Ненавистны мне враги.
Но друзья отвратны вдвое,
Если, крикнув «Помоги»,
Если, крикнув «Здесь враги»,
Я увижу лик их сонным в преждевременном покое.
Сладость — ненависть к врагу,
Радость — жизнь отдать для мщенья.
Но жестоко — не могу —
К другу, к другу, не к врагу,
Милый друг, почему безконечная боль
Затаилась в душе огорченной твоей?
Быть счастливым себя хоть на миг приневоль,
Будь как царь водяной, и как горный король,
Будь со мною в дрожаньи безсвязных ветвей.
Посмотри, как воздушно сиянье луны,
Как проходит она—не дыша, не спеша.
Все виденья в застывшей тиши сплетены,
Всюду свет и восторг, всюду сон, всюду сны.
Румяныя губы друг другу сказали,
В блаженстве слиявшихся уст,
Что, если цветы и не чужды печали,
Все-жь мед благовонен и густ.
И если цветы, расцветая, блистая,
Все-жь ведают, в веснах, и грусть,
Прекрасна, о, смертный, молитва святая,
Что ты прочитал наизусть.
Все драмы мира — на любви,
Или с любовью слиты.
Всех скальдов мира позови,
И скажут: — Песнь живет в крови,
В сердцах, что страстью взрыты. —
И если нежно я пою,
Мой друг, не веруй чуду.
Я просто в строки алость лью,
Мой друг, чужую и свою: —
Румяные губы друг другу сказали,
В блаженстве слиявшихся уст,
Что, если цветы и не чужды печали,
Все ж мед благовонен и густ.
И если цветы, расцветая, блистая,
Все ж ведают, в веснах, и грусть,
Прекрасна, о, смертный, молитва святая,
Что ты прочитал наизусть…
Счесть в лесу хотел я сосны:
Сбился в пьяном духе смол.
Счесть с тобой хотел я весны:
Поцелуям счет не свел.
Счесть хотел цветочки луга,
Кашки розовой полки.
Да взглянули друг на друга,
В войске спутались значки.
Саваоф, Саваоф,
От высоких облаков,
Для радетелей твоих,
Возлелей духовный стих,
Чтобы в круге, как на луге,
Увидали мы друг в друге
Много мысленных цветов,
Саваоф, Саваоф!
Бог громов, Саваоф,
Саваоѳ, Саваоѳ,
От высоких облаков,
Для радетелей твоих,
Возлелей духовный стих,
Чтобы в круге, как на луге,
Увидали мы друг в друге
Много мысленных цветов,
Саваоѳ, Саваоѳ!
Красная Горка. Парни и девицы
Друг друга обливают водою ключевой.
Липки березки. Хмельные в небе птицы.
Звон разливается влагою живой.
Красная Горка радостей Пасхальных,
Брызги веселья и влажностей живых,
Светлые встречи взглядов обручальных,
С Неба на Землю — в лучах идущий стих.
Гусли непрестанныя,
Ласково желанныя,
Тешат райских птиц.
Трубы живогласныя,
Страстныя и властныя,
Манят тело ниц.
После одиночества,
Слушая пророчества
Братьев и сестер,
Какие стройные стволы
Воздушно-вознесенных сосен.
В них чернь зеленой полумглы
Давно перегоревших весен.
Но все, но все концы ветвей
Хранят весенние побеги.
И свежий бархат их светлей
В первично-изумрудной неге.
Гусли непрестанные,
Ласково желанные,
Тешат райских птиц.
Трубы живогласные,
Страстные и властные,
Манят тело ниц.
После одиночества,
Слушая пророчества
Братьев и сестер,
О, миг пленительный, когда всемирно дышит,
Невозмутимая лесная тишина,
И мы с тобой вдвоем, и сердце, дрогнув, слышит,
Как льет тебе и мне свой нежный свет Луна.
Успокоительно белея над холмами,
Рождает свежестью росу для трав лесных,
Глядит, бесстрастная, и ворожит над нами,
Внушая мысли нам, певучие как стих.
В ведовский час тринадцати часов,
Когда несутся оборотни-стриги,
Я увидал, что буквы Древней Книги
Налившияся ягоды лесов.
Нависли кровью вихри голосов,
Звенели красным бешеные миги,
Перековались в острый нож вериги,
Ворвались в ночь семь миллионов псов.
То будет таинственный миг примирения,
Все в мире воспримет восторг красоты,
И будет для взора не три измерения,
А столько же, сколько есть снов у мечты.
То будет мистический праздник слияния,
Все краски, все формы изменятся вдруг,
Все в мире воспримет восторг обаяния,
И воздух, и Солнце, и звезды, и звук.
Мне снились, в разрыве пожарищ небесных,
Две огненных, бьющих друг друга, лозы,
И мчался Перун на громах полновесных,
Живая ходящая сила грозы.
Откуда идет он? Уходит куда он?
Не знаю, но теплое лето за ним.
И точно заря он, и точно звезда он,—
Одет он разсветом и днем огневым.
Ты помнишь ли, как счастливы мы были,
Мой милый друг, в веселый майский день?
Как в синем небе тихо тучки плыли,
На нас бросая трепетную тень?
Как луч пестрел волшебными цветами,
Как в нас любовь волшебная цвела?
Как из цветов ты нежными руками
Венок роскошный для меня сплела?
И как в дали, и ясной, и лучистой,
Мне чудный голос песни напевал,
Да легкие хлопья летают,
И беззвучную сказку поют,
И белые ткани сплетают,
Созидают для Смерти приют.
И шепчут: «Мы — дети Эфира,
Мы — любимцы немой тишины,
Враги беспокойного мира,
Мы — пушистые чистые сны.
