Сапфиры у тебя глаза,
Они так нежно светят.
О, трижды счастлив тот, кого
Они, любя, приветят!
А сердце — истинный алмаз,
Огни он рассыпает.
О, трижды счастлив тот, кому
Любовью он сверкает!
Рубины у тебя уста,
Прекрасней — где найдутся?
О, трижды счастлив тот, кому
Они в любви клянутся!
О, если б я счастливца знал
И с ним сам-друг остался
В лесу дремучем, — вмиг бы он
Со счастьем распрощался!
Когда я начал песнь свою,
Кастраты все меня бранили,
На перекрестках всех трубили,
Что слишком грубо я пою.
Они тотчас же разглядели,
Что я с любовью незнаком,
И всей толпой своей запели
Кристальным тонким голоском —
О ясной неге, упоеньи,
И о любви, и о мечтах, —
И дамы плавали в слезах
При этом сладком, нежном пеньи.
Мы долго и много друг друга любили,
Но в добром согласье и мире мы жили,
И часто мы в «Мужа с Женою» играли,
Но ссоры и драки совсем мы не знали.
И тешились вместе, и вместе смеялись,
И нежно ласкались, и все целовались,
И, в жмурки играя, из детской забавы,
Зашли мы далеко, в леса и дубравы…
И спрятаться так хорошо мы успели,
Что после друг друга найти не сумели.
Моя любовь сияет ярко
Красою мрачною своей,
Как сказка летней ночи жаркой,
Унынья полная страстей.
В саду волшебном трепетали
Влюбленные… Была весна…
И соловьи все рокотали,
И томный свет лила Луна…
И пред немой, как мрамор, девой
Склонился рыцарь… Вдруг схватил
Его гигант, дрожа от гнева,
И деву в бегство обратил.
В крови пал рыцарь безоружный;
Исчез гигант, пустынь жилец…
Похоронить меня лишь нужно, —
Тогда и сказке всей конец.
С любовью черная жена
Мою главу к себе прижала —
И проступила седина
Там, где слеза ее бежала.
И я согнулся, изнемог,
Ослеп от этого лобзанья,
И мозг в хребте моем иссох
От алчного ее сосанья.
Теперь я труп, в котором дух
Еще томится, заключенный;
Но иногда, проснувшись, вдруг
Он забушует, раздраженный.
К чему проклятья? Ни одно
Из них не умертвит и мухи!
Сноси, что свыше суждено,
С молитвою, в смиренном духе.
Страдаешь ты и молкнет ропот мой,
Любовь моя, — нам по́ровну страдать…
Пока вся жизнь замрет в груди больной,
Любовь моя, нам по́ровну страдать!
Пусть прям и смел блестит огнем твой взор,
Насмешки вьется по устам змея
И рвется грудь так гордо на простор,
Страдаешь ты и столько же, как я.
В очах слеза прокрадется порой, —
Дано тоске улыбку обличать,
И грудь твоя не сдавит язвы злой.
Любовь моя, нам по́ровну страдать.
Из края в край твой путь лежит;
Идешь ты — рад не рад.
По ветру нежный зов звучит —
И ты взглянул назад.
Твоя любовь в стране родной;
Манит, зовет она:
«Вернись домой! побудь со мной!
Ты радость мне одна».
Но путь ведет все в даль и тьму —
И остановки нет…
Что так любил — навек к тому
Запал возвратный след.
Покоя нет и нигде не найти!
Час-другой — и увижусь я с нею,
С той, что прекраснее всех и нежнее;
Что ж ты колотишься, сердце, в груди?
Ох, уж часы, ленивый народ!
Тащатся еле-еле,
Тяжко зевая, к цели, —
Ну же, ленивый народ!
Гонка, и спешка, и жар в крови!
Видно, любовь ненавистна Орам:
Тайно глумясь, мечтают измором
Взять коварно твердыню любви.
В марте началась любовь моя —
Заболел умом и сердцем я;
Но когда зеленый май явился,
Со своей печалью я простился.
Вечерком, в беседке скрытой той,
Что стоит за липою густой,
Я сидел с красавицей моею
И в любви открылся перед нею.
Пахли розы. Сладко меж ветвей
Песню пел над нами соловей;
Только мы ни слова не слыхали —
О вещах мы важных толковали.
Мы клялись друг друга век любить…
А часы все продолжали плыть;
День погас, и звезды заблестели,
И в слезах мы в темноте сидели.
