(Из Байрона)
Как медлит путника вниманье
На хладных камнях гробовых,
Так привлечет друзей моих
Руки знакомой начертанье!..
Чрез много, много лет оно
Напомнит им о прежнем друге:
«Его — нет боле в вашем круге;
Но сердце здесь погребено!..»
Прощальная песнь (*).
Прости! родимая страна
В дали туманной исчезает;
Ревет и ветер и волна,
И чайка с криком отлетает.
Дневный свершает солнце бег,
Корабль наш в Океан несется
Ночь добрая, родимый брег,
Беда тебя да не коснется!
И скоро море, небеса
Вновь светом солнца озарятся;
Но милый край, холмы, леса
Для нас за бездною затмятся!
Родимый дом мой опустел,
И двор заглох, зарос крапивой;
Очаг приветный охладел —
И воет пес у врат—унылой!
«Ко мне, мой паж (**)! о чем твой стон,
И что тебя так сокрушает?
Робеешь разве ярых волн?
Не ветр ли бурный устрашает?
Отри, мой друг, твой слез поток —
Утеха сердца да коснется!
Корабль наш крепок и легок,
Так быстро сокол не несется.»
О Гаролд! буря и волна
Отнюдь меня не устрашают;
Не тем душа моя полна,
Другия думы возмущают!
Покинул дома я отца, —
И с доброй матерью моею
Простясь, я только лишь Творца,
Тебя—и их друзей имею!
Благословение мне дать
Спешил отец—и без стенанья!
Но, ах, томишься будет мать,
Пока настанет час свиданья!
«Довольно, друг, ты горевал
Как добрый сын—и мир с тобою;
И я бы слезы проливал,
Когда б, как ты, был чист душою!»
«Скажи, что так твой бледен цвет
Мой бодрый воин и прекрасный?
Иль против Галла духа нет?
Иль бури свист страшит ужасный?»
О Гаролд! жизнь в моих глазах
Ничто—ничто походов мука;
Но гасит розы на щеках
С женою верною разлука!
И мать и дети близь твоих
Поместий пышных обитают;
Ах, чем она утешит их,
Когда о мне воспоминают! —
«Ты прав, о друг! тоска твоя
Не возбуждает удивленья;
Но мне—безпечность будь моя
Щитом от скучнаго томленья!
Всегда ли веру можно дать
Слезам жены или любезной?
Как часто могут осушать
Забавы шумны ток их слезной!»
Ах, мне минувшее ничто —
Опасности я презираю;
Но возмущает только то,
Что все без вздоха оставляю!
Теперь я в мире одинок
На грозной влаге и безмерной,
И сердцем сам от всех далек,
Коль нет ни в ком мне дружбы верной!
Собака, верный сторож мой,
Из чуждых будет рук питаться;
И если возвращусь домой,
Не будет и ко мне ласкаться!
Плыву на легком корабле,
Спокойно глядя на волненье;
Не думая, к какой земле
Примчит меня его стремленье.
Благословляю вас, моря,
Поля и дебри дальня края:
Прости, родимая земля,
Прими меня, страна чужая!
Пер. А. С.
Над Пиндом ночь; с его высот
Несется бури вой,
И небо гнев свой шумно шлет
Из тучи грозовой.
Наш проводник ушел, пропал…
Лишь молний блеск в ночи
Блестит на путь наш между скал
И золотит ручьи.
Что там? Не хижину ль открыл
Блеск молний сквозь туман?
Нам кров так нужен… Нет, то был
Турецкий лишь курган.
Сквозь водопадов шум и гром
Я слышу клич: земляк
Страны родимой языком
Зовет сквозь дождь и мрак.
Чу! Слышен выстрел. Друг иль враг?
Другой гремит вдали…
Я понял: это горцам знак,
Чтоб к нам на помощь шли.
Но кто ж рискнет, чтоб нам помочь,
В такую глушь идти?
И кто услышит в эту ночь
Сигналы на пути?
Да кто и слышит, тот едва ль
Пойдет сквозь дождь и грязь
В опасный путь, во тьму и даль,
Разбойников боясь.
