Остров был дальше, чем нам показалось.
Зеркало озера, призрачный нег,
С неба снежинки… ну самая малость…
Лишь обещаньем заоблачных нег.С неба снежинки… а впрочем, какому
Летом и снегу небесному быть?
В памяти только… сквозь сонную дрему…
Воображение… к ниточке нить.Остров и снег. Не в России, а где — то,
Близко глядеть, а грести — далеко.
Было слепое и белое лето,
Небо, как выцветшее молоко.Что ж, вспоминай, это все, что осталось,
И утешения лучшего нет.
С неба снежинки, сомнения, жалость,
За морем где — то, за тысячи лет.
«Граф фон дер Пален». — Руки на плечах.
Глаза в глаза, рот иссиня-бескровный. —
«Как самому себе. Да сгинет страх.
Граф фон дер Пален. Верю безусловно!»Всё можно искупить: ложь, воровство,
Детоубийство и кровосмешенье,
Но ничего на свете, ничего
На свете нет для искупленьяИзмены.
Ночь… и к чему говорить о любви?
Кончены розы и соловьи, Звезды не светят, леса не шумят,
Непоправимое… пятьдесят.С розами, значит, или без роз,
Ночь, — и «о жизни покончен вопрос».… И оттого еще более ночь,
Друг, не способный понять и помочь, Друг моих снов, моего забытья,
Счастье мое, безнадежность моя, Розовый идол, персидский фазан,
Птица, зарница… ну, что же, я пьян, Друг мой, ну что же, так сходят с ума,
И оттого еще более тьма, И оттого еще глуше в ночи,
Что от немеркнущей белой свечи, Если сознание, то в глубине,
Если душа, то на самом дне, —Луч беспощадный врезается в тьму:
Жить, умирать — все одно одному.
Ночами молодость мне помнится,
Не спится… Третий час.
И странно в горестной бессоннице
Я думаю о Вас.Хочу послать я розы Вам,
Всё — радость. Горя нет.
Живёте вы в тумане розовом,
Как в 18 лет.
Пора печали, юность — вечный бред.Лишь растеряв по свету всех друзей,
Едва дыша, без денег и любви,
И больше ни на что уж не надеясь,
Он понял, как прекрасна наша жизнь,
Какое торжество и счастье — жизнь,
За каждый час ее благодарит
И робко умоляет о прощеньи
За прежний ропот дерзкий…
(У дремлющей Парки в руках,
Где пряжи осталось так мало…)
Нет, разум еще не зачах,
Но сердце… но сердце устало.Беспомощно хочет любить,
Бессмысленно хочет забыться
(… И длится тончайшая нить,
Которой не надо бы длиться).
«О, сердце разрывается на части
От нежности… О да, я жизнь любил,
Не меряя, не утоляя страсти,
— Но к тридцати годам нет больше сил».И, наклоняясь с усмешкой над поэтом,
Ему хирург неведомый тогда
Разрежет грудь усталую ланцетом
И вместо сердца даст осколок льда.
Наперекор бессмысленным законам,
Наперекор неправедной судьбе
Передаю навек я всем влюбленным
Мое воспоминанье о тебе.Оно, как ветер, прошумит над ними,
Оно протянет между ними нить,
И никому не ведомое имя
Воскреснет в нем и будет вечно жить.О, ангел мой, холодную заботу,
Сочувствие без страсти и огня
Как бы по ростовщическому счету
Бессмертием оплачиваю я.
Куртку потертую с беличьим мехом
Как мне забыть?
Голос ленивый небесным ли эхом
Мне заглушить? Ночью настойчиво бьется ненастье
В шаткую дверь,
Гасит свечу… Мое бедное счастье,
Где ты теперь? Имя тебе непонятное дали,
Ты — забытье.
Или, точнее, цианистый калий —
Имя твое.
Да, да… я презираю нервы,
Истерику, упреки, все.
Наш мир — широкий, щедрый, верный,
Как небеса, как бытие.Я презираю слезы, — слышишь?
Бесчувственный я, так и знай!
Скажи, что хочешь… тише, тише…
Нет, имени не называй.Не называй его… а впрочем,
Все выдохлось за столько лет.
Воспоминанья? Клочья, клочья.
Надежды? Их и вовсе нет.Не бойся, я сильней другого,
Что хочешь говори… да, да!
Но только нет, не это слово
Немыслимое:
никогда.
Жизнь! Что мне надо от тебя, — не знаю.
Остыла грусть, младенчества удел.
Но так скучать, как я теперь скучаю,
Бог милосердный людям не велел.И если где-нибудь живет и дышит
Тот, кто навек назначен мне судьбой,
Что ж не приходит он ко мне, не слышит
Еще не ослабевший голос мой? Лишь два огромных, черных, тусклых глаза
И два огромных, траурных крыла
Тень бросили от синих гор Кавказа
На жизнь мою и на мои дела.
