Ненавистны мне враги.
Но друзья отвратны вдвое,
Если, крикнув «Помоги»,
Если, крикнув «Здесь враги»,
Я увижу лик их сонным в преждевременном покое.
Сладость — ненависть к врагу,
Радость — жизнь отдать для мщенья.
Но жестоко — не могу —
К другу, к другу, не к врагу,
Вдруг почувствовать не дружбу, а последнее презренье.
Милый друг, почему безконечная боль
Затаилась в душе огорченной твоей?
Быть счастливым себя хоть на миг приневоль,
Будь как царь водяной, и как горный король,
Будь со мною в дрожаньи безсвязных ветвей.
Посмотри, как воздушно сиянье луны,
Как проходит она—не дыша, не спеша.
Все виденья в застывшей тиши сплетены,
Всюду свет и восторг, всюду сон, всюду сны.
О, земля хороша, хороша, хороша!
Румяныя губы друг другу сказали,
В блаженстве слиявшихся уст,
Что, если цветы и не чужды печали,
Все-жь мед благовонен и густ.
И если цветы, расцветая, блистая,
Все-жь ведают, в веснах, и грусть,
Прекрасна, о, смертный, молитва святая,
Что ты прочитал наизусть.
Красивы нелгущия влажныя неги,
Целуй поцелуи до дна,
Красивы уста и застывшия в снеге
Сомкнутья смертельнаго сна.
Смотри, как торжественно стройны и строги
Твои, перешедшие мост,
Твои дорогие, на Млечной Дороге,
Идущие волею звезд.
Все драмы мира — на любви,
Или с любовью слиты.
Всех скальдов мира позови,
И скажут: — Песнь живет в крови,
В сердцах, что страстью взрыты. —
И если нежно я пою,
Мой друг, не веруй чуду.
Я просто в строки алость лью,
Мой друг, чужую и свою: —
Я скальд, и скальдом буду.
Румяные губы друг другу сказали,
В блаженстве слиявшихся уст,
Что, если цветы и не чужды печали,
Все ж мед благовонен и густ.
И если цветы, расцветая, блистая,
Все ж ведают, в веснах, и грусть,
Прекрасна, о, смертный, молитва святая,
Что ты прочитал наизусть…
Красивы нелгущие влажные неги,
Целуй поцелуи до дна,
Красивы уста и застывшие в снеге
Сомкнутья смертельного сна.
Смотри, как торжественно стройны и строги
Твои, перешедшие мост,
Твои дорогие, на Млечной Дороге
Идущие волею звезд.
Счесть в лесу хотел я сосны:
Сбился в пьяном духе смол.
Счесть с тобой хотел я весны:
Поцелуям счет не свел.
Счесть хотел цветочки луга,
Кашки розовой полки.
Да взглянули друг на друга,
В войске спутались значки.
Все лицо — в цветочной пыли,
Мир горит, во мгле сквозя.
И обнявшись мы решили:
Ничего считать нельзя.
Саваоф, Саваоф,
От высоких облаков,
Для радетелей твоих,
Возлелей духовный стих,
Чтобы в круге, как на луге,
Увидали мы друг в друге
Много мысленных цветов,
Саваоф, Саваоф!
Бог громов, Саваоф,
Ты над вихрем наших снов,
Ускоряя голубей,
Духом облачным повей,
Чтоб в круженьи белом, белом,
Чтоб в хотеньи смелом, смелом,
Ты сошел к нам Саваоф,
Саваоф, Саваоф!
Саваоѳ, Саваоѳ,
От высоких облаков,
Для радетелей твоих,
Возлелей духовный стих,
Чтобы в круге, как на луге,
Увидали мы друг в друге
Много мысленных цветов,
Саваоѳ, Саваоѳ!
Бог громов, Саваоѳ,
Ты над вихрем наших снов,
Ускоряя голубей,
Духом облачным повей,
Чтоб в круженьи белом, белом,
Чтоб в хотеньи смелом, смелом,
Ты сошел к нам Саваоѳ,
Саваоѳ, Саваоѳ!
