У тебя есть алмазы и жемчуг,
Все, что̀ люди привыкли искать,
Да еще есть прелестные глазки —
Милый друг! Чего больше желать?
Я на эти прелестные глазки
Выслал целую стройную рать
Звучных песен из жаркаго сердца —
Милый друг! Чего больше желать?
Эти чудные глазки мне сердце
Заставляли жестоко страдать;
И меня ими ты погубила —
Милый друг! Чего больше желать?
Меня все дарили приветом,
И лаской, и умным советом,
Сулили и место мне дать;
Но только просили пождать.
Но с этою лаской примерной
Я с голоду умер бы верно,
Когда б не явился мне вдруг
Один благодетельный друг.
О добрый! — он выручил друга!
Его дорога̀ мне услуга!....
Обнять его только нет сил:
Друг этот — я сам себе был.
На небе звезды ярко
Сквозь тьму веков горят
И на землю печально
И ласково глядят.
И говорят друг с другом,
И чуден их язык,
Но ни один филолог
В их говор не проник.
А я отлично понял
Язык их с давних пор:
Грамматикой служил мне
Чарующий твой взор.
Земля — столбовая дорога; на ней
Мы все пассажиры, и разным манером
Несемся, пешком ли, иль взяв лошадей,
Подобно гонцам-скороходам, курьерам.
Друг друга встречаешь, кивнешь головой,
Поклон посылаешь платком из кареты,
И даже обняться бы рады душой,
Да лошади мчатся и времени нету.
Едва лишь на станции встретил я вас,
Любезный мой принц Александр, и два слова
Успели сказать, мы друг другу, как нас
Труба почтальона разлучит уж снова.
Ты печатаешь такое!
Милый друг мой, это гибель!
Ты веди себя пристойно,
Если хочешь жить в покое.
Никогда не дам совета
Говорить в подобном духе —
Говорить о папе, клире
И о всех владыках света!
Милый друг мой, я не в духе!
Все попы длинноязычны,
Долгоруки все владыки,
А народ ведь длинноухий.
Когда два сердца разобьются,
На небе звездочки смеются,
Смеются в выси голубой
И говорят между собой:
«От всей души друг друга любят
Бедняжки-люди, но и губят
Себя любовью; им она
На гибель только и дана.
«Из нас никто не ощущает
Любви, которая терзает
Людские души и умы
И оттого бессмертны мы».
Когда в Оттензене я был,
Могилу Клопштока я посетил.
Нарядные люди шли вереницей
И возлагали цветы на гробницу,
И все глядели друг другу в глаза,
Как будто вершились тут чудеса.
А я над святыней, безмолвен и тих,
Тоскуя, один стоял среди них,
Прикованный сердцем к могиле той,
Где спал немецкий певец святой.
Был старый король… (эту песню
Я, други, слыхал встарину)
Седой, и с остылой душою,
Он взял молодую жену.
Был паж с голубыми глазами,
Исполнен отваги и сил;
Он шелковый шлейф королевы,
Прекрасной и юной носил.
Докончить ли старую песню?
Звучит так уныло она…
Друг друга они полюбили,
И смерть им была суждена.
Друг, откройся предо мною:
Ты не призрак ли какой,
Как выводит их порою
Мозг поэта огневой!..
Нет, не верю: этих щечек,
Этих глазок милый свет,
Этот ангельский роточек
Не создаст никак поэт.
Василиски и вампиры,
Конь крылат и змей зубаст,—
Вот мечты его кумиры,
Их творить поэт горазд.
Но тебя, твой стан эѳирный,
Сих ланит волшебный цвет,
Этот взор лукаво-смирный
Не создаст никак поэт.
В вышине голубой
Звезды ярко горят
И с любовью, с тоской
Друг на друга глядят.
И ведет межь собой
Их блистающий хор
Безконечно-живой,
Полный тайн разговор.
Их мудреный язык
Ни один филолог
Не узнал, не постиг
И постигнуть не мог.
Я же смысл их речей
Хорошо изучил
Образ милой моей
Мне грамматикой был.
Отчего так бле́дны розы?
Так печально все вокруг.
И молчит в траве кузнечик,
Отчего мой милый друг?
Отчего напевы птичек
Грустно в воздухе звучат;
И от трав могильный запах
А не прежний аромат? —
Отчего так солнце тускло
И не греет луч его.