Он говорил: «Я не люблю природы,
Я научу вас не любить ее.
И лес, и море, и отроги скал
Однообразны и унылы. Тот,
Кто в них однажды пристально вглядится,
От книги больше не поднимет глаз.Один лишь раз, когда — то в сентябре,
Над темною, рябой и бедной речкой,
Над призрачными куполами Пскова,
Увидел мимоходом я закат,
Который мне напомнил отдаленно
Искусство человека…»
Твоих озер, Норвегия, твоих лесов…
И оборвалась речь сама собою.
На камне женщина поет без слов,
Над нею небо льдисто — голубое.О верности, терпении, любви,
О всех оставленных, о всех усталых…
(Я здесь, я близко, вспомни, назови!)
Сияет снег на озаренных скалах, Сияют сосны красные в снегу.
Сон недоснившийся, неясный, о котором
Иначе рассказать я не могу… Твоим лесам, Норвегия, твоим озерам.
Есть, несомненно, странные слова,
Не измышленья это и не бредни.
Мне делается холодно, едва
Услышу слово я «Последний».Последний час. Какой огромный сад!
Последний вечер. О, какое пламя!
Как тополя зловеще шелестят
Прозрачно — черными ветвями…
Заходит наше солнце… Где века
Летящие, где голоса и дали?
Где декорации? Уж полиняли
Земные пастбища и облака.И я меняюсь. Падает рука
Беспомощно, спокойны мысли стали,
Гляжу на эту жизнь, — и нет печали,
И чужд мне даже этот звук: тоска.Но все ж я не подвластен разрушенью.
Порою мир одет прозрачной тенью,
И по ночам мне страшно иногда, И иногда мне снится голубое
И плещущее море, и стада
У берегов моей родимой Трои.
Чрез миллионы лет — о, хоть в эфирных волнах! —
Хоть раз — о, это все равно! —
Померкшие черты среди теней безмолвных
Узнать мне будет суждено.И как мне хочется — о, хоть бессильной тенью! —
Без упоения и мук,
Хоть только бы прильнуть — о, только к отраженью! —
Твоих давно истлевших рук.И чтоб над всем, что здесь не понял ум беспечный,
Там разгорелся наконец
Огромный и простой, торжественный и вечный
Свет от слиянья двух сердец.
Стоцветными крутыми кораблями
Уж не плывут по небу облака,
И берега занесены песками,
И высохла стеклянная река.Но в тишине ещё синеют звёзды
И вянут затонувшие венки,
Да у шатра разрушенного мёрзнут
Горбатые седые старики.И сиринам, уж безголосым, снится,
Что из шатра, в шелках и жемчугах,
С пленительной улыбкой на устах
Выходит Шемаханская царица.
«О, если правда, что в ночи…»
Не правда. Не читай, не надо.
Все лучше: жалобы твои,
Слез ежедневные ручьи,
Чем эта лживая услада.Но если… о, тогда молчи!
Еще не время, рано, рано.
Как голос из — за океана,
Как зов, как молния в ночи,
Как в подземельи свет свечи,
Как избавление от бреда,
Как исцеленье… видит Бог,
Он сам всего сказать не мог,
Он сам в сомненьях изнемог…
Тогда бессмер… молчи!.. победа,
Ну, как там у него? «залог».
Светало. Сиделка вздохнула. Потом
Себя осенила небрежным крестом
И отложила ненужные спицы.
Прошел коридорный с дежурным врачом.
Покойника вынесли из больницы.А я в это время в карты играл,
Какой — нибудь вздор по привычке читал,
И даже не встал. Ничего не расслышал,
На голос из — зА моря звавший не вышел,
Не зная куда, без оглядки, навек… А вот, еще говорят — «человек»!
Летит паровоз, клубится дым.
Под ним снег, небо над ним.По сторонам — лишь сосны в ряд,
Одна за другой в снегу стоят.В вагоне полутемно и тепло.
Запах эфира донесло.Два слабых голоса, два лица.
Воспоминаньям нет конца!«Милый, куда ты, в такую рань?»
Поезд останавливается. Любань.«Ты ждал три года, остался час,
она на вокзале и встретит нас».Два слабых голоса, два лица,
Нет на свете надеждам конца… Но вдруг на вздрагивающее полотно
Настежь дверь и настежь окно.«Нет, не доеду я никуда,
нет, не увижу ее никогда! О, как мне холодно! Прощай, прощай!
Надо мной вечный свет, надо мной вечный рай».
Навеки блаженство нам Бог обещает!
Навек, я с тобою! — несется в ответ.
Но гибнет надежда. И страсть умирает.
Ни Бога, ни счастья, ни вечности нет.А есть облака на высоком просторе,
Пустынные скалы, сияющий лед,
И то, без названья… ни скука, ни горе…
Что с нами до самого гроба дойдет.