О страшный час! Гром тучи рвет,
Льет ливень без конца, —
Но мысль одна во мне живет
И греет грудь певца.
В тот миг, как дикою тропой
Брожу я здесь вокруг
Стихии жертвою слепой, —
Где ты, Флоренса, друг?
Не на морях, не на морях!
Ведь ты пустилась в путь
Уже давно! Пусть бури страх
Мою лишь мучит грудь!
Когда прощальный поцелуй
Я дал, сирокко дул;
Давно, давно меж пенных струй
Корабль твой промелькнул.
Давно в Испании вы все,
Опасности уж нет;
Жаль, если б рок судил красе
В морях пить чашу бед!
Мне светит луч твоей красы,
Я помню дни утех,
Как мчались быстрые часы
Сквозь музыку и смех.
О, если Кадикс не в плену,
Меня ты вспомяни!
Поди к широкому окну,
В морскую даль взгляни!..
Калипсо остров вспомни — рай,
Столь сердцу дорогой!
Другим улыбок сто раздай,
Мне — вздох единый твой!..
Толпа влюбленных вдруг узрит,
Что побледнела ты
И что слезинка чуть дрожит
Чудесной красоты.
На шутки фатов вновь лицом
Вся вспыхнешь ты тогда,
Стыдясь, что вспомнила о том,
В чьих мыслях ты всегда…
Улыбкой, вздохом ли даря, —
Ты все же далека…
К тебе чрез горы и моря
Летит моя тоска!
Я видел сон, который не совсем был сон.
Блестящее солнце потухло, и звезды
темные блуждали по беспредельному пространству,
без пути, без лучей; и оледенелая земля
плавала, слепая и черная, в безлунном воздухе.
Утро пришло и ушло — и опять пришло и не принесло дня;
люди забыли о своих страстях
в страхе и отчаянии; и все сердца
охладели в одной молитве о свете;
люди жили при огнях, и престолы,
дворцы венценосных царей, хижины,
жилища всех населенцев мира истлели вместо маяков;
города развалились в пепел,
и люди толпились вкруг домов горящих,
чтоб еще раз посмотреть друг на друга;
счастливы были жившие противу волканов,
сих горных факелов; одна боязненная надежда
поддерживала мир; леса были зажжены —
но час за часом они падали и гибли,
и треща гасли пни — и все было мрачно.
Чела людей при отчаянном свете
имели вид чего-то неземного,
когда случайно иногда искры на них упадали.
Иные ложились на землю и закрывали глаза и плакали;
иные положили бороду на сложенные руки и улыбались;
а другие толпились туда и сюда,
и поддерживали в погребальных кострах пламя,
и с безумным беспокойством
устремляли очи на печальное небо,
подобно савану одевшее мертвый мир, и
потом с проклятьями снова
обращали их на пыльную землю,
и скрежетали зубами и выли;
и птицы кидали пронзительные крики,
и метались по поверхности земли,
и били тщетными крылами;
лютейшие звери сделались смирны и боязливы;
и змеи, ползая, увивались между толпы, шипели,
но не уязвляли — их убивали на седенье люди;
и война, уснувшая на миг, с новой силой возобновилась;
пища покупалась кровью,
и каждый печально и одиноко сидел,
насыщаясь в темноте; не оставалось любви;
вся земля имела одну мысль:
это смерть близкая и бесславная;
судороги голода завладели утробами, люди умирали,
и мясо и кости их непогребенные валялись;
тощие были седены тощими;
псы нападали даже на своих хозяев,
все, кроме одного, и он был верен его трупу
и отгонял с лаем птиц и зверей и людей голодных,
пока голод не изнурял или новый труп не привлекал их алчность;
он сам не искал пищи, но с жалобным и протяжным воем
и с пронзительным лаем лизал руку,
не отвечавшую его ласке, — и умер.
Толпа постепенно редела;
лишь двое из обширного города
остались вживе — и это были враги;
они встретились у пепла алтаря,
где грудой лежали оскверненные церковные утвари;
они разгребали и, дрожа,
подымали хладными сухими руками теплый пепел,
и слабое дыханье немного продолжалось и произвело
как бы насмешливый чуть видный огонек;
тогда они подняли глаза при большем свете
и увидали друг друга — увидали, и издали вопль и умерли,
от собственного их безобразия они умерли, не зная,
на чьем лице голод начертал: враг.