Красная Горка. Парни и девицы
Друг друга обливают водою ключевой.
Липки березки. Хмельные в небе птицы.
Звон разливается влагою живой.
Красная Горка радостей Пасхальных,
Брызги веселья и влажностей живых,
Светлые встречи взглядов обручальных,
С Неба на Землю — в лучах идущий стих.
Красная горка, таинство мгновений,
Праздник причастья Солнца и Воды,
Розовым цветом утро обновлений
Празднует силу смарагдовой Звезды.
Гусли непрестанныя,
Ласково желанныя,
Тешат райских птиц.
Трубы живогласныя,
Страстныя и властныя,
Манят тело ниц.
После одиночества,
Слушая пророчества
Братьев и сестер,
Мы кругообразными
Тешимся соблазнами,
И сверкает взор.
Мы как птицы носимся,
Друг ко другу просимся,
Друг ко другу льнем.
Пляшем, разомлелые,
И рубахи белыя
Как мятель кругом.
В вихре все ломается,
Вьется, обнимается,
Буйность без конца.
Посолонь кружение,
С Солнцем наше мление,
Солнечны сердца.
О, подобно саванам,
Светит эта слава нам,
Пляшет вертоград.
И как Месяц бледны мы,
И как он победны мы,
Слитные—горят.
Какие стройные стволы
Воздушно-вознесенных сосен.
В них чернь зеленой полумглы
Давно перегоревших весен.
Но все, но все концы ветвей
Хранят весенние побеги.
И свежий бархат их светлей
В первично-изумрудной неге.
А снизу — дышит изумруд
Росой обрызганного луга.
А дальше, в озере плывут
Два лебедя, любя друг друга.
И лебединое крыло,
Крыла касаяся воздушно,
Велит тебе взглянуть светло,
И полюбить меня послушно.
Гусли непрестанные,
Ласково желанные,
Тешат райских птиц.
Трубы живогласные,
Страстные и властные,
Манят тело ниц.
После одиночества,
Слушая пророчества
Братьев и сестер,
Мы кругообразными
Тешимся соблазнами,
И сверкает взор.
Мы как птицы носимся,
Друг ко другу просимся,
Друг ко другу льнем.
Пляшем, разомлелые,
И рубахи белые
Как метель кругом.
В вихре все ломается,
Вьется, обнимается,
Буйность без конца.
Посолонь кружение,
С Солнцем наше мление,
Солнечны сердца.
О, подобно саванам,
Светит эта слава нам,
Пляшет вертоград.
И как Месяц бледны мы,
И как он победны мы,
Слитные — горят.
О, миг пленительный, когда всемирно дышит,
Невозмутимая лесная тишина,
И мы с тобой вдвоем, и сердце, дрогнув, слышит,
Как льет тебе и мне свой нежный свет Луна.
Успокоительно белея над холмами,
Рождает свежестью росу для трав лесных,
Глядит, бесстрастная, и ворожит над нами,
Внушая мысли нам, певучие как стих.
Мы зачарованы, мы, нежно холодея,
Друг с другом говорим воздушностью мечты,
Лелея тишину, и, чуткие, не смея
Нарушить ласкою безгласность Красоты.
В ведовский час тринадцати часов,
Когда несутся оборотни-стриги,
Я увидал, что буквы Древней Книги
Налившияся ягоды лесов.
Нависли кровью вихри голосов,
Звенели красным бешеные миги,
Перековались в острый нож вериги,
Ворвались в ночь семь миллионов псов.
А в это время мученики-люди,
Семь миллионов страждущих людей,
Друг с другом бились в непостижном чуде.
Закрыв глаза, раскрыв для вихрей груди,
Неслись, и каждый, в розни вражьих сил,
Одно и то же в смерти говорил.
То будет таинственный миг примирения,
Все в мире воспримет восторг красоты,
И будет для взора не три измерения,
А столько же, сколько есть снов у мечты.
То будет мистический праздник слияния,
Все краски, все формы изменятся вдруг,
Все в мире воспримет восторг обаяния,
И воздух, и Солнце, и звезды, и звук.
