(В альбом)Пять звезд увенчали чело вдохновенной:
Поэзии дивной звезда,
Звезда благодатная милой надежды,
Звезда беззакатной любви,
Звезда лучезарная искренней дружбы,
Что пятая будет звезда?
Да будет она, благотворные боги,
Душевного счастья звездой.
Звезды тихонько шептались,
Звезды смотрели на нас.
Милая, верь мне, — в тот час
Звезды над нами смеялись.
Спрашивал я: «Не мечта ли?»
Ты отвечала мне: «Да!»
Верь, дорогая, тогда
Оба с тобою мы лгали.
16 сентября 1893
Побледневшие звезды дрожали,
Трепетала листва тополей,
И, как тихая греза печали,
Ты прошла по заветной аллее.
По аллее прошла ты и скрылась…
Я дождался желанной зари,
И туманная грусть озарилась
Серебристою рифмой Марии.
24 июня 1896
Моя вечерняя звезда,
Моя последняя любовь!
На вечереющий мой день
Отрады луч пролей ты вновь! Порою невоздержных лет
Мы любим пыл и блеск страстей,
Но полурадость, полусвет
Нам на закате дня милей.14 января 1855
Веве
Звезда затеплилась стыдливо,
Столпились тени у холма;
Стихает море; вдоль залива
Редеет пенная кайма.
Уже погасли пятна света
На гранях сумрачных вершин, —
И вот в селеньи с минарета
Запел протяжно муэдзин.
20 апреля 1898
Звезды закрыли ресницы,
Ночь завернулась в туман;
Тянутся грез вереницы,
В сердце любовь и обман.
Кто-то во мраке тоскует,
Чьи-то рыданья звучат;
Память былое рисует,
В сердце — насмешка и яд.
Тени забытой упреки…
Ласки недавней обман…
Звезды немые далеки,
Ночь завернулась в туман.
2 апреля 1893
Мы встанем с тобой при свечах,
Дитя мое!
Мы встанем с тобой при свечах,
Дитя мое!
На черно-безжизненный сад,
Из вышины,
Последние звезды глядят
И серп луны.
Еще не рассеялась мгла,
И солнца нет,
Но чара ночей отошла,
И брезжит свет.
В томлении ждем мы, когда
Лучи свои
Торжественно бросит звезда,
Звезда Любви.
Но все неизменно вокруг,
Дитя мое!
О, плачь же со мною, мой друг,
Дитя мое!
Черной полоскою крест
Тонет в темнеющем фоне;
На голубом небосклоне
Сонм зажигается звезд.
Символ любви человека
Что, с обаяньем своим!
Перед глаголом святым,
Данным вселенной от века!
Так не потерей зови,
Что опочило в покое!
То уступает земное
Звездам небесной любви.
…и, покинув людей, я ушел в тишину,
Как мечта одинок, я мечтами живу,
Позабыв обаянья бесцельных надежд,
Я смотрю на мерцанья сочувственных звезд.
Есть великое счастье — познав, утаить;
Одному любоваться на грезы свои;
Безответно твердить откровений слова,
И в пустыне следить, как восходит звезда.
26 июня 1896
La mer sur qui prie
La vierge Marie.
P. VerlaineИ нам показалось: мы близко от цели.
Вдруг свет погас,
И вздрогнул корабль, и пучины взревели…
Наш пробил час.
И был я проклятием богу исполнен,
Упав за борт,
И три дня носился по пенистым волнам,
Упрям и горд.
Но в миг, как свершались пути роковые
Судьбы моей,
В сияньи предстала мне Дева Мария,
Звезда морей.Море, к которому сверху взывает
Дева Мария.
Это было? Неужели?
Нет! и быть то не могло.
Звезды рдели на постели,
Было в сумраке светло.
Обвивались нежно руки,
Губы падали к губам…
Этот ужас, эти муки
Я за счастье не отдам!
Странно-нежной и покорной
Приникала ты ко мне, —
И фонарь, сквозь сумрак черный,
Был так явственен в окне.
Не фонарь, — любовь светила,
Звезды сыпала светло…
Неужели это было?
Нет! и быть то не могло!
Ты светлая звезда таинственного мира,
Когда я возношусь из тесноты земной,
Где ждет меня тобой настроенная лира,
Где ждут меня мечты, согретые тобой.Ты облако мое, которым день мой мрачен,
Когда задумчиво я мыслю о тебе
Иль измеряю путь, который нам назначен
И где судьба моя чужда твоей судьбе.Ты тихий сумрак мой, которым грудь свежеет,
Когда на западе заботливого дня
Мой отдыхает ум, и сердце вечереет,
И тени смертные снисходят на меня.
