Осыпались листья над Вашей могилой,
И пахнет зимой.
Послушайте, мёртвый, послушайте, милый:
Вы всё-таки мой.
Смеётесь! — В блаженной крылатке дорожной!
Луна высока.
Мой — так несомненно и так непреложно,
Как эта рука.
Опять с узелком подойду утром рано
К больничным дверям.
Вы просто уехали в жаркие страны,
К великим морям.
Я Вас целовала! Я Вам колдовала!
Смеюсь над загробною тьмой!
Я смерти не верю! Я жду Вас с вокзала —
Домой.
Пусть листья осыпались, смыты и стёрты
На траурных лентах слова.
И, если для целого мира Вы мёртвый,
Я тоже мертва.
Я вижу, я чувствую, — чую Вас всюду!
— Что́ ленты от Ваших венков! —
Я Вас не забыла и Вас не забуду
Во веки веков!
Таких обещаний я знаю бесцельность,
Я знаю тщету.
— Письмо в бесконечность. — Письмо
в беспредельность —
Письмо в пустоту.
О тяжесть удачи!
Обида Победы!
Георгий, ты плачешь,
Ты красною девой
Бледнеешь над делом
Своих двух
Внезапно-чужих
Рук.Конь брезгует Гадом,
Ты брезгуешь гласом
Победным. — Тяжелым смарагдовым маслом
Стекает кровища.
Дракон спит.
На всю свою жизнь
Сыт.Взлетевшею гривой
Затменное солнце.
Стыдливости детской
С гордынею конской
Союз.
Из седла —
В небеса —
Куст.
Брезгливая грусть
Уст.Конь брезгует Гадом,
Ты брезгуешь даром
Царевым, — ее подвенечным пожаром.
Церковкою ладанной:
Строг — скуп —
В безжалостный
Рев
Труб.Трубите! Трубите!
Уж слушать недолго.
Уж нежный тростник победительный — долу.
Дотрубленный долу
Поник. — Смолк.
И облачный — ввысь! —
Столб.Клонитесь, клонитесь,
Послушные травы!
Зардевшийся под оплеухою славы —
Бледнеет. — Домой, трубачи! — Спит.
До судной трубы —
Сыт.11 июля
Не суждено, чтобы сильный с сильным
Соединились бы в мире сем.
Так разминулись Зигфрид с Брунгильдой,
Брачное дело решив мечом.
В братственной ненависти союзной
— Буйволами! — на скалу — скала.
С брачного ложа ушел, неузнан,
И неопознанною — спала.
Порознь! — даже на ложе брачном —
Порознь! — даже сцепясь в кулак —
Порознь! — на языке двузначном —
Поздно и порознь — вот наш брак!
Но и постарше еще обида
Есть: амазонку подмяв как лев —
Так разминулися: сын Фетиды
С дщерью Аресовой: Ахиллес
С Пенфезилеей.
О вспомни — снизу
Взгляд ее! сбитого седока
Взгляд! не с Олимпа уже, — из жижи
Взгляд ее — все ж еще свысока!
Что ж из того, что отсель одна в нем
Ревность: женою урвать у тьмы.
Не суждено, чтобы равный — с равным…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Так разминовываемся — мы.
Какой-нибудь предок мой был — скрипач,
Наездник и вор при этом.
Не потому ли мой нрав бродяч
И волосы пахнут ветром!
Не он ли, смуглый, крадёт с арбы
Рукой моей — абрикосы,
Виновник страстной моей судьбы,
Курчавый и горбоносый.
Дивясь на пахаря за сохой,
Вертел между губ — шиповник.
Плохой товарищ он был, — лихой
И ласковый был любовник!
Любитель трубки, луны и бус,
И всех молодых соседок…
Ещё мне думается, что — трус
Был мой желтоглазый предок.
Что, душу чёрту продав за грош,
Он в полночь не шёл кладби́щем!
Ещё мне думается, что нож
Носил он за голенищем.
Что не однажды из-за угла
Он прыгал — как кошка — гибкий…
И почему-то я поняла,
Что он — не играл на скрипке!
И было всё ему нипочём, —
Как снег прошлогодний — летом!
