«Люблю», — сказал поэт Темире,
Она ответила: «И я».
Гремя на сладкострунной лире,
«Люблю», — сказал поэт Темире…
И все они забыли в мире
Под сенью дуба у ручья.
«Люблю», — сказал поэт Темире…
Она ответила: «И я».
Заколдованы утром дома,
И безлюдье чарует меня,
И баюкает свежесть меня.
В небе — крылья морозного дня.Одинокие люди идут,
Но все тихо, как будто их нет.
Никого, никого будто нет…
В вышине — бледно-розовый свет.
Если б время остановить,
Чтобы день увеличился вдвое,
Перед смертью благословить
Всех живущих и все живое.И у тех, кто обидел меня,
Попросить смиренно прощенья,
Чтобы вспыхнуло пламя огня
Милосердия и очищенья.
О нет, не обращаюсь к миру я
И вашего не жду признания.
Я попросту хлороформирую
Поэзией свое сознание.И наблюдаю с безучастием,
Как растворяются сомнения,
Как боль сливается со счастием
В сиянии одеревенения.
Над облаками и веками
Бессмертной музыки хвала —
Россия русскими руками
Себя спасла и мир спасла.Сияет солнце, вьётся знамя,
И те же вещие слова:
«Ребята, не Москва ль за нами?»
Нет, много больше, чем Москва!
Плавают в море различные рыбы,
То в одиночку, то целой гурьбой.
Если тех рыбок поймать мы могли бы,
Были б мы сыты с тобой.Вялили, жарили, впрок бы солили,
Теплые шубки на рыбьем меху
К зимнему холоду сшили…
Был замысел странно-порочен,
И все-таки жизнь подняла
В тумане — туманные очи
И два лебединых крыла.И все-таки тени качнулись,
Пока догорала свеча.
И все-таки струны рванулись,
Бессмысленным счастьем звуча…
Стало тревожно-прохладно,
Благоуханно в саду.
Гром прогремел… Ну, и ладно,
Значит, гулять не пойду.…С детства знакомое чувство, —
Чем бы бессмертье купить,
Как бы салазки искусства
К летней грозе прицепить?
В зеркале сутулый, тощий.
Складки у бессонных глаз.
Это все гораздо проще,
Будничнее во сто раз.Будничнее и беднее —
Зноем опаленный сад,
Дно зеркальное. На дне. И
Никаких путей назад: Я уже спустился в ад.
Мне больше не страшно. Мне томно.
Я медленно в пропасть лечу
И вашей России не помню
И помнить ее не хочу.И не отзываются дрожью
Банальной и сладкой тоски
Поля с колосящейся рожью,
Березки, дымки, огоньки…
История. Время. Пространство.
Людские слова и дела.
Полвека войны. Христианства
Двухтысячелетняя мгла.Пора бы и угомониться…
Но думает каждый: постой,
А, может быть, мне и приснится
Бессмертия сон золотой!
Холодеет осеннее солнце и листвой пожелтевшей играет,
Колыхаются легкие ветки в синеватом вечернем дыму —
Это молодость наша уходит, это наша любовь умирает,
Улыбаясь прекрасному миру и не веря уже ничему.
Закроешь глаза на мгновенье
И вместе с прохладой вдохнешь
Какое-то дальнее пенье,
Какую-то смутную дрожь.И нет ни России, ни мира,
И нет ни любви, ни обид —
По синему царству эфира
Свободное сердце летит.
В конце концов судьба любая
Могла бы быть моей судьбой.
От безразличья погибая,
Гляжу на вечер голубой: Домишки покосились вправо
Под нежным натиском веков,
А дальше тишина и слава
Весны, заката, облаков.
Дождя осенняя туманность,
Природы женское тепло.
А я живу — такая странность —
Живу и даже верю в зло.Все это было, было, было,
Все это было, будет, бу…
Плетется рыжая кобыла,
Везет дрова, везет судьбу.
Не верю раю, верю аду,
Счет потеряв своим заботам.
Но вот — читаю Илиаду,
Как ходят в баню по субботам.И, точно гимны на рояли,
Гекзаметры перебираю:
Раз так писали — не гуляли, —
Не верю аду, верю раю.
Был грустен дня осенний склон
И ночь была как лед.
Я задремал под перезвон,
Струившийся с высот.Но глас небес был зов могил,
Стеснилась хладом грудь.
И снилось мне, что я свершил
Последний в жизни путь.
Я за войну, за интервенцию,
Я за царя хоть мертвеца.
Российскую интеллигенцию
Я презираю до конца.Мир управляется богами,
Не вшивым пролетариатом…
Сверкнет над русскими снегами
Богами расщепленный атом.
Стонет океан арктический,
Зреют кисти винограда…
И презренный ум практический
В мире — высшая услада.И плывет недоумение
Вечно к Западу, к Востоку:
— Ну, раздай свое имение.
— Ну, подставь вторую щеку.
А что такое вдохновенье?
— Так… Неожиданно, слегка
Сияющее дуновенье
Божественного ветерка.Над кипарисом в сонном парке
Взмахнет крылами Азраил —
И Тютчев пишет без помарки:
«Оратор римский говорил…»