В дни юности, на светлом небе,
Признал я вещую звезду,
И принял выпавший мне жребий,
И за моей звездой иду.
И в темном мире, год за годом,
Меня кружит и водит Рок.
Я видел пред эдемским входом
Огнем пылающий клинок;
Я слепнул в нестерпимом блеске
Воздвигнутых Содомом зал;
Я грустной повести Франчески
В стране, где пет надежд, внимал…
Зачем же в лабиринт всемирный
Тяну я дальше нить свою?
Кому я ладана, и смирны,
И злата — царский дар таю?
Не даст ответа светоч горний…
Ад пройден, и за мной Эдем…
И все спокойней, все покорней
Иду я в некий Вифлеем.
К нам немного доходит из прошлого мира,
Из минувших столетий, — немного имен;
Только редкие души, как луч Алтаира,
Как звезда, нам сияют из бездны времен.
И проходят, проходят, как волны, как тени,
Бесконечно проходят века бытия…
Сколько слез, и желаний, и дум, и стремлений!
Миллионы погибших, исчезнувших «я»!
Одиноким мне видится образ Гомера,
Одиноким сверкает с небес Алтаир…
Но в мечтах предо мной — неизвестная сфера
И близ яркой звезды умирающий мир.
Один ее взгляд ярче тысячи звезд!
Небесный, алмазный, сверкающий крест, —
Один ее взгляд выше тысячи звезд!
Я встретил на миг лишь один ее взгляд, —
Алмазные отсветы так не горят…
Я встретил на миг один ее взгляд.
О, что за вопросы виделись в нем!
Я смутно померк в венце золотом…
О, что за вопросы виделись в нем!
Умрите, умрите, слова и мечты, — красоты
Что может вся мудрость пред сном красоты?
Умрите, умрите, слова и мечты!
Сладко скользить по окраинам бездны,
Сладко скользить нам вдвоем.
Что ж нам приманчивей: купол ли звездный,
Пропасть ли, полная сном?
Крылья умчат ли от жизни усталой
К новой и светлой весне?
Или нам падать и биться о скалы,
Корчиться жалко на дне?
С каждым мгновеньем сознанье неверней:
Хмель — так стремиться вдвоем!
Мрак за звездами и звезды по черни…
Где мы и кто, не поймем!
Снизу ль высоты, над нами ль глубины?
Как нам теперь рассмотреть?
Может быть, падая вниз со стремнины,
К звездам мы будем лететь?
Сладко скользить по окраинам бездны,
Сладко скользить нам вдвоем.
Что же приманчивей: купол ли звездный,
Пропасть ли, полная сном?
Апрель 1900
Набегают вечерние тени,
Погасает сиянье за далью.
Облелеянный тихой печалью,
Уронил я письмо на колени.
Облелеянный тихой печалью,
Вспоминаю ненужные грезы…
А в душе осыпаются розы,
Погасает сиянье за далью.
Да, в душе осыпаются розы.
Милый брат! ты звездой серебристой
Заблестел над тропинкой росистой,
Ты внушил нам ненужные грезы!
Милый брат! ты звездой серебристой
Заблестел на ночном небосклоне,
Но предтечей безвестных гармоний
Закатился за далью росистой.
Ты предтечей безвестных гармоний
Тихо канул в вечерние тени!
Уронил я письмо на колени,
Утонул я в ночном небосклоне…
Канули краски заката,
Даль синевами объята:
Словно зубцы из агата,
Сосны встают из-за ската;
Выступит скоро Геката…
Но, непорочно и свято,
Сквозь океан аромата,
Взорами нежного брата
В эту юдоль темноты
Звезды глядят с высоты.
Ищешь ли в небе и ты
Отблеск Плеяд, — как когда-то?
Знаю, что мили и мили
Нас, в этот час, разделили.
Нет за плечом моим крылий,
Чтоб полететь без усилий
В край кипарисов и лилий…
Грозные дни опалили
Сердце мое, как в горниле…
Только сверкающей пыли
Солнц и безвестных планет
Я отдаю свой привет!
Вновь мы вдвоем? или свет
Горько ответит мне: «Были!»