Мне снилось царское дитя
С больными, бледными щеками…
Под липой мы сидели с ней,
Полны любви, сплетясь руками.
— Не нужен мне отцовский трон,
Его держава золотая;
Я не хочу его венца —
Тебя хочу я, дорогая!
— Нет, — мне ответила она, —
Тому не быть: в гробу лежу я,
И только по ночам к тебе,
Любя так сильно, прихожу я.
Любовь моя — страшная сказка,
Со всем, что есть дикого в ней,
С таинственным блеском и бредом,
Создание жарких ночей.
Вот — «рыцарь и дева гуляли
В волшебном саду меж цветов…
Кругом соловьи грохотали,
И месяц светил сквозь дерев…
Нема была дева, как мрамор…
К ногам ее рыцарь приник…
И вдруг великан к ним подходит,
Исчезла красавица вмиг…
Упал окровавленный рыцарь…
Исчез великан…» а потом…
Потом… Вот когда похоронят
Меня — то и сказка с концом!..
Она ползет к нам ночь немая,
И скоро нас оденет тьмой.
С душой усталой, друг на друга —
Зевая смотрим мы с тобой.
Я стар и хил… ты постарела.
Нам не вернуть весенних дней!
Ты холодна… но зимний ходод
В моей груди еще сильней.
Мрачна развязка! Вслед за роем
Отрадных нам любви забот,
Уж без любви идут заботы
И вслед за жизнью — смерть идет.
Красотой и чистотой
Ты блистаешь неземной,
Быть всю жизнь твоим слугой —
Нет мне радости иной.
Кроток взор лучистый твой,
Словно месяц в час ночной;
Алых щечек пышный зной —
Розы раннею весной.
И жемчужной белизной
Блещет ротик дорогой!
Но алмаз чистейший твой —
Он сокрыт в душе живой.
Я любовию святой
Воспылал с минуты той,
Как увиделся с тобой,
Чудо-дева, ангел мой.
Когда в гробу, любовь моя,
Лежать ты будешь безмолвно,
Сойду к тебе в могилу я,
Прижмусь к тебе любовно.
К недвижной, бледной, к ледяной
Прильну всей силой своею!
От страсти трепещу неземной,
И плачу, и сам мертвею.
Встают мертвецы на полночный зов,
Несутся в пляске, ликуя,
А нас могильный укрыл покров,
В обятьях твоих лежу я.
Встают мертвецы на последний суд,
На казнь и мзду по заслугам,
А нам с тобой хорошо и тут,
Лежим, обняв друг друга.
Все думают, что я грущу,
Измученный любовью,
И то же думаю я сам,
Дав пищу празднословью.
Я, крошка, говорил всегда,
Что я невыразимо
Тебя люблю и что любовь
Моя неутолима.
Но это только про себя
Твердил я, дома сидя,
Но всякий раз, увы, молчал,
Тебя, мой друг, увидя.
Наверно, злые духи мне
Рот крепко зажимали,
И через них не вижу я
Конца моей печали.
Каждый раз, как на нашей холодной земле
Молодые сердца разбиваются,
Из эфира недвижных, полночных небес
Звезды, глядя на нас, улыбаются.
«О, несчастные люди! они говорят:
С сердцем любящим в мир вы приходите,
Но мученья любви вас приводят к тому,
Что друг друга в могилу вы сводите.
Но для нас непонятна земная любовь,
Приносящая людям страдания.
Потому и бессмертны мы, звезды небес,
В бесконечном, холодном сиянии».
Бледный Генрих уныло шел мимо окна,
А Гедвига стояла в томленьи,
И увидев его, прошептала она:
«Боже мой! там внизу привиденье!...»
Бледный Генрих уныло взглянул на окно
Взором, полным любви и томленья,
И Гедвиги лицо тоже стало бледно́,
Как лицо самого привиденья.
С этой встречи ждет Генриха целые дни
У окошка Гедвига в томленьи.
Но в восторгах любви замирают они
По ночам, как встают привиденья.
На горе высокий за̀мок,
За̀мок миленький построен;
В нем три барышни красотки —
Их любви я удостоен.
В воскресенье был я с Женни,
В понедельник Кет любила,
А во вторник Кунигунда
Чуть меня не задушила.
В среду в за̀мке бал давали
Эти барышни; толпами
К ним сезжалися соседи
В экипажах и верхами.
Но меня вы не позвали —
И сглупили! Все, конечно,
Тетки-кумушки смекнули
И хихикали сердечно.
