Урала мутнаго степные берега,
Леса, тюльпанами покрытые луга,
Амфитеатры гор из сизаго порфира,
Простыя племена, между которых ты
Сбирал предания исчезнувшаго мира,
Далекая любовь, пустынныя мечты
Возвысили твой дух: прощающим, любящим
Пришел ты снова к нам — и, чутко слышу я,
В стихах твоих, ручьем по камешкам журчащим,
Ужь льется между строк поэзии струя.
Урала мутного степные берега,
Леса, тюльпанами покрытые луга.
Амфитеатры гор из сизого порфира,
Простые племена, между которых ты
Сбирал предания исчезнувшего мира,
Далекая любовь, пустынные мечты
Возвысили твой дух: прощающим, любящим
Пришел ты снова к нам — и, чутко слышу я,
В стихах твоих, ручьем по камешкам журчащим,
Уж льется между строк поэзии струя.
Мисс! не бойтесь легкой шутки!
Мы ведь шутим надо всем,
Шутим даже над героем
Наших собственных поэм...
Да и что моя вам шутка!
Вдруг у ваших ног блеснет
И, как ящерица в камнях,
Шаловливо пропадет.
Мирта Киприды мне дай!
Что мне гирлянды цветные?
Миртом любви увенчай,
Юноша, кудри златые!
Мирта зеленой лозой
Старцу венчавшись, отрадно
Пить под беседкой густой,
Крытой лозой виноградной.
Когда всеобщая настанет тишина
И в куполе небес затеплится луна,
Кидая бледный свет на портики немые,
На дремлющий гранит и воды голубые,
И мачты черные недвижных кораблей, —
Как я завидую, зачем в душе моей
Не та же тишина, не тот же мир священный,
Как в лунном сумраке спокойствие вселенной!
Межь тремя морями башня,
В башне красная девица
Нижет звонкие червонцы
На серебряныя нити.
Вышло всех двенадцать ниток.
Повязавши все двенадцать —
Шесть на грудь и шесть на косы,
Вызывает дева солнце:
«Солнце, выдь! — я тоже выйду!
Солнце, глянь! — я тоже гляну!
Меж тремя морями башня,
В башне красная девица
Нижет звонкие червонцы
На серебряные нити.
Вышло всех двенадцать ниток.
Повязавши все двенадцать —
Шесть на грудь и шесть на косы, —
Вызывает дева солнце:
«Солнце, выдь! — я тоже выйду!
Солнце, глянь! — я тоже гляну!
Маститые, ветвистые дубы,
Задумчиво поникнув головами,
Что старцы древние на вече пред толпами,
Стоят, как бы решая их судьбы,
Я тщетно к их прислушиваюсь шуму:
Все не поймать мне тайны их бесед…
Ах, жаль, что подле них тут резвой речки нет:
Она б давно сказала мне их думу…
Ласточка примчалась
Из-за бела моря,
Села и запела:
Как февраль ни злися,
Как ты, март, ни хмурься,
Будь хоть снег, хоть дождик —
Все весною пахнет!
Когда, гоним тоской неутолимой,
Войдешь во храм и станешь там в тиши,
Потерянный в толпе необозримой,
Как часть одной страдающей души, —
Невольно в ней твое потонет горе,
И чувствуешь, что дух твой вдруг влился
Таинственно в свое родное море
И заодно с ним рвется в небеса…
Перед тобой синеет море,
Заря играет по горам,
Но как тоскующая лебедь
Блуждаешь ты по берегам;
За убегающей волною,
Сжимая руки, ты следишь,
И «где он? где? скажи, о море!»
В пустыню с воплем говоришь!
Люблю я берег сей пустынный,
Когда с зарею лоно вод
Его, ласкаясь, обоймет
Дугой излучистой и длинной.
Там в мелководье, по песку,
Стада спустилися лениво;
Там темные сады в реку
Глядятся зеленью стыдливой;
Там ива на воды легла,
На вервях мачта там уснула,
Срезал себе я тростник у прибережья шумного моря.
Нем, он забытый лежал в моей хижине бедной.
Раз увидал его старец прохожий, к ночлегу
В хижину к нам завернувший. (Он был непонятен,
Чуден на нашей глухой стороне.) Он обрезал
Ствол и отверстий наделал, к устам приложил их,
И оживленный тростник вдруг исполнился звуком
Чудным, каким оживлялся порою у моря,
Если внезапно зефир, зарябив его воды,
Трости коснется и звуком наполнит поморье.
Говорят в вас, анонимом,
Луи Блан, Жорж Занд, Прудон,
Фейербах с почтенным Гримом,
Иногда и Пальмерстон —
Что прочли вы днем и на ночь…
Одного бы я желал,
Чтобы в вас Иван Иваныч
Сам мне что-нибудь сказал.
В тихой думе, на кладбище,
Златокудрое дитя,
Ты стоишь, к холмам печальным
Кротко очи опустя.
Знаешь? Спящим тут во мраке,
В забытье глубоком их,
Снится в райской ореоле
Светлый ангел в этот миг.
Из бездны Вечности, из глубины Творенья
На жгучие твои запросы и сомненья
Ты, смертный, требуешь ответа в тот же миг,
И плачешь, и клянешь ты Небо в озлобленье,
Что не ответствует на твой душевный крик…
А Небо на тебя с улыбкою взирает,
Как на капризного ребенка смотрит мать.