Баба-Яга
Я Баба-Яга, костяная нога,
Где из меда река, кисель берега,
Там живу я века — ага! ага! Кощей
Я бессмертный Кощей,
Сторож всяких вещей,
Вместо каши да щей
Ем стрекоз и мышей.Солнце
Люди добрые, солнцу красному,
Лику ясному,
Поклонитеся, улыбнитеся
Распрекрасному.
Утренняя звезда
Пробудись, земля сыра!
Ночи минула пора!
Вышла солнцева сестра! Месяц
Я по небу хожу,
Звезды все стерегу,
Все давно заприметил,
Сам и зорок и светел.Звезды
Мы звездочки, частые,
Золотые, глазастые,
Мы пляшем, не плачемся,
За тучами прячемся.Радуга
Распустив волоса,
Разлеглась я, краса,
Словно путь-полоса
От земли в небеса.Дед
Мы пришли,
Козу привели, —
Людей веселить,
Орешки дробить,
Деток пестовать,
Хозяев чествовать.
От столетий, от книг, от видений
Эти губы, и клятвы, и ложь.
И не знаем мы, полночь ли, день ли,
Если звезды обуглены сплошь.
В мире встанет ли новый Аттила,
Божий бич, божий меч, — потоптать
Не цветы, но мечты, что взрастила
Страсть, — хирамовым кедрам под стать?
Солнце пятна вращает, циклоны
Надвигая с морей на постель,
Но не тот же ли локон наклонный
Над огнем мировых пропастей?
Чтобы око земное не слепло,
На мгновенье двум сближенным в смех —
От советской Москвы на Алеппо
Революции праздничный сбег.
И с земли до звезды, до столетий
Восстающих, — борьбе и войне
Этот огненный столп одолеть ли,
В наших строфах горящий вдвойне!
9-11 сентября 1921
Ангел бледный, синеглазый,
Ты идешь во мгле аллеи.
Звезд вечерние алмазы
Над тобой горят светлее.
Ангел бледный, озаренный
Бледным светом фонаря,
Ты стоишь в тени зеленой,
Грезой с ночью говоря.Ангел бледный, легкокрылый,
К нам отпущенный на землю!
Грез твоих я шепот милый
Чутким слухом чутко внемлю.
Ангел бледный, утомленный
Слишком ярким светом дня,
Ты стоишь в тени зеленой,
Ты не знаешь про меня.Звезды ярки, как алмаза
Грани, в тверди слишком синей.
Скалы старого Кавказа
Дремлют в царственной пустыне.
Здесь, где Демон камень темный
Огневой слезой прожег, -
Ангел бледный! — гимн нескромный
Я тебе не спеть не смог!
Черные тени узорной решетки
Ясно ложатся по белому снегу.
Тихие звезды — задумчиво-кротки,
Месяц пророчит истому и негу.
Черные окна немого собора
Смотрят угрюмо на белое поле.
Здесь ты и дремлешь, малюточка Кора,
Спишь беспробудно в холодной неволе!
Вижу я ночь твоей родины дальней,
Яркое небо, в пылающих звездах!
(Ах, там созвездия блещут кристальней,
Ах, там живей и томительней воздух!)
Смуглая девочка знойного Юга,
Что ты искала на Севере слепо?
Счастья, в объятиях нового друга?
Но обрела лишь молчание склепа!
Ясными рунами вписанный в небе,
Я (астролог беспощадно-жестокий!)
Верно прочел твой мучительный жребий,
Но утаил от тебя эти строки!
Все совершилось безжалостно-скоро:
Звезды родные солгать не хотели!
Здесь ты и дремлешь, малюточка Кора,
Спишь беспробудно под песни метели…
Ноябрь 1895
Фонарей отрубленные головы
На шестах безжизненно свисли,
Лишь кое-где оконницы голые
Светами сумрак прогрызли.
Бреду, спотыкаясь по рытвинам
Тротуара, в бездонном безлюдьи;
Только звезды глядят молитвенно,
Но и они насмешливо судят.
Звезды! мы — знакомые старые!
Давно ль вы в окошко подглядывали,
Как двое, под Гекатиными чарами,
Кружились, возникали, падали.
Когда же вчера вы таяли,
Уступая настояниям утра,
Вы шептали, смеясь: не устали ли
Губы искать перламутра?
Так зачем теперь отмечаю я
Насмешку в лучах зазубренных,
Что в мечтах — канун безначалия
В царстве голов отрубленных;
Что не смотрите ласково-матово,
Как, замкнув рассудочность в трюме, я
По Москве девятьсот двадцатого
Проплываю в ладье безумия!
