,
Это — бессилье, это позор!
Нет, я не Золушка — это ложь,
Меня зовут — Конквистадор!
Держаться за руку чужую,
Всю жизнь ждать — какая грусть!
Сама до радости доберусь,
Сама счастье завоюю.
Пусть будет долог путь мой тяжкий,
Я — рыцарь, я на все готов.
Ярко горят на солнце пряжки
Моих победных башмаков!
ИИИ. Моя конфедератка
Я шью дрожащими руками
Польскую конфедератку!
Благоговейно, словно знамя,
Я шью радостными руками
Малиновую конфедератку.
Ах, цвет зари и зарева дальнего,
И ягод, пахнущих так сладко!
Под небом Питера печального
Яркая, яркая конфедератка!
Я полна предвесенних тревог,
Я верна обещаньям капели,
Неуемно-шумливой капели…
Я иду к неозначенной цели
По раздолью размытых дорог.
Вешний ветер волнующе нов,
Ослепителен тающий лед, —
И улыбки моей не спугнет
Чернота придорожных крестов!
Бледно-синий сумрак воды,
Над рекой лиловая мгла.
Тень русалки тихо прошла.
Но завеял ветер следы.
Зашептал неясной тоской
Предвечерний шелест осин.
В камышах зеленой звездой
Загорелся жук смарагдин.
Освежает влажная мгла,
Тихо-ласков шепот воды,
Тень печали душу прошла.
Но завеял ветер следы.
У решетки в ряд
мишеньки сидят.
Ноздри раздувают,
головой качают,
воют и сопят:
«Ай, ай, сахару дай!»
Вертится в саду
белый какаду.
К мишкам подступает,
хохолком качает
и, затее рад,
дразнит медвежат:
«Ай, ай,
сахару дай!»
Не веря, склоняю колени пред Ней, —
Преданья так нежно, так ласково лгут...
С тех пор, как у Польши нет королей,
Ее Королевою Польской зовут.
Душа отдыхает, вот здесь, у придела,
Где статуя Девы, где свечи ей жгут...
Цвета Богородицы, синий и белый,
Низводят мне в душу печаль и уют.
Я верю, я знаю — наш разум мятежный
В молчанье копье преклонит перед ней,
Оставит Марию, как памятник нежный
Великих надежд и великих скорбей.
Ах, осень бесприютная!
Катится речка мутная,
плюются облака…
Ах, тяжкая годинушка,
ах, горькая судьбинушка
для дачного щенка!
Все кустики измочены,
все дачи заколочены,
куда я ни взгляну…
И вот, сижу на мостике
с росинками на хвостике
и вою на луну:
у-у-у!..
Я — полковник краснокожих.
Разве я стрелял в прохожих?
Я ведь в буйвола стрелял!
Ну, и в барышню попал.
В детской заперли меня
Одного и без огня.
Верно, выпустят не скоро...
А потом еще укоры:
«Ах, как стыдно, ах, как гадко!
И зачем тебе рогатка?»
Тихо скину мокасины,
Обвяжусь веревкой длинной
И спущусь с окошка в сад, —
Пусть бранят...
Захотелось писать письмо на вокзале, —
Мой друг на Севере остался один
Продавщицы бумаги у входа стояли
Под дождем, у прикрытых клеенкой корзин.
Были серы конверты и бумага — сырая,
Будет пахнуть письмо ненастным днем...
Хорошо уезжать от туманного мая,
Тяжело опускать письмо под дождем.
Расплылись все буквы, словно от слез,
И клятвы прощанья кажутся бесплодней...
Стало сердце холодным, словно сегодня
Встречный поезд на Север всю нежность увез.
У воды,
меж высокой лебеды,
чинно выстроились в ряд
восемь желтеньких утят.
Их давненько утка-мать
собирается купать.
Но трусливый все народ:
все стоят, разинув рот,
ни один не хочет плыть,
слышно только: "Пить-пить-пить".
И смеются камыши:
"Ишь, как трусят малыши!.."
Аллея тонкоствольных зеленых тополей,
Аллея, озаренная малиновой зарей;
А там вдали — подножья отхлынувших морей,
Пески ее встречают зловещей чешуей.
Пустыня золотисто-коричневых песков;
В пустыне око озера — как синий лабрадор,
А там, за сном пустыни, цветения лугов
Кольцом росистой зелени замкнули кругозор.
И пальцы зорь малиновых к земле устремлены;
Звенит по струнам красок их тихая игра,
И взор мой истомила, как причудливые сны,
Болезненная пышность павлиньего пера.
— Милый доктор, что со мной?
Лижу лапу, сам не свой,
Свету Божьему не рад.
И в животике — ой-ой! —
Словно камушки лежат.
— Вы, мой милый, в самом деле
Очень, очень нездоровы, —
Вы, должно быть, быстро сели
Слишком жесткую корову.
Полежите, отдохните,
Рос предутренних лизните
И придите поутру:
Я животик вам потру.