Холодно. Низкие кручи
Полуокутал туман.
Тянутся белые тучи
Из-за безмолвных полян.Тихо. Пустая телега
Изредка продребезжит.
Полное близкого света,
Небо недвижно висит.Господи, и умирая,
Через полвека едва ль
Этого мёртвого края,
Этого мёрзлого рая
Я позабуду печаль.
Единственное, что люблю я — сон.
Какая сладость, тишина какая!
Колоколов чуть слышный перезвон,
Мгла неподвижная, вся голубая… О, если б можно было твердо знать,
Что жизнь — одна и что второй не будет,
Что в вечности мы будем вечно спать,
Что никогда никто нас не разбудит.
Ночью он плакал. О чем, все равно.
Многое спутано, затаено.Ночью он плакал, и тихо над ним
Жизни сгоревшей развеялся дым.Утром другие приходят слова,
Перебираю, но помню едва.Ночью он плакал. И брезжил в ответ
Слабый, далекий, а все — таки свет.
За миллионы долгих лет
Нам не утешиться… И наш корабль, быть может,
Плывя меж ледяных планет,
Причалит к берегу, где трудный век был прожит.Нам зов послышится с кормы:
«Здесь ад был некогда, — он вам казался раем».
И силясь улыбнуться, мы
Мечеть лазурную и Летний сад узнаем.Помедли же! О, как дышать
Легко у взморья нам и у поникшей суши!
Но дрогнет парус, — и опять
Поднимутся хранить воспоминанья души.
Ничего не забываю,
Ничего не предаю…
Тень несозданных созданий
По наследию храню.Как иголкой в сердце, снова
Голос вещий услыхать,
С полувзгляда, с полуслова
Друга в недруге узнать, Будто там, за далью дымной,
Сорок, тридцать, — сколько? — лет
Длится тот же слабый, зимний
Фиолетовый рассвет, И как прежде, с прежней силой,
В той же звонкой тишине
Возникает призрак милый
На эмалевой стене.
Окно, рассвет… едва видны, как тени,
Два стула, книги, полка на стене.
Проснулся ль я? Иль неземной сирени
Мне свежесть чудится ещё во сне? Иль это сквозь могильную разлуку,
Сквозь тускло-дымчатые облака
Мне тень протягивает руку
И улыбается издалека?
Рассвет и дождь. В саду густой туман,
Ненужные на окнах свечи,
Раскрытый и забытый чемодан,
Чуть вздрагивающие плечи.Ни слова о себе, ни слова о былом.
Какие мелочи — всё то, что с нами было!
Как грустно одиночество вдвоём…
— И солнце, наконец, косым лучом
Прядь серебристую позолотило.
Ни срезанных цветов, ни дыма панихиды,
Не умирают люди от обиды
И не перестают любить.В окне чуть брезжит день, и надо снова жить.Но если, о мой друг, одной прямой дороги
Весь мир пересекла бы нить,
И должен был бы я, стерев до крови ноги,
Брести века по ледяным камням,
И, коченея где-то там,
Коснуться рук твоих безмолвно и устало,
И всё опять забыть, и путь начать сначала,
Ужель ты думаешь, любовь моя,
Что не пошёл бы я?
Гдe ты теперь? За утёсами плещет море,
По заливам льдины плывут,
И проходят суда с трёхцветным широким флагом.
На шестом этаже, у дрожащего телефона
Человек говорит: «Мария, я вас любил».
Пролетают кареты. Автомобили
За ними гудят. Зажигаются фонари.
Продрогшая девочка бьётся продать спички.Гдe ты теперь? На стотысячезвёздном небе
Миллионом лучей белеет Млечный путь,
И далеко, у глухогудящих сосен, луною
Озаряемая, в лесу, века и века
Угрюмо шумит Ниагара.Гдe ты теперь? Иль мой голос уже, быть может,
Без надежд над землёй и ответа лететь обречен,
И остались в мире лишь волны,
Дробь звонков, корабли, фонари, нищета, луна, водопады?
В столовой бьют часы. И пахнет камфорой,
И к утру у висков ещё яснее зелень.
Как странно вспоминать, что прошлою весной
Дымился свежий лес и вальдшнепы летели.Как глухо бьют часы. Пора нагреть вино
И поднести к губам дрожащий край стакана.
А разлучиться всем на свете суждено,
И всем ведь кажется, что беспощадно рано.Уже не плакала и не звала она,
И только в тишине задумчиво глядела
На утренний туман, и в кресле у окна
Такое серое и гибнущее тело.
Один сказал: «Нам этой жизни мало»,
Другой сказал: «Недостижима цель»,
А женщина привычно и устало,
Не слушая, качала колыбель.И стёртые верёвки так скрипели,
Так умолкали — каждый раз нежнее! —
Как будто ангелы ей с неба пели
И о любви беседовали с ней.