(Ритмы 4-стопного хорея)
Белых звезд прозрачное дыханье;
Сине-бархатного неба тишь;
Ожиданье и обереганье
Лунного очарованья, лишь
Первое струящего мерцанье
Там, где блещет серебром камыш.
Эта ночь — взлелеянное чудо:
Ночь из тех узорчатых часов,
Зыблемых над спящими, откуда
Рассыпается причуда снов,
Падающих в душу, как на блюдо
Золотое — груда жемчугов.
Этот отблеск — рост непобедимой
Мелопеи, ропоты разлук;
Этот свет — предел невыразимой
Тишины, стук перлов, мимо рук
Разлетающихся — мимо, мимо,
Луциолами горящих вкруг.
Дышат звезды белые — прерывно;
Синий бархат неба — побледнел;
Рог в оркестре прогудел призывно;
Передлунный облак — дивно-бел…
В белизне алея переливно,
Шествует Лунина в наш предел.
Славный кот мой одноглазый,
Мы с тобой вдвоем.
Звезд вечерние алмазы
Блещут за окном.
Я вникаю в строфы Данте,
В тайны старины…
Звуки нежного анданте
За стеной слышны.
На диване, возле печки,
Ты мечтаешь, кот,
Щуришь глаз свой против свечки,
Разеваешь рот.
Иль ты видишь в грезах крыши,
Мир полночных крыш,
Вдоль стены идешь и свыше
На землю глядишь.
Светит месяц, звезды светят…
Подойдешь к трубе,
Позовешь ты, и ответят
Все друзья тебе.
Хорошо на крышах белых
Праздники справлять
И своих врагов несмелых
К бою призывать.
О свободе возле печки
Ты мечтаешь, кот,
Щуришь глаз свой против свечки,
Разеваешь рот.
Звуки нежного анданте
За стеной слышны.
Я вникаю в строфы Данте,
В тайны старины.
Кричат афиши, пышно-пестрые,
И стонут вывесок слова,
И магазинов светы острые
Язвят, как вопли торжества.
Там спят за стеклами материи,
Льют бриллианты яркий яд,
И над звездой червонцев — серии
Сияньем северным горят.
Прорезан длинными колодцами
Горящих улиц, — город жив,
Киша бессчетными уродцами,
Вечерний празднует прилив.
Скрыв небеса с звездами чуткими,
Лучи синеют фонарей —
Над мудрецами, проститутками,
Над зыбью пляшущих людей.
Кадрилей нарушая линии,
Меж пар кружащихся — звеня,
Трамваи мечут молньи синие,
Автомобили — сноп огня.
Позор, под музыку колесную,
Вознес смычок, как дирижер,
И слил толпу многоголосную
В единый и священный хор:
«Мы славим, Прах, Твое Величество,
Тебе ведем мы хоровод,
Вкруг алтарей из электричества,
Вонзивших копья в небосвод!»
Над глубью бездны перекинут,
Повис дрожащий узкий мост.
Над ним в холодном небе стынут
Лучи всегда бесстрастных звезд.
И здесь, на зыбкой середине
Моста, сошлись мы, два врага.
Сошлись одни в ночной пустыне:
Вкруг — бездна, звезды да снега!
Узнав друг друга в мгле неверной,
Мы стали: между нами — шаг;
И мост качается размерно,
Соперник третий, третий враг.
Я видел беглый блеск кинжала
В твоей, скользнувшей вбок, руке;
Моя рука револьвер сжала,
И замер палец на курке.
Молчим. Но не мелькнет минута,
И чья-то грудь, не знаю чья,
Покинув этот мост согнутый,
Прильнет на дне к струе ручья.
Вдруг глянул месяц серповидный.
О, как лицо твое бледно!
В нем страх и гнев! — Как мне завидно!
О почему — мне все равно!
Я пустынной шел дорогой
Меж отвесных, тесных скал, —
И внезапно голос строгий
Со скалы меня позвал.
Вечерело. По вершинам
Гас закат. Был дол во мгле.
Странный призрак с телом львиным
Вырос, ожил на скале.
Полузверь и полудева
Там ждала, где шла тропа.
И белели справа, слева
Кости, кости, черепа…
И, исполнен вещей веры
В полноту нам данных сил,
К краю сумрачной пещеры,
Человек, я подступил.
И сказал я: «Ты ли это,
Переживши сто веков,
Снова требуешь ответа?
