Недавно я писал о русских либералах,
Помешанных на белых генералах.
Царь Павел был на что самодержавный зверь,
А либералы ждут: «Такого б нам теперь!»
Я удостоился на выпад свой ответа, —
От бешенства не взвидя света,
Какой-то либерал мне пишет напрямки
(Без подписи и, значит, без обмана):
«Что Павел? Павел — пустяки.
Не Павла жаждем — Тамерлана!»
Мой сын и мой отец при жизни казнены,
А я пожал удел посмертного бесславья:
Торчу здесь пугалом чугунным для страны,
Навеки сбросившей ярмо самодержавья.
«Хороший хлеб! Народный хлеб!»
Не потому ли хлеб «народный»,
Что странной волею судеб
Народ весь век сидит… голодный?!
Везут меня иль сам я еду,
Но знаю, сидя на возу,
Что рано праздновать победу,
Что гады ползают внизу,
Что воздух весь насыщен ядом
И что свободно мы вздохнем,
Когда в бою с последним гадом
Ему мы голову свернем. Друзья, в великом, как и в малом,
Есть заповедная черта:
Перед последним перевалом
Бог весть из-за какой
Такой
Причины,
Среди морской
Пучины
Вели с Китами бой
Дельфины.
То увидал Пескарь: «Ой, братцы! Что я зрю?
Голубчики, да что вы?!
Давайте я вас помирю!»
Мы вдаль наши взоры вперяем
И, в пламени новых идей
Сгорая, теряем, теряем
Неповторимых людей. Не стало вождя-рулевого,
И многих не стало бойцов,
И чаще средь дела живого
Мы, сдвинувши брови сурово,
Хороним своих мертвецов. Но с каждою тяжкой утратой
Теснее смыкая ряды,
Взрываем мы той же лопатой
Как волны, дыбятся панели.
Ни дать ни взять, как волк морской,
В морской фуражке и шинели
Плыву я в «Правду» по Тверской. Здесь — «марсовой» по званью-чину —
Гляжу я пристально во мглу:
Не прозевать бы вражью мину!
Не напороться б на скалу! Несутся волны, словно горы.
«Левей!» — «Правей!» — «Назад!» —
«Впе-е-е-ред!»
На капитанской рубке споры.
Мы ждали, в даль вперяя очи,
Когда ж откликнутся они?
Мы шли одни во мраке ночи,
Мы шли одни. Но, веря в близкий час рассвета,
В один сомкнувшися порыв,
Мы ждали братского ответа
На наш призыв.
И вот горит заря пожаром,
Зажглися братские огни.
Друзья! Боролись мы недаром!
Что Николай «лишился места»,
Мы знали все без манифеста,
Но всё ж, чтоб не было неясности,
Предать необходимо гласности
Для «кандидатов» всех ответ,
Что «места» тоже больше нет.
«Спа… си… те!.. Ай!.. То… ну!»
«Вот видишь! — стал корить несчастного
Прохожий. —
Зачем же ты, малец пригожий,
Полез на глубину?
Ай-ай! Ну, разве можно
Купаться так неосторожно?
Ужо, дружок, вперед смотри…»
Прохожий говорил с великим увлеченьем,
А Мальчик, втянутый в водоворот теченьем,
Жуя огрызок папиросы,
Я жду из Питера вестей:
Как наши красные матросы
Честят непрошеных «гостей»! Фортов кронштадтских ли снаряды
Сметают «белые» ряды?
Или балтийские отряды
С пехотой делят все труды? Но — без вестей я знаю твердо:
Там, где стоит наш Красный Флот,
Там — красный флаг алеет гордо,
Там — революции оплот, Там красный фронт — броня стальная,
Рать пролетарская знамена преклонила.
Семьей редеющей друзья стоят вокруг.
«Еще одна священная могила!»
«Еще один неотомщенный друг!» Ну что же! Клятвой боевою
Мы честно подтвердим зарвавшимся врагам.
Что — не в пример иным долгам —
Долги кровавые мы возместим с лихвою!
Куда ни кинь, везде беда!
Прикосновенно стало небо!
Узнав, что некиим Энебо
Открыта новая звезда,
Вскипело грозное начальство:
«Еще Звезда!
Ведь вот нахальство!
Ну что ж тут долго толковать?
