Земля в апреле розовее,
Чем молодость и чем любовь,
Ребенок, любит чище феи
Весну, явившуюся вновь.
В июне с сердцем неуемным
От беспокойно-жадных грез
За Летом, от загара темным,
Она скрывается в овес.
А в августе — пьяней вакханки;
На шкуре тигровой дрожат
Для Осени ее приманки,
И алый брыжжет виноград.
А в декабре больной старушке,
Чьи кудри инея белей,
Лишь Зиму, на ее подушке
Храпящую, тревожить ей.
В часы всеобщей смуты мира
Оставил Гете ратный стан
И создал «Западный Диван»,
Оазис, где рокочет лира.
Для Низами забыв Шекспира,
Он жил мечтой далеких стран
И ритмом звучным, как орган,
Пел о Гудут, живущей сиро.
Как Гете на свою тахту
В Веймаре убегал от прозы
Гафизовы лелеять розы,
Оставив дождь и темноту
Стучаться в окна мне сильнее,
Я пел «Эмали и Камеи».
Беззаветною страстью порыва
Ты пугаешь меня, мой поэт;
Ведь любовь молодая стыдлива,
Как весеннего утра рассвет.
Видишь горлицу эту, мой милый?
Как она, я пугаюсь легко,
И голубкою я белокрылой
От тебя улечу далеко.
Но останься на миг без движенья,
Не упорствуй в ненужной борьбе,
И слетит, позабыв опасенья,
Добровольно голубка к тебе.
Там под деревьями сокрыта
Совсем горбатая изба;
На крыше сор, стена пробита,
И мох у каждого столба.
Окно — оно закрыто тряпкой;
Но из норы, как бы зимой
Пар теплый рот пускает зябкий… —
Дыханье видно над трубой.
Как будто пробочник из дыма
Уходит струйкой в высоту,
Души, что в этой мгле томима,
Уносит новости к Христу.
Порою в памяти невольной укоризной
Воспоминания мелькают о былом,
Когда душа, сроднясь с небесною отчизной,
Не прикасалася к земле своим крылом.
Они, подобные сиянию заката,
Которым даль небес и вод озарена —
Являют душу нам, какой была когда-то,
Какою и теперь могла бы стать она.