Дай загадку, — я готов?!»
Но, недвижима на камне,
Тихо, зыбля львиный хвост,
Дева, взор вонзив в глаза мне,
Ожидала первых звезд:
«Вот загадка, о прохожий,
Ты, пришедший из долин!
Я тебя спрошу все то же,
Что услышал Лаев сын:
Кто из нас двоих загадка?
Я ли, дева-сфинкс, иль ты?
Может, ночью в тени шаткой,
Видишь ты свои мечты?
Если я жива, телесна,
Как тебе телесным быть?
Нам вдвоем на свете тесно,
Я должна тебя сразить!
Но, быть может, я — поэта
Воплощенный легкий сон?
В слове смелого ответа
Будет призрак расточен.
И действительностью станут
Только кости и скала?
Отвечай мне: кто обманут?
Я была иль не была?»
И, недвижима на камне,
Дева, зыбля львиный хвост,
Устремила взор в глаза мне,
Взор, принявший отблеск звезд.
Мрак тускнел и рос без меры,
К небу высились столпы…
Я стоял у врат пещеры…
Мимо не было тропы.
Потоком широким тянулся асфальт.
Как горящие головы темных повешенных,
Фонари в высоте, не мигая, горели.
Делали двойственным мир зеркальные окна.
Бедные дети земли
Навстречу мне шли,
Города дети и ночи
(Тени скорбей неутешенных,
Ткани безвестной волокна!):
Чета бульварных камелий,
Франт в распахнутом пальто,
Запоздалый рабочий,
Старикашка хромающий, юноша пьяный…
Звезды смотрели на мир, проницая туманы,
Но звезд — в электрическом свете — не видел никто.
Потоком широким тянулся асфальт.
Шаг за шагом падал я в бездны,
В хаос предсветно-дозвездный.
Я видел кипящий базальт,
В озерах стоящий порфир,
Ручьи раскаленного золота,
И рушились ливни на пламенный мир,
И снова взносились густыми клубами, как пар,
Изорванный молньями в клочья.
И слышались громы: на огненный шар,
Дрожавший до тайн своего средоточья,
Ложились удары незримого молота.
В этом горниле вселенной,
В этом смешеньи всех сил и веществ,
Я чувствовал жизнь исступленных существ,
Дыхание воли нетленной.
О, мои старшие братья,
Первенцы этой планеты,
Духи огня!
Моей душе раскройте объятья,
В свои предчувствия — светы,
В свои желанья — пожары —
Примите меня!
Дайте дышать ненасытностью вашей,
Дайте низвергнуться в вихрь, непрерывный и ярый,
Ваших безмерных трудов и безумных забав!
Дайте припасть мне к сверкающей чаше
Вас опьянявших отрав!
Вы, — от земли к облакам простиравшие члены,
Вы, кого зыблил всегда огнеструйный самум,
Водопад катастроф, —
Дайте причастным мне быть неустанной измены,
Дайте мне ваших грохочущих дум,
Молнийных слов!
Я буду соратником ваших космических споров,
Стихийных сражений,
Колебавших наш мир на его непреложной орбите!
Я голосом стану торжественных хоров,
Славящих творчество бога и благость грядущих
событий,
В оркестре домирном я стану поющей струной!
Изведаю с вами костры наслаждений,
На огненном ложе,
В объятьях расплавленной стали,
У пылающей пламенем груди,
Касаясь устами сжигающих уст!
Я былинка в волкане, — так что же!
Вы — духи, мы — люди,
Но земля нас сроднила единством блаженств и печалей,
Без нас, как без вас, этот шар бездыханен и пуст!
Потоком широким тянулся асфальт.
Фонари, не мигая, горели,
Как горящие головы темных повешенных.
Бедные дети земли
Навстречу мне шли
(Тени скорбей неутешенных!):
Чета бульварных камелий,
Запоздалый рабочий,
Старикашка хромающий, юноша пьяный, —
Города дети и ночи…
Звезды смотрели на мир, проницая туманы.
Он придет, обезумевший мир,
Который поэтом прославлен.
Будет сладостным ядом отравлен
Воздух и самый эфир.
С каждым мигом впивая отраву,
Обезумеют бедные дети земли:
Мудрецы — земледельцы — певцы — короли —
Звери — птицы — деревья — и травы.
Станут распускаться странные цветы,
Яркие как солнце, дышащие пряно,
Открывая к воздуху жаждущие рты.