И демоны, встретясь с забытыми братьями,
С которыми жили когда-то всегда,
Восторженно встретят друг друга обятьями, —
И день не умрет никогда, никогда!
Мне снились, в разрыве пожарищ небесных,
Две огненных, бьющих друг друга, лозы,
И мчался Перун на громах полновесных,
Живая ходящая сила грозы.
Откуда идет он? Уходит куда он?
Не знаю, но теплое лето за ним.
И точно заря он, и точно звезда он,—
Одет он разсветом и днем огневым.
Движенье-ль он мысли иль страсти Сварога,
Тех синих, тех звездных широт и высот?
Не знаю, но знаю, что ярый—от Бога,
И сердце ликует, когда он идет.
Ты помнишь ли, как счастливы мы были,
Мой милый друг, в веселый майский день?
Как в синем небе тихо тучки плыли,
На нас бросая трепетную тень?
Как луч пестрел волшебными цветами,
Как в нас любовь волшебная цвела?
Как из цветов ты нежными руками
Венок роскошный для меня сплела?
И как в дали, и ясной, и лучистой,
Мне чудный голос песни напевал,
И песни те я сплел в венок душистый,
И им тебя, мой милый друг, венчал?…
Да легкие хлопья летают,
И беззвучную сказку поют,
И белые ткани сплетают,
Созидают для Смерти приют.
И шепчут: «Мы — дети Эфира,
Мы — любимцы немой тишины,
Враги беспокойного мира,
Мы — пушистые чистые сны.
Мы падаем в синее Море,
Мы по воздуху молча плывем,
И мчимся в безбрежном просторе,
И к покою друг друга зовем.
И вечно мы, вечно летаем,
И не нужно нам шума земли,
Мы вьемся, бежим, пропадаем,
И летаем, и таем вдали…»
Я переплыл с тобою океаны,
Я пересек громады диких гор,
И пламецвет слагался нам в костер,
И рододендрон расцветал румяный.
В горячей Майе призрак марев рдяный,
В Египте, в храмах древних, тайный хор
Богов, богинь, хранящих свой убор,
Самоа остров счастья, Солнцем пьяный.
Их много, стройных стран и островов,
Где в сказку жизни заглянули двое.
Нас обвенчало Море голубое.
Друг к другу мы пришли из мглы веков.
Колибри, сновиденье световое,
Мы будем пить до смерти дух цветов.
Над гладью морской поднялись две волны,
И долго и страстно лобзались,
И, нежной любовью друг к другу полны,
На берег высокий помчались.
«На берег высокий, — мечтали они, —
Примчимся мы, с тихой любовью
Приляжем, прильнем мы к его изголовью,
И будем там грезить в душистой тени,
И будем там нежиться ночи и дни,
И вечной томиться любовью…»
И весело волны, влюбленной четой,
Помчались, не чуя измену,
Домчались, обнялись, — и берег крутой
Разбил их в воздушную пену.
Уста к устам, безгласное лобзанье,
Закрытье глаз, мгновенье без конца,
С немой смертельной бледностью лица,
Безвестно — счастье или истязанье.
Два лика, перешедшие в сказанье,
Узор для сказки, песня для певца,
Две розы, воскуренные сердца,
Два мира, в жутком таинстве касанья.
Души к душе мгновенный пересказ,
Их саван, и наряд их предвенечный,
Алмаз минуты, но в оправе вечной.
Узнать друг друга сразу, в первый раз.
Ромео, ты сейчас в Дороге Млечной
С Джульеттой ткешь из искр свой звездный Час.
Когда пред нею старцы, стражи лона,
Склонились, друг до друга говоря: —
«Смотрите, розоперстая заря!»,
Она возникла в мире вне закона.
Как сладкий звук, превыше вихрей стона,
Как царская добыча для царя,
Как песнь весны, как пламя алтаря,
Как лунный серп в опале небосклона.
Как миг любви, что сам себе закон,
Как звон оков законченного плена,
Как в ливне быстрых радуг перемена.
