В час утренний, в прохладной дали,
смеясь над пламенем свечи,
как взор. подятый ввысь, сияли
в мгле утренней, в прохладной дали,
доверчиво твои лучи,—
и я шептал, молясь: «Гори.
моя звезда, роса зари!»
В вечерний час, в холодной дали,
сливаясь с пламенем свечи,
как взор поникший, трепетали
И звезды сказали им «Да!»,
и люди сказали им «Нет!»,
и был навсегда, навсегда
меж ними положен запрет.
И долго томились они.
и лгали всю жизнь до конца,
и мертвые ночи и дни
давили уста и сердца.
И Смерть им открыла Врата,
и. плача, они обнялись.
Звезда зари еще мерцает
Среди туманных облаков,
И к нам напев перепелов
Из чащи тмина долетает…
Взгляни, подруга, на поэта —
В его очах любовь блеснет!..
Купаясь в чистых волнах света,
На небе жавронок поет.
Пусть милый, чистый взор утонет
В лучах лазури голубой!..
Как грустно средь комнат с душою разбитой
В час сумерек бледных!.. Кругом
Разлили цветы аромат ядовитый,
И розы пылают огнем.
Старинное зеркало в зале тускнеет,
Обвито венком золотым,
И много в таинственном сумраке веет
Паров, ускользая, как дым.
Кто должен сегодня расстаться с землею?..
Где траур и где заговор?..
Гонец воздушный, страж дозорный,
как черный лебедь в лоне вод,
поникнув взором, Ангел черный
творит задумчивый полет.
Весь тишина и созерцанье,
весь изваянье на лету,
он пьет холодных звезд мерцанье,
проливши крылья в пустоту.
В бесстрастном содроганье крылий —
Я белая мушка, я пчелка небес,
я звездочка мертвой земли;
едва я к земле прикоснулась, исчез
мой Рай в бесконечной дали!
Веселых малюток, подруг хоровод
развеял злой ветер вокруг,
и много осталось у Райских ворот
веселых малюток подруг.
Мы тихо кружились, шутя и блестя,
в беззвучных пространствах высот,
Веска зовет. Высоко птица
звенит оттаявшим крылом,
и солнце в окна к нам стучится
своим играющим перстом.
Улыбки неба скорбь природы,
но эта скорбь светло-легка,
и сладко плачут облака
и, плача, водят хороводы.
И звезды, теплые, как слезы,
дрожат и, падая, поют,
Солнце от взоров шитом заслоня,
радостно рыцарь вскочил на коня.
«Будь мне щитом. — он, молясь, произнес,
Ты, между рыцарей первый, Христос!»
«Вечно да славится имя Твое,
К небу, как крест, поднимаю копье».
Скачет… и вот, отражаясь в щите,
светлое око зажглось в высоте.
Скачет… и слышит, что кто-то вослед
Черный его повторяет обет.
Он весь — прозрачное слиянье
чистейшей влаги и сиянья,
он жаждет выси, и до дна
его печаль озарена.
Над ним струя залепетала
песнь без конца и без начала.
к его ногам покорно лег
легко порхнувший лепесток.
Лучом во мгле хрустальный зачат,
он не хохочет, он не плачет,
Среди песков на камне гробовом,
как мумия, она простерлась строго,
окутана непостижимым сном;
в ногах Луна являла образ рога;
ее прищуренный, кошачий взор,
вперяясь ввысь, где звездная дорога
ведет за грань вселенной, был остер,
и глас ее, как лай, гремел сурово:
«Я в книге звезд прочла твой приговор;
В урочный час и на условном месте
она пришла и стала у Креста:
«Я здесь, Жених, предстань Своей невесте!» —
шепнули робко строгие уста;
в потоке слез к Его ногам покорно
была ее молитва пролита,
и черный Крест на нити четок черной,
пылая, сжала жаркая рука;
она призыв твердила свой упорно,
Свершен обряд заупокойный,
и трижды проклята она,
она торжественно-спокойна,
она во всем себе верна!
Весь чин суровый отреченья
она прослушала без слез,
хоть утолить ее мученья
не властны Роза и Христос…
Да! трижды тихо и упорно
Она склоняется под тяжестью страданья
И колыбельному напеву тихих вод,
Полна отчаянья, полна очарованья,
Младую грудь свою послушно отдает…
Из глубины реки недвижной и кристальной
Навстречу ей звучит мелодией печальной
Незримой лютни звон, с журчанием волны
В серебряный напев чудесно сочетаясь,
И грустно льется песнь средь чуткой тишины,
И дева внемлет ей, сквозь слезы улыбаясь…
Она с рожденья пряла,
так свыше суждено,
и пело и плясало
ее веретено.
Вот солнце засияло
к ней в узкое окно,
и пело и плясало
ее веретено.
Прядет, прядет без срока,
хоть золотую нить
Простой сутаною стан удлиняя тощий,
смиренный, сумрачный — он весь живые мощи,
лишь на его груди великолепный крест
сверкает пламенем холодных, мертвых звезд.
Остыв, сжигает он, бескровный, алчет крови,
и складка горькая легла на эти брови.
И на его святых, страдальческих чертах
печать избранника, отверженника страх;
ему, подвижнику, вручен на труд великий