Яркостью нежданной заблестев, поляны
Заструят томительный, жгучий аромат.
Птицы исступленные стаями взлетят,
Над блестящим городом и на месте диком
Замелькают с радостным, многосложным криком.
Островами новыми встанут в океане
Сонмы рыб, теснящихся в ярости желаний.
Разбегутся звери по полям и нивам,
Прыгая, кувыркаясь в полусне счастливом;
И на белой площади северной столицы
Будут ползать змеи и скакать тигрицы.
И люди, медленно пьянея,
Забудут скудные дела,
Как будто первая Астрея
В мир изнемогший снизошла.
Затихнут страшные машины
И фабрик резкие гудки,
И не подымет ни единый
Пилы, лопаты иль кирки.
Все будут в праздничных одеждах,
В полях, в пути, на площадях,
Твердя о сбывшихся надеждах,
Восторженно целуя прах.
И вдруг все станет так понятно:
И жизнь земли, и голос рек,
И звезд магические пятна,
И золотой наставший век.
Восстанут новые пророки,
С святым сияньем вкруг волос,
Твердя, что совершились сроки
И чаянье всемирных грез!
И люди все, как сестры-братья,
Семья единого отца,
Протянут руки и объятья,
И будет радость без конца.
Земля, как всегда, не устанет кружиться,
Вкушая то знойного света, то ночи,
Но снами никто не захочет упиться,
И будут во мраке восторженней очи.
В полярных пустынях, в тропических чащах,
В открытых дворцах и на улицах шумных
Начнутся неистовства сонмов кипящих,
Пиры и веселья народов безумных.
Покорные тем же властительным чарам,
Веселые звери вмешаются в игры,
И девушки в пляске прильнут к ягуарам,
И будут с детьми как ровесники тигры.
Безмерные хоры и песен и криков,
Как дымы, подымутся в небо глухое,
До божьих подножий, до ангельских ликов,
Мирам славословя блаженство земное.
Дыханьем, наконец, бессильно опьянев,
Где в зимнем блеске звезд, где в ярком летнем
свете,
Возжаждут все любви — и взрослые и дети —
И будут женщины искать мужчин, те — дев.
И все найдут себе кто друга, кто подругу,
И сил не будет им насытить страсть свою,
И с Севера на Юг и вновь на Север с Юга
Помчит великий вихрь единый стон: «Люблю!»
И звери меж людей на тех же камнях лягут,
Ласкаясь и любясь, визжа и хохоча,
На ступенях дворцов, у позабытых пагод,
В раздолии полей, близ моря, у ключа.
И странные цветы живыми лепестками
Засыплют, словно снег, лежащие тела.
И будет в яркий день лазурь гореть звездами,
И будет ночи мгла, как знойный час, тепла.
Среди чудовищных видений и фантазий,
Среди блуждающих и плоть принявших снов
Все жившее замрет в восторженном экстазе
И Смерть закинет сеть на свой последний лов.
Ничто не избежит своей судьбы блаженной,
Как первые в раю — последние уснут…
И ангел вострубит над смолкнувшей вселенной,
Все тысячи веков зовя на общий суд.
Когда рассеянно брожу без цели,
Куда глаза глядят и не глядят,
К расстилаются передо мной
На все четыре стороны свободно
Простор, и даль, и небосклон широкой, —
Как я люблю нечаянно набресть
На скрытую и узкую тропинку,
Пробитую средь жатвы колосистой!
Кругом меня волнами золотыми
Колышется колосьев зыбких море,
И свежею головкой васильки
Мне светятся в его глубоком лоне,
Как яхонтом блистающие звезды.Картиной миловидною любуясь,
Я в тихое унынье погружаюсь,
И на меня таинственно повеет
Какой-то запах милой старины;
Подъятые неведомою силой
С глубокого, таинственного дна,
В душе моей воспоминаний волны
Потоком свежим блещут и бегут;
И проблески минувших светлых дней
По лону памяти моей уснувшей
Скользят — и в ней виденья пробуждают.
Так в глубине небес, порою летней,
Когда потухнет ярко-знойный день,
Средь тьмы ночной зарница затрепещет,
И вздрогнет тьма, обрызганная блеском.Таинственно во мне и предо мной
Минувшее слилося с настоящим;
И вижу ли иль только вспоминаю
И чувством ли иль памятью живу,
В моем немом и сладком обаянье
Отчета дать себе я не могу.Мне кажется, что по тропинке этой
Не в первый раз брожу, что я когда-то
Играл на ней младенцем беззаботным,
Что юношей, тревог сердечных полным,
Влачил по ней тоскующие думы,
Незрелые и темные желанья,
И радости, и слезы, и мечты.