Таким мой предок был скрипачом.
Я стала — таким поэтом.
— Мама, долго ль?
Мама, скоро ль?
Мама, время
Замуж — мне! — Голубка, в доме — ни гроша!
— Зато пшеница хороша:
Ее продавай,
Меня выдавай!
Мама, долго ль?
Мама, скоро ль?
Мама, время
Замуж — мне! — Голубушка, где ж платье взять?
— Из льна-то — платья не соткать?
Тки, шей, расшивай,
Меня — выдавай!
Мама, душно!
Мама, скушно!
Мама, время
Замуж — мне! — Где жить-то будешь с муженьком?
— Есть каменщики — будет дом!
Домок воздвигай,
Меня — выдавай!
Мама, тесно,
Мама, тошно,
Мама, время
Замуж — мне! — Голубка, нет у нас вина!
— Чай, в винограде вся стена!
Скорей отжимай,
Меня выдавай!
Мама, тошно,
Мама, томно,
Мама, время
Замуж — мне! — Нет, дочка, милого у нас!
— Есть толстый Жак: он в самый раз!
Лови — не зевай,
Скорей выдавай!
Мама, завтра ж!
Мама, нынче ж!
Мама, время
Замуж — мне!
Вереницею певчих свай,
Подпирающих Эмпиреи,
Посылаю тебе свой пай
Праха дольнего.
По аллее
Вздохов — проволокой к столбу —
Телеграфное: лю — ю — блю…
Умоляю… (печатный бланк
Не вместит! Проводами проще!
Это — сваи, на них Атлант
Опустил скаковую площадь
Небожителей…
Вдоль свай
Телеграфное: про — о — щай…
Слышишь? Это последний срыв
Глотки сорванной: про — о — стите…
Это — снасти над морем нив,
Атлантический путь тихий:
Выше, выше — и сли — лись
В Ариаднино: ве — ер — нись,
Обернись!.. Даровых больниц
Заунывное: не́ выйду!
Это — про́водами стальных
Проводо́в — голоса Аида
Удаляющиеся… Даль
Заклинающее: жа — аль…
Пожалейте! (В сем хоре — сей
Различаешь?) В предсмертном крике
Упирающихся страстей —
Дуновение Эвридики:
Через насыпи — и — рвы
Эвридикино: у — у — вы,
Не у —
Когда малюткою была
— Шальной девчонкой полуголой —
Не липла — Господу хвала! —
Я к материнскому подолу.
Нет, — через пни и частоколы —
Сады ломать! — Коней ковать! —
А по ночам — в чужие села:
— «Пустите переночевать!»
Расту — прямая как стрела.
Однажды — день клонился долу —
Под дубом — черный, как смола —
Бродячий музыкант с виолой.
Спят ……., спят цветы и пчелы…
Ну словом — как сие назвать?
Я женский стыд переборола:
— «Пустите переночевать!»
Мои бессонные дела!
Кто не спрягал со мной глаголу:
…….? Кого-то не звала
В опустошительную школу?
Ах, чуть закутаешься в полы
Плаща — прощайте, рвань и знать! —
Как по лбу — молотом тяжелым:
— «Пустите переночевать!«
Посылка:
Вы, Ангелы вокруг Престола,
И ты, младенческая Мать!
Я так устала быть веселой, —
Пустите переночевать!
Не знаю вас и не хочу
Терять, узнав, иллюзий звездных.
С таким лицом и в худших безднах
Бывают преданны лучу.
У всех, отмеченных судьбой,
Такие замкнутые лица.
Вы непрочтённая страница
И, нет, не станете рабой!
С таким лицом рабой? О, нет!
И здесь ошибки нет случайной.
Я знаю: многим будут тайной
Ваш взгляд и тонкий силуэт,
Волос тяжёлое кольцо
Из-под наброшенного шарфа
(Вам шла б гитара или арфа)
И ваше бледное лицо.
Я вас не знаю. Может быть
И вы как все любезно-средни…
Пусть так! Пусть это будут бредни!
Ведь только бредней можно жить!
Быть может, день недалеко,
Я всё пойму, что неприглядно…
Но ошибаться — так отрадно!
