Нет худа без добра и нет добра без худа.
О мудрость вещая, ты стоишь похвалы!
Но сколько выстрадать пришлося нам, покуда
Мы не додумались до истинного чуда:
Мобилизованной… пчелы!
Так повелось, такая мода,
Что в этот предвесенний день
Все говорят, кому не лень,
О воле русского народа.
И говорят нам и поют!
Но… почему ж все эти годы,
Чем больше «воли» нам дают,
Тем больше жаждем мы — свободы?!
Сверкает хищный глаз. Оскалены клыки.
Последней, острый взмах вредительской руки,
И — нет вредителя! Его настигла кара.
Его пронзила и сожгла
Неотразимая стрела
Молниеносного удара!
Знай, враг, шагающий к вредительской меже:
Наш часовой — настороже!
Спеша заместь свои преступные следы,
Чтоб под гнетущею вас удержать пятою,
Лжецы пыталися рабочие ряды
Смутить змеиной клеветою.
На клевету лжецам достойный дав ответ,
Вы показали всем ответом этим,
Что ночь идет к концу, что близится рассвет
И что мы все его семьею дружной встретим.
Чуть не грудных детей шатанье,
Ребячий труд, самопитанье...
И уверяют нас вруны,
Что это значит — процветанье
Сверхбуржуазнейшей страны!
Борьба с безнравственностью! Браво!
А на кого сия гроза?
Кто? Не поповская ль орава
Косит налево и направо
Свои блудливые глаза?
Но на курортах особлиго
Отцы ведут себя блудливо.
Так, что пришлось в конце концов
Спасать курорты и купальни
(Ведь это все-таки не спальни!)
О поле, поле Куликово,
Врага ты видело какого!
Здесь бились русские полки,
И пахари, и рыбаки;
Удары грудью принимая,
Они свершили свой обет;
Им показала свой хребет
Орда свирепого Мамая!
Враг новый рыщет на Дону.
Да, наш народ породы стойкой:
Свой фронтовой крепя заслон,
Врагу ответил он постройкой
Колхозных танковых колонн.
Колхозным боевым ответом
Ошеломлен фашистский сброд.
Как он сказался в деле в этом —
Весь осиян победным светом —
Наш удивительный народ!
Он — тракторист военной школы,
И землемер он не худой:
Сметает межи, частоколы
Красноармеец молодой!
На бранном поле воин грозный,
Сейчас грозит он кулаку,
Сейчас работник он колхозный,
Помощник брату-бедняку!
С министра-вора взятки гладки:
Ему подносят шоколадки
И, как гласит газетный слог,
Дают свободу «под залог»
Затем, чтоб после приговора
Снять и залог с большого вора.
Но вот бедняк стянул пирог,
И суд к нему безмерно строг.
Вот судят как, любуйтесь, нате,
В одном американском штате:
Еще одна в родном краю
Твердыня новая в строю.
Труду, упорству и талантам,
Бойцам, ударникам, гигантам,
Героям тракторных побед
Восторги наши и привет!
Подросток-девочка. Она
Бойцом-героем спасена,
У пса фашистского отбита.
Смертельной корчей сведена
Рука сраженного бандита.
Родной боец наш – невредим,
Неустрашим, непобедим –
Исполнен мощи сверхударной.
На грозный лик его глядим
Художник удивительной судьбы,
Боец несокрушимейшей удачи,
Друг класса, сбившего дворянские гербы,
И буревестник классовой борьбы…
Дать верный лик его — труднее нет задачи.
Отдавший жизнь свою великой цели, он,
Чей путь был боевым и мудро-человечным,
Войдет в советский пантеон
Художником, бойцом и нашим другом вечным!
Ох, сложу-сложу
Полномочия.
Не допрос пишу, —
Многоточия! Положеньице
Невылазное,
И в башку бредет
Несуразное: То корнилится,
То мне керится,
Будет вправду ль суд, —
Мне не верится.
В работе яростно-кипучей
Юг, запад, север и восток.
Всё полноводней, все могучей
Соревновательный поток. Пласты глубокие взрывая,
В народных недрах открывая
Ключи энергии живой,
Вступила ярость трудовая
В соревнованье — с боевой. В строю и молодость и старость,
Все — в напряженье, все — в бою.