Конфисковать!»
Химический анализ мази показал, что
она не содержит никаких ядовитых
веществ, за исключением свинца.
(Из речи Литвинова-Фалинского)
Умер рабочий завода «Вулкан»
Андреев, застреленный городовым во время
демонстрации.
(Из газет) На фабрике — отрава,
На улице — расправа.
И там свинец и тут свинец…
Пав жертвой дровосека,
Вздохнул могучий Дуб на весь зеленый бор:
«Как ни обидно мне, друзья, на человека
И на его топор,
Но во сто крат больней мне видеть клинья эти,
Которые меня стремятся расколоть:
Все из моих ветвей — мои родные дети
Зубами острыми впились в родную плоть!»
Высоких гениев творенья
Не для одной живут поры:
Из поколений в поколенья
Они несут свои дары.
Наследье гениев былого —
Источник вечного добра.
Живое ленинское слово
Звучит сегодня, как вчера.
Не та уж кровь. Не те уж годы.
Все ж, не вписавшись в ворчуны,
На молодые хороводы
Люблю смотреть… со стороны.Певец иного поколенья,
С немою радостью порой
Гляжу я, полный умиленья,
На комсомольский бодрый строй.Враги хотят нас сжить со свету.
А комсомольская братва?!
Глядите, сила какова!
И у меня тревоги нету.
Живые, думаем с волненьем о живом
И верим, хоть исход опасности неведом,
Что снова на посту ты станешь боевом,
Чтоб к новым нас вести победам.
В опасности тесней смыкая фронт стальной,
Завещанное нам тобой храня упорство,
Мы возбуждённо ждём победы основной,
Которой кончишь ты, любимый наш, родной,
С недугом злым единоборство!
Латыш хорош без аттестации.
Таков он есть, таким он был:
Не надо долгой агитации,
Чтоб в нем зажечь геройский пыл.Скажи: «барон!» И, словно бешеный,
Латыш дерется, всё круша.
Чай, не один барон повешенный —
Свидетель мести латыша.Заслуги латышей отмечены.
Про них, как правило, пиши:
Любые фланги обеспечены,
Когда на флангах — латыши! Где в бой вступает латдивизия,
Годков тому примерно пять
Помещик некий в лес заехал погулять.
На козлах Филька красовался,
Такой-то парень — богатырь!
«Вишь, как тут заросло, а был совсем пустырь.
Молодняком помещик любовался.-
Как, Филька, думаешь? Хорош молоднячок?
Вот розги где растут. Не взять ли нам пучок?
В острастку мужикам… на случай своеволья!»-
«М-да! — Филька промычал, скосивши вбок
В телеге колесо прежалобно скрипело.
«Друг, — выбившись из сил,
Конь с удивлением спросил, -
В чем дело?
Что значит жалоба твоя?
Всю тяжесть ведь везешь не ты, а я!»Иной с устало-скорбным ликом,
Злым честолюбьем одержим,
Скрипит о подвиге великом,
Хвалясь усердием… чужим.
По просьбе обер-прокурора,
Дабы накинуть удила
На беглеца Илиодора,
Шпиков испытанная свора
Командирована была.
Шпики ворчали: «Ну, дела!
Почесть, привыкли не к тому мы!
Гранить панель, торчать у Думы,
Травить эсдека иль жида —
Наш долг святой, — а тут беда:
В родных полях вечерний тихий звон, -
Я так любил ему внимать когда-то
В час, как лучи весеннего заката
Позолотят далекий небосклон.
Милей теперь мне гулкий рев, и стон,
И мощный зов тревожного набата:
Как трубный звук в опасный бой — солдата,
Зовет меня на гордый подвиг он.
Средь суеты, средь пошлости вседневной
Я жду, когда, как приговор судьбы,
Чудных три песни нашел я в книге родного поэта.
Над колыбелью моею первая песенка пета.
Над колыбелью моею пела ее мне родная,
Частые слезы роняя, долю свою проклиная.
Слышали песню вторую тюремные низкие своды.
Пел эту песню не раз я в мои безотрадные годы.
Пел и цепями гремел я и плакал в тоске безысходной,
Жаркой щекой припадая к железу решетки холодной.
Гордое сердце вещует: скоро конец лихолетью.
Дрогнет суровый палач мой, песню услышавши третью.