Передо мной не та же ль жатва зрела?
Не так же ли волнами золотыми
Она кругом, как море, трепетала,
И, яхонтом блистающие звезды,
Не те же ли светлели мне цветы? О, как любовь твоя неистощима,
Как неизменно свежи, вечно новы
Дары твои, всещедрая природа!
В их роскоши, в их неге, в изобилье
Нет бедственной отравы пресыщенья,
И на одном твоем цветущем лоне
Не старится и чувством не хладеет
С днем каждым увядающий печально,
К утратам присужденный человек.
Едва к тебе с любовью прикоснешься,
И свежесть первобытных впечатлений
По чувствам очерствевшим разольется,
И мягкостью и теплотою прежней
Разнежится унылая душа.Сердечные преданья в нас не гаснут, —
Как на небе приметно иль незримо
Неугасимою красою звезды
Равно горят и в вёдро и в ненастье,
Так и в душе преданья в нас не гаснут;
Но облака житейских непогод
От наших чувств их застилают мраком,
И только в ясные минуты жизни,
Когда светло и тихо на душе,
Знакомые и милые виденья
На дне ее отыскиваем мы.И предо мной разодралась завеса,
Скрывавшая минувшего картину,
И всё во мне воскресло вместе с нею,
И всё внезапно в жизни ив природе
Знакомое значенье обрело.
И светлый день, купающийся мирно
В прозрачной влаге воздуха и неба,
И с тесною своей тропинкой жатва,
И в стороне младой сосновой рощей
Увенчанный пригорок — есть на всё
В душе моей сочувствие и отзыв;
И радостно, в избытке чувств и жизни,
Я упиваюсь воздухом и солнцем,
И с жадностью младенческой кидаюсь
На яркие и пестрые цветы.
Но этими цветами, как бывало,
Не стану я уж ныне украшать
Алтарь моих сердечных поклонений,
Из них венки не соплету кумирам
Моей мечты, слепой и суеверной,
Не обовью роскошным их убором
Веселой чаши дружеского пира:
Мои пиры давно осиротели,
И недопитые бокалы грустно
Стоят и ждут гостей уж безвозвратных.Нет, ныне я с смиренным умиленьем
Вас принесу, любимые цветы,
На тихие могилы милых ближних,
Вас посвящу с признательною думой
Минувшему и памяти о нем.
В те редкие и тайные минуты,
Когда светло и тихо на душе
И милые, желанные виденья
Из сумраков вечерних восстают.Август 1848
Лесная дача
Небесная девственница,
Богиня Астарта,
В торжестве невинности ты стоишь предо мной.
Длинная лестница,
Освещенная ярко,
А за дверью во храме смутный сумрак ночной.
Я знаю, божественная, —
Ты отблеск Ашеры,
Богини похоти и страстных ночей.
Теперь ты девственна!
Насладившись без меры,
Ты сияешь в венце непорочных лучей.
Утомленная условностями,
Вчера, о Астарта,
Прокляла я с восторгом твой возвышенный зов.
Я искала греховности,
Ласк леопарда,
Бессилья и дрожи бесконечных часов.
Но сегодня, о девственница,
Тебе, не Ашере,
Приношу на алтарь и мечты и цветы.
Освещенная лестница,
И за сумраком двери
Возвращенье к невинности… да! я — как ты.
I
Ей было имя Аганат. Она
Прекрасней всех в Сидоне. В темном взоре
Сверканье звезд ночных, а грудь бледна.
В дни юности она познала горе:
Ее жених, к сидонским берегам
Не возвратись, погиб безвестно в море.
И, девственность принесши в дар богам,
Она с тех пор жила как жрица страсти,
А плату за любовь несла во храм.
Чуть подымались в дали синей снасти,
Она спешила на берег, ждала,
Встречала моряков игрой запястий,
И, обольщенного, к себе вела,
В свой тесный дом, на башенку похожий,
Где в нижней комнате царила мгла
И возвышалось каменное ложе.
Никто не забывал ее ночей!
Из всех гетер платили ей дороже, —
Но каждый день входили гости к ней.
И от объятий в вихре наслажденья,
От тел, сплетенных, словно пара змей,
Означилось на камне углубленье.