Как в сне веков единый верный сон,
Дочь лебедя, волны вскипевшей пена,
Грань торжества, звезда средь жен, Елена.
Сонет
Я с нею шел в глубоком подземельи,
Рука с рукой, я был вдвоем — один.
Мы встретились в сверкающем весельи,
Мы нежились, как лилии долин.
Потом пришли к дверям старинной кельи,
Предстала Смерть, как бледный исполин,
И мы за ней, в глубоком подземельи,
Стремились прочь от зелени долин.
Мы шли во тьме, друг друга не видали,
Любовь была как сказка дальних лет,
Любовь была печальнее печали.
В конце пути зажегся мрачный свет,
И я, искатель вечной Антигоны,
Увидел рядом голову — Горгоны.
Плавно, словно иноходец,
Скачет ослик. Путь далек.
Оросительный колодец
Ноет, воет, как гудок.
Два вола идут по кругу,
Все по кругу, без конца,
Век прикованы друг к другу,
Волей знойного Творца.
И в песчаные пространства
Дождь которых не кропил, —
Для зеленого убранства
Мутной влаги ссудит Нил.
Чтоб другие были сыты,
Чтоб во мне тупой был страх,
Мной пространства грязи взрыты,
Буду, был, и есмь феллах.
Темный, голый, червь надземный,
Пастью пашни взят и сжат,
Есмь, как был я, подяремный,
Восемь тысяч лет назад.
Я был в тропических лесах,
Я ждал увидеть орхидеи.
О, эти стебли точно змеи,
Печать греха на лепестках.
Того, что здесь грехом зовется,
Во мгле мещанствующих дней.
О, гроздья жадных орхидей,
Я видел, как ваш стебель вьется.
В переплетенности стволов
Друг друга душащих растений,
Среди пьянящих испарений,
Я рвал любовный цвет грехов.
Склонясь над чашей поцелуйной,
В раскатном рокоте цикад,
Вдыхал я тонкий сладкий яд,
Лелейно-зыбкий, многоструйный.
Как будто чей-то нежный рот,
Нежней, чем бред влюбленной феи,
Вот этот запах орхидеи
Пьянит, пьянит, и волю пьет.
Темнеет вечер голубой,
Мерцают розовыя тени.
Мой друг, скорей, пойдем с тобой
На те заветныя ступени.
Над нами будет желтый крест,
Цветныя окна церкви темной.
Зажжется небо, и окрест
Повсюду будет блеск заемный.
Багряно-огненный закат
Во мгле осветит лица наши.
С могил к нам розы обратят
Свои раскрывшияся чаши.
Для нас надгробные кресты,
В лучах последняго сиянья,
Воспримут чары красоты,
Как знак немого обещанья.
И все тона, и все цвета,
Какие только в небе слиты,
Как в рай забытыя врата,
Нам будут в этот миг открыты.
И смолкнут наши голоса,
И мы, друг в друге пропадая,
Погаснем, как в цветке роса,
Как в тучке искра золотая.
В Новой сказочной Гвинее
У мужчин глаза блестящи,
И у женщин, умудренных
Пеньем крови, жарок взор.
Быстры девушки, как змеи,
Помню рощи, помню чащи,
Тишь лагун отединенных,
С милой срывный разговор.
О, восторг согласной сказки,
Зыбь зажженной Солнцем дали,
Мысль, которой нет предела,
Пирамиды диких гор.
Грудки нежной Папуаски
Под рукой моей дрожали,
Тело смуглое горело,
Подошла любовь в упор.
Мы давно молились счастью,
И бежав от глаз блестящих,
От очей бежав станицы,
Слили вольные сердца.
Так друг к другу жаркой страстью
Были кинуты мы в чащах,
Как летят друг к другу птицы,
Все изведать до конца.
Вот он, трепет настоящий,
Пенье крови, всем родное,
На высотах небосклона
Мысли Божьего лица.
Солнца глаз, огнем глядящий,
И в крылатой ласке двое,
Два парящих фаэтона,
Два горячие гонца.