Была пора — в безумном ослепленье
Покинул я тебя и край родной;
Меня влекло души моей стремленье —
Пуститься в свет, искать любви живой.
И я пошел, и до изнеможенья
Ходил, искал, просил любви одной,
Но лишь одно холодное презренье
Встречал везде на зов сердечный мой!
Из края в край скитаясь, одинокий,
И не сыскав нигде любви святой,
Я, наконец, с печалию глубокой
Пришел домой и встречен был тобой…
И тут в твоих очах увидел ясно,
Чего искал так долго и напрасно.
Собравшись за столиком чайным
Они о любви говорили;
Мужчины изящны, а дамы
Так нежны, чувствительны были. —
— Любить платонически должно!
Советник сказал свое мненье.
Советница только плечами
Пожала, с улыбкой презренья.
— Любить слишком пылко не надо,
Заметил пастор. Не здорово!
— Ну вот! поспешила девица
Вклеить в разговор свое слово.
Графиня промолвила томно:
Любовью я страсть называю!
Потом господину барону
Вздохнув, подала она чаю.
Твое лишь, за столиком чайным,
Местечко не занято было…
А как бы ты им рассказала
Мой друг — про любовь свою, мило!
Ты сияешь в алмазах, как в звездах полнота,
Твое—чего жаждет хлопочущий свет!
Прозрачней а глубже небес твои очи —
Чего жь, дорогая, чего еще нет!
Дорогая! я звуками песень волшебных
Про чудныя очи наполнил весь свет!
И в дивных тех песнях ты будешь безсмертна —
Чего ж, дорогая, чего еще нет!
Те любимыя очи, те очи родныя
Забыт весь мятущийся не дал мне свет!
Сгубила меня ты очами своими —
Чего ж, дорогая, чего еще нет!
Моя красавица сияла
Печально-мрачной красотой
И смутно сказку мне шептала
Средь ночи трепетно-немой:
«В саду влюбленные сидели
Под дубом, молча, вдалеке —
У соловьев дрожали трели,
И лунный свет дрожал в реке…
У ног красавицы смущенной
Любовник страстно изнывал —
И вдруг… как призрак, иступленный
Пред ними грозный муж предстал, —
И рыцарь в панцире и каске
На землю рухнулся в крови, —
Таков конец и нашей сказке
И нашей жизни и любви…»
Был старый король, — с сердцем мрачным, суровым;
Блистала в его голове седина.
Женился король, — и в дворце его пышном
Томилась его молодая жена.
Прекрасный был паж, — с головой белокурой;
Веселье он сердцем веселым любил;
Всегда с королевой он был неразлучно:
Он шелковый шлейф королевы носил.
Ты знаешь ли старую песенку эту?
Звучит так печально, так нежно она!
Друг друга любили они бесконечно,
И смерть им за это была суждена!
Дитя! мы были дети…
Бывало, мы вдвоем
Зароемся в солому
В курятнике пустом.
Поем, там петухами…
Чуть взрослые пройдут —
«Ку-ку-pе-ку!» и верят:
Там петухи поют!
А на дворе, бывало,
Мы ящик обобьем
И в нем, как в знатном доме,
Богато заживем.
Соседей кошка в гости
Заглянет к нам подчас —
Поклоны, приседанья,
Любезности у нас.
Разспросим о здоровьи
Заботливо потом…
Эх, сколько старых кошек
Я спрашивал о том!
Мы, будто пожилые,
Любили потужить,
Что в мире в наше время
Привольней было жить;
Что свет любви и веры
И верности изсяк…
Как кофе вздорожало
И деньги редки как!..
Пройдут, как игры детства,
И не вернутся вновь
Мир, время, деньги, вера,
И верность, и любовь!
Страшны, о друг мой, дьявольские рожи,
Но ангельские рожицы страшнее;
Я знал одну, в любовь играл я с нею,
Но коготки почувствовал на коже.
И кошки старые опасны тоже,
Но молодые, друг мой, много злее:
Одна из них — едва ль найдешь нежнее —
Мне сердце исцарапала до дрожи.
О рожица, как ты была смазлива!
Как мог в твоих я глазках ошибиться?
Возможно ли — когтями в сердце впиться?
О лапка, лапка мягкая на диво!
Прижать бы мне к устам ее с любовью,
И пусть исходит сердце алой кровыо!
Летит с запада птица —
Летит к востоку,
К восточной отчизне садов,
Где пряные травы душисто растут,
И пальмы шумят,
И свежестью веют ручьи...