Над рекой заливаются зяблики
Тоненькими голосами...
Я спускаю на воду кораблики —
С парусами!
Но лягушки мешают их плаванью,
Вечно прыгают в воду: «Бах, бах!..»
И веду я кораблики к гавани,
Чтоб они не погибли в волнах.
И стоят неподвижно кораблики...
А вверху, меж зеленых ветвей,
Надо мной издеваются зяблики:
«Что, не можешь пускать кораблей?..»
Жалят меня жала мельче иголки,
Оставляют ранки на долгий срок.
Меня волнуют срубленные елки
И заблудившийся щенок.
Утром я плакала над нищенкой печальной,
И была колюча каждая слеза!
Разве так уж страшно быть сентиментальной,
Если жалость давит глаза?
Ах, мои коньки-летунчики
очень звучно режут лед!
Смотрят зайки-попрыгунчики —
удивленье их берет.
Все глазеют изумленно:
зяблик, белка златоокая,
и болтливая сорока,
и серьезная ворона.
Я несусь без остановки:
Что мне страх и что мне риск!
«Ай да ловко! ай да ловко!» —
Восхищенный слышен писк.
Кто ты? Бархатный медведь?
Hy и спи в покое!
А мне хочется иметь
Что-нибудь живое.
Надоели куклы все,
Поезд мой мудреный.
Словно белка в колесе,
Вертятся вагоны.
Пискнул птенчик заводной
Так противно-тонко...
Уберите все долой,
Дайте мне котенка!!!
Я шью дрожащими руками
Польскую конфедератку!
Благоговейно, словно знамя,
Я шью радостными руками
Малиновую конфедератку.
Ах, цвет зари и зарева дальнего,
И ягод, пахнущих так сладко!
Под небом Питера печального
Яркая, яркая конфедератка!
Я был на улице, продрог.
На огонек зашел.
Я не кусаюсь, я не зол,
я — маленький бульдог.
И пусть не дразнят все меня,
что хвостик я повесил:
просохнет шерстка у огня,
тогда я буду весел.
Лампа темная, комната большая,
Как мне тут не грустить?
Я не работаю, я не читаю,
Только б в колокольчики звонить!
Висят колокольчики на ленте,
Звенят в тишине, чуть заденете,
Как стадо барашков между гор…
От этого меньше горе.
Я Золушка, Золушка, — мне грустно!
Просит нищий, и нечего подать...
Пахнет хлебом из булочной так вкусно,
Но надо вчерашний доедать.
Хозяйка квартирная, как мачеха!
(Мне стыдно об этом говорить.)
Я с ней разговариваю вкрадчиво
И боюсь, опоздав, позвонить.
На бал позовут меня? Не знаю.
Быть может, всю жизнь не позовут...
Я Золушка, только городская,
И феи за мною не придут.
Я купила накидку дорожную
И синее суконное кепи,
И мечтала: увижу безбрежные,
Безбрежные моря и степи!
И висит, покрываясь пылью,
Мое кепи на раме зеркальной.
Но теперь помертвели, остыли
Все мечты о дороге дальней.
Разве долго мечтать я бессильна,
Разве я изменила просторам?
Со стены моя шапка пыльная
Глядит на меня с укором...
Жили-были два жука,
Два жука.
Жизнь была у них легка:
Пляшут, взявшись за бока,
Полевого трепака,
Дразнят ос и паука.
Ничегошеньки не боятся,
Все жужжат и веселятся —
Два жука.
Два жука веселых,
В зеленых камзолах,
В красивых сапожках,
На тоненьких ножках..
Эго маленькая сказка без счастливого конца.
Под навесом над террасой жили-были два птенца.
Очень смирно, очень дружно жили-были два птенца.
Жил на даче мальчик Петя, шалунишка, зубоскал,
а у Пети под кроватью белый котик проживал.
Был котенок очень нежен, очень мил и очень мал.
Петя влез с котом на крышу, чтоб мурлыке показать,
что пискунья-воробьиха — удивительная мать.
Но котенок — прыг к малюткам и птенца за горло — хвать!
Встал наш Петя на защиту, но не сладил с наглецом,
слез на землю с грустным сердцем и заплаканным лицом.
Эго — грустная история с очень жалобным концом.
Голубые лютики рассыпала луна
По ночному бархату реки.
Голубые лютики — я пленная — должна
Заплетать в скользящие венки.
Я молила — бледная, с мертвеющей душой, —
Непреклонно-властную луну:
Пусть не манят лютики дорогой голубой,
Пусть не манят лютики ко дну!
Но палаты лунные — глухи и далеки,
И кляня всесильную луну,
Собираю лютики по бархату реки,
Собирая лютики, тону…
Гнутся струны паутин
Под переливчатой росой.
Радостно бродить босой
По травам утренних равнин.
Идти бескрайными лугами,
Забыв тоскливость всех границ,
Идти за ветром, словно пламя,
Безвольно-радостное пламя,
И расширенными ноздрями
Пить запах сладких медуниц.