Но ошибиться — так легко!
Слегка за шарф держась рукой,
Там, где свистки гудят с тревогой,
Стояли вы загадкой строгой.
Я буду помнить вас — такой.
Для тех, отженивших последние клочья
Покрова (ни уст, ни ланит!..)
О, не превышение ли полномочий
Орфей, нисходящий в Аид?
Для тех, отрешивших последние звенья
Земного… На ложе из лож
Сложившим великую ложь лицезренья,
Внутрь зрящим — свидание нож.
Уплочено же — всеми розами крови
За этот просторный покрой
Бессмертья…
До самых летейских верховий
Любивший — мне нужен покой
Беспамятности… Ибо в призрачном доме
Сем — призрак ты, сущий, а явь —
Я, мертвая… Что же скажу тебе, кроме:
— «Ты это забудь и оставь!»
Ведь не растревожишь же! Не повлекуся!
Ни рук ведь! Ни уст, чтоб припасть
Устами! — С бессмертья змеиным укусом
Кончается женская страсть.
Уплочено же — вспомяни мои крики! —
За этот последний простор.
Не надо Орфею сходить к Эвридике
И братьям тревожить сестер.
Обвела мне глаза кольцом
Теневым — бессонница.
Оплела мне глаза бессонница
Теневым венцом.
То-то же! По ночам
Не молись — идолам!
Я твою тайну выдала,
Идолопоклонница.
Мало — тебе — дня,
Солнечного огня!
Пару моих колец
Носи, бледноликая!
Кликала — и накликала
Теневой венец.
Мало — меня — звала?
Мало — со мной — спала?
Ляжешь, легка лицом.
Люди поклонятся.
Буду тебе чтецом
Я, бессонница:
— Спи, успокоена,
Спи, удостоена,
Спи, увенчана,
Женщина.
Чтобы — спалось — легче,
Буду — тебе — певчим:
— Спи, подруженька
Неугомонная!
Спи, жемчужинка,
Спи, бессонная.
И кому ни писали писем,
И кому с тобой ни клялись мы…
Спи себе.
Вот и разлучены
Неразлучные.
Вот и выпущены из рук
Твои рученьки.
Вот ты и отмучилась,
Милая мученица.
Сон — свят,
Все — спят.
Венец — снят.
Ты не мог смирить тоску свою,
Победив наш смех, что ранит, жаля.
Догорев, как свечи у рояля,
Всех светлей проснулся ты в раю.
И сказал Христос, отец любви:
«По тебе внизу тоскует мама,
В ней душа грустней пустого храма,
Грустен мир. К себе её зови».
С той поры, когда желтеет лес,
Вверх она, сквозь листьев позолоту,
Всё глядит, как будто ищет что-то
В синеве темнеющих небес.
И когда осенние цветы
Льнут к земле, как детский взгляд без смеха,
С ярких губ срывается, как эхо,
Тихий стон: «Мой мальчик, это ты!»
О, зови, зови сильней её!
О земле, где всё — одна тревога
И о том, как дивно быть у Бога,
Всё скажи, — ведь дети знают всё!
Понял ты, что жизнь иль смех, иль бред,
Ты ушёл, сомнений не тревожа…
Ты ушёл… Ты мудрый был, Серёжа!
В мире грусть. У Бога грусти нет!
Врылась, забылась — и вот как с тысяче-
футовой лестницы без перил.
С хищностью следователя и сыщика
Все́ мои тайны — сон перерыл.
Сопки — казалось бы прочно замерли —
Не доверяйте смертям страстей!
Зорко — как следователь по камере
Сердца — расхаживает Морфей.
Вы! собирательное убожество!
Не обрывающиеся с крыш!
Знали бы, как на перинах лёжачи
Преображаешься и паришь!
Рухаешь! Как скорлупою треснувшей —
Жизнь с её грузом мужей и жён.
Зорко как лётчик над вражьей местностью
Спящею — над душою сон.
Тело, что все свои двери заперло —
Тщетно! — уж ядра поют вдоль жил.
С точностью сбирра и оператора
Все́ мои раны — сон перерыл!