Страшней нет ярости, чем ярость
Из-под тучки ветер веет,
Из-под падеры — снежок.
У девчонки сердце млеет,
Что не пишет мил-дружок. Едут сани из Казани,
Кони падают в снегу.
«Жду я, жду письма от Вани,
Всё дождаться не могу!» Эвон, снегу сколько, шутка!
Нет ни краю, ни конца.
Не горюй, не плачь, Машутка:
Жди от Вани письмеца. Мы дороги все исправим
Какой-то филантроп, увидевши с крыльца
Изнеможенного оборвыша-мальца,
Лежащего средь цветника врастяжку,
Воскликнул: «Жалко мне, дружок, измятых роз,
Но больше жаль тебя, бедняжку.
Скажи, зачем ты здесь?»
«Ах, — отвечал сквозь слез
Малютка голосом, исполненным страданья, —
Я третий день… без пропитанья!..
И здесь я рву…
«Но, но, но, ты, разледащая!
Надорвала жилы все!
Эх, работа распропащая
На аршинной полосе!» Растрепала баба косоньку,
Разомлела от серпа.
Вышла баба жать полосоньку
И нажала… три снопа! Рядом пахоть — не аршинная!
Трактор весело гудит.
Чудо-силушка машинная
Пашне, явно, не вредит. Урожаи диво-дивные!
На Красной площади, у древних стен Кремля,
Мы — стражи вечные твои, товарищ милый.
Здесь кровью полита земля,
Здесь наши братские могилы.
Бойцы, сраженные в бою,
Мы в вечность отошли. Но ты — еще в строю,
Исполненный огня и пролетарской силы.
Так стой же до конца за власть и честь свою,
За пролетарскую великую семью,
За наши братские могилы!
Прекрасной Франции поруганная честь,
Угроза смертная ее культуре, жизни
Петэн с Лавалем… Как приятна будет весть
О том, что Францией под клич народный —
«месть» —
Растоптаны предательские слизни. Нет, гордой Франции фашистский злой полон
Не долго уж терпеть: в огнях уж небосклон,
Уж слышатся со всех сторон
Сил нарастающих грозовые раскаты.
И героический Тулон
Когда, среди богинь метнувши жребий, боги
Вводили жен в свои небесные чертоги,
Суровый бог войны, омытый весь в крови,
Взял в жены чуждую отраде материнства
Богиню грабежа и гнусного бесчинства.
Восторгов неземных и знойных чар любви
Неиссякаемый родник найдя в богине,
Бог неразлучен с ней поныне.
С тех пор, однако, для страны,
Охваченной огнем кровавого пожара,
На всё наведена искусно позолота.
Идеи мирные, как шелуху, отвеяв,
Бытописатели российского болота
Преобразилися в Тиртеев.
Победно-радостны, нахмурив грозно брови,
За сценкой боевой спешат состряпать сценку:
С еще дымящейся, горячей братской крови
Снимают пенку!
Не плачьте обо мне, простершемся в гробу,
Я долг исполнил свой, и смерть я встретил бодро.
Я за родной народ с врагами вёл борьбу,
Я с ним делил его геройскую судьбу,
Трудяся вместе с ним и в непогодь и в вёдро.
Расхвастался Медведь перед Лисой:
«Ты, кумушка, не думай,
Что я всегда такой угрюмый:
Злость на меня находит полосой,
А вообще, сказать не лицемеря,
Добрей меня не сыщешь зверя.
Спроси хоть у людей: ем мертвых я аль нет?»
— «Ах, кум, — Лиса в ответ, —
Что мертвые?! Я думаю другое:
Слух добрый о себе ты всюду б утвердил,
Размахнулся б я басней задорною,
Распростясь на минуту с кручиною,
Да боюсь, чтобы слезы не брызнули
Под веселой личиною. А и спел бы я, братцы, вам песенку
Обо всем, что на сердце скрывается,
Да не всякая песенка
До конца допевается.
Полна страданий наших чаша,
Слились в одно и кровь и пот.
Но не угасла сила наша:
Она растет, она растет! Кошмарный сон — былые беды,
В лучах зари — грядущий бой.