II
Когда бы маг, искусный в звездочтеньи,
Составил летопись судеб твоих,
Ее прочел бы он в недоуменьи.
Так! — не погиб в скитаньях твой жених:
В стране далекой он томился пленным,
За годом годы, как за мигом миг.
Он жил рабом, отверженцем презренным,
Снося обиды, отирая кровь,
Но в сердце он остался неизменным:
К тебе хранил он прежнюю любовь,
Живя все годы умиленной верой,
Святой надеждой: все вернется вновь!
И, не забыт владычицей Ашерой,
Он наконец покинул горький плен,
Бежал, был принят греческой триерой
И счастливо добрался в Карфаген.
Отсюда путь на родину свободный!
И он плывет, и ждет сидонских стен,
Как алчет пищи много дней голодный,
И молится: «Пусть это все не сон!»
Но только берег встал над гладью водной,
Едва раздался с мачты крик: «Сидон!» —
Иное что-то вдруг открылось думам,
Своей мечты безумье понял он
И замер весь в предчувствии угрюмом.
III
И жизнь и шум на пристани Сидона
В веселый час прихода кораблей:
И весел мерный плеск в воде зеленой,
Канатов скрип, и окрики людей,
И общий говор смешанных наречий…
Но горе тем, кто не нашел друзей,
Кто был обманут вожделенной встречей!
Для тех гетеры собрались сюда,
Прельщают взглядом, обнажили плечи.
Как жаждал он хоть бледного следа
Былого! — Тщетно! Что воспоминанья
Нетленно проносили сквозь года,
Исчезло все. Сменились очертанья
Залива; пристань разрослась с тех пор,
Столпились вкруг неведомые зданья.
Нигде былого не встречает взор…
Лишь моря шум твердит родные звуки,
Да есть родное в высях дальних гор.
«Пятнадцать лет! пятнадцать лет разлуки!
Искать друзей иль убежать назад?»
Но вдруг до плеч его коснулись руки.
Он смотрит: золото, браслетов ряд,
И жгучий взор под бровью слишком черной.
«Моряк, пойдем! на нынче ты мой брат!»
И за гетерой он идет покорный.
IV
Не начато вино в больших амфорах,
Он с ней не рядом (то недобрый знак),
И мало радости в упорных взорах.
Глядит он молча за окно, во мрак;
Ее вопросы гаснут без ответа;
Он страшен ей, задумчивый моряк.
Но сознает она всю власть обета.
Рукой привычной скинут плащ. Спеши!
Она зовет тебя полураздетой.
Но он, — томим до глубины души, —
Садится к ней на каменное ложе,
И вот они беседуют в тиши.
«Зачем меня ты позвала?» — «Прохожий,
Ты так хорош». — «Ты здешняя?» — «О да!»
«Что делала ты прежде?» — «Да все то же».
«Нет, прежде! Ты была ведь молода,
Быть может, ты любила…» — «Я не сказки
Рассказывать звала тебя сюда!»
И вдруг, вскочив, она спешит к развязке,
Зовет его. Но, потупляя взгляд,
Не внемлет он соблазнам слов и ласке.
Потом, глухим предчувствием объят,
Еще вопрос он задает подруге:
«А как зовут тебя?» — «Я — Аганат!»
И вздрогнул он и прянул прочь в испуге.
V
О, велика богиня всех богинь,
Астарта светлая! ты царствуешь всевластно
Над морем, над землей, над сном пустынь.
Ты видишь все, все пред бессмертной ясно;
Твое желанье — всем мирам завет;
Дрожат и боги — пред тобой, прекрасной!
Когда свершилась эта встреча, свет
Твоей звезды затмился на мгновенье…
Но благости твоей предела нет.
Решила ты, — исполнено решенье.
И в тот же миг рассеялись года,
Как смутный сон исчезли поколенья,
Восстали вновь из праха города,
Вернулись к солнцу спавшие в могиле,
Все стало вновь как прежде, как тогда.
Все о недавнем, как о сне, забыли.
Был вечер. Аганат и с ней жених
Опять в лесу за городом бродили.
И длинный спор, как прежде, шел у них:
До свадьбы он хотел пуститься в море,
Искать богатства в городах чужих.
А ей была разлука эта — горе.
«Не уезжай! на что богатство нам!»
И, этот раз, он уступил ей в споре.
И в день, когда, отдавшись парусам,
Его корабль ушел по глади синей,
Они торжественно пошли во храм —
Свои обеты повторить богине.
19 декабря 1897 — 4 октября 1898