Мир был пуст, многолюдный и могущий
сделался громадой безвременной,
бестравной, безлесной, безлюдной,
безжизненной, громадой мертвой,
хаосом, глыбой праха; реки, озера, океан были недвижны,
и ничего не ворочалось в их молчаливой глубине;
корабли без пловцов лежали,
гния, в море, и их мачты падали кусками;
падая, засыпа́ли на гладкой поверхности;
скончались волны; легли в гроб приливы,
луна, царица их, умерла прежде;
истлели ветры в стоячем воздухе, и облака погибли;
мрак не имел более нужды
в их помощи — он был повсеместен.
(Из Байрона)
Я видел сон, как будто на-яву:
Погаснуло сияющее солнце,
По вечному пространству, без лучей
И без путей, блуждали мрачно звезды;
И в пустоте безлунной шар земной
Беспомощно повиснул, леденея.
С часами дня не появлялся день,
И в ужасе от тьмы, обявшей землю,
Забыли о страстях своих сердца,
Оцепенев в одной мольбе — о свете.
И от огней не отходил народ;
И троны и чертоги государей,
И хижины, и всякие жилища
Разобраны все были на костры,
И города до пепла выгорали.
Вокруг своих пылающих домов
Владельцы их сходились, чтоб друг другу
Взглянуть в лицо; счастливы были те,
Что жили близ волканов пламеневших;
Надеждой лишь поддерживался мир.
Зажгли леса; но пламя истощалось
Час от часу; сгорая, дерева
Валилися и угасали с треском —
И снова все тонуло в черной тьме.
Чело людей при умиравшем свете,
При отблесках последнего огня,
Вид призрачный какой-то принимало.
Одни из них лежали на земле
И плакали, закрыв лицо; другие,
Уткнувшися в ладони головой,
Сидели так, с бессмысленной улыбкой,
Иль, суетясь, пытались поддержать
Огонь костров, или, с безумным страхом,
На тусклые смотрели небеса, —
На пелену скончавшегося мира, —
И падали на прах земли опять,
С проклятьями, и скрежетом, и стоном.
И слышен был крик диких птиц, — в испуге
Они теперь метались по земле
И хлопали ненужными крылами;
Из логовищ шли к людям, присмирев,
С боязнию, свирепейшие звери;
И змеи средь толпы вились, шипя,
Но не вредя, — их убивали в пищу.
Война, было умолкшая на миг,
Теперь опять свирепо возгорелась;
Тут кровь была ценою за еду,
Особняком тут каждый насыщался,
В молчании угрюмом; никакой
Любви уже не оставалось в мире,
Все в нем слилось в одну лишь мысль —
о смерти,
Немедленной, позорной, — и терзал
Утробы всех неутолимый голод.
И гибнули все люди от него,
Валялись их тела без погребенья,
Голодного голодный пожирал,
И даже псы господ своих терзали.
Один лишь пес был верен до конца:
Голодных птиц, зверей, людей от тела
Хозяина он отгонял, пока
Не доконал их этот страшный голод,
Или пока другой чей-либо труп
Не привлекал их челюстей иссохших.
Сам для себя он пищи не искал,
Но с жалобным и непрестанным воем
Он руку ту лизал, чтo не могла
На преданность ему ответить лаской,
И, взвизгнувши, внезапно он издох.
И вымерли все люди постепенно,
Осталися лишь в городе громадном
Два жителя: то были два врага.
Они сошлись у гаснувшего пепла,
Остатка от былого алтаря,
Где утвари священной груды были
Расхищены, в беде, для нужд мирских.
Они, дрожа, там золу разгребли
Холодными, иссохшими руками;
Под слабым их дыханьем, вспыхнул бледный,
Как будто лишь в насмешку, огонек;
Тогда они взглянули друг на друга
И вскрикнули и испустили дух,
От ужаса взаимного, при виде
Страшилища, не зная — кто был тот,
На чьем челе напечатлел злой голод
Слова: <твой враг>. — И мир теперь был пуст;
Он, некогда могучий, населенный,
Пустыней стал: без трав, дерев, людей,
Без времени, без жизни, — грудой глины,
Хаосом смерти. Воды рек, озер
И океан стояли неподвижно,
И в их глухих, безмолвных глубинах
Ничто уже теперь не шевелилось;
Остались без матросов корабли
И на море недвижном догнивали;
И падали их мачты по частям
На бездну вод, не пробуждая ряби.