Я переплыл с тобою океаны,
Я пересек громады диких гор,
И пламецвет слагался нам в костер,
И рододендрон расцветал румяный.
В горячей Майе призрак марев рдяный,
В Египте, в храмах древних, тайный хор
Богов, богинь, хранящих свой убор,
Самоа остров счастья, Солнцем пьяный.
Над гладью морской поднялись две волны,
И долго и страстно лобзались,
И, нежной любовью друг к другу полны,
На берег высокий помчались.
«На берег высокий, — мечтали они, —
Примчимся мы, с тихой любовью
Приляжем, прильнем мы к его изголовью,
И будем там грезить в душистой тени,
И будем там нежиться ночи и дни,
И вечной томиться любовью…»
Уста к устам, безгласное лобзанье,
Закрытье глаз, мгновенье без конца,
С немой смертельной бледностью лица,
Безвестно — счастье или истязанье.
Два лика, перешедшие в сказанье,
Узор для сказки, песня для певца,
Две розы, воскуренные сердца,
Два мира, в жутком таинстве касанья.
Когда пред нею старцы, стражи лона,
Склонились, друг до друга говоря: —
«Смотрите, розоперстая заря!»,
Она возникла в мире вне закона.
Как сладкий звук, превыше вихрей стона,
Как царская добыча для царя,
Как песнь весны, как пламя алтаря,
Как лунный серп в опале небосклона.
Сонет
Я с нею шел в глубоком подземельи,
Рука с рукой, я был вдвоем — один.
Мы встретились в сверкающем весельи,
Мы нежились, как лилии долин.
Потом пришли к дверям старинной кельи,
Предстала Смерть, как бледный исполин,
И мы за ней, в глубоком подземельи,
Стремились прочь от зелени долин.
Плавно, словно иноходец,
Скачет ослик. Путь далек.
Оросительный колодец
Ноет, воет, как гудок.
Два вола идут по кругу,
Все по кругу, без конца,
Век прикованы друг к другу,
Волей знойного Творца.
Я был в тропических лесах,
Я ждал увидеть орхидеи.
О, эти стебли точно змеи,
Печать греха на лепестках.
Того, что здесь грехом зовется,
Во мгле мещанствующих дней.
О, гроздья жадных орхидей,
Я видел, как ваш стебель вьется.
Темнеет вечер голубой,
Мерцают розовыя тени.
Мой друг, скорей, пойдем с тобой
На те заветныя ступени.
Над нами будет желтый крест,
Цветныя окна церкви темной.
Зажжется небо, и окрест
Повсюду будет блеск заемный.
В Новой сказочной Гвинее
У мужчин глаза блестящи,
И у женщин, умудренных
Пеньем крови, жарок взор.
Быстры девушки, как змеи,
Помню рощи, помню чащи,
Тишь лагун отединенных,
С милой срывный разговор.
О, восторг согласной сказки,
Николаю Ильичу Стороженко
Брызнули первые искры рассвета,
Дымкой туманной покрылся ручей.
В утренний час его рокот звончей.
Ночь умирает… И вот уж одета
В нерукотворные ткани из света,
В поясе пышном из ярких лучей,
Мчится Заря благовонного лета
Из-за лесов и морей,
Медлит на вы́сях обрывистых гор,
Я был в лесу. Деревья не дрожали.
Они застыли в ясной тишине.
Как будто в мире не было печали.
Как будто пытку не судили мне.
Кто присудил? Не так же ль я безгласен,
Как этот мир ветвей, вершин, стволов?
Не так же ль мир мечты воздушно ясен,
Моей мечты и тиховейных снов?
Слушай! Уж колокол плачет вдали.
Я умираю.
Что мне осталось? Прижаться лицом к Аргули!
Точно свеча, я горю и сгораю.
Милый мой друг.
Если бездушная полночь свой сумрак раскинет вокруг,
Голосу друга умершего чутко внемли́,
Сердцем задумчиво-нежным
Будешь ты вечно моею, о, птичка моя, Аргули!
Нет другого учения. Не ищите его.
А на чем вы поставлены, стойте.
То, что вам заповедано, не утратьте того,
И закинувши невод свой, пойте.
Не женись, неженимые. Разженитесь с женой,
Вы, женимые, — будьте с сестрою.
И глазами в глаза взглянув, глубина с глубиной,
Будьте телом — и телом — с душою.
Смертныя гумна убиты цепами.
Смилуйся, Господи жатвы, над нами.
Колос и колос, колосья без счета,
Жили мы, тешила нас позолота.
Мы золотились от луга до луга.
Нивой шептались, касались друг друга.
Пели, шуршали, взростали мы в силе.
Смертные гумна убиты цепами.
Смилуйся, Господи жатвы, над нами.
Колос и колос, колосья без счета,
Жили мы, тешила нас позолота.
Мы золотились от луга до луга.
Нивой шептались, касались друг друга.
Пели, шуршали, взрастали мы в силе.
Ты прости-прощай, тело белое,
Тело белое, лик земной.
Ты лежишь теперь, онемелое,
Онемелое под Луной.
Я жила в тебе, тебя нежила,
В тебе нежила сон венца.
Но меня всегда ты мятежило,
Ты мятежило без конца.
Она пришла ко мне из подземелья,
Ничем из мира снов не смущена,
Всегда пьяна, без тяжести похмелья.
И прошипела: Я твоя жена.
Я посмотрел с глубоким отвращеньем,
Не веря в то, что молвила она.
Она, моим не тронувшись смущеньем,
Приблизилась и подступила вплоть,