Чудная птица летит и поет:
«Она любит его! она любит его!
Образ его у ней в сердце живет —
В маленьком сердце,
В тайной, заветной его глубине,
Самой ей неведомо.
Но во сне он стоит перед нею...
И молит она, и плачет,
И руки целует ему,
И имя его произносит,
И с именем тем на устах
В испуге вдруг пробуждается,
И протирает себе в изумленье
Прекрасные очи...
Она любит его! она любит его!»
***
На палубе, к мачте спиной прислонясь,
Стоял я и слушал пение птицы.
Как черно-зеленые кони с серебряной гривой,
Скакали бело-кудрявые волны;
Как лебединые стаи. Мимо плыли,
Парусами блестя, суда гелголандцев,
Смелых номадов полночного моря.
Надо мною, в вечной лазури,
Порхали белые тучки,
И вечное солнце горело,
Роза небесная, пламенноцветная,
Радостно в море собою любуясь...
И небо, и море, и сердце мое
Согласно звучали:
«Она любит его! она любит его!»
Забился в угол свой испуганно ханжа;
Тиран, который проклят целою страною,
Смутился в этот миг, от ужаса дрожа,
Пред именем Руссо, произнесенном мною.
Не смешивай с его ученьем, в наши дни
Безумств мечтателей, бушующих в тревоге;
Свободою Руссо не называй стряпни,
Которой потчуют все наши демагоги.
Будь честен же, мой друг, в призвании певца,
Борись с немецким злом на поприще суровом
И, веря истине свободной до конца,
Свободе истинной служи мечом и словом.
Свобода и любовь тебя да охранят!..
Когда ж символ любви — венки цветущей мирты,
До гроба твоего чела не осенят,
То, лаврами увит, покинешь гордо мир ты.
Заполз в свою нору со страхом иезуит,
И деспот на гнилом престольчике дрожит,
Трясется у него коронка с головою —
Ведь произнесено Руссо названье мною.
Но куколку, что есть для мистиков божок,
За знамечко Руссо не принимай, сынок,
И не воображай ты, что Руссо свобода —
Суп, демагогами варимый для народа.
Фамилии своей всегда достоин будь!
Для блага родины твоя пусть дышит грудь
Свободой истинной и истиной свободной!
Бей словом и мечом с отвагой благородной!
Свободу, и любовь, и веру назови
Своею троицей — и если мирт любви
Похитил у тебя с годами рок суровый,
Все ж при тебе венок поэзии лавровый.
О, пусть бы розы и кипарис
Над книгою этой нежно сплелись,
Шнуром увитые золотым, —
Чтоб стать ей гробницею песням моим.
Когда б и любовь схоронить я мог,
Чтоб цвел на могиле покоя цветок!
Но нет, не раскрыться ему, не цвести, —
И мне самому в могилу сойти.
Так вот они, песни, что к небу, ввысь,
Как лава из Этны, когда-то неслись
И, вызваны к свету глубинным огнем,
Пожар расточали и искры кругом!
Теперь они немы, в них жизни нет,
И холоден их безмолвный привет.
Но прежний огонь оживит их вновь,
Едва их дыханьем коснется любовь.
И чаяньем смутным полнится грудь:
Любовь их согреет когда-нибудь.
И книга песен в чужом краю
Разыщет милую мою.
И чары волшебные отпадут,
И бледные буквы опять оживут,
В глаза тебе глянут со скорбной мольбой
И станут любовно шептаться с тобой,
Вот вызвал я силою слова
Бесплотных призраков рать:
Во мглу забвенья былого
Уж им не вернуться опять.
Заклятья волшебного строки
Забыл я, охвачен тоской,
И духи во мрак свой глубокий
Влекут меня за собой.
Прочь, темные силы, не надо!
Оставьте, духи, меня!
Земная мила мне услада
В сиянье алого дня.
Ищу неизменно, всегда я
Прелестного цветка;
На что мне и жизнь молодая,
Когда любовь далека?
Найти забвенье в желанье,
Прижать ее к пылкой груди!
Хоть раз, в едином лобзанье
Блаженную боль обрести!
Пусть только подаст устами
Любви и нежности знак —
И тут же готов я за вами
Последовать, духи, во мрак.
И, тайный страх навевая,
Кивает толпа теней.
Ну вот, я пришел, дорогая, —
Ты любишь? Скажи скорей!
Лежал и спал я, сладко спал,
Без горя, без скорбей;
И снова образ увидал
Красавицы моей.