Волн не было, все замерли оне, —
Не двигались приливы и отливы;
Скончалась их владычица луна
И в воздухе стоячем стихли ветры;
Погибли тучи, — не нуждалась тьма
В их помощи: она была Вселенной.
Я видел сон… не все в нем было сном.
Погасло солнце светлое — и звезды
Скиталися без цели, без лучей
В пространстве вечном; льдистая земля
Носилась слепо в воздухе безлунном.
Час утра наставал и проходил,
Но дня не приводил он за собою…
И люди — в ужасе беды великой
Забыли страсти прежние… Сердца
В одну себялюбивую молитву
О свете робко сжались — и застыли.
Перед огнями жил народ; престолы,
Дворцы царей венчанных, шалаши,
Жилища всех имеющих жилища —
В костры слагались… города горели…
И люди собиралися толпами
Вокруг домов пылающих — затем,
Чтобы хоть раз взглянуть в лицо друг другу.
Счастливы были жители тех стран,
Где факелы вулканов пламенели…
Весь мир одной надеждой робкой жил…
Зажгли леса; но с каждым часом гас
И падал обгорелый лес; деревья
Внезапно с грозным треском обрушались…
И лица — при неровном трепетанье
Последних, замирающих огней
Казались неземными… Кто лежал,
Закрыв глаза, да плакал; кто сидел,
Руками подпираясь, улыбался;
Другие хлопотливо суетились
Вокруг костров — и в ужасе безумном
Глядели смутно на глухое небо,
Земли погибшей саван… а потом
С проклятьями бросались в прах и выли,
Зубами скрежетали. Птицы с криком
Носились низко над землей, махали
Ненужными крылами… Даже звери
Сбегались робкими стадами… Змеи
Ползли, вились среди толпы, — шипели
Безвредные… их убивали люди
На пищу… Снова вспыхнула война.
Погасшая на время… Кровью куплен
Кусок был каждый; всякий в стороне
Сидел угрюмо, насыщаясь в мраке.
Любви не стало; вся земля полна
Была одной лишь мыслью: смерти — смерти,
Бесславной, неизбежной… страшный голод
Терзал людей… и быстро гибли люди…
Но не было могилы ни костям,
Ни телу… пожирал скелет скелета…
И даже псы хозяев раздирали.
Один лишь пес остался трупу верен,
Зверей, людей голодных отгонял —
Пока другие трупы привлекали
Их зубы жадные, но пищи сам
Не принимал; с унылым долгим стоном
И быстрым, грустным криком все лизал
Он руку, безответную на ласку —
И умер наконец… Так постепенно
Всех голод истребил; лишь двое граждан
Столицы пышной — некогда врагов —
В живых осталось… встретились они
У гаснущих остатков алтаря —
Где много было собрано вещей
Святых
Холодными, костлявыми руками,
Дрожа, вскопали золу… огонек
Под слабым их дыханьем вспыхнул слабо,
Как бы в насмешку им; когда же стало
Светлее, оба подняли глаза,
Взглянули, вскрикнули и тут же вместе
От ужаса взаимного внезапно
Упали мертвыми .
.
И мир был пуст;
Тот многолюдный мир, могучий мир
Был мертвой массой, без травы, деревьев,
Без жизни, времени, людей, движенья…
То хаос смерти был. Озера, реки
И море — все затихло. Ничего
Не шевелилось в бездне молчаливой.
Безлюдные лежали корабли
И гнили на недвижной, сонной влаге…
Без шуму, по частям валились мачты
И, падая, волны не возмущали…
Моря давно не ведали приливов…
Погибла их владычица — луна;
Завяли ветры в воздухе немом…
Исчезли тучи… Тьме не нужно было
Их помощи… она была повсюду…