Отчего все стало в мире
Так уныло… так мертво́!
Отчего я сам так мрачен?
Отчего друг милый мой —
Отчего, мой друг прекрасный,
Расстаешься ты со мной!
Советов полезных немало
И мне надавали они,
Твердили мне: случая ждите!
И ждал я несчетные дни.
Но слушая эти советы.
От голоду умер бы я,
Когда бы судьба не послала
Мне друга утешить меня.
И добрый, он подал мне хлеба,
Из верных, спасительных рук…
Его бы я обнял за помощь —
Да трудно… я сам этот друг!
В эфире звезды неподвижно
Стоят уж много тысяч лет, —
И с тайной грустью и любовью
Друг дружке шлют оне привет.
Друг дружке тайны поверяют, —
И чуден их язык немой,
Но все фило̀логи не в силах
Постигнуть смысл их прямой!
Мне только он вполне доступен,
Я понимать его привык:
Ключом служил мне к изученью
Моей голубки милый лик.
Солнце уже поднялось над горами,
В стаде овечки звонками звучат…
Друг мой, овечка моя, мое солнце и радость, —
Как я еще раз взглянуть на тебя был бы рад!..
С жадным томленьем гляжу я в окошко…
«Друг мой! Прощай! Я иду от тебя!»
Нет, все, как прежде, опущены шторы…
Спит еще все… и во сне еще грежусь ей я…
Улыбке злой не верь, мой друг, но знай,
Что добрыя улыбочки страшнее:
Увидел я в одной улыбке рай,
Зато когтей не видывал острее.
И старому коту не слишком верь,
Но знай, мой друг — опаснее котята;
Взгляни, как весь истерзан я теперь
Лишь оттого, что полюбил когда-то.
Возможно ли, котенок милый мой,
Чтоб я так зло обманут был тобой?
И как твоих когтей я не приметил?
Пока твою я ручку целовал,
Как раненый, от боли я стонал.
О, ангел мой! Зачем тебя я встретил!
Жил-был старый король,
С седой бородою да с суровою душою,
И, бедный старый король,
Он жил с женой молодою.
И жил-был паж молодой,
С головой белокурой да с веселой душою…
Носил он шлейф золотой
За царской женой молодою.
Есть старая песня одна,
Мне с самого детства ее натвердили:
Им гибель обоим была суждена…
Друг друга они слишком сильно любили…
Опять мне приснилось: с тобою вдвоем
Сидим мы ночною порою
И в верности клятвы друг другу даем,
Под сению липы густою.
И длились у нас до мерцания дня
И клятвы, и смех, и лобзанья....
Ты больно тогда укусила меня,
Чтоб памятно было свиданье.
О милая, с дивной лазурью очей,
С улыбкой лукаво-прекрасной!
Я знаю, что клятвы в порядке вещей:
Кусаться-то было напрасно.
Не раз, мой друг, ты видела, как я
С разряженными куклами сражался,
И как оне позорили меня,
Дивясь, что цел и жив я оставался.
Ты видела, как я изнемогал,
С кичливыми воюя болтунами,
И как не раз я кровью истекал,
Язвимый их змеиными речами.
Ты-ж, твердая душою, как скала,
И маяком, и пристанью была
Моей душе разбитой и томимой.
Пусть грозные валы вокруг встают
И в пристань пусть немногие войдут:
Но кто вошел — тот спи невозмутимо.
Страшны, о друг мой, дьявольские рожи,
Но ангельские рожицы страшнее;
Я знал одну, в любовь играл я с нею,
Но коготки почувствовал на коже.
И кошки старые опасны тоже,
Но молодые, друг мой, много злее:
Одна из них — едва ль найдешь нежнее —
Мне сердце исцарапала до дрожи.
О рожица, как ты была смазлива!
Как мог в твоих я глазках ошибиться?
Возможно ли — когтями в сердце впиться?
О лапка, лапка мягкая на диво!
Прижать бы мне к устам ее с любовью,
И пусть исходит сердце алой кровыо!
Она ползет к нам ночь немая,
И скоро нас оденет тьмой.
С душой усталой, друг на друга —
Зевая смотрим мы с тобой.
Я стар и хил… ты постарела.
