Когда б ты стал царем, владыкой мирозданья,
Не торжествуй, весь этот мир — ничто!..
Когда б над миром ты утратил обладанье,
О, не тоскуй, весь этот мир — ничто!..
Пусть мимо мир пройдет, с ним радость и страданье,
Не плачь, не плачь, весь этот мир — ничто!..
Вчера в тени собора Santa Crocе
мне некий муж торжественно предстал.
но в мир иной его глядели очи,
туда, где сумрак строгий сочетал
в один узор все арки и колонны,
и про себя молитву он шептал.
«Что ищешь здесь! — спросил я изумленный,—
что в наш собор дух скорбный привело!» —
к пришельцу взор склоняя благосклонный.
А он молчал, как прежде, но чело
Воздушно-облачный, неверный, как мечтанья,
над грязным городом, где вечен смрад и гул,
легко-телесные он принял очертания
и, в синеву небес вливаясь, утонул.
Он уплывает ввысь, туда, навстречу снегу,
чтоб с ним соткать одну серебряную нить,
и землю белую и снежных тучек негу
в один серебряный напев соединить.
Он каждый миг иной, он бледное дыхание
под тяжким саваном затихнувшей земли,
Милый малютка, из царства мечты
В жалкий наш мир страсти острое жало
Дух твой бесплотный еще не призвало,—
В мире возможностей странствуешь ты!..
Радостный, чистый, как ангел, беспечный
Ты от страстей и пороков далек…
О, если б мог не рождаться ты вечно!
О, если б страсти иссякнул поток!
В мертвое море пороков и прозы
Страшно клялся я не бросить тебя…
Еще меня твой взор ласкает,
и в снах еще с тобою я,
но колокол не умолкает,
неумолимый судия.
Еще я в мире мира житель,
но дух мой тайно обречен
и тайно в строгую обитель
невозвратимо заточен.
Звон колокольный внятней лиры,
и ярче солнца черный Крест,
Как ствол полусгнивший, в лесу я лежал,
И ветер мне гимн похоронный свистал,
И жгло меня солнце горячим лучом,
И буря кропила холодным дождем…
Семь дней, семь ночей, чужд житейской тревоги,
Как мертвый, я в грезах безумных лежал,
Но круг завершился, и снова я встал,
Заратустра, плясун легконогий!..
Я вижу, весь мир ожидает меня,
И ветер струит ароматы,
Под строгим куполом, обнявшись, облака
легли задумчивой, готическою аркой,
как красный взгляд лампад, застенчиво-неяркий
дрожит вечерний луч, лиясь издалека.
Тогда в священные вступаю я века;
как мрамор строгих плит, кропя слезою жаркой
страницы белые, я плачу над Петраркой,
и в целом мире мне лишь ты одна близка!
Как гордо высятся божественные строки,
где буква каждая безгрешна и стройна.
Клянусь горячими, степными скакунами,
что задыхаются на бешеном бегу
и брызжут искрами, взметая пыль волнами,
и утром близятся к беспечному врагу!
Клянусь, отвека мир Творцу неблагодарен.
он жажду низких благ отвека затаил,
но близок трубный день… И страшно-лучезарен
уж к миру близится печальный Азраил.
Но близок трубный день… и вдруг помчатся горы
Ты помнишь ли те золотые годы,
О Сильвия, когда среди утех
К пределам юности ты шла, полна свободы,
Когда так радостно звучал твой звонкий смех!..
Ты помнишь ли, как песнь твоя звенела,
И как окрестность вся, ей отвечая, пела!
При светлом празднике сияющей весны
В грядущую судьбу с надеждой взор вперяя,
Вся в благовониях чарующего мая
Ты забывала мир… тебя ласкали сны;
Простой сутаною стан удлиняя тощий,
смиренный, сумрачный — он весь живые мощи,
лишь на его груди великолепный крест
сверкает пламенем холодных, мертвых звезд.
Остыв, сжигает он, бескровный, алчет крови,
и складка горькая легла на эти брови.
И на его святых, страдальческих чертах
печать избранника, отверженника страх;
ему, подвижнику, вручен на труд великий
Я видел сон, но все ли сном в нем было?!.
Погасло солнце, без лучей средь тьмы
В пространстве вечном сонмы звезд блуждали;
В безлунной ночи мерзлая земля
Вращалась черным шаром!.. День кончался,
Ночь приходила, наступало «Завтра»,
Но светлый день с собой не приводило…
Все люди, страсти в ужасе забыв,
О светлом дне молитвы воссылали
К померкнувшим, суровым небесам,—
Как свора псов, греховные деянья
рычат, струя голодную слюну,
но светлые покровы одеянья
мне в душу излучают белизну;
их лобызая, я рыдаю глухо,
простертый ниц. взираю в вышину.
Взор полувидит, полуслышит ухо,
вкруг сон теней и тени полусна…
Где власть Отца? Где утешенье Духа?
И.
Я жил в аду, где каждый миг
был новая для сердца пытка…
В груди, в устах, в очах моих
следы смертельного напитка.
Там ночью смерти тишина,
а днем и шум, и крик базарный,
луну, лик солнца светозарный
я видел только из окна.