Николаю Ильичу Стороженко
Брызнули первые искры рассвета,
Дымкой туманной покрылся ручей.
В утренний час его рокот звончей.
Ночь умирает… И вот уж одета
В нерукотворные ткани из света,
В поясе пышном из ярких лучей,
Мчится Заря благовонного лета
Из-за лесов и морей,
Медлит на вы́сях обрывистых гор,
Смотрится в зеркало синих озер,
Мчится Богиня Рассвета.
Следом за ней
Легкой гирляндою эльфы несутся,
Хором поют: «Пробудилась Заря!»
Эхом стократным их песни везде отдаются,
Листья друг к другу с безмолвною ласкою жмутся,
В небе — и блеск изумруда, и блеск янтаря,
Нежных малиновок песни кристальные льются:
«Кончилась Ночь! Пробудилась Заря!»
Я был в лесу. Деревья не дрожали.
Они застыли в ясной тишине.
Как будто в мире не было печали.
Как будто пытку не судили мне.
Кто присудил? Не так же ль я безгласен,
Как этот мир ветвей, вершин, стволов?
Не так же ль мир мечты воздушно ясен,
Моей мечты и тиховейных снов?
Но вот, когда деревья, тесным кругом,
Друг другу дышат, и сплетясь растут,
Я должен быть врагом иль скудным другом,
Душой быть там, когда прикован тут.
Раздельность дней. Безбрежность разлученья.
Прощай. Прощай. Чуть встретился, прощай.
Идти путем глубокого мученья,
И лишь на миг входить, чрез зиму, в май.
Я падаю. Встаю. Иду. Теряюсь.
Молю тебя: ты, кто-нибудь, услышь.
Схожу с ума. В бездонном изменяюсь.
Но лес молчит. Молчит. Какая тишь!
Слушай! Уж колокол плачет вдали.
Я умираю.
Что мне осталось? Прижаться лицом к Аргули!
Точно свеча, я горю и сгораю.
Милый мой друг.
Если бездушная полночь свой сумрак раскинет вокруг,
Голосу друга умершего чутко внемли́,
Сердцем задумчиво-нежным
Будешь ты вечно моею, о, птичка моя, Аргули!
Будь далека от земли, и крылом белоснежным
Вечно скользи
В чистых пределах небесной стези.
Мыслям отдайся безбрежным,
Плачь и мечтай,
Прочь от враждебной земли улетай.
Лучше бродить по вершинам холодным и снежным,
Взор навсегда обратить к Красоте,
Лучше страдать, но страдать на такой высоте,
Духом мятежным
Так унестись, чтоб земля чуть виднелась вдали.
О, моя птичка! Моя Аргули!
Нет другого учения. Не ищите его.
А на чем вы поставлены, стойте.
То, что вам заповедано, не утратьте того,
И закинувши невод свой, пойте.
Не женись, неженимые. Разженитесь с женой,
Вы, женимые, — будьте с сестрою.
И глазами в глаза взглянув, глубина с глубиной,
Будьте телом — и телом — с душою.
Раз вы хмеля касаетесь, да лучист будет хмель,
Раз в словах, не склонись к суесловью.
Семикратно есть проклят тот, кто разрушил свирель,
Семибездно он проклят Любовью.
Не украдьте. Единую кто копейку возьмет,
Ту копейку положат на темя.
Будет жечь, будет жечь она, до прощенья прожжет,
Но, чтоб плавиться, нужно ей время.
Друг ко другу ходите вы, и водите хлеб-соль,
И любитесь любовью желанной.
И храните всю заповедь, и храните, доколь
Не приду к вам, Огнем осиянный.
Смертныя гумна убиты цепами.
Смилуйся, Господи жатвы, над нами.
Колос и колос, колосья без счета,
Жили мы, тешила нас позолота.
Мы золотились от луга до луга.
Нивой шептались, касались друг друга.
Пели, шуршали, взростали мы в силе.
Лето прошло, и луга покосили.
Серп зазвенел, приходя за косою.
Словно здесь град пробежал полосою.
Пали безгласными—жившие шумно.