Нам не вернуть весенних дней!
Ты холодна… но зимний ходод
В моей груди еще сильней.
Мрачна развязка! Вслед за роем
Отрадных нам любви забот,
Уж без любви идут заботы
И вслед за жизнью — смерть идет.
О, не клянись, мой друг, целуй — целуй скорей,
Не верить клятвам жизнь меня уж научила!
Твои слова нежны, но во сто крат нежней
Тот сладкий поцелуй, что ты мне подарила!
Ты мне дала его, дыша едва-едва,
Дала, — и что теперь все клятвы, что слова!
Клянись, мой милый друг, клянись, скорей клянись,
Мне верить хочется, что вся ты — совершенство!
С приливом новых ласк к груди моей прижмись,
Мне верить хочется, что полон я блаженства,
Что не изменишь ты в любви мне никогда,
Что будешь ты всегда моей, всегда!
Помнишь ты, друг мой, как часто, порою блаженной,
Милой головкой склоняся ко мне на плечо,
Ты уверяла в любви никогда неизменной,
Ты мне клялася любить высоко, горячо?
Помнишь, как нежно любуясь тобой, и лаская,
Грустным сомненьем тебя огорчал я всегда;
Помнишь, как мило ты, губки свои надувая,
Гадким, противным, меня называла тогда?
Видишь, я прав был: ты скоро меня разлюбила,
Ты оглянулась на прошлое наше, шутя…
Я не сержуся: ты сердце мое погубила,
Так как ломает игрушку шалунья-дитя!..
Большая дорога — земной наш шар,
И странники мы на свете.
Торопимся словно бы на пожар,
Кто пеший, а кто и в карете.
Мы машем платком, повстречавшись в пути,
И мчимся, как от погони;
Мы рады б друг друга прижать к груди,
Но рвутся горячие кони.
Едва лишь тебя на скрещенье дорог
Успел, о принц, полюбить я,
Как снова трубит почтальона рожок —
Обоим трубит отбытье.
Все светлее на востоке,
Тлеет солнце, разгораясь.
И кругом поплыли горы,
Над туманами качаясь.
Мне надеть бы скороходы,
Чтобы с ветром поравняться
И над этими горами
К дому милой резво мчаться,
Тихо полог отодвинуть
В изголовье у голубки,
Целовать тихонько лобик
И рубиновые губки.
И в ушко ее чуть слышно
Молвить: «Пусть тебе приснится
Сон, что мы друг друга любим
И что нам не разлучиться».
Каждый раз, как на нашей холодной земле
Молодые сердца разбиваются,
Из эфира недвижных, полночных небес
Звезды, глядя на нас, улыбаются.
«О, несчастные люди! они говорят:
С сердцем любящим в мир вы приходите,
Но мученья любви вас приводят к тому,
Что друг друга в могилу вы сводите.
Но для нас непонятна земная любовь,
Приносящая людям страдания.
Потому и бессмертны мы, звезды небес,
В бесконечном, холодном сиянии».
Милая девушка! Губки пурпурныя,
Кроткие, светлые глазки лазурные…
Милый мой друг, дорогая, желанная!
Все о тебе моя мысль постоянная.
Длинен так вечер нам в зиму унылую.
Как бы хотел я с тобою быть, милая!
В комнатке тихой с тобой, друг пленительный,
Сидя, забыться в беседе живительной, —
Крепко к губам прижимать эту нежную,
Милую ручку твою белоснежную,
И на нее, эту ручку прекрасную,
Вылить в слезах всю тоску мою страстную…
Милая девушка! Губки пурпурные,
Кроткие, светлые глазки лазурные…
Милый мой друг, дорогая, желанная!
Все о тебе моя мысль постоянная.
Длинен так вечер нам в зиму унылую.
Как бы хотел я с тобою быть, милая!
В комнатке тихой с тобой, друг пленительный,
Сидя, забыться в беседе живительной, —
Крепко к губам прижимать эту нежную,
Милую ручку твою белоснежную,
И на нее, эту ручку прекрасную,
Вылить в слезах всю тоску мою страстную…
Тебя умчит далеко,
На крыльях песнь моя:
В долине Ганга знаю
Приют блаженный я.
Там сад цветет и рдеет
Под тихою луной,
И лилии ждут в гости
Сестры своей родной.