С улыбкой — потому, что все, все тайны знает,
И знает, что тебе еще их рано знать!
(Отрывок)
Бой кипел… Она скакала
На коне на вороном —
Гордо поднято забрало,
С орифламмой и копьем,
И везде, где чуть опасно,
Уж звенит на страх врагам
Этот звонкий, этот ясный
Женский голос по рядам.
Еще я полн, о друг мой милый,
Твоим явленьем, полн тобой!..
Как будто ангел легкокрылый
Слетал беседовать со мной, —
И, проводив его в преддверье
Святых небес, я без него
Сбираю выпавшие перья
Из крыльев радужных его…
Не хочу я смерти ждать,
Ждать до старости постылой,
Умирать — так умирать
От ножа, в глазах у милой!
Станет вдруг она тогда
Говорить — о чем молчала,
Целовать — как никогда
До того не целовала!
Как резвым нимфам, спутницам Дианы,
Тебе бы смех, да беганье, да шутка.
Хоть не один уже сатир румяный,
Осклабясь, на тебя глядит, малютка!
Он — старый плут! На, помани цветами,
Пусть за тобой бежит он и, сослепа
Завязнув в топь козлиными ногами,
Смешит богов гримасою нелепой.
Жизнь без тревог - прекрасный, светлый день;
Тревожная - весны младыя грозы.
Там - солнца луч, и в зной оливы сень,
А здесь - и гром, и молния, и слезы…
О! дайте мне весь блеск весенних гроз
И горечь слез и сладость слез!
Право, завидно смотреть нам, как любит тебя Дионея.
Если ты в цирке на бон гладиаторов смотришь, иль внемлешь
Мудрым урокам в лицее, иль учишься мчаться на конях, —
Плачет, ни слова не скажет! Когда же в пыли ты вернешься, —
Вдруг оживет, и соскочит, и кинется с воплем,
Крепче, чем плющ вкруг колонны, тебя обвивает руками;
Слезы на длинных ресницах, в устах поцелуй и улыбка.
Гони их прочь, твои мучительные думы!
Насильно подыми поникший долу взгляд!
Дай солнцу проглянуть в туман души угрюмый,
И разорвется он, и клочья полетят,
Как привидения — а с ними мрак и горе,
И жизнь в глаза блеснет, под золотым лучом,
Как вдруг открывшееся море
Во всем своем просторе голубом!
Твоих экзаметров великое паденье
Благоговейною душой я ощущал.
Я в них жизнь новую, как в первый день рожденья
В сосцах у матери младенец, почерпал,
И тихо в душу мне вливалось вдохновенье…
Так морю Демосфен ревущему внимал:
Среди громадных волн торжественного шума
Мужал могучий глас, и, зрея, крепла дума.
Давно какой-то девы пенье
В лесу преследует меня,
То замирая в отдаленье,
То гулко по лесу звеня.
И возмущен мечтой лукавой,
Смотрю я в чащу, где средь мглы
Блестят на солнце листья, травы
И сосен красные стволы.
Говорят, со всех соборов
Нынче статуи святых
Собирались в Сан-Дженнаро
О делах судить своих.
Несогласье вышло в мненьях,
Кто храбрился, кто робел;
Порешили напоследок —
Ожидать исхода дел.
Всем ты жалуешься вечно
Что судьбой гоним с пелен,
Что влюбляешься несчастно,
Дважды чином обойден!
Друг! не ты один страдаешь!
Вон, взгляни: осел стоит
И с горы на весь Неаполь
О бедах своих кричит.
Все — горы, острова — все утреннего пара
Покрыто дымкою… Как будто сладкий сон,
Как будто светлая, серебряная чара
На мир наведена — и счастьем грезит он…
И, с небом слитое в одном сияньи, море
Чуть плещет жемчугом отяжелевших волн, —
И этой грезою упиться на просторе
С тоской зовет тебя нетерпеливый челн…
В забытой тетради забытое слово!
Я все прожитое в нем вижу опять;
Но странно, неловко и мило мне снова
Во образе прежнем себя узнавать…
Так путник приходит чрез многие годы
Под кровли отеческой мирные своды.
Забор его дома травою оброс,
И привязи псов у крыльца позабыты;
Крапива в саду прорастает меж роз,
И ласточек гнезда над окнами свиты;
Жизнь еще передо мною
Вся в видениях и звуках,
Точно город дальний утром,
Полный звона, полный блеска!..
Все минувшие страданья
Вспоминаю я с восторгом,
Как ступени, по которым
Восходил я к светлой цели...
Блестит салон княгини Зины,
Но в шумном говоре гостей —
Над мягкой красною фланелью
Сверкают иглы русских фей.
Но как пугливы эти феи!
От бурь войны они бегут:
Княгини Зины чемоданы
Лишь утра завтрашнего ждут!
Бездарных несколько семей
Путем богатства и поклонов
Владеют родиной моей.
Стоят превыше всех законов,
Стеной стоят вокруг царя,
Как мопсы жадные и злые,
И простодушно говоря:
«Ведь только мы и есть Россия!»
Сырая мгла лежит в ущелье;
А там — как призраки легки,
В стыдливом, девственном веселье,
В багрянцах утра — ледники…
Какою жизнью веет новой
Мне с этой снежной вышины,
Из этой чистой, бирюзовой,
И света полной глубины!..