Вся, как из мрамора, бела
И дивных чар полна;
Жемчужный блеск очей; с чела
До плеч кудрей волна.
Созданье, мрамора бледней,
Так тихо, тихо шло,
Созданье, мрамора бледней,
Мне к сердцу прилегло.
От горя, счастья я вздохнуть
Не в силах, сердце жжет!
Не бьется девы чудной грудь,
Холодная, как лед.
«Не бьется, правда, грудь моя,
Холодная, как лед;
Но рай любви, но власть ея
В моей душе живет.
«Румянца нет уж на щеках,
Не льется в сердце кровь;
Но не дрожи, гони свой страх,
Возьми мою любовь!»
И пылко, больно обвила
Меня рукой она…
Пропел петух — ушла, нема
И мраморно бледна.
Матильда подала букет
С улыбкой мне. — Не нужно, нет!
Цветы душистые не милы,
Ужасны на краю могилы.
Они мне будто говорят,
Что не вернется жизнь назад,
Что я, как труп непогребенный
Лежу, от мира отрешенный.
Я плачу, нюхая цветы;
От жизни, полной красоты,
Любви и вешнего сиянья
Остались мне одни рыданья.
Любил я театральных крыс
И пляску их среди кулис,
А нынче крысы на кладбище
Уж стерегут мое жилище.
Благоухающий букет
Напоминает мне балет
И будит хор воспоминаний —
Звук кастаньет, рукоплесканий…
В коротких юбочках сильфид
Толпа передо мной скользит,
Но их веселье, смех, быть может,
Еще сильней меня тревожит.
Нет, прочь цветы! Их аромат
Уносит мысль мою назад,
В былые годы… Сна не зная,
Я плачу, их припоминая.
То он, то грозный Танатос,
На чалом призрачном коне…
Я слышу стук копыт… летит
Наездник сумрачный ко мне…
Схватил… понес… Матильда же осталась —
Ах, как от этой мысли сердце сжалось!
Она всегда была со мной —
Мое дитя, моя жена;
Теперь сироткой и вдовой
Она останется одна!
Доверчиво меня она любила,
И детское всегда в ней что-то было!
Вомните пламенной мольбе
Вы, сонмы светлых Божьих сил!
Когда я лягу в тесный гроб —
Храните ту, что̀ я любил!
Во имя вашей кротости, незлобья —
Храните в ней ваш образ и подобье.
Во имя слез, что̀ льете вы
О человеческих скорбях,
Во имя слов, что̀ говорит
Священник, падая во прах —
Я вас молю, всей силой вашей власти,
Хранить ее от бед и от напасти!
Забылись муки в тишине,
В оковах легких сна;
И вот она явилась мне,
Прекрасна и бледна.
Глядит так дивно и светло,
В ресницах жемчуг слез;
Как мрамор холодно чело
Под прядями волос.
Она сошла ко мне во тьму,
Как мрамор холодна,
И никнет к сердцу моему,
Как мрамор холодна.
Готов я страстью изойти,
И боль мне душу жжет,
Но сердце у нее в груди
Холодное как лед.
«Не бьется сердце здесь, в груди,
В нем холод ледяной;
Но знай, и мне дано цвести,
Цвести в любви земной.
Устам румянца не вернуть,
Застыла в сердце кровь,
Но ты тоску свою забудь,
Во мне — одна любовь».
И крепко-крепко обняла —
От боли замер дух —
И в ночь туманную ушла,
Едва пропел петух.
Дитя, мы были дети,
Нам весело было играть,
В курятник забираться,
В солому зарывшись, лежать.
Кричали петухами.
С дороги слышал народ
«Кукареку» — и думал,
Что вправду петух поет.
Обоями ящик обили,
Что брошен был на слом,
И в нем поселились вместе,
И вышел роскошный дом.
Соседкина старая кошка
С визитом бывала у нас.
Мы кланялись, приседали,
Мы льстили ей каждый раз.
Расспрашивали о здоровье
С заботой, с приятным лицом.
Мы многим старым кошкам
Твердили то же потом.
А то, усевшись чинно,
Как двое мудрых людей,
Ворчали, что в наше время
Народ был умней и честней;
Что вера, любовь и верность
Исчезли из жизни давно,
Что кофе дорожает,
А денег достать мудрено.
Умчались детские игры,
Умчась, не вернутся вновь
Ни деньги, ни верность, ни вера,
Ни время, ни жизнь, ни любовь.