Вскрыта! ни щёлки в райке, под куполом,
Где бы укрыться от вещих глаз
Собственных. Духовником подкупленным
Все́ мои тайны — сон перетряс!
Из еврейской поэзии
Перевод Марины Цветаевой
Отощав в густых лесах,
Вышел волк на снежный шлях,
И зубами волк —
Щёлк!
Ишь, сугробы намело!
За сугробами — село.
С голоду и волк — лев.
Хлев.
По всем правилам подкоп.
Вмиг лазеечку прогрёб,
К белым козам старый бес
Влез.
Так и светятся сквозь темь!
Было восемь — станет семь.
Волчий голод — козий гроб:
Сгрёб.
Мчится, мчится через шлях
Серый с белою в зубах,
Предвкушает, седоус,
Вкус.
— Молода ещё, Герр Вольф!
(Из-под морды — козья молвь.)
Одни косточки, небось!
Брось!
— Я до всяческой охоч!
— Я одна у мамы — дочь!
Почему из всех — меня?
Мя-я-я…
— Было время разбирать,
Кто там дочь, а кто там мать!
Завтра матушку сожру.
Р-р-р-у!
— Злоумышленник! Бандит!
Где же совесть? Где же стыд?
Опозорю! В суд подам!
— Ам!
Возвращение в жизнь — не обман, не измена.
Пусть твердим мы: «Твоя, вся твоя!» чуть дыша,
Все же сердце вернется из плена,
И вернется душа.
Эти речи в бреду не обманны, не лживы,
(Разве может солгать, — ошибается бред!)
Но проходят недели, — мы живы,
Забывая обет.
В этот миг расставанья мучительно-скорый
Нам казалось: на солнце навек пелена,
Нам казалось: подвинутся горы,
И погаснет луна.
В этот горестный миг — на печаль или радость —
Мы и душу и сердце, мы все отдаем,
Прозревая великую сладость
В отрешенье своем.
К утешителю-сну простираются руки,
Мы томительно спим от зари до зари…
Но за дверью знакомые звуки:
«Мы пришли, отвори!»
В этот миг, улыбаясь раздвинутым стенам,
Мы кидаемся в жизнь, облегченно дыша.
Наше сердце смеется над пленом,
И смеется душа!
Квиты: вами я объедена,
Мною — живописаны.
Вас положат — на обеденный,
А меня — на письменный.
Оттого что, йотой счастлива,
Яств иных не ведала.
Оттого что слишком часто вы,
Долго вы обедали.
Всяк на выбранном заранее —
Месте своего деяния,
Своего радения:
Вы — с отрыжками, я — с книжками,
С трюфелем, я — с грифелем,
Вы — с оливками, я — с рифмами,
С пикулем, я — с дактилем.
В головах — свечами смертными
Спаржа толстоногая.
Полосатая десертная
Скатерть вам — дорогою!
Табачку пыхнем гаванского
Слева вам — и справа вам.
Полотняная голландская
Скатерть вам — да саваном!
А чтоб скатертью не тратиться —
В яму, место низкое,
Вытряхнут
С крошками, с огрызками.
Каплуном-то вместо голубя
— Порох! душа — при вскрытии.
А меня положат — голую:
Два крыла прикрытием.
Коли в землю солдаты всадили — штык,
Коли красною тряпкой затмили — Лик,
Коли Бог под ударами — глух и нем,
Коль на Пасху народ не пустили в Кремль —
Надо бражникам старым засесть за холст,
Рыбам — петь, бабам — умствовать, птицам — ползть,
Конь на всаднике должен скакать верхом,
Новорожденных надо поить вином,
Реки — жечь, мертвецов выносить — в окно,
Солнце красное в полночь всходить должно,
Имя суженой должен забыть жених…
Государыням нужно любить — простых.
1.
Красный флаг, к<отор>ым завесили лик Николая Чудотворца.
Продолжение — известно (примеч. М. Цветаевой).
2.
Поили: г<оспо>жу де Жанлис. В Бургундии. Называлось
«la miaulée». И жила, кажется, до 90-ста лет. Но была ужасная
лицемерка (примеч. М. Цветаевой).