Пали колосья на страшныя гумна.
Колос и колос связали снопами.
Взяли возами. И били цепами.
Веять придут. Замелькает лопата.
Верныя зерна сберутся богато.
Колос, себя сохранявший упорно,
Будет отмечен, как взвесивший зерна.
Колос, качавший пустой головою,
Лишь как мякина послужит собою.
Зерна же верныя, сгрудясь богато,
Будут сиять как отменное злато.
Дай же, о, Боже, нам жизни счастливой,
Быть нам разливистой светлою нивой.
Дай же нам, Боже, пожив многошумно,
Пасть золотыми на смертныя гумна.
Смертные гумна убиты цепами.
Смилуйся, Господи жатвы, над нами.
Колос и колос, колосья без счета,
Жили мы, тешила нас позолота.
Мы золотились от луга до луга.
Нивой шептались, касались друг друга.
Пели, шуршали, взрастали мы в силе.
Лето прошло, и луга покосили.
Серп зазвенел, приходя за косою.
Словно здесь град пробежал полосою.
Пали безгласными — жившие шумно.
Пали колосья на страшные гумна.
Колос и колос связали снопами.
Взяли возами. И били цепами.
Веять придут. Замелькает лопата.
Верные зерна сберутся богато.
Колос, себя сохранявший упорно,
Будет отмечен, как взвесивший зерна.
Колос, качавший пустой головою,
Лишь как мякина послужит собою.
Зерна же верные, сгрудясь богато,
Будут сиять как отменное злато.
Дай же, о, Боже, нам жизни счастливой,
Быть нам разливистой светлою нивой.
Дай же нам, Боже, пожив многошумно,
Пасть золотыми на смертные гумна.
Ты прости-прощай, тело белое,
Тело белое, лик земной.
Ты лежишь теперь, онемелое,
Онемелое под Луной.
Я жила в тебе, тебя нежила,
В тебе нежила сон венца.
Но меня всегда ты мятежило,
Ты мятежило без конца.
А теперь пора расставаться нам,
Расставаться нам — так всегда.
Нужно в Небо мне, вновь скитаться там,
Вновь скитаться там, как звезда.
Я отдам тебя на седение,
На седение злым червям.
Все же бывшее единение,
Единение радость нам.
Ты служило мне зыбкой лестницей,
Зыбкой лестницей к вышине.
Я была тебе светлой вестницей,
Светлой вестницей в нежном сне.
И когда опять в мире встретимся,
В мире встретимся в должный час,
Друг во друге мы в миг отметимся,
Вмиг отметимся блеском глаз.
Но хотя вдвойне возрождение,
Возрождение примет свет,
Для минувшего — возвращения,
Возвращения больше нет.
И любя любовь, и любя тебя,
И любя тебя вдвое вновь,
Будем счастливы, о былом скорбя,
О былом скорбя сквозь любовь.
Она пришла ко мне из подземелья,
Ничем из мира снов не смущена,
Всегда пьяна, без тяжести похмелья.
И прошипела: Я твоя жена.
Я посмотрел с глубоким отвращеньем,
Не веря в то, что молвила она.
Она, моим не тронувшись смущеньем,
Приблизилась и подступила вплоть,
Ведовским отдаваясь превращеньям.
Их дважды видеть—сохрани Господь.
То грузный червь, то злая обезьяна,
То лик Яги, то вздувшаяся плоть.
Она вставала бесом из тумана,
С глазами на затылке, а к челу
Две лампочки приделав для обмана.
Вдруг раздвоясь, кружилась на полу,
Дрались друг с другом эти половины,
И обе выдыхали чад и мглу.
Изливши кровь, казала лик ослиный,
И пожирала розы без конца,
Дудела в трубку, била в тамбурины.
Закрыв всю стену шкурою лица,
Разяв ее на мерзостных распяльцах,
Из черепов два сделала венца.
Перстнями гады сежились на пальцах,
В глазных щелях, в лоханке их двойной,
Плясали мухи, словно в узких зальцах.
Я понял, что обвенчан я с Войной.