Бойцы в предчувствии победы
Кипят отвагой молодой. Пускай шипит слепая злоба,
Пускай грозит коварный враг,
Друзья, мы станем все до гроба
За правду — наш победный стяг!
Да, вспомнить есть о чем, и есть чем похвалиться.
В каких превратностях прошли пятнадцать лет!
Какие крепости успели развалиться!
Каких людей уж больше нет! И сам я… Грустного сознанья,
Увы, ни от себя, ни от других не скрыть:
Не те года, не та уж прыть, —
И мне уж говорят: «Пиши… воспоминанья!» Ах, «Правда» милая, тебе — пятнадцать лет!
Не радоваться как такому юбилею?
Но — запевала твой, присяжный твой поэт,
На юбилеях всех обычно я болею. Воспоминания острей, и глубока
Не примирился — нет! — я с гнусной рабской долей,
Всё так же пламенно я грежу вольной волей,
Всё с той же яростью позорный гнёт кляну,
Но — голос мой ослаб, но — песнь моя в плену,
Но — грудь истерзана, и сердцу нет отрады,
Но из усталых рук исторгнут грозный бич!
Ликует злобный враг. Кровавой жатве рады,
Клубятся в чёрной мгле, шипя победно, гады.
Бой кончен. Нет бойцов. Призыва гневный клич
Напрасен: из живых никто не отзовётся,
Порой мне кажется, что я схожу с ума,
Что разорвётся грудь от непосильной муки.
Томлюсь в тоске, ломаю гневно руки,
Скорблю, но скорбь моя — нема!
Сегодня, как вчера, — одни и те же вести:
Насилий новых ряд, а всех — уже не счесть!
Врагом, ликующим в порыве дикой мести,
Всё попрано — закон, свобода, совесть, честь!
Ты хочешь закричать: «Довольно же, довольно!
Остановитесь же, злодеи, палачи!»
Ночной порой, когда луна
Взойдёт над тёмными лесами,
Внимай: родная сторона
Полна живыми голосами.Но, зачарованный волной
Ночных напевов и созвучий,
Прильни к груди земли родной,
Услышишь ты с тоскою жгучей: Среди лесов, среди степей,
Под небом хмурым и холодным,
Не умолкает звон цепей
В ответ стенаниям народным.
Благодарю тебя, создатель,
Что я не плут и не предатель,
Не душегуб, не идиот,
Не заскорузлый патриот.
Благодарю тебя, спаситель,
Что дан мне верный «охранитель»
На всех путях, во всех местах,
Что для меня всегда в Крестах
Готова тихая обитель.
Чем демократичнее власть, тем
она дороже обходится народу.
«Новая жизнь», 16-3/11Вот это строгий суд! Суда не надо строже:
Народная им власть обходится дороже,
Чем власть — какая же? Ну, что стесняться зря!
Чья власть милей вам и дешевле?
Не ваши ль это предки древле
Пред Зевсом квакали, чтоб дал он им царя?
Связь потеряв с обычной обстановкой,
Отдавшись весь работе фронтовой,
Ищу я слов, рифмующих с «винтовкой»,
Звучащих в лад с командой боевой.
Но слово есть одно, святое слово,
То слово — Труд. Оно горит огнём,
Оно звучит чеканно и сурово.
Вся наша мощь, всё упованье в нём.
Товарищ, знай, справляя наш субботник:
К победе путь — тернист и каменист.
Стиннес имел переговоры с ген. Дегутом о
прекращении сопротивления в Руре и посетил
сидящего в тюрьме Круппа, с которым сговорился
о подробностях возобновления работ.«Бьен!» — Стиннесу сказал
палач-француз, Дегут.
Ему ответил Стиннес: «Гут!»
«Грабители всех стран»,
чья подлость так безмерна,
«Объединяются» под флагом
«Грабинтерна».
Весенний благостный покой…
Склонились ивы над рекой.
Грядущие считаю годы.
Как много жить осталось мне?
Внимаю в чуткой тишине
Кукушке, вышедшей из моды.
Раз… Два… Поверить? Затужить?
Недолго мне осталось жить…
Последнюю сыграю сцену
И удалюсь в толпу теней…