3.
Любили (примеч. М. Цветаевой)
Вот и мир, где сияют витрины,
Вот Тверская, — мы вечно тоскуем о ней.
Кто для Аси нужнее Марины?
Милой Асеньки кто мне нужней?
Мы идём, оживлённые, рядом,
Всё впивая: закат, фонари, голоса,
И под чьим-нибудь пристальным взглядом
Иногда опуская глаза.
Только нам огоньками сверкая,
Только наш он, московский вечерний апрель.
Взрослым — улица, нам же Тверская —
Полувзрослых сердец колыбель.
Колыбель золотого рассвета,
Удивления миру, что утром дано…
Вот окно с бриллиантами Тэта,
Вот с огнями другое окно…
Всё поймём мы чутьём или верой,
Всю подзвёздную даль и небесную ширь!
Возвышаясь над площадью серой
Розовеет Страстной монастырь.
Мы идём, ни на миг не смолкая.
Всё родные — слова, всё родные — черты!
О, апрель незабвенный — Тверская,
Колыбель нашей юности ты!
Хочешь не хочешь — дам тебе знак!
Спор наш не кончен — а только начат!
В нынешней жизни — выпало так:
Мальчик поет, а девчонка плачет.
В будущей жизни — любо глядеть! —
Ты будешь плакать, я буду — петь!
Бубен в руке!
Дьявол в крови!
Красная юбка
В черных сердцах!
Красною юбкой — в небо пылю!
Честь молодую — ковром подстелешь.
Как с мотыльками тебя делю —
Так с моряками меня поделишь!
Красная юбка? — Как бы не так!
Огненный парус! — Красный маяк!
Бубен в руке!
Дьявол в крови!
Красная юбка
В черных сердцах!
Слушай приметы: бела как мел,
И не смеюсь, а губами движу.
А чтобы — как увидал — сгорел! —
Не позабудь, что приду я — рыжей.
Рыжей, как этот кленовый лист,
Рыжей, как тот, что в лесах повис.
Бубен в руке!
Дьявол в крови!
Красная юбка
В черных сердцах!
Не здесь, где связано,
А там, где велено.
Не здесь, где Лазари
Бредут с постелею,
Горбами вьючными
О щебень дней.
Здесь нету рученьки
Тебе — моей.
Не здесь, где скривлено,
А там, где вправлено,
Не здесь, где с крыльями
Решают — саблями,
Где плоть горластая
На нас: добей!
Здесь нету дарственной
Тебе — моей.
Не здесь, где спрошено,
Там, где отвечено.
Не здесь, где крошева
Промеж — и месива
Смерть — червоточиной,
И ревность-змей.
Здесь нету вотчины
Тебе — моей.
И не оглянется
Жизнь крутобровая!
Здесь нет свиданьица!
Здесь только проводы,
Здесь слишком спутаны
Концы ремней…
Здесь нету утрени
Тебе — моей.
Не двор с очистками —
Райскими кущами!
Не здесь, где взыскано,
Там, где отпущено,
Где вся расплёскана
Измена дней.
Где даже слов-то нет:
— Тебе — моей…
Всюду бегут дороги,
По лесу, по пустыне,
В ранний и поздний час.
Люди по ним ходят,
Ходят по ним дроги,
В ранний и поздний час.
Топчут песок и глину
Страннические ноги,
Топчут кремень и грязь…
Кто на ветру — убогий?
Всяк на большой дороге —
Переодетый князь!
Треплются их отрепья
Всюду, где небо — сине,
Всюду, где Бог — судья.
Сталкивает их цепи,
Смешивает отрепья
Парная колея.
Так по земной пустыне,
Кинув земную пажить
И сторонясь жилья,
Нищенствуют и княжат —
Каторжные княгини,
Каторжные князья.
Вот и сошлись дороги,
Вот мы и сшиблись клином.
Темен, ох, темен час.
Это не я с тобою, —
Это беда с бедою
Каторжная — сошлась.
Что же! Целуй в губы,
Коли тебя, любый,
Бог от меня не спас.
Всех по одной дороге
Поволокут дроги —
В ранний ли, поздний час.