В присутствии дамы четыре поэта
Себя мушкетёрами ей объявили.
Глаза её
Всех четырёх вдохновили,
И тут же была она в тостах воспета.
В любви объясняются ей мушкетёры.
А дама о чём-то грустит, улыбаясь…
И мудрый Атос,
Как подраненный аист,
В улыбке её не находит опоры.
Мне подарили книгу,
Редкий том —
Собранье удивительных историй:
Чужие судьбы,
Радости и горе,
И письма —
Знаменитостей притом.
Я книгу эту залпом прочитал.
Потом еще раз,
Было девушке двадцать…
Ей казалось, что много.
Что дурачиться поздно,
Смеяться грешно.
И старалась казаться
При всех она строгой,
Непомерно серьезной.
А было смешно.
Потому что я помню,
Как эта девчонка
Слёзы Мария вытерла.
Что-то взгрустнулось ей…
Мало счастья Мария видела
В жизни своей.
Мало счастья Мария видела.
И старалась не видеть зла.
Красотой её мать обидела.
Юность радостью обошла.
Некрасивая, неуклюжая,
О любви мечтала тайком.
Лось заблудился.
Он бежал по городу.
И страшен был асфальт его ногам.
Лось замирал,
Надменно вскинув морду
Навстречу фарам,
Крикам
И гудкам.
В обиде тряс скульптурной головой.
То фыркал,
Приходят во власть
Молодые ребята…
Им кажется — жизнь
Начинается с них.
А все, что свершалось
Без них и когда-то,
Пусть даже вчера, —
Это надо в архив.
Они в свою избранность
Веруют свято,
Поэзия, как и любовь, призванье.
И ты был призван ею в небесах.
А на земле она — как наказанье,
Как радость с болью,
Как восторг и страх.
Испытывал тебя Всевышний модой
И славой, заработанной трудом.
А чья-то зависть непотребной мордой
Склонялась вновь над письменным столом.
Но с первых строк всегда была превыше
Какие лица у парижских женщин!
Покой мужчин при них на волоске.
И все же там красивых женщин меньше,
Чем в нашей замороченной Москве.
Да что Москва… У нас полно красавиц
По две, по три — на каждую версту.
И весь Париж бы изошел на зависть,
Когда б увидел эту красоту.
Беда в другом, что их до срока старят
Наш образ жизни, горести и быт.
Я к друзьям приехал в гости.
Горы, воздух…
Синий край.
И над быстрой речкой мостик
Что твоя дорога в рай.
Здесь у речки
Утром ранним
Мы увидели орла.
Кем-то был он подло ранен:
В пятнах крови
Никогда ни о чем не жалейте вдогонку,
Если то, что случилось, нельзя изменить.
Как записку из прошлого, грусть свою скомкав,
С этим прошлым порвите непрочную нить.
Никогда не жалейте о том, что случилось.
Иль о том, что случиться не может уже.
Лишь бы озеро вашей души не мутилось
Да надежды, как птицы, парили в душе.
Когда в узбекском доме праздник…
(Там праздник, если гость пришел…)
Вас поразит многообразьем
И щедростью просторный стол.
Похож на южные базары,
Тот стол соблазн в себе таит.
Да будь ты немощным и старым,
Проснется волчий аппетит.
Узбекский стол…
В такую пору,
Глаза прикрою — вижу дом
И покосившуюся баню.
Туман над утренним прудом.
И нас, мальчишек, в том тумане.
В войну фашисты дом сожгли.
Лишь три избы в селе осталось.
Да пенье птиц, да зов земли.
И рядом бабушкина старость.
Как горько было на Руси!
Куда от памяти мне деться?!
— Я жить без тебя не могу,
Я с первого дня это понял…
Как будто на полном скаку
Коня вдруг над пропастью поднял.
— И я без тебя не могу.
Я столько ждала! И устала.
Как будто на белом снегу
Гроза мою душу застала.