Фиялки смотрят в небо
И шепчутся, смеясь;
Лепечут розы сказки,
Друг к другу наклонясь.
Глядит умно и кротко
Газель изподтишка;
Вдали шумит волнами
Священная река.
Там сладко приютиться
Под пальмой в тишине;
Вкушать любовь и негу,
Тонуть в волшебном сне.
Уж светлеет на востоке,
Всходит солнце золотое,
И далеких гор вершины
Осветились, в их покое.
Сапоги бы самоходы,
И тогда б, как ветер дикий,
Полетел я к той вершине,
Где ее спит домик тихий.
Осторожно б у постели
Разодвинул я гардины,
Тихо лоб поцеловал бы,
Тихо — уст ее рубины.
И еще бы тише в ухо
Ей шепнул я, без печали:
Грезь во сне, что мы друг друга
Никогда не покидали.
В порыве гнева и тоски
В ночи сжимал я кулаки…
Увы, рука моя слаба,
И не под силу мне борьба.
Жестоко дух мой поражен
И я умру неотомщен,
И кровный друг, восстав за честь,
Не совершит святую месть.
Увы! Не кровным ли друзьям
Я гибелью обязан сам!
Их вероломство и обман —
Виной моих смертельных ран.
Рукою близких, как Зигфри́д,
Я был предательски убит;
Узнать легко бывает им,
Где смелый витязь уязвим.
И смех и песни! и солнца блеск!
Челнок наш легкий качают волны;
Я в нем с друзьями, веселья полный,
Плыву беспечно… Вдруг слышен треск.
И разлетелся в куски челнок —
Друзья пловцами плохими были,
Родные волны их поглотили,
Меня ж далеко умчал поток.
И вот сработал в чужой стране
Другой челнок я; но бьют сурово
Чужие волны в челнок мой новый;
Мой край далеко! как грустно мне!
Друзья иные теперь со мной!
И снова песни! Но воют бури,
И гаснут звезды в ночной лазури…
Прости навеки мой край родной!
Был старый король, — с сердцем мрачным, суровым;
Блистала в его голове седина.
Женился король, — и в дворце его пышном
Томилась его молодая жена.
Прекрасный был паж, — с головой белокурой;
Веселье он сердцем веселым любил;
Всегда с королевой он был неразлучно:
Он шелковый шлейф королевы носил.
Ты знаешь ли старую песенку эту?
Звучит так печально, так нежно она!
Друг друга любили они бесконечно,
И смерть им за это была суждена!
Уж стало светлей на востоке
При первом мерцании солнца,
И горныя выси далеко
Плывут в океане туманном.
Когда-б сапоги скороходы
Имел я, то с силою ветра
Помчался-б чрез горныя выси
К жилищу моей ненаглядной.
В постельке, где милая дремлет,
Открыл бы я тихо гардины,
И тихо бы в лоб целовал я,
И тихо в рубиновый ротик;
И тише еще прошептал бы
В ушко белоснежное милой:
«Пусть снится тебе, что друг друга
Мы любим и вечно не кинем».
Когда в гробу, любовь моя,
Лежать ты будешь безмолвно,
Сойду к тебе в могилу я,
Прижмусь к тебе любовно.
К недвижной, бледной, к ледяной
Прильну всей силой своею!
От страсти трепещу неземной,
И плачу, и сам мертвею.
Встают мертвецы на полночный зов,
Несутся в пляске, ликуя,
А нас могильный укрыл покров,
В обятьях твоих лежу я.
Встают мертвецы на последний суд,
На казнь и мзду по заслугам,
А нам с тобой хорошо и тут,
Лежим, обняв друг друга.
В платонических влеченьях
Наши души всеконечно
Скреплены духовной связью
Неразрывно и навечно;
Даже в случаях разлуки
Вновь друг с другом без усилья
Могут встретиться, имея
Быстромчащиеся крылья.
Сверх того они бессмертны;
Вечность же — веков громада;
И кому иcкать есть время,
Тот находит все, что надо.
Но телам, телам несчастным,
Крайне пагубна разлука;
Крыльев нет, ног только пара
И при этом смерти мука.
Обсуди все это, Китти,
И зимуй одна в Париже;
А весной мы вместе в Лондон…
Хорошенько обсуди же.