Есть в каждом возрасте свой шик.
У детства — милая бездумность.
У зрелости — карьерный пик.
А мне всего дороже юность.
Я в ней влюблялся много раз.
И это началось так рано.
От голубых до карих глаз
Блуждал я в роли Дон Жуана.
Перебирая эксклюзив,
Искал везде свою мадонну:
Никем не встреченный, нежданный
Примчался он тайком в Париж.
Но ни восторгов барабанных,
Ни ликований — только тишь.
И, вспоминая Ватерлоо.
Метался в гневе до зари.
И словно траур по былому.
Темнел печально Тюильри.
Уже отряхивал колена
Мир, ненавидевший его,
Власть воюет с собственным народом.
Все при ней — и хитрость, и расчет:
То отпустит цены мимоходом,
То дубинки к митингу пошлет.
Может без вины в сизо упрятать
Каждого, кто на нее сердит.
Например, за то, что оказался рядом
С теми, кто ей правду говорит.
Власть воюет с собственным народом.
И за счет народа разжирев,
Вечер красит окна в синий цвет.
Но в душе моей все краски меркнут…
Я один…
И рядом твой портрет.
Я при нем,
Как одинокий Вертер.
Мне еще всего пятнадцать лет.
Ты на целый класс меня моложе.
Но собрали срочно педсовет
И теперь мы видеться не сможем.
Сандаловый профиль Плисецкой
Взошёл над земной суетой.
Над чьей-то безликостью светской
Над хитростью
И добротой.
Осенняя Лебедь в полёте.
Чем выше —
Тем ярче видна.
— Ну, как вы внизу там живёте?
Какие у вас времена?
Елизавета Алексеевна Арсеньева
Внука своего пережила…
И четыре чёрных года
Тень его
Душу ей страдальческую жгла.
Как она за Мишеньку молилась!
Чтоб здоров был
И преуспевал.
Только бог не оказал ей милость
И молитв её не услыхал.
— Взгляни на небо… Журавли летят…
Хорошая примета, говорят.
Мы снизу наблюдали их полёт.
Они устало крыльями махали.
— Где были вы? На Мальте иль в Сахаре?
Вы слышите, как вас земля зовёт?
Но странно журавли себя вели:
Нарушив ряд, они сбивались в стаю,
Кружились над землей, не улетая
И снова удалялись от земли.
Три птицы увидел я
В небе пустом.
Ворону, летевшую вкось.
Орла над высоким
Весенним гнездом.
Сороку, схватившую кость.
Ворона летела, не зная куда,
В расчете на птичье «авось».
Сорока, вкусившая радость труда,
Собаке оставила кость.
Когда отпустит мне судьба
Последние три дня,
На миг забуду я тебя,
Но ты прости меня.
Свой первый день — один из трех —
Друзьям своим отдам.
Пусть в дом придет веселый смех
С раздумьем пополам.
С детьми второй день проведу,
Я очень виноват
Мир держится на добрых людях.
Не на агрессии и зле.
И если доброты не будет,
То ничего не будет на земле.
Мир держится на состраданьи,
А не на важности пустой.
Вот кто-то свет потёмкам дарит,
Чтоб озарить жизнь красотой.
Как мало тогда нам исполнилось лет.
По нашим знаменам струился рассвет.
И молодость наша — как песня была.
Потом эта песня нас в бой подняла.
Ты мне приколола у сердца звезду.
Ты мне говорила: «Я тоже пойду…»
И воздух от взрывов был сер и тяжёл.
Вот так начинался для нас комсомол.
Как мало тогда нам исполнилось лет.
Война погасила июньский рассвет.
Непишущий поэт — осенний соловей…
Как отыскать тебя среди густых ветвей?
И как истолковать твое молчанье?
От радости оно или с отчаянья?
Я помню, как ты плакал над строкой,
Не над своей, а над чужой посмертною.
Я в нашу юность за тобой последую.
Ты душу мне тревогой успокой.